Чёрный пёс на шкафуте противолодочного корабля.

Корабль Боцмана пришвартован к причалу третьим корпусом напротив здания штаба двадцать четвёртого дивизиона противолодочных кораблей. Такая швартовая позиция представляла большие неудобства для корабельного пса по кличке Боцман. Ведь чтобы прогуляться по дивизионному газону, ему необходимо преодолеть препятствие в виде двух кораблей, стоящих у причальной стенки борт в борт первым и вторым корпусом. Будь его, Боцмана, воля, корабль швартовался бы всегда только первым корпусом. Да кто будет спрашивать корабельного пса, как швартовать корабли. Тем более, и места на причале отведено для дивизиона столько, что на все девять кораблей в один корпус его явно не хватит. В семидесятых годах, не в пример сегодняшним дням, кораблей в российском флоте было много, а причальная стенка - увы! - не бесконечна.
Какое удовольствие стоять первым корпусом у причальной стенки! Захочешь сойти на берег, и через десять секунд под тобой уже земная твердь! А с третьего борта псу с грузным телом и короткими лапами сделать это не так просто. Надо не только пересечь палубы двух кораблей, стоящих борт в борт, но и форсировать нешуточные преграды - межбортовые проёмы. Но ведь не сидеть же целыми днями на корабле. Тем более, на берегу у Боцмана не заканчивалась уйма самых разных и важных дел, которые, он был уверен, за него никто не сделает.
Кто, как не он, дивизионный пёс Боцман, обязан нести сторожевую вахту на берегу, вернее на участке причала, где швартуются корабли его родного дивизиона. А вахта эта заключалась в том, что все «не свои», вторгающиеся в пределы заведования Боцмана, должны быть недвусмысленно предупреждены о нарушении границы. Всех своих- матросов, «сундуков»-сверхсрочников, офицеров- пёс знал в лицо. Если появлялись новики, он с ними знакомился по-своему, по собачьи и зачислял их в круг «своих». Далее по каналу, ведущему во внутреннюю гавань, швартовались тральщики и десантные корабли. Боцман понимал, что на тех кораблях служат такие же парни, что в его дивизионе. Одеты они так же, в синие робы, черные бушлаты или шинели. Поэтому, когда вдоль причала дивизиона проходили чужаки во флотском одеянии, хвостатый караульный внимательно отслеживал их продвижение до невидимой границы причала, известной лишь ему одн ому. Правда, иногда, пребывая в дурном расположении духа, Боцман, завидев такого нарушителя, пару раз предупредительно тявкал и сопровождал его параллельным курсом до этой границы.
Однако, несладко приходилось появлявшемуся на причале незнакомцу, если он был одет «по гражданке». Боцман замечал эту ничего не подозревавшую жертву своего служебного рвения ещё на подходе и ленивой трусцой выдвигался навстречу в предвкушении честного исполнения долга. Стоило всего лишь на шаг переступить невидимую для непосвящённых линию, как Боцман начинал психическую атаку, которая прекращалась после пересечения нарушителем противоположной границы.
Оголтелый лай Боцмана проникал сквозь борта кораблей и водонепроницаемые переборки, врывался в люки подпалубных отсеков, двери надстроек и иллюминаторы кубриков и офицерских кают. Все в дивизионе должны знать, что Боцман несёт службу на совесть и не зря ест казённый харч. На палубах кораблей начинали появляться зрители, которые восхищались усердием пса и одобрительными возгласами поддерживали его. Все понимали, что Боцман «играет на публику» и, разумеется, никакого вреда никому не причинит. Похвалы в свой адрес слышать было приятно, и пёс приподнимал длинное висячее ухо, направленное в сторону пришвартованных кораблей. Но особенно псу было по душе, когда на его громогласные служебные старания появлялся кто-нибудь в дверях «синагоги»- штаба противолодочного дивизиона. Боцман то знал, что главные люди находятся именно в этом немного странном здании, и надеялся, что его заслуги в этом случае будут об язательно ими зачтены.
Сходил на берег Боцман ещё и по своим личным делам, как говорится по нужде.. Куда приятнее на берегу, на свободе, как это делают все нормальные собаки, выбрать подходящее дерево и, подняв лапу, обрызгать его. Не надо пробиваться в постоянно занятый матросский гальюн.
Были у него на берегу и кое-какие амурные дела. На складе вещевого довольствия, расположенного неподалёку в старых немецких пакгаузах, ошивалась молодая сучка, прикормленная «сундучками» - женщинами - военнослужащими, работающими по контракту на этом складе. Собака овчароподобной породы была несколько высоковата для приземистого, коренастого Боцмана. Но их отношениям это нисколько не мешало. Подруга уважала Боцмана за мужской характер и необычайную для собак сметливость. «Сундучки», завидев явившегося на побывку Боцмана, оживлялись.
