(начало)

Редко в какой из популярных книг о Марксе не встретим мы знаменитой анкеты, которую дочери предложили заполнить отцу в минуты отдыха перед завершением первой ступени гениального "Капитала".

Взятые из нее простые, предельно краткие речения Маркса постоянно служат для емких характеристик его глубочайшей натуры. Об анкете пишут, что она составлена в полушутливом тоне, - и впрямь некоторые ее вопросы, без сомнения, слишком камерны, слишком "альбомны" для великого мыслителя, но это, видимо, неизбежные издержки ее популярности и "хождения в обществе". Что же до ответов Маркса, то в том широко известном варианте, что записан рукой Лауры со слов отца, мы не найдем ни тени наигранности, несерьезности, ничто не сможем посчитать случайным.

Ну а шутка, юмор, искрометное жизнелюбие были непременным свойством великих пролетарских учителей и никогда не покидали их - ни в час всепоглощающих научных изысканий, ни в минуты дружеского, сердечного общения, ни перед лицом врага, ни перед лавиной бед. В этом юморе, как замечал Энгельс, было "много и очень серьезного". Тем меньше сомнений в определенности ответов Маркса, если учесть, как в ту пору он отрекомендовал себя дочерям: "Я принадлежу к тому типу людей, которые всегда дважды подумают, прежде чем принять то или иное решение".
Следует добавить ко всему прочему, что и времена те, когда возникло анкетное собеседование, были для Маркса, пожалуй, самыми напряженными... 

Анкету называют Исповедью. Не слишком ли узки ее рамки для революционера и мыслителя? Разумеется! Однако, кроме этих альбомных записей 1865 года, Карл Маркс исповедовался перед собой и человечеством почти полвека. Исповедание - это самоанализ и самовыражение, утверждение своих взглядов, принципов. Так и определил молодой доктор Маркс у порога двадцатилетия свою будущую научную и революционную работу:

- Мы выступим перед миром не как доктринеры с готовым новым принципом: тут истина, на колени перед ней! Мы развиваем миру новые принципы из его же собственных принципов. Мы не говорим миру: "перестань бороться; вся твоя борьба - пустяки", мы даем ему истинный лозунг борьбы. Мы только показываем миру, за что, собственно, он борется, а сознание - такая вещь, которую мир должен приобрести себе, хочет он этого или нет... Итак, работа для мира и для нас. Она может быть только делом объединенных сил. Речь идет об исповеди...

И эта исповедь продолжалась всю жизнь. Слагал ли он юношеские стихи или выстраивал в боевые колонны разящие строки памфлетов, анатомировал ли целый мир или принимался за доверительное письмо к любимой - перед ним возникали те же простые и вечные вопросы: о сущем в человеке, о принципах личности и общества, о счастье и несчастье; герое и антигерое, богатстве истинном и мнимом; симпатиях и антипатиях... И всегда он отвечал на эти вопросы без обиняков, "не оставляя места для догадок".

Попробуем соединить исповедь минутную с исповедью всей жизни. Этот литературный прием позволит нам ближе увидеть некоторые из сторон жизни Маркса, прислушаться к его рассказу о себе.

В нашем распоряжении десятки томов произведений основоположников научного коммунизма, где системно изложено их революционное учение, всесторонне обоснованы их взгляды. 

В нашем распоряжении бесценные документы - около 1600 писем Маркса и Энгельса, которыми они обменялись друг с другом за четыре десятилетия. Эта своеобразная эпистолярная биография с поразительной рельефностью раскрывает их многотрудную работу для человечества, их самые сокровенные мысли и чувства, нарастающую поступь рабочего движения, все страсти века. Перечитывая после Маркса животрепещущие строки рукописей, Энгельс имел все основания сказать: "Поэзия Гейне - детская игрушка по сравнению с нашей дерзкой, веселой прозой". В свое время, отвергая ходульность, слащавую официальность в литературном изображении революционеров, Маркс и Энгельс советовали: "Было бы весьма желательно, чтобы люди, стоявшие во главе партии движения, - будь то перед революцией, в тайных обществах или в печати, будь то в период революции, в качестве официальных лиц, - были, наконец, изображены суровыми рембрандтовскими красками во всей своей жизненной правде". 

В нашем распоряжении сокровища ленинизма, ленинское осмысление гениальных открытий и беспримерного жизненного подвига Маркса. Продолжая великое дело пролетарской борьбы, постоянно советуясь с Марксом, Владимир Ильич учил нас глубоко и серьезно, живо и непосредственно воспринимать каждое слово основоположника научного коммунизма, учил постигать темперамент его мысли, чувствовать себя "как бы слушающим речь гениального мыслителя".

В нашем распоряжении ценнейшие свидетельства людей, прошедших по жизни рядом с Марксом, наблюдавших его в непосредственной близости, - родных, соратников по борьбе, ветеранов рабочего движения. В особом ряду стоят документальные свидетельства тех русских революционеров, которых лично знал Маркс, его радовали эти подвижники - "действительно дельные люди, без мелодраматической позы, простые, деловые, героические". 

В нашем распоряжении, наконец, обширная научная и биографическая литература, основательно и деятельно исследующая жизнь великого мыслителя, его взгляды на проблемы человеческого бытия и духа, победное развитие его идей.

Предпринимая попытку своеобразного объяснения тех трех дюжин слов, которые Маркс с блеском и мудростью олимпийца обронил в альбом дочерей, мы не имеем в виду создавать биографическое произведение. Здесь невозможно ни соблюсти хронологическую последовательность изложения событий, ни представить весь богатейший фактический материал - это явно перегрузило бы страницы исповеди, - ни тем более покушаться на характеристику сложнейших Марксовых трудов. Здесь только хотелось бы выявить, уточнить, какие именно факты, события, жизненные впечатления, суждения стоят за лаконичными ответами Маркса; хотелось, чтобы он сам высказался более развернуто, чтобы сочными рембрандтовскими мазками набросал эскиз автопортрета...

Достоинство, которое Вы больше всех цените в людях - Простота

И это говорит человек, поразивший многие поколения сложнейшей кардиограммой мира, сумевший из хаоса капиталистической стихии высветить с абсолютной определенностью истинные законы социального прогресса. И он говорит о простоте как необходимом и ценном достоинстве! Для кого? Для себя?

Да, для себя тоже! Всю жизнь Карл Маркс добивается простоты: по возможности - в науке, непременно - во всех человеческих проявлениях. В полной мере сознавая и значение своей преобразующей деятельности, и свою заглавную роль на исторической сцене, он, как бы для некоего противовеса гениальному в себе, возводит простоту в личный нравственный принцип.

- Ни один из гениальнейших людей XIX века не испытал в большой степени жизненных тягот, чем гениальнейший из всех - Карл Маркс, - говорит его биограф Франц Меринг.

