Максим прикрыл за собой калитку, поглядел вперед и окаменел. Из-за кустов шиповника к нему медленно шел хозяйский волкодав - задумчивый и тихий, с печальными красными глазами; изо рта у него свисало несколько блестящих, как бриллиантовые подвески, нитей слюны, из-за чего он слегка напоминал заколдованную принцессу. Волкодав с сомнением поглядел на максимову красную пилотку с желтой кисточкой и жирной шариковой надписью "Viva Duce Mussolini" и уже открыл пасть, чтобы гавкнуть, но увидел высокие офицерские сапоги, которые Максим тщательно начистил утром, и несколько успокоился. - Банзай! - крикнула простоволосая женщина в халате, появляясь из-за кустов вслед за собакой. - Банзай! - Банзай! - радостно крикнул Максим в ответ, но то, что он принял за неожиданный и тем более прекрасный духовный резонанс, оказалось недоразумением - женщина не приветствовала его, как он
решил в первый момент, а звала собаку. Максим звучно кашлянул в кулак и подумал, что он всегда ошибается в людях, думая о них слишком хорошо. - Я извиняюсь, - сказал он поставленным баритоном, - а Никита дома? Хозяйка не отвечая потащила оглядывающуюся собаку назад. Максим деликатно постучал в окно, затянутое изнутри рулонной фольгой. В фольге приоткрылся маленький квадратик черноты, и в нем появился внимательный глаз с сильно расширенным зрачком. Потом квадратик закрылся, и из-за расположенной у окна двери донесся скрежет отодвигаемой тумбочки. В щели появилось увитое редкой волнистой бородкой бледное лицо Никиты. Сначала Никита поглядел за Максима, и только убедившись, что никого и ничего больше за дверью нет, снял цепочку. - Заходи, - сказал он. Максим вошел. Пока Никита запирал дверь и придвигал к ней тумбочку, Максим огляделся. Никаких изменений в
обстановке не произошло, только появился где-то подобранный Никитой стенд "Средства воздушной агрессии империализма", покрытый большими черно-белыми фотографиями самолетов, - он стоял прислоненный к груде слежавшегося хлама, в котором Максиму удалось идентифицировать только несколько старых подрамников. Лежащий у стены матрас, на котором Никита спал, был накрыт несколькими одеялами, а поверх них была расстелена газета с целой горой плана, который Максим по темно-зеленому с рыжеватинкой цвету классифицировал как сильно пересушенную северо-западную чуйку урожая конца прошлой весны; куча выглядела солидной, примерно на два стакана и семь кораблей, и Максим ощутил простую и спокойную радость бытия, перешедшую затем в чувство уверенности не только в завтрашнем дне, но и как минимум в двух следующих неделях. Рядом с газетой лежали большая лупа, лист бумаги, на котором зеленели какие-то точки, и
любимая никитина книга "Звездные корабли", раскрытая посредине. - У тебя папиросы есть? - спросил Никита. Максим кивнул и вынул из кармана пачку "Казбека". - Задуй тогда сам, - сказал Никита, взял лупу и склонился над листом. Максим присел на корточки возле газеты и распечатал папиросы. Черный всадник на пачке тревожил его душу, и Максим, вынув несколько штук, спрятал пачку назад в карман. Взяв папиросу, он повернул ее набитой частью в сторону стенда и сильно дунул в мундштук. Табачная пробка вылетела из бумажного цилиндра и с силой ударила в один из черных самолетов - прочитав подпись, Максим понял, что попал в бомбардировщик Б-52 "Стратофортресс" с подвешенной ракетой "Хаунд Дог". - Цель уничтожена, - прошептал он, зажал папиросу в губах, наклонился над кучей плана и стал засасывать его в гильзу. Никита, признанный мастер пневмозабивки,
смотрел на деятельность Максима мрачно и даже немного брезгливо, но никак ее не комментировал. Он был сторонником несколько другой техники, при которой в голове папиросы сохранялось немного табаку, - дело было не столько в том, что при такой методике план не попадал в рот, сколько в преемственности по отношению к поколению шестидесятников, которых Никита очень уважал, а Максим, как и все постмодернисты, не ставил ни во что, - поэтому, забивая косяк, он просто перекручивал папиросную бумагу у начала картонного мундштука, в результате чего получалась так называемая "бестабачная пятка". Задув три косяка, Максим протянул один Никите, вторым вооружился сам и чиркнул спичкой. - Хороший, - сказал он, затянувшись два раза, - но все-таки не план Маршалла. Ближе к тайному плану мирового сионизма, а? - Я бы не сказал, - отозвался Никита. - Скорее, ленинский план вооруженного