- Глядите-ка! Явился кавалер! - со смехом подзывала одна других полюбоваться на верного друга своей питомицы. Каждая пыталась помять руками шелковистые горячие уши Боцмана и погладить его по спине. Военмор вёл себя с достоинством, на сантименты не поддавался, чем ещё больше раззадоривал женский коллектив. Правда, от угощения, початой банки тушёнки, не отказывался. Однако, тщательно вылизав банку, больше не выпрашивал. Молодые женщины знали, что Боцман настоящий матрос, воспитан в суровом мужском обществе, поэтому с умилением наблюдали за трапезой чёрного пса. Перешучиваясь, они восхищались его галантностью и по бабьи завидовали своей овчарке. Многие из них могли только мечтать о таких же преданных поклонниках.

* * *
В тот неудачный для Боцмана морозный зимний день был понедельник, день недели который он просто ненавидел. По понедельникам на кораблях с утра и до предобеденной приборки проводились политзанятия. Конечно, Боцман не подозревал, что в этот святой на флоте день все от мала до велика, от первогодка и до старослужащего, тянущего четвёртый год службы и, даже видавшие виды сверхсрочники - «сундуки», усердно грызут гранит политических наук. Политзанятия проходили в матросских кубриках, куда, естественно, Боцмана не допускали, ибо тогда это была бы не политическая подготовка личного состава, а, как бы сказал замполит дивизиона малых противолодочных кораблей капитан-лейтенант Григорьев, - военно-морской балаган.
Палуба была пустынна, даже вахтенный у трапа, единственная живая душа, боясь возможной проверки начальства, вёл себя с Боцманом официально и даже прогонял с первого шкафута, служащего парадным подъездом корабля. Поэтому настроение у Боцмана с утра было скверное, беспричинно хотелось лаять. Но на корабле лаять было не на кого, да и кому это понравится, если начать ни с того ни с сего лаять, да ещё в такой святой день, день проведения на флоте политзанятий. Он пытался отлежаться на своём любимом месте, пожарном ящике на полуюте, где хранились свёрнутые в плотные бухты брезентовые рукава. Однако, никак не мог устроиться так, чтобы ничто не давило в бока. Хандра не проходила, тоска не отпускала собачью грудь.
Вот тогда-то Боцман почти решился сойти со своего корабля на причал. Какое-то время он ещё пребывал в раздумьях. Сойти на берег или всё - таки остаться на борту? Ведь корабль стоит третьим корпусом, и день к тому же, выдался морозный, ледяной металл палубы жёг подушечки собачьих лап. Да и не мог он придумать себе занятие на причале в этот день. Боцман знал, что в этот особый день на берегу так же пустынно и скучно, как и на корабле.
Вдруг Боцман почувствовал, как в коктейль корабельных запахов металла, краски, машинного масла, льняных пожарных рукавов, сдобренным крепким амбре авиационного керосина, добавился ещё один. Из вентиляционного грибка камбуза повеяло духом варящегося мяса, до обеда оставалось ещё около двух часов. Боцман, подняв нос, с наслаждением втянул порцию густого бульонного аромата и судорожно проглотил комок, молниеносно образовавшийся в горле.
Камбузный дух напомнил Боцману о приближающемся обеде, и его настроение улучшилось. Не всё так плохо! В конце концов, закончатся эти политзанятия, и засидевшийся флотский народ вывалит на палубу, на свежий морозный воздух, и Боцман вновь станет центром матросского внимания. А там объявят и предобеденную приборку, бачковые потянутся на камбуз и, возвращаясь с полными бачками в кубрики, разнесут аппетитные запахи с камбуза по всей палубе. Боцман любил сопровождать бачковых от камбуза до кубрика, вытянув нос и следуя в кильватере бачка, за которым тянется шлейф съестного аромата доброй матросской еды. Но до обеда ещё далеко.
И тут Боцмана осенило! Он нашёл лекарство от своей собачьей хандры. Любой, пусть самый неважнецкий мосол из того самого котла с бульоном, который спеет на камбузной плите, как рукой снимет его душевную хворобу. Он был уверен, это ему поможет, поможет, несомненно! И не надо будет искать неизвестно что на берегу и испытывать судьбу, перепрыгивая с борта на борт, рискуя свалиться в воду.
Боцман решил пробраться на камбуз и прежде чем предпринять задуманное, выглянул из ящика. По пустынной, цвета старой телячьей кожи палубе ветер кружил редкие маленькие снежинки, которые собирались под торпедными аппаратами, вьюшками, на ватервейсах вдоль бортов и комингсах люков и образовывали белые пятна - зародыши сугробов. Но сугробами им стать не придётся, через час на палубу выйдут одуревшие от духоты и муторных политических наук матросы и с удовольствием пройдут голиками по палубным закоулкам. Вот уже и вахтенный у трапа, не дождавшись приборки, пытаясь скоротать оставшийся час до смены, тщательно скребёт голиком по шкафуту. Вид безлюдной палубы, как на «Летучем голландце», не обрадовал Боцмана. Он выбрался из ящика и, обогнув люк машинного отделения, не спеша, направился по правому борту в сторону рубки корабля.
Камбуз на корабле располагался под рубкой и имел вход с коридора, проходящего сквозь всю рубку по шпангоуту. С коридора в камбуз спускался небольшой наклонный трап. Помещение корабельного пищеблока тесное, не больше восьми квадратных метров, изрядную часть его занимали громадная электрическая плита и разделочный стол.