Преследования, изгнания, горечь чужбины. Унижения, клевета, неисцелимые душевные раны. Повседневная нужда, даже прозябание за чертой обычной бедности - недоставало иногда одежды и сапог, чтобы выйти из дома; не хватало пенса, чтобы купить писчей бумаги; не оставалось ничего, что бы можно было снести в ломбард и рассчитаться с лавочниками... Гениальный создатель "библии пролетариата" в полной мере испытал все тяготы пролетарского существования. Однажды, в разгар работы над "Капиталом", он сказал о состоянии дел в семье: "Мы находимся в положении манчестерских рабочих". А перед тем как отвезти рукопись "Капитала" издателю, он должен был выкупать свое платье из ломбарда. Его самоотверженная работа во имя гуманнейшего из идеалов, его более чем скромное жизнеустройство не в малой степени определили отношение к подлинным человеческим ценностям, среди которых он прежде всего выделяет важнейшее: простота.

В дом к великому учителю приходят люди отовсюду - из сибирской тайги и каменных джунглей Америки, с фабрик Манчестера и из парижских салонов. Сторонний наблюдатель, подруга младшей дочери Марианна Комин, отмечает, что люди эти "являли собой чарующее классическое зрелище величайшего разнообразия. Было, впрочем, нечто, придававшее всем им сходство, - по большей части все они были людьми без средств. В потертых одеждах, пробиравшиеся украдкой, но интересные, всегда интересные люди".

Скромно одетых пролетариев здесь встречают любезней и радостней, чем родовитых князей на великосветских раутах. Известно немало людей, имевших счастливую возможность называть себя постоянными и желанными гостями Маркса, даже членами его семьи. С трудом преодолевавший нужду Вильгельм Либкнехт жил в мансарде лондонского дома Маркса. Фридрих Лесснер, Иоганн Георг Эккариус, Карл Шаппер, многие другие соратники по революционным битвам также всегда находили здесь приют, сердечное расположение и заботу. А царящую в этом доме атмосферу все они воспринимают одинаково: "радушие", "скромность", "простота".

- Дом Маркса был открыт для каждого заслуживающего доверия товарища, - говорит Фридрих Лесснер. - Те часы, которые я, как и многие другие, провел в кругу его семьи, для меня незабываемы. Тут прежде всего блистала жена Маркса - высокая, очень красивая женщина, благородной внешности и при этом такая задушевная, милая, остроумная, настолько свободная от всякого чванства и чопорности, что в ее обществе казалось, будто находишься у собственной матери или сестры...

Конечно, простота в понимании Маркса - это не тон "приемов", это принцип отношений с людьми, которых он щедро одаривает доверием, это первооснова товарищества. Из истории его жизни, его дружеских связей можно черпать прекрасные сюжеты для произведений, предназначенных наилучшим образом раскрыть философский и житейский смысл человеческой простоты. Проследим одну только нить из сотен и тысяч, вспомним Иоганна Георга Эккариуса, того портного из Тюрингии, который уже за порогом своего тридцатилетия проходил "домашние университеты" Маркса - слушал лекции по политической экономии для рабочих.
Зимой 1859 года его приковал к постели туберкулез - он не может заниматься не только партийными делами, но и своим ремеслом - ему буквально не на что кормить семью. Узнав об этом, Маркс торопится оказать "некоторую помощь" товарищу - закладывает последнее "свободное" платье жены... Лечение идет не так эффективно, как хотелось бы, Эккариус не может не поделиться с Марксом печальными размышлениями после решительных объяснений с доктором. Итак, с портняжничеством покончено... Врач признался в своем бессилии, единственная надежда на перемену воздуха... Не раздумывая, Маркс приглашает Эккариуса к себе, снимает для него неподалеку приличное помещение, зовет столоваться в свой дом. Дело пошло на поправку: то ли сказалась "перемена воздуха", то ли заботливый уход. Через некоторое время Маркс уже может сообщить Энгельсу в Манчестер: "Эккариус, который вот уже третью неделю живет через несколько домов от меня, чувствует себя хорошо..." Пройдет еще какое-то время, и Эккариус станет "снова работоспособен". Тогда Маркс попросит Энгельса устроить его у портного в Манчестере. "Деньги, чтобы переправить его с семьей, мы достанем здесь", - заметил он и далее, после оговорки "должен тебя предупредить", с чисто житейской простотой делится своими наблюдениями, в общем-то далеко отстоящими от его научных исканий.

- Что касается его, то должен тебя предупредить: по-моему, у него заболевание спинного мозга. Его жена - отвратительное существо: странное смешение претензий на респектабельность (дочь церковного старосты) и ирландства. Хозяйство она ведет неряшливо. У него самого нет никакой энергии, никакой активности, особенно с того времени, как усилилась болезнь. Поэтому необходимо, чтобы он сразу, по приезде в Манчестер, не избаловался. Он нуждается во внешнем принуждении, особенно для того, чтобы и она себе не создавала никаких иллюзий...

Тюрингский портной и гениальный сын Трира были одногодками. Оба жили в изгнании, оба страдали от лишений, нужды и недугов. Но Маркс всегда считал себя обязанным преодолевать невзгоды и заботиться о товарище, поддерживать его угасающие силы. Даже когда тот "заболевает" (уже неопасным для здоровья) "бакунизмом", или защищает раскольников в Генсовете, или шлет "обрывающие дружбу" письма, Маркс не поступается ни долгом друга, ни обязанностями революционного вождя. Он остается заботливым, терпеливым и взыскательным. "Ты, по-видимому, вообразил, что когда делаешь промахи, то тебе должны говорить комплименты, а не правду, как и всякому другому... - по-товарищески журит Маркс Эккариуса, когда им было уже порядком за пятьдесят. - Не думай, что твои старые личные и партийные друзья, если они считают своим долгом выступить против твоих капризов, относятся или будут относиться к тебе из-за этого хуже..."

Прочность и естественность отношений Маркса с людьми самого широкого круга зиждутся на его глубочайшем демократизме. Эта черта представляется таким же органическим свойством, как дар речи, потребность мыслить. Хорошо сознавая, как беспощадно мнет и трансформирует человеческую психику пресс классовых предрассудков и социальных условностей, он всегда исключительно чуток к любым проявлениям чванства или кичливости, превосходства или небрежения. В общении с друзьями, товарищами он не может не уловить, не заметить даже случайно оброненное словцо о "благородных" семьях, или "цивилизованном" обществе, или "черной" крови, или "низших" классах; ему откровенно антипатичны люди, хоть в малейшей степени озабоченные своими социальными амбициями.