восстания. - А, - встрепенулся Максим, - вроде того, который он в Разливе выращивал и морячкам давал? - Ну. Еще был план ГОЭЛРО. - ГОЭЛРО? - переспросил Максим. - Который на прошлой неделе курили? Не очень мне понравился. От него потом желтые круги перед глазами. - Еще там был ленинский кооперативный план, - бормотал Никита, - план индустриализации и план построения социализма в отдельно взятой стране. - А где "там" - там, где ты брал, или у Ленина? - Да, - сказал Никита. - А шалаш, - догадался Максим, - так назывался, потому что весь из шалы был сделан! - Но плана Маршалла там не было, - заключил Никита. Планом Маршалла назывался один удивительный сорт с Дальнего Востока, который в прошлом году проходил на дальней периферии никитиного мира, там, где уже начинались сложные уголовные расклады и за траву намного
охотнее брали патроны для "Макарова", чем деньги. Плана Маршалла перепало совсем немного, но он так запомнился, что каждую новую партию неизбежно сравнивали с ним. Добив косяк, Никита взял лупу и склонился над листом бумаги, усеянным зелеными точками. - Что это ты разглядываешь? - поинтересовался Максим. - А это конопляные клопы, - сказал Никита. - Какие конопляные клопы? - Никогда не видел? - меланхолично спросил Никита. - Ну так посмотри. Максим переместился поближе к листу бумаги. На нем лежали обломки сухой конопли примерно одного размера, миллиметра два-три длиной, состоявшие из черенка листа и миллиметрового отрезка ножки, - поэтому все они были одинаковой треугольной формы. Максим прикинул, сколько времени у Никиты должно было уйти, чтобы просеять целую гору травы, собирая эти кусочки, и с уважением посмотрел на приятеля. -
Так это ж шалашка, - сказал он, - какие это клопы? - Я тоже так думал, - сказал Никита. - А ты в лупу посмотри. Максим взял лупу и склонился над листом. Сначала он не заметил ничего необыкновенного в увеличившихся в несколько раз обломках листьев, но потом увидел на них странные симметричные полоски и внезапно узнал в этих полосках прижатые к брюшку лапки. И сразу же, как это бывает с ребусами, где нужно выделить осмысленный рисунок в хаотическом переплетении линий, произошла удивительная трансформация - весь лист, который только что был покрыт конопляным сором, оказался усеянным небольшими плоскими насекомыми буро-зеленого цвета с длинной продолговатой головкой (ее Максим принимал за обломок ножки листа), треугольным жестким тельцем (у клопов остались, видимо, рудиментарные крылья - можно было даже различить разделяющую их тоненькую линию) и лапками, которые были поджаты
к телу и сливались с ним. - Они дохлые, - спросил Максим, - или спят? - Нет, - ответил Никита. - Это они притворяются. А если на них долго не смотреть, то они ползать начинают. - Никогда бы не подумал, - пробормотал Максим. - Во, один шевелится. И давно ты их заметил? - Вчера, - сказал Никита. - Сам? - Не, - сказал Никита. - Показали. Я тоже не знал. - А много их в траве? - Очень, - сказал Никита. - Считай, в каждом корабле штук двадцать. Это как минимум. - А почему ж мы их раньше не замечали? - спросил Максим. - Так они же очень хитрые. И планом прикидываются. Но зато такая примета есть - за день до того, как менты придут, клопы бегут с корабля - ну, короче, как крысы. Поэтому умные люди как делают - берут коробок травы, кладут его на шкаф, а сверху накрывают трехлитровой банкой. И если клопы выползают