Боцман подошёл к двери в рубку, но она была плотно закрыта. Зима - на корабле берегли тепло. Пришлось вернуться на первый шкафут и пройти по нему на левый борт. С левого борта вход в коридор рубки был открыт. Боцман перешагнул через высокий комингс двери и юркнул в коридор. С опаской прошёл мимо трапа в офицерский отсек, куда доступ ему не разрешался, впрочем, как и всем матросам, не имеющим дела в офицерском отсеке. Боцман остановился на секунду у наклонного трапа, ведущего во второй кубрик, и принюхался. Из кубрика пахнуло в ноздри тяжёлым воздухом помещения, в котором собралось много людей. Слышался чей-то монотонный голос, произносящий книжный текст.
Боцман сморщил нос, чихнул по-собачьи и, отпрянув от проёма, решительно направился к камбузу. Теперь, главное, - выцыганить «мосол» у кока. Боцман встал передними лапами на верхнюю ступеньку трапа, ведущего в камбуз и, не двигаясь, решил подождать, что бы его кто-нибудь заметил снизу. Появляться на камбузе ему было категорически запрещено, и он мужественно преодолевал острое желание спуститься по трапу вниз и лично наблюдать за процессом доставания мосла из котла.
Внизу приготовление обеда было в разгаре. Кок, татарин Нигмедзянов, крутился возле плиты, что-то в сердцах безадресно бормотал по-татарски. У него, как и у Боцмана, с утра день не заладил. Сгорел нагревательный элемент плиты, и это уже второй за неделю. Приходил дежурный электрик, потыкал контрольной лампой и поставил диагноз: - «Сгорел нагревательный элемент, надо менять ». А как менять, если на плите обед для полста душ! Теперь попробуй-ка, изловчись и сготовь ко времени на печи без двух нагревателей. К тому же рабочий по камбузу, молодой минёр- эстонец, оказался никудышным помощником. Медлительный кулёма, ничего не умеет, только поднести и подать. Всё приходится делать своими руками, а их- было бы хотя бы четыре- всего лишь две...

* * *
Старший матрос Нигмедзянов отслужил уже два года и разменял третий, последний, но старался, как матрос первогодок. Здесь не посачкуешь: каждый день надо кормить команду и кормить так, чтобы ни в глаза, ни за глаза никто не попрекал. И хотя он не авралил, не стрелял из орудия по надводным целям, не запускал реактивные глубинные бомбы, не стоял на мостике за штурвалом, но вместе со всеми выходил в море, готовил еду в любых погодных условиях, как эквилибрист, хватая на лету сковородки и кастрюли. За это он пользовался уважением на корабле, ведь хороший кок - это уже полкоманды.
Готовить же он умел, а к третьему году службы понял, что готовить еду ему нравится, и возможно, эта флотская профессия станет его делом уже на «гражданке». Хотя, будучи в отпуске, в родном татарском посёлке, Нигмедзянов никому не рассказал, что на корабле он кок, а попросту повар. На рукаве его суконной голландки красовался шитый красной нитью шеврон минно-торпедной боевой части, и представлялся он торпедистом. Почётная боевая флотская специальность.
Боцман почувствовал, что внизу на камбузе гостей никто не ожидает. А значит, выпросить косточку будет ох как непросто, потребуется время и терпение. Что же, он готов ждать. Для этого пёс улёгся на живот так, что его передние лапы чуть свешивались с первой ступеньки трапа, а на его морде появилось приветливое выражение. Кому же понравиться недовольная жизнью собачья морда? За это можно получить только пинок в бок матросским прогаром.
Прошло несколько минут, но на камбузе никто не удосужился посмотреть на верх трапа, что бы обнаружить пса, терпеливо ждущего собачьего счастья. И действительно, обед - «на носу», и никому не досуг глазеть попусту по сторонам. Боцман продолжал выжидательно наблюдать за видимой с коридора частью палубы камбуза. При этом он, словно опытный гидроакустик, работающий в режиме шумовой пеленгации, прислушивался к звукам, доносящимся снизу, по обыкновению приподняв кончик антрацитового правого уха, и пытаясь угадать передвижения кока и его помощника по камбузу.
Чуткий собачий слух Боцмана ловил десятки шумов и звуков, рождающихся в недрах стального тела корабля. Порой ему казалось, что корабль- это большое существо, живая суть которого постоянно подтверждалась множеством стуков, скрежетом, щёлканьем, хлюпаньем, бульканья, вздохами, доносящимися отовсюду. Даже если это существо спит или дремлет, органы его, как у всех живых созданий, продолжают функционировать, издавая звуки на разный манер. Век собачий невелик и за то время, которое Боцман провёл на противолодочном корабле, (а ему казалось оно долгим) он познал и запомнил корабельную многоголосицу. Конечно, он не ведал того, что рождало тот или иной звук, но ясно представлял, откуда он распространялся, в какой части тела корабля он появлялся. Пёс даже находил в этом прослушивании корабля какое-то собачье удовольствие, перебирал звуки, как набожный католик пальцами чётки, услаждая себя узнаванием их и осознанием того, что они принадлежат его кор аблю.