...Как-то, уже после выхода "Капитала", Энгельсу удается уговорить своего друга на поездку куда-нибудь в "йоркширскую глушь": отдохнуть от лондонской сутолоки. И Маркс собирается в Манчестер вместе с младшей дочкой, четырнадцатилетней Элеонорой. Сборы эти, кстати, вылились в целую финансовую драму, нет, скорее напоминали трагикомический эпизод отъезда "банкира" перед финансовым крахом. Пришел за деньгами Эжен Дюпон, дельный скромный парень, никогда не обращающийся без крайней нужды, но теперь без работы - смертельно больна жена, - пришлось ссудить шесть фунтов. Пришел Лесснер, оказавшийся в тяжелом положении после смерти жены, - ему пять фунтов. Почтенный Либкнехт уже не сам, а через Эккариуса попросил ссуду; Георг со слезами на глазах поведал, что Вильгельму угрожает изгнание из квартиры, если он не ликвидирует задолженность, - пришлось вынимать еще два фунта, - так половина накоплений уплыла. Но вдруг и на оставшиеся фунты покушение: явился некий господин из Сити - тридцатилетней давности кредитор, находившийся в бегах как растратчик, и потребовал пятнадцать фунтов. "Таким образом, - резюмирует неудачливый "отпускник", - я сижу на бобах..."

Благодаря Энгельсу поездка все-таки состоялась и, можно сказать, удалась. Маркс составляет для старшей дочери подробный остроумный "отчет" о йоркширском путешествии...

Всякий, кто приходит к Марксу с открытым сердцем, кто понимает и принимает его принцип равенства и простоты в товарищеских отношениях, находит его искреннее расположение, всегда получает необходимую поддержку и совет. Но он "извергает громы" на каждого, кто проявляет поползновения к "идолопоклонству". Он не скрывает своего отвращения "ко всякому кривлянию, ко всякого рода тщеславию и претенциозности".

- Среди известных мне людей - великих, малых и средних, - свидетельствует Вильгельм Либкнехт, - Маркс был одним из немногих, совершенно лишенных всякого тщеславия. Он был для этого слишком велик и слишком силен, да и, пожалуй, слишком горд. Он никогда не становился в позу и был всегда самим собой. "Это была воплощенная правда", - подчеркивает Либкнехт.

Имея в виду себя и Энгельса, Маркс объяснял в письме соотечественнику:

- Мы оба не дадим и ломаного гроша за популярность... Из отвращения ко всякому культу личности я во время существования Интернационала никогда не допускал до огласки многочисленные обращения, в которых признавались мои заслуги и которыми мне надоедали из разных стран, - я даже никогда не отвечал на них, разве только изредка за них отчитывал. Первое вступление Энгельса и мое в тайное общество коммунистов произошло под тем непременным условием, что из устава будет выброшено все, что содействует суеверному преклонению перед авторитетами.

Достоинство, которое Вы больше всех цените в мужчине - Сила

В дошедших до нас словесных портретах молодого Маркса среди самых выразительных непременно подчеркивается проявление силы. Со страниц писем Женни встает образ любимого - "блестящий, сильный", в котором физическая яркость и мощь интеллекта воспринимаются настолько слитно, что видишь его дерзким полководцем, ведущим в бой свои "мысли-гренадеры", исполненные "мужества и достоинства". Собрат-студент рисует облик некоего "романтического гения": "Его лицо с высоким лбом, с властным, пронизывающим взглядом под темными бровями, с резко очерченным, несколько жестким ртом свидетельствовало об уже сильно выраженном, серьезном, твердом и смелом характере".

Первое впечатление двадцатидвухлетнего Энгельса вылилось в поэтические строки:

То Трира черный сын с неистовой душой.

Он не идет, - бежит, нет, катится лавиной,

Отвагой дерзостной сверкает взор орлиный,

А руки он простер взволнованно вперед.

Как бы желая вниз обрушить неба свод.

Сжимая кулаки, силач неутомимый

Все время мечется...

Спустя несколько лет Павел Анненков, приглашенный в качестве гостя на заседание Коммунистического комитета в Брюсселе, знакомясь с Марксом, видит перед собой "человека, сложенного из энергии, воли и несокрушимого убеждения"; человека с неоспоримым правом на авторитет. "Все его движения были угловаты, но смелы и самонадеянны, все приемы шли наперекор с принятыми обрядами в людских отношениях, но были горды и как-то презрительны, а резкий голос, звучащий, как металл, шел удивительно к радикальным приговорам над лицами и предметами, которые произносил..."

Еще позже происходит знакомство с Марксом Поля Лафарга, который представляет нам отца своей жены человеком крепкого сложения, роста выше среднего, широкоплечего, с хорошо развитой грудью, пропорционально сложенного. Как врач по профессии, Лафарг может засвидетельствовать, что Маркс был бы отменным силачом, "если бы в молодости... много занимался гимнастикой". Как известно, Маркс предпочитал гимнастику ума, полагаясь в остальном на природу.
Наблюдавший Маркса уже в зрелые годы, в пору пятидесятилетия, Лафарг отмечает, что единственным регулярным физическим упражнением у него была ходьба. "Целыми часами, беседуя и куря, он мог шагать или взбираться на холмы, не чувствуя ни малейшей усталости. Можно даже сказать, что в своем кабинете он работал на ходу; он присаживался лишь на короткие промежутки времени, чтобы записать то, что он обдумал во время ходьбы". Но Вильгельм Либкнехт, экзаменовавшийся еще у молодого тридцатилетнего Маркса, вспоминает, что "красный доктор" увлекался и фехтованием, и стрельбой из пистолета. В Лондоне они вместе ходили к французам в "оружейный зал" на Оксфорд-стрит и скрещивали шпаги. Видимо, Либкнехт брал здесь некоторый реванш за поражения в словесном фехтовании на учебных дискуссиях, где ему "приходилось солоно"; он подчеркивает не столько успехи Маркса на тренировках, сколько его "добросовестность". "Чего ему недоставало в искусстве, он старался возместить стремительностью. И если ему попадался недостаточно хладнокровный противник, ему удавалось иногда сбить его с позиции".

Энгельс, дочери, люди очень близкие, любовно называли его университетским прозвищем Мавр. Это очень шло к нему и, видимо, нравилось. Во всяком случае, пояснял как-то Энгельс, "если бы я обратился к нему по-другому, он подумал бы, что случилось что-то такое, что необходимо было урегулировать". Сохранилось выразительное свидетельство того, как восхищался Маркс благородным типом североафриканца.

Уже на закате жизни, приехав на лечение в Алжир, Маркс залюбовался своим романтическим "двойником"... Однажды, после утренней прогулки, его привлек на галерею шум негритянского представления в саду. И вдруг он видит позади танцующего негра яркую фигуру человека с важным видом и снисходительной улыбкой.

- Это Мавр... В Алжире маврами называют арабов - небольшую часть их, которая, покинув пустыню и свои общины, живет в городах вместе с европейцами. Они ростом выше среднего француза, у них продолговатые лица, орлиные носы, большие и сверкающие глаза, черные волосы и борода, а цвет их кожи бывает всех оттенков: от почти белого до темно-бронзового. Их одежда - даже нищенская - красива и изящна... Даже самый бедный мавр превзойдет величайшего европейского актера в "искусстве драпироваться" в свой плащ и в умении выглядеть естественным, изящным и полным благородства...