и забираются на стены банки, умные люди сразу собирают всю траву и везут на другой флэт. - Так что, - сказал Максим, - выходит, они в каждом косяке есть? - Практически да. Замечал - бывает, когда куришь, что-то трещит? И запах меняется? - Так это же семена, - сказал Максим. - Вот, - сказал Никита, - я тоже так думал раньше. А вчера специально косяк забил одними семенами - ничего подобного. - Так что, это... - Да, - сказал Никита. - Они. Косяк в руке Максима щелкнул и выпустил тонкую и длинную струю дыма, словно в нем произошло извержение микроскопического вулкана. Максим испуганно поглядел на папиросу и перевел взгляд на Никиту. - Во, - сказал Никита. - Понял? - Так это ж на каждом косяке бывает раза по три, - побледнев, сказал Максим. - О чем я и говорю. Максим замолчал и задумался. Никита
сел на пол и стал надевать кеды. - Ты чего это? - спросил Максим. - Стремак, - объяснил Никита. - Надо погулять пойти. У тебя часы есть? - Нету. - Тогда включи радио. Там объявят. В три часа надо на рынке быть. Максим протянул руку к старому "ВЭФу" и щелкнул ручкой. Передавали новости. - Выступая на сессии Организации Объединенных Наций, - заговорил ксилофонический женский голос, - король Иордании Хусейн отметил, что американский план ближневосточного урегулирования представляется ему малоэффективным. Он заявил, что у арабских народов имеется свой план, о котором необходимо шире информировать международную общественность. А теперь несколько слов о событиях внутри страны. Из Кузбасса сообщают - на Новокраматорском металлургическом комбинате задута седьмая домна с начала пятилетки. Поясним радиослушателям, что в ранее принятой терминологии
одна домна составляет десять стаканов, или сто кораблей, или тысячу косяков. Таким образом, семь ты... Никита нагнулся над приемником и выключил его. - Не дождемся, - сказал он. - Лучше на улице спросим. - Тысяча косяков, - мечтательно повторил Максим и выпучил глаза. - Эй, ты слышал, что сейчас передали? - Да, - отозвался Никита. - А что? - И тебя ничего не удивило? - Нет. - Ну ты даешь, - засмеялся Максим. - Совсем скурился чувак. Ты правда, что ли, ничего не заметил? - А что я должен был заметить? - Про пятилетку. Ведь пятилеток нет больше. - Пятилеток нет, - сказал Никита. - Но пятилетний план остался. Его же на пять лет вперед сушили. - А-а! - понял Максим. - Пойдем быстрее, - сказал Никита, выглянув в окно, - пока во дворе пусто. Еще косяк возьмем? - Не вопрос, - сказал
Максим и сунул папиросу в карман. Никита задержался у двери. - Стой, - сказал он, с сомнением глядя на Максима, - так не пойдет. - Чего не пойдет? - Вид у тебя стремный, вот чего. Переверни пилотку. Максим послушно снял пилотку и нацепил ее желтой кисточкой вперед. Никита остался доволен и открыл дверь. На улице дул ветер и было прохладно. Недавно прошел дождь, но асфальт уже успел высохнуть. Максим с Никитой вышли на дорогу и двинулись в гору, по направлению к блестящим воротам, образованным трубой теплоцентрали, которая выгибалась над дорогой в форме буквы "П". - Слушай, - сказал Никита, - туда не пойдем. - А чего? - Вон, видишь, - сказал Никита, указывая на арку. - Что это за пэ такое? Максим поглядел вперед. - Брось, - сказал он, - это у тебя думка начинается. Идем. Но после никитиных
слов проходить под буквой "П" было довольно страшно, и Максим с Никитой перелезли через трубу в нескольких метрах справа от арки, промочив штаны в сырой траве и вымазав ноги в грязи. Никита внимательно посмотрел Максиму на ноги. - Чего это ты в сапогах ходишь? - спросил он. - Жарко ведь. - В образ вхожу, - ответил Максим. - В какой? - Гаева. Мы "Вишневый сад" ставим. - Ну и как, вошел? - Почти. Только не все еще с кульминацией ясно. Я ее до конца пока не увидел. - А что это? - спросил Никита. - Ну, кульминация - это такая точка, которая высвечивает всю роль. Для Гаева, например, это то место, когда он говорит, что ему службу в банке нашли. В это время все вокруг стоят с тяпками в руках, а Гаев их медленно оглядывает и говорит: "Буду в банке". И тут ему сзади на голову надевают аквариум, и он роняет бамбуковый меч. -