Вот и сейчас Боцман пытался из общекорабельной звуковой симфонии выделить звуки камбуза, которые с лихвой дополнялись ароматами поспевающего на плите матросского обеда.
Никто, ни кок Нигмедзянов, ни рабочий по камбузу не взглянул наверх, и терпение пса начало помалу убывать. Доморощенный дипломат Боцман понимал, что его инициатива привлечь к себе внимание камбуза в такой напряжённый момент может быть понята превратно, не в его пользу. Тем не менее, посчитав лимит вежливости исчерпанным, он тявкнул, давая о себе знать находившимся внизу, на камбузе. Тявкнул дружелюбно, даже заискивающе, чтобы кок и подумать не мог, что Боцман что-то требует или попрошайничает. Просто он сообщает, что находится у камбуза, проходил мимо и решил зайти в гости. А гостей, как водится, следует угощать.
Наконец-то незваного гостя услышали. В проёме мелькнула голова громадного эстонца, рабочего по камбузу. Голова, увенчанная белым поварским колпаком, возникла и сразу же исчезла.
Теперь, одно из двух,- пронеслось в хитрой голове Боцмана,- или эстонец появится с угощеньем в руках, или же сам кок не поленится предстать, и тогда на лакомство не рассчитывай!
В проёме появилось красное, в капельках пота недовольное лицо Нигмедзянова. Белоснежный колпак он держал в левой руке, правой готовясь утереть пот со лба. Редкие татарские усики на верхней губе топорщились в разные стороны, что также не сулило окружающим ничего хорошего. Боцману взять бы и сразу убраться восвояси, но надежда получить свежий мосол ещё теплилась. И он, пытаясь умиротворить явно рассерженного кока, приветливо взмахнул головой и доброжелательно завилял хвостом. Однако старания Боцмана оказались напрасными. С самого утра раздражённый камбузными неурядицами кок не стал добрее. Он с досадой махнул рукой, приготовленной для удаления пота со лба и, пробормотав что - то в ежик усов, исчез из вида. Вновь появился эстонец с безразличным выражением лица, и Боцману стало ясно, что это уже заключительное явление, и заветной спасительной косточки ему не дождаться до самого обеда. Дальнейшее пребывание у камбузного трапа потеря ло смысл и могло быть истолковано как нарушение флотского этикета. Этого Боцман, прослуживший не один год на корабле и усвоивший все тонкости флотской службы, допустить не мог и с потерянным видом вышел из рубки.
Палуба по-прежнему была пустынна и своим видом наводила безысходную тоску. После неудачного визита на камбуз, Боцман принял окончательное решение всё - таки сойти на берег, чтобы хоть как-то снять с себя эту невыносимую хандру. Там можно просто полаять немного, без видимой причины, и на душе станет легче. Но прежде чем спуститься на берег, он вздумал осмотреть территорию причала, хозяином которой считал себя. Самое удобное место для обозрения на палубе противолодочного корабля - это высокий острый бак, рядом с гюйсштоком. Боцман засеменил трусцой по левому борту вдоль рубки, добрался до стойки реактивной бомбомётной установки. Этой странной штуки он остерегался, зная, что она, хоть и неживая, но внезапно может крутануть в любую сторону своей уродливой ни на что не похожей головой. Потому с опаской взял правее, мимо люка первого кубрика, обогнул шпиль. Никто его не позвал, не окликнул, как будто команда вся вымерла, и он остался один одинешенек на этом железном громадном чудовище. Хоть и прожил Боцман на этом корабле не мало дней и считал его своим домом, но в душе, признаться, относился к нему как к живому существу, которого невольно побаивался, и остаться совершенно одному на корабле, один на один с этим монстром, никогда бы не отважился.
Боцман суетливо преодолел волнорез, отсекающий собственно бак от палубы, у самого гюйсштока остановился и, вытянув шею, осмотрелся. Дальше по каналу, в сторону внутренней гавани в три корпуса стояли тральщики, такие же с виду безжизненные, как и противолодочные корабли. На противоположной стороне канала сквозь снежную пелену проступали размытые красноватые пятна старых немецких домов с высокими крышами.
На причале было пустынно, мелкий снежок слегка припорошил газоны и серыми змейками стелился по асфальту. Из дверей одноэтажного баракоподобного клуба береговой базы, расположенного напротив стоянки противолодочных кораблей, вышли несколько матросов. Закурили, однако, пронизывающий холодный ветер загнал их обратно, в тепло помещения. Вновь на причале стало безлюдно. Боцман не смог отыскать на берегу ничего мало-мальски стоящего, ради чего можно было бы сойти на берег в такую морозную ветреную погоду. Тем не менее, одержимый желанием уйти на причал просто так, без причины, он решительно направился на шкафут.
