В послании к Евреям апостол Павел изображает искупительное дело Богочеловека как Первосвященническое служение. Христос приходит в мир сотворить волю Божию. Духом вечным Он приносит Себя в жертву и Своей кровью очищает человеческие грехи. С кровию Своею, как с кровью Нового Завета, Он проходит небеса и входит в самое Святилище, за завесу... За претерпение смерти увенчивается славою и честью, и садится одесную Бога навсегда... Жертвоприношение начинается на земле и завершается в небесах, где Христос
предстал и ходатайствует за нас Богу как вечный Первосвященник. "Первосвященник грядущих благ," как Архиерей нашего исповедания, как литург истинной скинии и святилища Божия... Через смерть Христа открываются силы или возможности будущего века... В крови Иисуса открывается путь новый и живой, путь в тот вечный покой, каким почил Бог от дел Своих.
Так Крестная смерть есть жертвоприношение, не только жертва. И приносить жертву не значит только жертвовать. Даже с моральной точки зрения смысл жертвы не в одном только отречении или отказе, но в жертвенной силе любви. Жертва есть не столько пожертвование, сколько посвящение — приношение и дар... И совершающая сила жертвы есть именно любовь (ср.: 1 Кор. 13:3).
Но жертвоприношение есть больше, чем свидетельство любви — оно и священнодействие... Крестное жертвоприношение есть жертва любви — "Христос возлюбил нас и предал Себя за нас в приношение и жертву Богу, в благоухание приятное" (Еф. 5:1). И эта любовь не есть только сострадание и милосердие к падающим и обремененным. Христос предает себя не только за грехи мира, но и ради нашего прославления. Он предает Себя не только за грешное человечество, но за Церковь — чтобы очистить ее и освятить,
чтобы соделать ее святою, славною и непорочною (Еф. 5:25-27). Сила жертвоприношения — в его очищающем и освящающем действии. И сила Крестной жертвы в том, что она есть путь славы. В ней прославляется Сын Человеческий, и Бог прославляется в Нем (Ин. 13:31). Первосвященническая молитва Господа была о славе и жизни: "Славу, которую Ты дал Мне, Я дал им" (Ин. 17:22). В этом исполнение жертвы... "Так надлежало Христу пострадать и войти в славу Свою" (Лк. 24:26).
Сила Крестной смерти не в том, что это смерть неповинная, но в том, что это смерть Богочеловека... "Чтобы нам ожить, — говорит святитель Григорий Богослов, — мы имели нужду в Боге, воплотившемся и умерщвленном". В этом "страшное и преславное таинство" Крестной смертью... На Голгофе священнодействует воплощенное Слово... и приносит в жертву Свое "собственное" человеческое естество, от зачатия воспринятое Им в нераздельное единство Его Ипостаси и в этом восприятии восстановленное во всей
первозданной непорочности и чистоте... Во Христе нет особого человеческого лица: есть всецелая полнота человеческой природы, но нет человеческой ипостаси... И на кресте умирает не человек. "Страдал и подвизался подвигом терпения не человек малозначащий, но воплотившийся Бог," — говорил святитель Кирилл Иерусалимский. Можно сказать: умирает Бог, но — по человечеству. "Се бо в мертвецех вменяется в вышних Живый, и в гроб мал странно приемлется". Это вольная смерть по человечеству Того, кто по
неразлучному от человечества Божеству есть Вечная Жизнь, Кто есть Воскресение и Жизнь... Смерть по человечеству, но смерть Слова Воплощенного, и потому смерть воскрешающая.
Спаситель говорил ученикам: "Огонь пришел Я низвести на землю, и как желал бы, чтобы он уже разгорелся... Крещением должен Я креститься, и как Я томлюсь, пока сие совершится" (Лк. 12:50). Огонь — это Дух Святый, в огненных языках изливающийся свыше в "страшном и неисповедимом тайнодействии" Пятидесятницы. Это — крещение Духом. И Крещение — это крестная смерть и излияние крови, "крещение мученичеством и кровью, которым крестился и Сам Христос," как говорил святитель Григорий Богослов.