Почему бамбуковый меч? - Потому что он на бильярде играет, - пояснил Максим. - А аквариум зачем? - спросил Никита. - Ну как, - ответил Максим. - Постмодернизм. Де Кирико. Хочешь, сам приходи, посмотри. - Не, не пойду, - сказал Никита. - У вас в подвале сургучом воняет. А постмодернизм я не люблю. Искусство советских вахтеров. - Почему? - А им на посту скучно было просто так сидеть. Вот они постмодернизм и придумали. Ты в само слово вслушайся. - Никита, - сказал Максим, - не базарь. Сам, что ли, вахтером не работал? Слева между холмами мелькнуло море, но дорога сразу же повернула вправо, и море исчезло. Впереди никого не было. Максим полез в карман, вынул оттуда косяк и закурил. - Ну, работал, - сказал Никита, принимая дымящуюся папиросу, - только я чужого никогда не портил. А ты, даже когда в подвале этом еще
не прижился, уже был паразит. Вот я тебя картину просил на три корабля обменять, помнишь? - Какую? - фальшиво спросил Максим. - А то не помнишь. "Смерть от подводного ружья в саду золотых масок", - ответил Никита. - А ты что сделал? Вырезал в центре треугольник и написал "хуй". - Отец, - с холодным достоинством ответил Максим, - чего это ты пургу метешь, а? Мы ведь это проехали давно. Я тогда был художник-концептуалист, а это был хэппенинг. Никита глубоко вдохнул дым и закашлялся. - Говно ты, - сказал он, отдышавшись, - а не художник-концептуалист. Ты просто ничего больше делать не умеешь, кроме как треугольники вырезать и писать "хуй", вот всякие названия и придумываешь. И на "Вишневом саде" вы тоже треугольник вырезали и "хуй" написали, а никакой это не спектакль. И вообще, во всем этом постмодернизме ничего нет, кроме хуев и треугольников. -
Художника-концептуалиста я в себе давно убил, - примирительно сказал Максим. - А я-то думаю, чего это у тебя изо рта так воняет? Максим остановился и открыл было рот, но вспомнил, что хотел одолжить у Никиты плана, и сдержался. Никита всегда так себя вел, когда чувствовал, что у него скоро попросят травы. - Ты, Никита, прямо как участковый стал, - мягко сказал Максим. - Тот тоже жизнь объяснял. Ты, говорил, Максим, на производство идти не хочешь, вот всякую ерунду и придумываешь. - Правильно объяснял. Ты от этого участкового отличаешься только тем, что когда он одевает сапоги, он не знает, что это эстетическое высказывание. - А сам ты кто? - не выдержал Максим. - Может, скажешь, не постмодернист? Такое же говно в точности. Но Никита уже успокоился, и его глаза подернулись прежней вялой меланхолией. - А эта картина хорошая была,
- сказал Максим. - "Смерть от подводного ружья". Она у тебя какого периода? Астраханского? - Нет, - ответил Никита. - Киргизского. - Да я же помню, - сказал Максим. - Астраханского. - Нет, - сказал Никита. - Астраханского - это "Пленные негуманоиды в штабе Киевского военного округа". У меня тогда был длинный киргизский период, потом короткий астраханский, а потом опять киргизский. Чего Горбачеву никогда не прощу, это что Среднюю Азию потеряли. Такую страну развалил. - Думаешь, он хотел? - спросил Максим, стараясь увести беседу как можно дальше от опасной темы. - У него просто не было четкого плана действий. Никита не поддержал разговора. Шоссе, по которому они шли, уводило все дальше от моря; вокруг были только голые холмы, и Максим подумал, что если опять начнется дождь, спрятаться будет некуда. Он начал замерзать. - Пошли обратно, что
ли, - сказал он. - Эй, пяточку оставь! Никита затянулся последний раз и отдал Максиму окурок. - Зачем обратно, - сказал он, - сейчас повернем. Тут напрямик можно выйти. От шоссе отходила узкая асфальтовая дорога. Вдоль нее стоял длинный деревянный забор, за которым возвышались недостроенный санаторий и пара подъемных кранов. Максим с тревогой подумал, что на дороге могут встретиться собаки, но когда Никита свернул с шоссе, молча пошел следом. Вдруг в голову ему пришла неприятная мысль. - Слушай, Никита, - сказал он, - а чего это мы про банку говорили? - Это ты про "Вишневый сад" рассказывал. - Нет, - сказал Максим, - раньше. Про конопляных клопов. - А. Это коробок травы банкой накрывают и смотрят - если клопы выползут, значит шухер. Папироса в руке у Максима издала треск и выпустила длинную и тонкую струю дыма, похожую