Корабли противолодочного дивизиона стояли у стенки причала борт в борт. На первом шкафуте, между ходовой рубкой и надстройкой, где возвышалась шайбовидная антенна системы наведения орудия «Барс», был организован проход на корабли второго и третьего корпуса. В этом месте имелись зазоры до полуметра между бортами соседних кораблей. Здесь же на каждом корабле стояли на посту вахтенные у трапа. Для человека перешагнуть полуметровую щель не представляло труда. А вот такому псу, как Боцман, с короткими, пусть крепкими лапами, и грузным телом перепрыгнуть с борта на борт было нелёгкой и подчас опасной задачей. Однако, до этого дня всё обходилось: Боцман с осторожностью преодолевал эти страшные щели. Понадеялся на лучшее он и в этот раз.
Первую щель между бортами его родного сто пятьдесят первого и соседнего сто тринадцатого Боцман пусть неуклюже, но преодолел. Пересёк шкафут сто тринадцатого и подошёл к его противоположному борту. На соседнем корабле вахтенным у трапа стоял молодой матрос, которого Боцман знал, как и всех матросов дивизиона. Но он не входил в круг его близких друзей, которым пёс доверял и позволял трепать себя за уши. Только им он мог великодушно вручить лапу, только по просьбе избранных садился на задние лапы и терпеливо ожидал следующей команды.
* * *
Тут следует рассказать вот о чём. Хотя по принадлежности к кораблю Боцман был матросом, в душе его жил артист. Когда где-нибудь на баке или на полуюте, подальше от глаз начальства, собиралась группа военморов «потравить за жизнь матросскую», Боцман становился центром их внимания. Все любящими весёлыми глазами смотрели на него, а в собачьем сердце рождалось сладкое и тревожное чувство, которое заставляло его творить чудеса, Боцман начинал лицедействовать. Казалось, продлись это чувство чуть дольше, и пёс смог бы заговорить. В кругу матросов он становился столбиком на задние лапы. При этом его длинные смолистые уши уже не свисали по щёкам вниз, прикрывая интеллектуальную морду пса, а откидывались назад, что придавало ей некое сходство с лицом клоуна. Этот узнаваемый образ вызывал улыбки и по - детски счастливый смех матросов. Таково было только начало представления. Далее Боцману на голову надевали матросскую бескозырку и просили показать «карася». Боцман сникал, поджимал хвост между задними лапами, подтягивая его к животу и начинал поскуливать, чем вызывал громогласный хохот матросни. Представлял он и «годка», распластавшись на палубе, закрыв глаза и наполовину подняв одно ухо. Боцман был гениальным актёром, потому что это нарочито полуприподнятое ухо, а полностью поднять его, наверное, бы он не смог, как нельзя лучше подходило к образу «годка», который порой спит на службе, но ухо держит востро. Когда ему надевали офицерскую фуражку, он легко мог уподобиться настоящему корабельному боцману, облаивая зрителей под их дружный хохот. Дело доходило и до собачьей пародии на самого командира, тогда он вытягивался в струнку и начинал рычать. Чем не командир?
Неизвестно, как этот пёс появился в дивизионе, но видно пришёлся он ко двору. После долгих тяжб и колебаний командир дивизиона, следуя старинной традиции русского флота, и дабы упорядочить пребывание пса в расположении соединения, своим приказом приписал Боцмана к противолодочному кораблю бортовой номер 151, где его поставили на довольствие и закрепили за ним ответственного. С тех пор Боцман находился на корабле легитимно, на правах матроса срочной службы. Матросскую жизнь и морские порядки Боцман изучил досконально. Знал, что можно делать, что нельзя. Старался не попадаться лишний раз на глаза начальству. Выходил в море на своём корабле, страдал от качки. Зато, когда корабль возвращался из похода и подходил к причальной стенке на швартовку, радостный Боцман стоял на самом носу корабля и приветствовал встречающих звонким лаем. Во время швартовки, понимая, что сойти на берег можно только по трапу на шкафуте, Боцман резво менял дислокацию и появлялся на шкафуте, терпеливо ожидая, когда спустят трап. Обычно командир корабля первым сходит на причал, чтобы доложить командиру дивизиона о выполнении задания, поручая своему помощнику приводить корабль в послепоходное исходное состояние. На корабле бортовой номер151 неоспоримым правом первым сбежать по трапу на берег пользовался Боцман.
На берегу пёс сразу становился центром всеобщего внимания. Каждый старался провести ладонью по его спине, покрытой шелковистой смолисто - чёрной шерстью, или ласково почесать за ухом. Матросы на только что пришвартованном корабле, ещё не сбросившие с себя заботы о приведении корабля в исходное состояние, наблюдали с борта за триумфом Боцмана и тоже радовались, ибо чувствовали, как радушие и приветливость встречающих корабль через этого невзрачного чёрного пса передаётся в сердца прибывших из похода.
Закончив все свои дела на берегу, Боцман возвращался на свой корабль. Порой все девять совершенно одинаковых кораблей дивизиона стояли на швартовых на стрелке крепостного канала , иные в два или три корпуса. Боцман безошибочно находил и возвращался на свой плавучий дом, несмотря на то, что на каждом корабле его встречали с радостью и любовью.