Сила! Этим достоинством Маркс восхищается, этим достоинством обладает сам и во многом обязан ему в подвиге всей жизни. Только крепкий организм мог вынести непосильную ношу - полувековую каторжную работу, изнуряющий образ жизни и нашествия всяческих болезней. Даже в конце пути, когда недуги обступают его со всех сторон, стремясь сковать глухим кольцом, и тогда порывом какой-то сверхсилы он отбрасывает их, вырывается из рокового плена, он жаждет "вновь стать активным и покончить с этим дурацким ремеслом инвалида"; очень беспокоится, "что же могут подумать рабочие" о его бездеятельном состоянии. Маркс снова берется за перо, как витязь за чудодейственный меч, чтобы прокладывать дорогу к счастью угнетенным и обездоленным.

Достоинство, которое Вы больше всех цените в женщине -Слабость

Это говорит не просто мужчина. Это говорит рыцарь. И как рыцарь, он не говорит больше ничего. Но вот слово женщины.

- Ах, Карл, как мало ты меня знаешь, как мало ты понимаешь мое положение и как мало чувствуешь, в чем мое горе, где кровоточит мое сердце... Твоя прекрасная, трогательная, страстная любовь, твои неописуемо прекрасные слова о ней, вдохновленные творениями твоей фантазии, - все это лишь пугает меня, а зачастую и приводит в отчаяние. Чем полнее предамся блаженству, тем ужаснее будет моя судьба, когда пламенная любовь остынет и ты станешь холодным и сдержанным... Ах, Карл, будь я уверена в твоей любви, у меня не так пылала бы голова, не так болело бы и обливалось кровью сердце... Стоит тебе только взглянуть на меня, и я не в силах вымолвить ни слова от страха, кровь застывает у меня в жилах, душа моя трепещет...

Это слова признания первой красавицы Трира, молодой аристократки, происходящей из именитого прусского рода, скромной девушки с прекрасным воспитанием, ярко выраженными талантами, благосклонным вниманием которой любой юноша мог бы быть осчастливлен. Старший Маркс, отец Карла, посвященный в тайну союза двух любящих сердец, буквально зачарован великолепием Женни фон Вестфален, находит в ней нечто "гениальное", предсказывает молодым людям путь постижения глубокого человеческого счастья и по-отечески заботливо наставляет сына: надо дорожить чистотой этой любви и силой ее самоотверженности - "даже князь не в состоянии отнять ее у тебя"; надо требовать "с твердостью и уверенностью мужчины, перед которым бедное дитя оказалось столь беззащитной, чтобы она не колебалась, не оглядывалась назад, но спокойно, доверчиво и твердо смотрела в будущее". В своих мудрых родительских наставлениях Генрих Маркс преподает великолепные уроки "нравственного долженствования", говорит сыну об ответственности перед доверившимся ему сердцем, об обязанности дать счастье своим близким.
- Каждый раз, когда ты прощался со мной, - продолжает исповедальный монолог другое девичье письмо, - мне снова хотелось вернуть тебя, чтобы еще раз сказать тебе, как люблю, как горячо я люблю тебя. Но последний раз ты ушел победителем. Я не могу выразить, как ты мне дорог, как глубоко запал в мое сердце... Если бы ты теперь мог быть здесь, мой любимый Карлхен...

Эту безраздельность чувства, преклонение перед рыцарской силой можно объяснить, конечно, молодостью. Но вот признания, сделанные два десятилетия спустя, после рождения шестерых детей, после душевных потрясений от невосполнимых утрат двух сыновей и дочери, после гнета домашних бед, после скитаний, болезней и мук - после всего этого такая свежесть, такая трепетность чувств:

- Только не задерживайте у себя долго Мавра, - пишет Женни из Лондона в Берлин хозяевам, принимающим Маркса. - Я готова вам уступить все ценное, но только не его: в этом пункте я жадная собственница и завистница; здесь прекращается всякая гуманность и начинает действовать узкий, чистый, воплощенный эгоизм... И после столь желанного возвращения:

- Велика была радость, когда в прошлый понедельник внезапно и неожиданно влетел Мавр. До поздней ночи болтали, сплетничали, вспоминали, веселились, смеялись, шутили и целовались. Мне особенно приятно освободиться от временно взятых бразд правления и снова превратиться в простую подданную...

В ранних посланиях Женни особенно явственно звучит мотив доверия и соподчиненности, преданности и надежды.

- Везде я сопровождаю тебя, и обгоняю, и следую за тобой. Если бы я могла расчистить тебе дорогу и утрамбовать, убрать все препятствия, стоящие на твоем пути! Но, увы, нам еще не суждено взяться за колесо судьбы. Со времени грехопадения мадам Евы мы обречены на пассивность. Наша судьба - ждать, надеяться, терпеть и страдать...

Глухие законы старого мира, традиции века и нации отводят женщине весьма скромный удел, строго очерченный кругом кухни или салона. Женни права, в обществе немало одаренных идейных женщин - "именно современные женщины очень восприимчивы ко всему, очень способны к самопожертвованию", - но они скованы извечным льдом общественных отношений, норм и предрассудков; для выражения своих чаяний они должны иметь своего избранника - "они ждут мужчину, который их освободит". В иных условиях Женни, наделенная неиссякаемой энергией, страстностью характера, обостренным чувством справедливости, критическим умом, безусловно, могла бы, как лучшая из современниц, самостоятельно пройти большой путь и получить широкое общественное признание. Но... "не суждено взяться за колесо судьбы". И сердце подсказывает ей редчайший, счастливейший и достойный выбор - стать спутником гения, всей мощью сомноженной силы дерзко повернуть колесо судьбы.

Ваша отличительная черта - Единство цели

Трудно даже предположить, каким еще здесь мог быть ответ Маркса. Все так определенно, так естественно. Твердь этих литых слов прямо-таки осязаема. Кажется, у этого человека все определилось с рождения, в первый же миг волепроявления цельного характера.

В самом деле, вспомним сочинение семнадцатилетнего выпускника Трирской гимназии - вдохновенное, глубоко осознанное - "Размышления юноши при выборе профессии". И хотя директору гимназии показалось, что в этом наступательном потоке мыслей местами "недостает необходимой ясности и определенности", совершенно очевидно устремление юноши к самосовершенствованию во имя общественного блага. Не отсюда ли, не из этих ли размышлений узнаем мы впервые о благородном намерении, возвышенной цели Маркса - "трудиться для человечества". Правда, это пока только юношеская мечта, еще не обрисован конкретно ее облик, еще не определено практическое поприще.

Что знает о себе, о своих способностях восемнадцатилетний юноша, пробирающийся в почтовой карете по осенней дороге чуть ли не через всю страну на учебу в Берлин?

Он жаждет высоких деяний в искусстве, обуреваем исканиями. Но взгляд его "холоден и рассеян". Скалы, которые он наблюдает, кажутся ему не более непреклонными, чем его чувства, обширные города - не более оживленными, чем его кровь; обеды в гостиницах не более обильны, чем тот рой фантастических образов, которые он носит в себе...