на ракетный выхлоп. Максим вздрогнул. - Так, - сказал он, - а мы почему из дома вышли? - Стремно стало, - сказал Никита. - Я подумал, а вдруг менты придут? - Понятно, - сказал Максим и оглянулся. - А ну пошли быстрее. Он стал таким бледным, что Никита, поглядев на него, испугался и прибавил шагу. - Куда спешить? - спросил он. - Ты что, не понял ничего? - сказал Максим. - Нас сейчас брать будут. Тут дошло и до Никиты. Он прибавил шагу, оглянулся и увидел на шоссе тормозящий у развилки желтый джип с голубой полосой вдоль борта - к сожалению, эти цвета сейчас не имели к независимой Украине никакого отношения. - Стой, - сказал Никита и поглядел на Максима безумными глазами, - мы так не уйдем. Они на машине. - А что ты предлагаешь? - Давай ляжем у обочины и притворимся мертвыми. Они тогда мимо проедут и сделают
вид, что нас не видят. На фига им лишнее дело заводить? - Совсем рехнулся, - сказал Максим. - Надо спрятаться. - А где здесь спрячешься? - На свалке, - сказал Максим. Слева от дороги начиналась огромная свалка. Точнее, это была не совсем свалка, а загаженная до невозможности площадка, на которой устроили склад стройматериалов - плит разных размеров и формы, бетонных кубов и труб, но мусора на ней было гораздо больше. Максим оглянулся и увидел, что милицейский джип свернул с шоссе на дорогу, по которой они с Никитой только что прошли. - Бегом, - прошептал Максим и кинулся в щель между двумя рядами плит. Никита побежал следом. Сзади послышалось урчание приближающегося мотора, а потом стихло. - Из машины вышли! - взвизгнул Максим, поскользнулся на мокрой доске, упал, вскочил на ноги, завернул еще за одну кладку плит и нырнул в пустую бетонную
трубу, лежавшую на сырых досках перед огромной горой пустых ящиков. Никита последовал за ним. Труба была диаметром почти в два метра, так что не надо было даже особенно пригибаться; Максим с Никитой пробежали ее всю и остановились, шумно дыша, у тупика, где стены смыкались резким конусом, в центре которого оставалось отверстие примерно с голову. - Они нас видели? - спросил Никита. - Тише! - прошептал Максим. - Не услышат, - сказал Никита. - Тут просто акустика такая. Не теряй голову. - Кто голову теряет? - сказал Максим. - Я? Это я, что ли, предложил мертвым притвориться, как эти клопы? Никита ничего не сказал и поглядел на дыру выхода - она белела метрах в пятнадцати и казалась совсем небольшой. В трубе было сыро. Никита перевел взгляд на Максима. Когда тот задумывался, его лицо менялось, теряло обычное выражение вежливого достоинства и становилось
похожим на протез - таких лиц было очень много на фотографиях из архива министерства водного хозяйства СССР, часть которого случайно попала к Никите в результате сложных двойных и тройных плановых обменов. - Полчасика подождем, - сказал Максим, - а потом можно будет вылезти посмотреть. Тебя как, тащит еще? - Ага, - сказал Никита. - Меня тоже. Крутой. Я у тебя займу два корабля? Никита кивнул. - Черт, - сказал Максим, зная по опыту, что после условного согласия Никиты надо как можно быстрее перевести разговор на другую тему, - пилотку потерял. Наверно, когда поскользнулся. - Нет, - попался Никита. - Ты ее раньше снял. Посмотри в карманах. Максим полез в карман и вынул оттуда пачку "Казбека". - Я тут одну вещь осознал, - сказал он. - Что папиросы "Казбек" на самом деле никакой не "Казбек". - Почему? -
А посмотри. Написано "Казбек", а что нарисовано? - Гора Казбек. - Так это задний план, - сказал Максим. - Можно сказать, фон. А на переднем плане что? Никита поглядел на пачку так, словно первый раз в жизни ее видел. - Действительно, - сказал он. - Вот то-то и оно. Черный всадник. А ты когда-нибудь думал, что это за черный всадник на переднем плане? - Завязывай, - сказал Никита. - Опять думка начнется. Максим собрался было что-то сказать, но Никита поднял палец. - Тихо, - прошептал он. Снаружи послышались голоса и сразу смолкли. Несколько минут было тихо, а потом Максим услышал ритмичный стук, словно кто-то постукивал пальцами по столу. Звук приближался, и скоро стало ясно, что это удары конских копыт. Дробное перестукивание несколько раз облетело вокруг трубы и стихло. - Слушай, - приподнимаясь, сказал