* * *
На бортовом 113-ом вахтенный у трапа, первогодок матрос Хрипков, топтался на шкафуте, стараясь согреться после почти двухчасового пребывания на влажном морозном балтийском ветру. В морозные ночные часы вахтенному полагался меховой дублёный тулуп и валенки, а днём приходилось стоять в шинели. Лишь в очень сильные морозы, что бывало редко, тулуп разрешали надевать и днём. Служба вахтенного у трапа не сложна, но требует внимательности и умения держать в памяти местонахождение всех офицеров корабля и старшин команд. Бывали и такие выдающиеся вахтенные у трапа, которые запоминали передвижение по кораблю и местонахождение не только офицеров и старшин, но и всех матросов, включая «карасей». Главная же задача вахтенного у трапа не допускать посторонних лиц на корабль и контролировать территорию, прилегающую к судну. На посту у него имеется гашетная кнопка, с помощью которой он даёт сигнальные звонки, один звонок - вызов рассыльного по кораблю, два звонка - вызов на пост дежурного по кораблю, тремя звонками команда оповещается о прибытии на корабль командира. При этом дежурный по кораблю выходит к трапу встречать командира и докладывает о состоянии корабля и происшествиях, имевших место в его отсутствие.
Вахтенный у трапа - это довольно ответственная служба и на неё назначают матросов, прослуживших на корабле не менее полугода. На малых противолодочных кораблях пост этот обычно является вахтенной повинностью для матросов первого и второго года службы минно-торпедной и артиллерийской боевых частей. Бывали, конечно, исключения. Вот таким исключением и стал матрос Хрипков, корабельный электрик, то есть член электромеханической боевой части, в которой и без того хватает своих служб и вахт.
С самого начала службы на корабле командир отделения фактически сдал Хрипкова на откуп общекорабельных служб. В начале, его ставили на вахту рассыльного по кораблю. Это самый низший вахтенный чин, и обязанности его не так трудны, как хлопотны и неприятны. А что приятного в том, чтобы целые сутки быть на побегушках у всех офицеров, дежурного по кораблю и даже у вахтенного у трапа? К слову говоря, через вахту рассыльного проходят все молодые матросы, только прибывшие на корабль. Так они быстрее изучают расположение помещений и постов корабля, знакомятся с экипажем.
Вахтенными у трапа матросов из электромеханической боевой части назначали редко, когда из других боевых частей назначить было просто некого. Хрипков же, при попустительстве своих командиров надолго попал в карусель несения вахты у трапа. Со временем он, как говорят, «втянулся», у него появились друзья из таких же вечных вахтенных у трапа. Пообвыкнув, Хрипков открыл немало положительных сторон в своём положении. В день несения вахты не надо было пребывать в тёмном машинном отделении, пропахшем дизельным топливом, подгоревшим машинным маслом, выхлопными газами, находиться под прессом мелочных придирок недалёкого командира отделения и таких же его подчинённых. А однажды, когда старшина команды на вечерней поверке объявил ему наряд вне очереди за какую-то чепуху, и ему светило следующую ночь провести в трюме машинного отделения, ветошью выгребая с днища зловонную трюмную жижу, дежурный по кораблю поставил Хрипкова вахтенным у трапа в с чёт отработки этого наряда.
Вот и сегодня - вся команда с утра изнывает на политзанятиях в душных кубриках, а он на свежем воздухе, хотя и замёрз немного. Уже через десять минут, как раз к окончанию политзанятий, его сменят, а там и обед не за горами.
На шкафуте появился Боцман. Он искоса взглянул на Хрипкова и зацокал когтями по стылому металлу палубы, перебираясь на другой борт корабля. Подошёл к ватервейсу и в нерешительности остановился. Хрипков убедившись, что палуба пустынна, решил пообщаться с дивизионным любимцем.
- Ну что, Боцман, на берег вздумал сойти? По делам или просто так?
Боцман поднял на Хрипкова свои печальные, как две чёрные маслины глаза, и не ответил.
- Да ты, браток , не в настроении...
На это Боцман лишь повернул голову и удостоил Хрипкова ещё одним взглядом. Он действительно с утра был не в духе, на душе у него скребли кошки, которых он терпеть не мог. Хотелось беспричинно лаять, хотя, впрочем , жаловаться было не на что и не на кого. И вот этот поворот головы Боцману дорого обошёлся! Не подготовившись к преодолению щели между бортами, он неуклюже прыгнул на шкафут соседнего корабля. Ещё когда Боцман был в прыжке, у него в голове промелькнуло:
- Ах! Как плохо на этот раз получилось!
Однако, пёс и представить не мог, чем закончится на сей раз его попытка достичь соседнего борта. Ведь бывали случаи и похуже, но в заключительной стадии прыжка он как-то подбирался, изворачивался и приземлялся на палубу соседнего корабля, хватаясь подчас, как говорят, зубами за воздух. И на этот раз Боцман своими передними лапами всё - таки дотянулся до соседней палубы. Оставалось ему только выжать провисший между корпусами кораблей зад, и через секунду инцидент был бы забыт. Но в этот скверный день фортуна оставила Боцмана окончательно. Его правая сильная лапа попала на ледышку, проскребла её когтями до металла палубы и уже было зацепилась! Однако, беспомощно свисающий массивный зад стащил собаку с палубы, и Боцман, не успев подать голос, рухнул в узкую и глубокую щель между кораблями. Когда он летел, успел по- собачьи чертыхнуться и почему -то пытался вспомнить то, за чем он всё таки решил в сойти на берег. С этим мучительным вопросом Боцман достиг поверхности ледяной воды и с разгону окунулся в неё с головой.