Хочет подняться на свое небо, к своему искусству, а оно вдруг отдаляется в потусторонность... Через год он уже признается себе и своему дорогому заботливому отцу: поэзия, видимо, могла быть "только попутным занятием"...

Духовное общение, откровенный обмен мыслями двух Марксов - отца и сына - в эту пору жизненных исканий, выбора пути будущего гения особенно примечательны. Строки из их писем выстраиваются в напряженный и поучительный диалог. Терпеливо обсуждаются "пробы пера" в поэзии, драматургии, нащупываются профессиональные склонности. Отцу не хотелось обескрылить сыновние мечты прогматизмом, но не удержится от деликатной реплики: "Если бы твои жизненные планы можно было бы сочетать с родительскими надеждами, это доставило бы мне величайшую из всех радостей, число которых так сильно уменьшается с годами..." И вот заключительное объяснение, близкое к определению цели.

Изучая юриспруденцию, молодой Маркс предпринимает научный дебют - он пытается "провести некоторую систему философии права через всю область права", но несколько разочарован результатами: разработанная схема оказалась слишком жесткой, так что калечила понятия "самым варварским образом", содержание не получило нового развития, и "стало ясно", что "без философии... не пробиться вперед".

- Во время болезни я ознакомился с Гегелем, - сообщает Карл. - От начала до конца, а также с работами большинства его учеников. Благодаря частым встречам с друзьями в Штралове я попал в "Докторский клуб", среди членов которого было несколько приват-доцентов и ближайший из моих берлинских друзей, доктор Рутенберг. Здесь обнаружились в спорах различные, противоположные друг другу взгляды, и всё крепче становились узы, связывающие меня самого с современной мировой философией, влияния которой я думал избежать...

- Ты знаешь меня, милый Карл: я не упрям и не склонен к предубеждениям... Но выберешь ли ты именно то, к чему у тебя призвание, этот вопрос меня, конечно, тревожит. Сначала мы думали об обычных вещах. Но такая карьера тебя, по-видимому, не прельщает. Поэтому, признаюсь, соблазненный твоими столь рано созревшими взглядами, я выразил одобрение, когда ты избрал своей целью научную деятельность, будь то в области права или философии, - скорее, как мне казалось, в области последней. Трудности, сопутствующие этой карьере, мне достаточно известны... Наилучшее применение дарований - это уже твое личное дело...

Генрих Маркс, ушедший из жизни рано, едва лишь наступила двадцатая весна сына, не мог уже с гордостью и надеждой погрузиться в чтение его философских "Тетрадей", как делал когда-то, получив тетради поэтические. Между тем уже здесь проступали те Марксовы свойства, которые назавтра заставят современников заговорить о рождении настоящего философа. А пока, путешествуя вслед за автором по бесконечно увлекательным страницам семи его "Тетрадей", можно, как говаривал цитируемый там же Сенека, "рассуждать... с Сократом, сомневаться с Карнеадом, наслаждаться покоем с Эпикуром, побеждать человеческую природу со стоиками, совершать эксцентричности с киниками и сообразно естественному порядку идти в ногу с каждым веком, как его современники". С тем лишь условием, следует добавить, что вас всюду будет сопровождать Марксов "дух сомнения и отрицания", его "предгрозовое" настроение, его представление "идеального" образа мудреца, его понимание ответственной роли жизненной философской мысли.

Через полтора года Маркс представит на суд ученых мужей Иенского университета свою диссертацию, где изложит взгляды на системы эпикурейцев, стоиков и скептиков и сразу же получит степень доктора философии. Два года спустя, критически проанализировав гегелевскую философию права, он четко определит целевое назначение покоренной им "царицы наук": "Революция начинается в мозгу философа". А еще через год он начертает в своей записной книжке знаменитый одиннадцатый тезис о Фейербахе: "Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его".

Несложно убедиться, что философская "прогулка" в древние афинские сады вовсе не случайный зигзаг на пути мыслителя к главной, всеопределяющей цели. Как невозможно для нас, по меткому замечанию Ленина, глубокое постижение "Капитала" без усвоения "Логики" Гегеля, так и для молодого Маркса труднопреодолимой была бы философия Гегеля без понимания античных великанов любомудрия, без серьезного исследования всей предшествующей истории философии.

Еще со времен "Докторского клуба", с первых шагов на научном поприще за Марксом твердо закрепляется репутация редкого эрудита, широкого мыслителя. Один из видных младогегельянцев, Мозес Гесс, ожидая появления Маркса на университетской кафедре в Бонне, так рекомендует своему другу молодого ученого:

- Ты должен быть готов познакомиться с величайшим, быть может, единственным из ныне живущих, настоящим философом, который в ближайшее время, когда он публично выступит (печатно или с кафедры), привлечет к себе взоры Германии... Доктор Маркс - так зовут моего кумира - еще совсем молодой человек (едва ли ему больше 24 лет); он нанесет последний удар средневековой философии и политике, в нем сочетаются глубочайшая философская серьезность с тончайшим остроумием; представь себе объединенными в одной личности Руссо, Вольтера, Гольбаха, Лессинга, Гейне и Гегеля; я говорю объединенными, а не смешанными, - и это доктор Маркс.

В таком лестно красноречивом "объединении" еще нет того Марксова универсализма, который позволит ему наполнить глубинным содержанием вроде бы понятные с первого взгляда слова: "Единство цели". Лишь восприняв все истинно ценное, что было достигнуто человеческой мыслью в познании природы и общества, критически переработав и выверив на опыте пролетарского движения, он придет к новому мировоззрению. Он поднимет Знамя Борьбы, создаст Науку Борьбы, сплотит Силы Борьбы. Родятся "Манифест", "Капитал", Интернационал. Так складывается вектор, указывающий направление к единой великой цели.

"Манифест коммунистической партии", созданный 30-летним Марксом в соавторстве с Энгельсом, признан историей первым программным документом марксизма.

Два-три десятка страничек классического документа, где слово к слову подогнано с величайшей тщательностью - по единственному сохранившемуся листку черновика можно судить об исключительной взыскательности авторов, - вобрали в себя целый мир, представленный во всех основных измерениях.

Здесь, как отметит потом Ленин, с гениальной ясностью и яркостью обрисовано новое миросозерцание, последовательный материализм, охватывающий и область социальной жизни, диалектика как наиболее всестороннее и глубокое учение о развитии, теория классовой борьбы и всемирно-историческая роль пролетариата, творца коммунизма.

Набатным языком "Манифеста" рабочий класс впервые заявляет о своей революционной миссии в судьбах человечества - он свергнет эксплуататорский строй и создаст новое, подлинно гуманное общество - общество без классов. В программном документе определены этапы и пути осуществления этой миссии. В "Манифесте" еще нет отточенной, как штык, революционной формулы марксизма - "диктатура пролетариата", - но глубокий смысл этих слов выражен с научной определенностью и аргументацией. Четыре года спустя, пройдя через опыт европейских революций, Маркс кристаллизует суть своего главного открытия:
- Что касается меня, то мне не принадлежит ни та заслуга, что я открыл существование классов в современном обществе, ни та, что я открыл их борьбу между собой. Буржуазные историки задолго до меня изложили историческое развитие этой борьбы классов, а буржуазные экономисты - экономическую анатомию классов. То, что я сделал нового, состояло в доказательстве следующего: 1) что существование классов связано лишь с определенными историческими фазами развития производства, 2) что классовая борьба необходимо ведет к диктатуре пролетариата, 3) что эта диктатура сама составляет лишь переход к уничтожению всяких классов и к обществу без классов.