Максим, - по-моему, это мы зря в панику ударились. Чего стрематься? У нас и плана с собой больше нет. Пошли отсюда? - Пошли, - согласился Никита и тоже встал с пола. И вдруг в трубу подул ветер. Сначала его еще можно было принять за обычный сильный сквозняк, но не успел Максим сделать несколько шагов, как ветер достиг такой силы, что сбил его с ног и потащил назад. Никита удержал равновесие и даже прошел еще несколько метров, сильно наклонясь вперед, но ветер усилился до того, что старые дощатые ящики, лежавшие перед круглой дырой выхода, стали срываться с места и катиться в трубу. От трех или четырех Никита увернулся, но ветер заставил его опуститься на четвереньки и ухватиться за выбоины в бетоне. Он оглянулся. Максим лежал в самом конце трубы, уже заваленный ящиками, и небольшая черная дырка над его головой страшно гудела, засасывая воздух. Максим закричал, но Никита
ничего не разобрал, потому что воздушный поток относил все слова назад. Мимо пролетело еще несколько ящиков, а потом один из них ударил Никиту по рукам, он разжал пальцы и вместе с ящиками покатился в конец трубы. Ветер стал еще сильнее, и ящики уже не катились по трубе, а летели в ней, сталкиваясь друг о друга и ломаясь о стены. Никита закрыл уши ладонями и зажмурился, чувствуя, как гул становится все громче и тонкие доски со всех сторон вдавливаются в его тело и трещат. Ветер стих так же внезапно, как начался. - Эй, - крикнул Никита, - Максим! Ты живой? - Живой, - ответил Максим. - А ты где? - Тут, где же еще, - ответил Никита. Спина Максима упиралась в крутой бетонный скос, а все остальное окружающее пространство было загромождено переломанными ящиками так плотно, что нельзя было даже пошевелиться. Судя по голосу, Никита был недалеко, метрах в трех-четырех
за мешаниной из досок и оргалитовых листов, но виден он не был. - Что это? - спросил Максим. - А ты что, не понял? - переспросил Никита с некоторым, как показалось Максиму, злорадством. - Это нас в косяк забили. - Кто? Менты? - Откуда я знаю, - сказал Никита. - Я, кажется, ногу сломал, - пожаловался Максим. - Так тебе и надо, - сказал Никита. - Я сколько раз говорил: не верти пятки без табака. Но теперь уже, конечно, никакой разницы. Сейчас такое будет... - А что будет? - А ты, Максим, сам подумай. Но думать уже не было нужды. Опять потянуло ветром, на этот раз он принес с собой густые клубы дыма, и Максим с Никитой надолго закашлялись. Максим почувствовал волну обжигающего жара и увидел в щелях между досками красные отблески пока далекого огня. Потом все вокруг опять заволокло дымом, и Максим зажмурился - держать
глаза открытыми стало невозможно. - Никита! - крикнул он. Никита не отвечал. "Так, - стал соображать Максим, - я в самом конце, а косяк - это затяжек восемь. Две уже было. Значит..." На Максима обрушилась новая волна жара, и он почувствовал, что задыхается. По его рукам и лицу потек горячий деготь. - Никита! - опять позвал он и попытался приоткрыть глаза. Сквозь дым сверкнуло багровое сияние, уже близкое, и там, где раньше звучал никитин голос, раздался оглушительный треск. Максим с трудом отвернул голову от дыры, в которую стягивался весь дым, и попытался вдохнуть немного воздуха. Это удалось. "А если короткий косяк, - с ужасом подумал он, - то ведь и за пять тяг можно... Господи! Если ты меня слышишь!" Максим попытался перекреститься, но руки были намертво зажаты наваленными вокруг ящиками. - Господи! Да за что это
мне? - прошептал он. - Неужели ты думаешь, - послышался громовой и одновременно задушевный голос из отверстия, в которое стягивался дым, - что я хочу тебе зла? - Нет, - закричал Максим, вжимаясь в бетон от подступившего жара, - не считаю! Господи, прости! - За тобой нет никакой вины, - прогремел голос. - Думай о другом.