Вынырнув, Боцман яростно заработал лапами, пытаясь снять с тела оцепенение от резкого воздействия студёной воды. Он поднял голову вверх и к своему ужасу не увидел там никого, виднелся только кусок свинцового балтийского неба. Значит, вахтенный не заметил его падения. Час от часу не лучше! Боцман уж решился сгоряча добраться до причала вплавь, но передумал. Ведь для этого надо было обогнуть корабль с носа, а это не менее тридцати метров. Да и что это меняет? На двухметровую стенку вылезти всё равно невозможно! В это время его густая его шерсть окончательно пропиталась водой, и холод становился нестерпимым. Боцман понял, что так он долго не протянет. Ему вдруг стало так тоскливо и жалко себя, что он заскулил, не прекращая судорожно перебирать лапами.
Вахтенный у трапа Хрипков действительно не видел падения Боцмана, на мгновение, оглянувшись на проходящего через шкафут по правому борту дежурного по низам. За спиной Хрипков услышал всплеск, но это его не насторожило, потому что даже небольшая волна от идущего по каналу судна бьётся меж бортами, как вольная птица, попавшая ненароком в искусно расставленные силки. Озадачило его другое - внезапное исчезновение Боцмана с палубы соседнего корабля. Не мог же пёс так быстро пересечь семиметровый шкафут и сбежать по трапу на берег.
На корабле, стоящим у причальной стенки первым корпусом, вахтенным у трапа был комендор Тарасюк, такой же «карась», как и сам Хрипков. Он стоял, как и подобает вахтенному, лицом к трапу и «синагоге»- штабу противолодочного дивизиона, и никак не мог видеть падение собаки в межбортовое пространство. Хрипков окликнул коллегу и хотел спросить, не пробегал ли Боцман по трапу на берег. И в этот момент оба они услышали жалобный собачий голос, доносившийся неизвестно откуда. Хрипков глянул за борт - и всё понял. Внизу, на двухметровой глубине, в узкой расщелине между двумя бортами несчастный пёс нарезал круги, с надеждой поглядывая вверх. Увидев голову Хрипкова, он изо всех сил тявкнул и, поняв, что его услышали, заскулил ещё сильнее. Боцман был уверен, что свои в беде его не бросят. Лишь бы увидели!
Хрипков ровно секунду находился в замешательстве. Пока было ясно одно, что спасти собаку будет непросто. Не мешкая, два раза нажал на гашетку звонка. Появился дежурный по низам, старшина минно-торпедной боевой части. Взглянув вниз на беднягу, он сразу понял, что предстоит нелёгкая спасательная операция, и что времени на её проведение очень мало. Собака может погибнуть на глазах! Не раздумывая, дежурный по низам бросился на бак.

* * *
Боцман, продолжая не жалея сил двигать лапами, ждал помощи. С каждой секундой холод всё глубже проникал в его тело. Пёс уже не чувствовал своего хвоста, а лапы становились деревянными. Вверху, в проёме меж двух бортов, появились ещё матросские головы, но почему-то никто не пытался вытащить его из воды. Собравшись с последними силами, Боцман возмущённо затявкал, словно, пытаясь сказать: «Давайте же...! Делайте что-нибудь ! Терпеть ещё нет больше мочи».
На верху же не знали, что предпринять. Пока решили бросить пробковый спасательный круг, но пёс почему-то им не воспользовался. Он считал, что вправе ожидать принятие более кардинальных мер по его извлечению из ледяной воды.
Наконец на месте происшествия вновь появился дежурный по низам. Надо было отдать должное его распорядительности, с ним были два минёра, причём на одном уже был надет надувной спасательный жилет и широкий монтажный пояс, к которому принайтован толстый конец джутовой верёвки. Они были преисполнены решимости спасти Боцмана. С борта спустили два кранца, минёр начал спускаться в проём, цепляясь за тросы кранцев и упираясь ногами и руками в борта. Борта с приближением к воде расходились, минёру оставались только тросы кранцев и верёвка, прихваченная к монтажному поясу.
Боцман, увидев приближение спасителя, подал радостный голос. Но операция , к сожалению, была далека до завершения. Наступал самый ответственный и трудный этап. По замыслу дежурного по низам, минёр должен был взять пса в руки, а затем их двоих должны были поднять за верёвку на палубу.