В каком отношении стоят коммунисты к пролетариям вообще? - с этого вопроса авторы "Манифеста" начинают излагать важнейшие основы учения о пролетарской партии как вожде и организаторе рабочего класса. Они видят роль коммунистической партии в том, что она "на практике является самой решительной, всегда побуждающей к движению вперед частью рабочих партий всех стран, а в теоретическом отношении у них перед остальной массой пролетариата преимущество в понимании условий, хода и общих результатов пролетарского движения". Они видят долг коммунистов в том, чтобы постепенно поднимать рабочий класс "на уровень теории". Просвещая пролетариат, излагая свои взгляды на отношение к собственности, общественное переустройство, нравственные принципы и т.д., они указывают цель борьбы.

Ключевым пунктом программного документа, безусловно, является положение о международном характере коммунистического движения, о пролетарском интернационализме. Весь "Манифест" как бы восходит к великому призыву: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" На протяжении десятилетий и десятилетий человечество имело возможность не раз увидеть в решительном действии и по достоинству оценить гуманистическую силу боевого революционного воззвания, в котором слита общность целей и интересов рабочих людей всей земли.

...Как всегда, открывая новую сферу в мире науки, Маркс начинает с уяснения вопроса самому себе. В середине сороковых годов он сосредоточивается на исследовании экономическо-философских проблем, рассматривает детали, отрабатывает фрагменты, эскизы будущего монолитно-цельного учения. И хотя родившиеся под пером "Экономическо-философские рукописи" в целом уже представляют собой гениальный набросок, первую модель нового мировоззрения, взыскательный ученый отводит этому произведению скромный статус "рукописи" и будет несчетное число раз обращаться к ней как к своеобразному питомнику идей, которые надо еще привить в суровых жизненных условиях и вырастить.
- Решающие пункты наших воззрений, - говорит Маркс о себе и Энгельсе, - были впервые научно изложены, хотя только в полемической форме, в моей работе "Нищета философии", выпущенной в 1847 г. и направленной против Прудона. Февральская революция и последовавшее в связи с ней насильственное удаление меня из Бельгии прервали печатание написанной на немецком языке работы о "Наемном труде", в которой я собрал свои лекции, читанные мною в Немецком рабочем обществе в Брюсселе. Издание "Новой Рейнской газеты" в 1848 и 1849 гг. и последовавшие затем события прервали мои экономические занятия, которые я смог возобновить только в 1850 г. в Лондоне. Огромный материал по истории политической экономии, собранный в Британском музее, то обстоятельство, что Лондон представляет собой удобный наблюдательный пункт для изучения буржуазного общества, наконец, новая стадия развития, в которую последнее, казалось, вступило с открытием калифорнийского и австралийского золота, - все это побудило меня приняться за изучение предмета с начала и критически переработать новый материал. Эти занятия приводили отчасти сами собой к вопросам, на первый взгляд совершенно не относящимся к предмету, но на которых я должен был останавливаться более или менее продолжительное время...

Эти последние слова: "более или менее продолжительное время" - уж слишком сдержанны и скромны. На самом деле время измеряется многими годами. Полтора десятка лет с перерывами Маркс работает над экономической монографией все еще "для уяснения вопроса самому себе" - создает пролог к "Капиталу" и строит полигон для запуска своего "самого страшного снаряда". Строит самозабвенно, устремленно, превозмогая все лишения, страдая лишь одной неутолимой болью - за близких, которым не сумел создать хоть сколько-нибудь сносную жизнь.

Вскоре после женитьбы двадцатипятилетнему Марксу было предложено от имени прусского правительства поступить на государственную службу. Он отказался. И в течение всей жизни, по словам Франца Меринга, он не раз имел возможность без урона для чести укрыться от житейских бурь в гавани буржуазной профессии. За его талантами охотились крупнейшие хищники тогдашней Европы.

Как бы ни отдалена была конечная цель, как бы ни труден был к ней путь, Маркс готов ко всем преодолениям. "Я должен любой ценой идти к своей цели и не позволю буржуазному обществу превратить меня в машину, делающую деньги..." Он может только подшучивать над собой временами в дружеском откровенном объяснении: "Полвека за плечами, и все еще бедняк!" "Злосчастная рукопись готова, - сообщает он Энгельсу о завершении пятнадцатилетнего труда над монографией "К критике политической экономии", - но не может быть отослана, так как у меня нет ни гроша, чтобы оплатить почтовые расходы и застраховать ее..." И с горькой улыбкой Маркс продолжит: "Вряд ли приходилось кому-нибудь писать о "деньгах" при таком отсутствии денег! Большинство авторов по этому вопросу состояло в наилучших отношениях с предметом своих исследований..."

Подытожив первый этап экономических исследований, получив "ясность по крайней мере в основных вопросах", Маркс видит свой путь к цели через высочайшую из вершин: перед ним обрисовываются контуры "Капитала". И снова годы неистового, изнуряющего труда. Как-то он шутил, что в своей научной работе применял систему смен, наподобие того, как "фабричные псы" Британии эксплуатировали рабочих... "День я проводил в музее, а по ночам писал".

Но сквозь иронический смех иногда прорывается стон. Случалось, в библиотечном зале "темнело в глазах", схватывала "страшнейшая головная боль", сковывало "стеснение в груди", становилось "так необычайно плохо", что приходилось закрывать интересную книгу, выбираться на свет и воздух, "плестись домой". "Состояние мое таково, - признается он Энгельсу, - что по-настоящему я должен был бы на некоторое время отказаться от всякой работы и умственной деятельности; но это было бы для меня тяжело, даже если бы я располагал средствами, чтобы бездельничать".

Полвека Маркс несет свой мученический "крест" для того, чтобы наконец-то был распят проклятый людьми труда буржуазный мир. И чем ближе час рождения "Капитала", тем яснее для Маркса, какой поражающей силы оружие вручает он пролетариату. Завершая первый том, он пишет рабочему-металлисту, деятелю Интернационала Карлу Клингсу: "Надеюсь теперь, через несколько месяцев, закончить его, наконец, и нанести буржуазии в области теории такой удар, от которого она никогда не оправится. Будьте здоровы и не сомневайтесь, что рабочий класс всегда найдет во мне верного, передового борца".

...Ненастным апрельским утром 1867 года в лондонском порту Маркс взошел на палубу пассажирского суденышка, чтобы переправить на континент груз чрезвычайной реактивной силы - рукопись "Капитала". Не успели отойти от британских берегов - поднялся шторм. Будто по заказу! Марксу было "по-каннибальски любо" оказаться в кипящем море после стольких лет кабинетного заточения! Оказаться среди морских волн в предчувствии величайшей вселенской бури!..

