><...> В Евхаристии дано мистическое исполнение Церкви, в Евхаристии дана «полнота Духа Святого» — Евхаристия как истинное Тело Христа и в то же время как истинная Церковь в ее мистическом совершенстве — это полнота не только бывших, но и возможных мистических достижений, потому что в ней живет Христос, в Котором обитает вся полнота Божества телесно, потому что она есть новый Космос, новый Иерусалим, сходящий с неба. Какого же «исполнения» или нового откровения нам ждать? «Исполнение» Церкви есть не заданное, но данное в Евхаристии. Заданным для нас является лишь раскрытие вовне внутренней действенности Таинства, полное обнаружение его абсолютного мистического совершенства. Евхаристия — это закваска, заложенная в тело Церкви, долженствующая просветить его до конца и претворить в высшую реальность. Когда мы оцениваем наличную церковную действительность или исторический процесс в развитии христианства, мы должны прежде всего исходить в наших оценках из евхаристического догмата. И вот мы должны сказать, что догмат Евхаристии не только не выявлен до конца в церковной действительности, но даже и не осознан в полноте в церковном сознании. Православие <...> сохранило в нерушимой цельности догмат о Троице и о Церкви. Православный догмат о Церкви есть другая сторона догмата о Евхаристии.

> Можно поэтому сказать, что в своих ноуменальных недрах, в своем догматическом содержании Православие осталось безусловно верным евхаристическому принципу, им всецело определяется. Но самый догмат о Церкви не воспринят и не изжит до конца в религиозном церковном сознании, не пронизал собою все поры религиозной мысли, религиозной воли и религиозного чувства. Не только вовне в формах, в которые облеклась церковная жизнь, мы не видим определяющего действия евхаристического начала, но и в самом содержании этой жизни. Евхаристия воспринята религиозным сознанием только как начало, движущее индивидуальное религиозное возрастание. Общественная и космическая природа Таинства осталась закрытой доныне. И прежде всего это отразилось на богослужении и в особенности на литургическом каноне. Прочтите молитвы «ко святому причащению» и «молитвы по святом причащении» и вы увидите, что в них выявлен лишь индивидуальный смысл Евхаристии. Как общественная жизнь христиан определялась не евхаристическим, христианским началом, а началами стихийными языческими, в частности началами цезарепапизма и клерикализма, так и в литургическом каноне наших литургий, мы видели, замолкли, ослабли, сделались беззвучными мотивы космические, соборные, мотивы действенной любви к миру и людям. Ныне предстоящая реформа должна быть не только переустройством внешней юридической оболочки церкви, не только новой ориентацией в сфере новых государственных отношений, она должна быть прежде всего глубоким религиозным сдвигом, неким новым религиозным опытом. Мы по–новому должны пережить таинство Евхаристии, и потому наш канон должен по–новому зазвучать, обогатиться новыми песнопениями и молитвами. Впрочем, всё это «новое» будет по существу раскрытием вечного, развитием тех начал, которые, как мы видели, были уже заложены в канонах древней Церкви. Из литургии прежде всего должно выпасть всё, что ей чуждо по духу, всё, что дышит цезарепапизмом и клерикализмом. Молитвы литургии должны расшириться и обнять в своем любовном устремлении всех: и бедных, и больных, и отверженных, и преступных, и обиженных. Должны воскреснуть и зазвучать вновь молитвы обо всём космосе. Заповедь о любви должна раскрыться в действенной силе. Божественный кабарсц, предъевхаристическое очищение, о наличности которого глухо, но всё же с достаточной ясностью говорят древние памятники, должно вновь стать неотъемлемой частью евхаристического действа. Царские врата должны открыться, тяжелая перегородка иконостаса должна упасть, все совершительные молитвы должны стать явными для всех верных. В час, когда нисходит Дух Святой на дары, мы все должны стать иереями Бога Всевышнего, вся Церковь должна сделаться вновь совершительницей таинства. Но вся эта реформа должна возникнуть не в результате работ каких-либо «комиссий» или «присутствий», она должна родиться из творческого экстаза, как результат нового опыта, пережитого церковно, как кристаллизация новых переживаний. Молитвотворчество должно в полноте воскреснуть в Церкви, и все должны принять участие в нём. Верим, что еще не все молитвы сказаны Церковью Богу, что омертвение литургии, застывшей в определенных формах, вовсе не обозначает предела, достигнутого молитвенным устремлением Церкви, но знаменует лишь немощь и творческое бессилие всех нас.