Боцман был той самой распространённой собачьей породы, которую в народе называют «дворянской». Если присмотреться, то можно разглядеть в нём что-то от спаниэля и от русского чёрного терьера. Однако, явная диспропорция коротких ног и довольно массивного туловища выдавала в нём довольно хаотичное и самопроизвольное смешение собачьих пород. Но, как известно, дворняжки, не отличаясь пропорциями, окрасом и красотой, могут дать фору любому породистому псу в смекалке, сообразительности, хитрости и даже таланте. Это в полной мере относилось к Боцману, корабельному псу двадцать четвёртого балтийского дивизиона малых противолодочных кораблей.
Всё это к тому, что Боцман был коренастым, не маленьким псом и весил, наверное, не менее десяти килограммов. Поэтому подвешенному на верёвке минёру стоило немалых усилий захватить терпящего бедствие пса и удержать его, промокшего до нитки в руках. А уж вся тяжесть подъёма их обоих пришлась на сильные руки оказавшихся по случаю рядом матросов. Подъём спасателя и спасаемого сопровождался непредвиденными трудностями. Матрос довольно лихо спустился вниз, помогая себе руками, которыми он упирался в борта и цеплялся за концы спущенных с двух бортов кранцев. С собакой в руках он превратился в пассивный груз, пытаясь, правда, что- то изобразить ногами для облегчения подъёма. Да и щель между бортами оказалось узкой, чтобы пролез в неё негабаритный симбиоз тел человека и собаки. Спасателям на палубе пришлось передвинуться на несколько метров ближе к баку, где корпус корабля сужался и пространство между бортами давало возможность манёвра.
Наконец, испуганный, полуживой и уже ничего не соображающий Боцман оказался на палубе. Вода стекала с его лап, хвоста и ушей, образуя ручейки , которые слились в один поток у ватервейса, в поисках первого сливного паза. Мокрая шерсть облепила тело Боцмана и, выявив наружу все изъяны его «дворянского» телосложения, придала ему непрезентабельный, жалкий вид. Обрадованные успешно проведённой операцией по спасению дивизионного пса все с улыбкой смотрели на него, считая дело законченным. И в этот момент Боцман сыграл типичную для мокрых собак шутку. Он неожиданно бодро для своего плачевного состояния тряхнул шкурой так, что град крупных брызг с его длинной шерсти накрыл разом спасателей и сочувствующих. С незлобной руганью и смехом матросы бросились в стороны. Боцман понял свою оплошность и виновато тявкнул. Однако, это инстинктивное движение дало понять окружающим, что дело спасения пса не закончено. Срочно вызвали с политзанятий хозяи на собаки, который появился с куском чистой фланелевой ветоши и, растерев, завернул в неё своего дрожащего от холода и стресса питомца. Кто-то принёс из форпика старый бушлат, в который уложили завёрнутого во фланельку спасённого пса, так, что наружу торчал лишь его чёрный кожаный нос, да из глубины поблёскивали, как две чёрные маслины, глаза. Тепло возвращалось в тело Боцмана. Ему стало приятно и спокойно. Какая-то жалость к себе смешанная с невыраженной благодарностью к своим спасителям, сладко защемила собачье сердце. Он начал тихонечко поскуливать, выглядывая из матросского бушлата третьего срока.
Матрос Хрипков, который уже сменился с вахты, несмотря на то, что сам продрог, не ушёл в кубрик и с участием смотрел на спасённого Боцмана, которого, как ребёнка, держали на руках. Услышав счастливое и умиротворённое поскуливание Боцмана, Хрипков вдруг вспомнил родной дом, который покинул полгода назад. Ностальгическое чувство на мгновение перехватило дыхание и накатило крупную слезу в угол глаз и, чтобы не выдать себя, он повернулся и быстро направился на второй шкафут, в кубрик электромеханической боевой части.
* * *
В конце декабря мой корабль ушёл на капитальный ремонт в Либаву, и возвратились мы в Балтийск ровно через год. Год на срочной военной службе - это большой срок. Треть состава демобилизовалась, пришло пополнение, поэтому о Боцмане мы забыли. Когда прибыли в базу, пса в расположении дивизиона уже не было. Наверное, я бы и не вспомнил о нём. Но однажды ранним морозным январским утром на физзарядке, пробегая в составе корабельной «коробки» между бесконечными цейхгаузами береговой базы, обратил внимание на овчароподобную дворнягу женского пола. Она шарахнулась в сторону, испугавшись нашей дышащей паром на морозе и угрожающе гулко топающей в ногу «коробки». Узнав в собаке подругу нашего Боцмана, я сразу вспомнил о нём. В тот же день я начал наводить справки о дивизионном псе Боцмане, как и куда он исчез из дивизиона. Одни говорили, что он сошёл в Клайпеде с корабля и не вернулся, хотя его ждали и искали. Другие р ассказывали, что его взял с собой домой матрос, его корабельный хозяин, когда ему пришла пора демобилизоваться. Так он привык к Боцману, что попросил разрешение командира забрать пса. Да и Боцман не мог уже оставаться без своего хозяина. Вдвоём они под звуки марша «Прощание славянки» последний раз спустились по трапу с корабля. Стало быть, Боцман, отслужив своё на российском флоте, демобилизовался и ушёл с родного корабля навсегда, как и мы все, каждый в своё время.

г. Волгодонск 2011 г.