И вот, передав в надежные руки свое детище, Маркс может подвести некоторый нравственный итог, отвечая на дружеские письма "ценного партийца", горного инженера Зигфрида Мейера, объясниться с предельной откровенностью.

- Итак, почему же я Вам не отвечал? Потому что я все время находился на краю могилы. Я должен был поэтому использовать каждый момент, когда я был работоспособен, чтобы закончить мое сочинение, которому я принес в жертву здоровье, счастье жизни и семью. Надеюсь, что этого объяснения достаточно. Я смеюсь над так называемыми "практическими" людьми и их премудростью. Если хочешь быть скотом, можно, конечно, повернуться спиной к мукам человечества и заботиться о своей собственной шкуре. Но я считал бы себя поистине непрактичным, если бы подох, не закончив полностью своей книги, хотя бы только в рукописи...

Приступая к главному этапу - к разработке революционной теории, Маркс со знанием дела говорил: "Я надеюсь добиться для нашей партии научной победы". Подчеркнем эту фразу и перечитаем ее, делая ударение буквально на каждом слове. Здесь ключ к пониманию Марксова принципа единства цели. Добиться научной победы для партии значило для него решить главную стратегическую задачу - дать революционным легионам полную картину будущих социальных битв, генеральную программу действия. К этому он приходит и через повседневный опыт пролетарской борьбы, и синтезируя элементы, открытые предшествующей наукой. Так в единый узел связывается множество устремлений революционного вождя и великого мыслителя.

Ваше представление о счастье - Борьба

Разве он не был счастлив в дружбе? Кто еще мог с такой безоглядной уверенностью и искренностью сказать о друге: alter ego - второе "я"! И встать стеной, бросить вызов, если вдруг грязная рука клеветника и интригана попытается замарать честь друга - он готов "вызвать на дуэль" завистливого себялюбца после клеветнических выпадов против Энгельса или встретиться "на ином поле", чтобы сорвать с него "лицемерную маску"... Разве он не был счастлив в любви? Вспомним еще раз слова, обращенные к любимой после тысяч и тысяч дней совместной жизни: "Бесспорно, на свете много женщин, и некоторые из них прекрасны. Но где мне найти еще лицо, каждая черта, даже каждая морщинка которого пробуждали бы во мне самые сильные и прекрасные воспоминания моей жизни?" Разве он не был счастлив в детях своих, беззаветно любивших его, беззаветно преданных его делу?

И тем не менее свое представление о счастье он связывает с понятием "Борьба". Это воспринимаешь как особое состояние его натуры. Еще в юные годы поэтического самовыражения он открывает для себя:

Не могу я жить в покое, / Если вся душа в огне. / Не могу я жить без боя / И без бури, в полусне...

Борьба... Вовсе не однозначное понятие. Можно бороться и "за место под солнцем", а можно штурмовать небо, стремясь открыть солнце всем. Можно растратить силы, раздувая огонь домашнего очага, а можно возжечь Прометеев огонь. Именно Прометей вдохновляет своим подвигом молодого Маркса, переступающего порог святилища науки; именно он, "самый благородный и святой мученик в философском календаре", олицетворяет саму философию; именно его дерзкими словами бросает он вызов в прологе к диссертации тем "заячьим душам", что торжествуют в рутинной бездуховной сытости.

Да, этот сонный одряхлевший мир еще принадлежит филистерам. Чувство осознанной свободы, человеческого достоинства покинуло его вместе с греками, растворилось в обманчивом тумане христианского царства небесного. Надо пробудить его в сердцах честных людей.

И вот два воинствующих материалиста, только что соединенные узами поборничества, являются миру и устраивают "критический страшный суд" лжепророкам из "святого семейства", ставят перед обществом вопрос о необходимости заменить культ абстрактного человека наукой о действительных людях и их историческом развитии.

Одновременно с развертыванием битв на философском поприще за утверждение принципов нового мировоззрения Маркс тщательно исследует природу классовой борьбы, механизм развития революционных ситуаций. В парижском изгнании его внимание приковано прежде всего к социальному взрыву огромной силы, сотрясшему за четверть века до его рождения сами устои французского абсолютизма. Он хочет знать, как протекала борьба якобинцев с жирондистами, и составляет конспект мемуаров члена Конвента Левассёра; его интересуют радикальные мысли, намерения, действия якобинских вождей - и он изучает произведения Робеспьера, Сен-Жюста, Демулена.

Прусские и французские власти, недовольные политическими действиями Маркса, раздраженные острыми выступлениями редактируемой им газеты ("хуже любого французского листка периода первой революции" - ужасалась реакция), добились высылки из Франции и его, и коллег по редакции. Пришлось "нижайше просить" короля Леопольда позволить "проживание в Бельгии". Король, конечно, остается глух, но в полицейском управлении требуют письменного обязательства "не печатать в Бельгии ничего, относящегося к текущей политике". Европейские правители уже начинают ощущать разящее острие Марксова пера.

Что же до уроков революционной истории, то он еще к ним обратится не раз, и даже очень скоро. Как только схлынет волна революции 1848-1851 годов, Маркс тут же, по горячим следам событий, примется за ее глубочайший анализ, кристаллизуя важнейшие положения исторического материализма, теории классовой борьбы, учения о диктатуре пролетариата. И он вспомнит жестокие уроки, преподанные историей революционерам прошлой эпохи, он вспомнит восемнадцатое брюмера - один из последних дней уходящего века, когда военная диктатура поставила внушительную точку в конце эпохи, завершив уже и процесс буржуазной контрреволюции. Имя того мрачного дня Маркс поставит в заголовок своей принципиально важной книги и начнет с того, что позор новой буржуазной революции назовет вторым изданием событий восемнадцатого брюмера.

Мощными сочными мазками Карл Маркс - этот Шекспир революционной публицистики - беспощадно прорисовывает все мелкодушие и ограниченность буржуазных низвергателей, которые в момент глубоких социальных катаклизмов "боязливо прибегают к заклинаниям, вызывая к себе на помощь духов прошлого, заимствуют у них имена, боевые лозунги, костюмы, чтобы в этом, освященном древностью наряде, на этом заимствованном языке разыгрывать новую сцену всемирной истории". Маркс решительно противопоставляет буржуазной революции революцию пролетарскую и по сути своей, и по характеру, и по духу, и по всей своей драматургии. Новая социальная революция, говорит он, может черпать поэзию только из будущего, а не из прошлого...

Мы видим: Маркс, как никто до него, воспринял главнейшую суть борьбы широко и многозначно, эпохально и сиюминутно, всемирно и индивидуально. Избрав для себя невероятно тяжкий, но, по твердому его убеждению, счастливый удел борца, он до серединного рубежа жизни, еще в первую четверть своего восхождения к творческим вершинам, со всем ответственным реализмом поставил перед собой и со всем откровением мудрости ответил на самые существенные вопросы:

Во имя чего Борьба?