> Мы имеем божественный первообраз евхаристического канона в Прощальной Беседе, но мы должны вновь сами пережить всё содержание этой Беседы, найти отклик в своей душе на каждое ее слово. Мы видели, что оставаясь верным Беседе в сфере догматической, развивая в полноте ту же тему о триединстве, наш канон не воплотил в себе до конца многообразия красок и оттенков других тем. И причина этому лежит в помутнении нашего религиозного сознания. Но при каких условиях, где и как может вновь возродиться церковное замершее и закостеневшее молитвотворчество? Несомненно, это возрождение мыслимо лишь наряду с возрождением любовного единомыслия во всех частях распавшегося церковного организма. Оно должно начаться совместно с внутренним, религиозным, любовным собиранием в евхаристическое единство христиан, ныне отъединенных и бесконечно далеких друг от друга. По каким линиям пойдет это собирание, мы еще не можем предвидеть теперь. Мы слышим отовсюду о возрождении прихода как самостоятельной церковно–юридической единицы, но поскольку здесь разговор идет в терминах юридических, мы еще вне сферы религиозных категорий, еще по ту сторону православия. Только религиозное, мистическое объединение душ и сердец не только в сфере внешних отношений, но в самых глубинах чувства и воли будет началом нашего возрождения. Конечно, это нечто бесконечно большее, чем восстановление прихода как юридического лица. Быть может, наши современные приходы, как мы их знаем, окажутся даже неспособными к такому возрождению. Ведь они состоят ныне из лиц, связанных друг с другом только общностью храма и местожительством, но религиозно чужих друг для друга. Во главе многих таких приходов станут пастыри, которые неспособны будут не только в своих прихожанах, но даже и в самих себе пробудить любовный пафос. Можно и не трудно по заранее подготовленной программе объединить внешне кого угодно и с кем угодно. Но объединение внутреннее, религиозное, любовное — творческое по природе — оно требует целого ряда внутренних условий для своего осуществления. И как знать? Быть может, как это ни горько, лишь немногие приходы и лишь в некоторых частях окажутся способными к творческому возрождению. Другие же или будут прозябать по–прежнему в маразме безжизненности, или же загорятся каким-либо другим, вовсе не религиозным огнем.

> Поэтому, быть может, лучший путь к объединению не путь возрождения приходов, а путь организации внеприходских братств, братств, в которых объединятся те, в ком уже есть зародыш религиозного устремления друг к другу, зародыш Христовой любви, объединятся во главе с пастырями, которых сами изберут и признают своими руководителями. В братствах возродится первая, оставленная Церковью любовь, христианство просветит своим светом всю полноту жизненных связей и отношений, расширится, заполнив собою все, не оставив ничего языческого и безблагодатного. Как магнит извлекает пылинки железа из кучи земли, так братства привлекут к себе из разрушенных приходов всё еще сколько-нибудь жизнеспособное. В них переплавится церковное тело и сделается вновь живым, трепетным, исполненным новыми силами и новой красотою. И вот тогда именно из недр таких объединенных в любви братств и вырвутся новые молитвы, потекут новые, еще не слыханные миром, слова. В пределах братств литургия зазвучит совсем иначе, не так, как звучала она теперь в храме, где ей внимают распыленные и «уединенные» души; там откроется вся ее божественная красота и вместе ее оскудение, рожденное веками того «окамененного нечувствия», в котором мы все пребывали. Она восполнится словами новых формул, но, восполнившись, не замрет в своей полноте. Раз начавшееся творчество не умрет. Как древле каждое богослужение было молитвотворчеством, так и ныне, верим и говорим безбоязненно, каждая литургия должна стать и станет творческим и новым отзвуком на вечную музыку Прощальной Беседы. Нам верится, что близок час нашего возрождения. Сгущается с каждым часом зловещая тьма кругом, всё ощутительнее для насторожившегося сердца веянье апокалиптической бури. Но «чем ночь темней, тем ярче звезды», и кажется, что именно теперь, в темные дни нашего великого и страшного богоотступления, когда в обезбоженном мире как будто уже до конца оскудела любовь, пламя веры, нетленный свет «пресветлого Православия» вновь широким и мощным огненным потоком польется навстречу грядущему немеркнущему Солнцу. Душа уже изнемогает от прерывистых касаний к церковной святыне и просит и молит въяве увидеть желанный и блистающий и доныне сокрытый лик Жены, облеченной в Солнце. И кажется близким Христос, кажется, вот стоит Он здесь и стучит в еще закрытые двери. И навстречу светлому дню, как предвестие новых молитв, которые вот–вот пронесутся над миром, где-то в глубине сердца звучит и трепещет сладкое «да будет». «И дух и невеста говорят: прийди! И слышавший да скажет: прийди!» (Откр 22:17) «Ей, гряду скоро! Аминь. Ей, гряди, Господи Иисусе!»