На станции метро «Тюильри» Стив Бушеми получил от какого-то
неврастеника между глаз - за незнание норм парижской жизни, Джина Роулендс
окончательно рассталась с Беном Газзара за бутылочкой красного, любезно
поданной Жераром Депардье, Каталина Сандино Морено, заброшенная эмигрантской
судьбой в прислуги, укачивала чужое дитя, тоскуя о своем, оставленном в яслях,
а Уиллем Дэфо, перевоплотившийся в ковбоя-проводника, организовал Жюльетт Бинош
встречу с умершим сыном: согласно замыслу организаторов проекта «Париж, я люблю
тебя», все вышеуказанные, а также многие другие истории могли произойти только
в Париже. Париж никак не дает покоя кинематографистам всего мира; и время от
времени беспокойство прорывается наружу в виде киноальманахов («Париж в
двадцать лет», 1962; «Париж глазами…», 1965); всякий раз их инициируют
французские продюсеры, по-легкому срубающие недурную выручку, занимаясь (без
особой, впрочем, нужды) популяризацией национального мифа.
Эту чудесную идею пару лет назад было решено реализовать по
новой: решившиеся на авантюру режиссеры расписались в любви к Парижу
пятиминутными сюжетами. Сказать в коротком метре, известно, куда сложнее, чем
за два часа; зато если получится – то ухватывается самая суть, которая,
облеченная в изящную форму, бьет зрителя прицельно и почти насмерть. Насмерть –
от смеха или печали – получилось только у троих. У братьев Коэнов, рассказавших
о том самом американце с набитой рожей, у Уэса Крейвена, посетившего Пер-Лашез
вместе с парой англичан, которым явившийся призрак Оскара Уайльда открыл дорогу
к супружеской радости; наконец, у Александра Пейна, поместившего одинокую
американку средних лет в город всеобщей мечты, где ей внезапно открылось
незнакомое чувство абсолютного счастья. Город мечты в данном случае сработал
как лакмусовая бумажка - большинство режиссеров заместили приязнь своими
собственными комплексами, больше любя свои мысли и представления о Париже,
нежели сам Париж: как Гас Ван Сэнт, сделавший многозначительный сюжет об
осознании юным французом собственной гомосексуальности, или Том Тиквер,
вернувшийся к клиповым истокам в новелле о слепом юноше и молодой артистке, где
время, по прихоти режиссера физически ощутимое, бежит в точности так же, как
бежала когда-то по Берлину красноволосая Лола. Полюбить себя в Париже – или
Париж в себе: чтобы осуществить последнее, надо обладать здравомыслием и
иронией братьев Коэнов, которые не постеснялись в очередной раз высказаться про
наивных американцев в опасной для жизни Европе, и обоснованно выбрали для этого
Париж как квинтэссенцию европейского недружелюбия. (Когда-то на эту тему
высказывался Дэвид Линч в короткометражке «Ковбои и француз», сливающую,
несмотря на национальную принадлежность автора, именно первых. Здесь наоборот,
аккурат по Генри Джеймсу: коэновский персонаж в упоительном исполнении Бушеми
чист как ребенок, попавший во враждебную ему среду, где его норовит оплевать
даже противный мальчишка лет пяти). Надо уметь озоровать, как мастер ужасного
Крейвен: на кладбище Пер-Лашез для чопорного британского болвана наступает
момент истины, когда его бросает соскучившаяся в ожидании хороших шуток
невеста; а явившийся с того света эстет и остроумец Оскар Уайльд за минуту
открывает ему секрет веселого бытия, и – заново -сердце возлюбленной.
Или же надо уподобиться Александру Пейну, по обыкновению
последовательно внедряющего в киножизнь сочувствие к аутсайдерам: по его «14-му
округу» бродит американская актриса Марго Мартиндейл – немолодая, одинокая, не
слишком удачливая почтальонша средних лет, приехавшая из Америки в Париж, чтобы
подправить изучаемый на досуге французский. И этот город дарит ей все эмоции,
доселе не испытанные; открывает всю глубину одиночества – его в Париже
чувствуешь особенно ясно; и под конец умиротворяет тем чувством единения со
счастьем всей Вселенной разом, которое возможно только в Париже, конечно.
Все прочие истории имеют к этому городу весьма
опосредованное отношение: могли произойти в Москве, Нью-Йорке, Ростове, Варшаве
– далее везде. Однако, они, обрушенные на зрителей одним махом, все равно
оставляют милое послевкусие – что называется, «за попытку – спасибо». И вообще,
этот «Париж» надо было снять хотя бы ради того, чтобы прекраснейшая из
французских женщин Фанни Ардан, залепив пощечину Бобу Хоскинсу, тут же
спросила: «Что ты мог бы сделать ради любви?»