Борьба какими средствами?

И ответил он не как оракул, изрекающий посетившую его истину, а как человек, эту истину у жизни вызнавший, выстрадавший; как человек практики, дела. Он не диктует, не предписывает - он открывает свои принципы и обращает их прежде всего к самому себе, к своим последователям. Неслучайно родившийся Союз коммунистов в общем представлении является "партией Маркса", а Коммунистический Манифест - программой практического действия для новых и новых отрядов пролетариата.
"Когда я увидел Маркса, - вспоминает ветеран революционного движения Фридрих Лесснер о поре рождения Манифеста, - я тотчас же почувствовал величие и колоссальное превосходство этого удивительного человека. Меня охватило чувство уверенности, что рабочее движение, находящееся под руководством таких вождей, должно победить". Он подчеркивает: "Маркс был рожден народным вождем".

Создавая основополагающее учение о новом обществе, разрабатывая стратегию и тактику борьбы коммунистов, постоянно сплачивая революционные силы, Маркс одновременно на жизненной основе формирует и утверждает революционную мораль, нравственный кодекс народного борца. Из практического опыта "партии Маркса" можно вывести как бы два направления, две линии борьбы. Всеобщая, магистральная линия бескомпромиссной схватки с главным врагом пролетариата - капиталом. И другая - защитная линия, предохраняющая силы от опасных попутчиков и сопутствующих помех, - так трудно ее рассчитать и выверить, но она так необходима для успешного, беспрепятственного движения к конечной цели.
"Коммунизму необходимо избавиться прежде всего от этого "лжебрата", - бросит однажды Маркс мимоходом реплику о прудонизме. Но он может сказать это не раз и не два. Кроме прудонизма, философствующего в нищете и о нищете, слишком много "лжебратьев" появляется у коммунизма, слишком широкое распространение получает имитация и симуляция революционности - от того знакомого молодому Энгельсу барменского полицейского комиссара, который выдавал себя за коммуниста, до оппортунизма "законных" стражей марксизма - Бернштейна и Каутского. И то, как ставит себя марксизм в отношении незваных "лжебратьев", какой водораздел проводит в теории и практике, какую определяет нравственную позицию, дает возможность с особой ясностью увидеть и понять Марксово кредо борьбы. Пожалуй, нагляднее всего это раскрывает многолетняя и остродраматическая история отношений с бакунизмом.

Маркс вместе с Энгельсом, вместе с руководящим ядром Интернационала вынужден отдать немало сил и времени, чтобы вытравить "чесотку" бакунизма. Непростое это дело - не открытая баррикадная война с явным противником пролетариата, а борьба с опасным попутчиком, с коварным "лжебратом", борьба, отстаивающая и утверждающая сами принципы борьбы. Обстоятельный доклад, представленный конгрессу Интернационала, определил идейный и организационный разгром бакунизма в рабочем движении. Пришлось вытащить на свет все сумеречное существование великого анархиста, вычистить все нечистые следы его на революционном поприще, перетряхнуть все его - разумеется, только обнаруженное - шутовское тряпье.

Доклад содержит специальный раздел, препарирующий моральный кодекс всеразрушителей. Здесь полностью воспроизводится бакунинский "Революционный катехизис", из параграфов которого возникает образ "аморфного всеразрушителя, ухитрившегося сочетать в одном лице Родольфа, Монте-Кристо, Карла Моора и Роберта Макера". Неслучайно "катехизис" стал молитвенником террористов. Бакунизм, пытаясь установить анархию в области нравственности, доводит до крайности буржуазную безнравственность. Он проповедует "культ разбойника как образцового революционера". А само общество будущего, если его строить по бакунинской модели, далеко превзошло бы средневековый Парагвай преподобных отцов-иезуитов.

Таков приговор марксизма.

Смысл своего счастья - смысл борьбы, Маркс вложил в пламенные строки Коммунистического Манифеста: коммунисты борются во имя ближайших и конечных целей рабочего класса, они самый решительный, авангардный отряд рабочих партий всех стран, они владеют научным пониманием условий, хода и общих результатов пролетарского движения. И первыми же строками первого своего партийного устава определил: образ жизни, вся деятельность должны соответствовать великой цели. Вступая на стезю коммунистического борца, Маркс отлично сознает, какими терниями выстлана его дорога, и убежден: как бы ни было тяжко, он не отступится от цели, не поступится принципами и честью.

- Что в бурю поднимается пыль, что во время революции не пахнет розовым маслом и что время от времени кто-нибудь даже оказывается забрызганным грязью, это - несомненно... Однако, если принять во внимание, какие огромные усилия употребляет весь официальный мир в борьбе против нас, - говорит Маркс через двенадцать лет после Манифеста, - официальный мир, чтобы нас погубить, не только слегка нарушал Уголовный кодекс, а прямо-таки глубоко в нем увязал; если принять во внимание грязную клевету "демократии глупости", которая не может простить, что у нашей партии больше ума и характера, чем у нее самой; если знать историю всех остальных партий того же периода; если, наконец, спросить себя, какие же факты... могут быть выдвинуты против всей партии, - то приходишь к заключению, что в этом, XIX столетии наша партия выделяется своей чистотой...
Этой своей чистотой, как нравственной, так и политической, идейной, пролетарская партия обязана прежде всего своим взыскательным учителям, которые всегда зорко оглядывают боевые колонны, равняя их строй, храня честь знамени. И при необходимости проявят непоколебимость и решительность.

- Что касается нас, - заявляют они своим соратникам, - то, в соответствии со всем нашим прошлым, перед нами только один путь. В течение почти 40 лет мы выдвигали на первый план классовую борьбу... между буржуазией и пролетариатом как могучий рычаг современного социального переворота; поэтому мы никак не можем идти вместе с людьми, которые эту классовую борьбу стремятся вычеркнуть из движения. При основании Интернационала мы отчетливо сформулировали боевой клич: освобождение рабочего класса должно быть делом самого рабочего класса. Мы не можем, следовательно, идти вместе с людьми, открыто заявляющими, что рабочие слишком необразованны для того, чтобы освободить самих себя, и должны быть освобождены сверху, руками филантропических крупных и мелких буржуа.
Бросив взгляд на самое начало пути, Энгельс с улыбкой напомнит Марксу в день его пятидесятилетия: "Какими же юными энтузиастами были мы, однако, 25 лет тому назад, когда мы воображали, что к этому времени мы уже давно будем гильотинированы". Со временем к энтузиазму этих юношей добавилась великая забота о "муках человечества", а гильотина уже не могла их достать, ибо сама их борьба с уличной баррикады была перенесена на всемирную арену. (Мне грозят расправой? - мог воскликнуть Маркс после поражения парижских коммунаров. - Пусть осмелятся! Плевать мне на этих каналий!) За плечами вождей коммунизма выстраивались могучие колонны пролетариата уже многих стран мира.

http://sovross.ru/articles/1688/39237