Крестная смерть как крещение кровью — в этом смысл Крестного таинства. Крещение есть всегда очищение. И Крестное крещение есть некое очищение человеческого состава, человеческой природы, проходящей путь восстановления в Ипостаси Богочеловека. Это — некое омовение человеческого естества в изливаемой жертвенной крови, и омовение тела прежде всего... Очищение во уготование воскресения... И очищение всей человеческой природы — очищение всего человечества в его начатке, всего человечества в его
новом и таинственном родоначальнике, во "втором Адаме." Это кровавое крещение всей Церкви — "Церковь Твою стяжал еси силою Креста Твоего." И Крестным крещением Христовым подобает и надлежит креститься всему Телу... "Чашу, которую Я пью, будете пить, и крещением, которым Я крещусь, будете креститься" (Мк. 20:23).
Более того, Крестная смерть есть очищение всего мира, кровавое крещение всей твари — очищение космоса через очищение микрокосма... "Очищение не малой части вселенной и не на малое время, но очищение всего мира, и очищение вечное," говорит святитель Григорий Богослов. И потому вся тварь таинственно соучаствует в смертной страсти Богочеловека... "Вся тварь изменяшеся, зрящи Тя на кресте висима, Христе... Солнце омрачашеся, и земли основания сотрясахуся, вся сострадаху Создавшему вся..." Это не
сострадание жалости, но сострадание страха — "основания земли позыбашася страхом Державы Твоея." Сострадание в радостнотворном созерцании великого таинства воскрешающей смерти — "кровию бо Сына Твоего благославляется земля".
"Много было в то время чудес,— говорит святитель Григорий Богослов, — Бог распинаемый... солнце омрачающееся и снова возгорающееся — ибо надлежало, чтобы и твари сострадали Творцу... Завеса раздравшаяся... Кровь и вода, излиявшиеся из ребра,— кровь потому, что был Он человек, и вода потому, что был выше человека... Земля колеблющаяся, камни расторгающиеся ради Камня... Мертвецы, восставшие в уверение, что будет последнее и общее воскресение... Чудеса при погребении, которые кто
воспоет достойно... Но ни одно из них не уподобится чуду моего спасения... Немногие капли крови воссозидают весь мир, и для всех людей делаются тем, чем бывает закваска для молока, собирая и связуя нас воедино".
Крестная смерть — таинство, имеющее не моральный только, но и сакраментальный смысл. Это Пасха Нового Завета. На Тайной Вечери открывается сакраментальный смысл Крестной смерти. Странным кажется, что Евхаристия устанавливается прежде Крестной смерти — и уже в Сионской горнице Сам Спаситель преподает ученикам Свое Тело и Кровь... "Сия чаша есть Новый Завет в Моей Крови, которая за вас изливается" (Лк. 22:20). И однако Тайная Вечеря была не только преобразованием, не только пророческим символом
— как и Евхаристия не есть только символическое воспоминание... Это — истинное таинство... И Христос совершает Его как Первосвященник Нового Завета. Это — таинство Крестной смерти, Тело ломимое и Кровь изливаемая... И вместе с тем таинство неизреченного преображения — таинственное и сакраментальное преложение немощной плоти в пищу духовную и прославленную. Тело ломимое, умирающее, но в самой смерти воскресающее... Ибо добровольно восходит Господь на Крест — на Крест скорби и
славы.
Как объяснял святитель Григорий Нисский, Он "не ждет принуждения от предательства, не ожидает ни разбойнического нападения иудеев, ни беззаконного суда Пилата, чтобы их злоба была началом и причиною общего спасения людей... Своим домостроительством Он предупреждает их наступления способом священнодействия неизреченным и необычным — Самого Себя приносит в приношение и жертву за нас, будучи вместе Священником и Агнцем Божиим, вземлющим грех мира... Предложив ядомое Тело Свое в пищу, Он ясно показал,
что жертвоприношение Агнца уже совершилось... Ибо жертвенное тело не было бы пригодно к вкушению, если бы было еще одушевлено... Итак, когда преподал ученикам Тело для вкушения и Кровь для пития, то свободною волею Домостроителя таинства Тело Его неизреченно и невидимо было уже принесено в жертву, а душа была в тех местах, куда перенесла ее власть Домостроительствующего, вместе с соединенною с нею Божественною сил". Иначе сказать, уже как бы началось вольное разлучение души от тела, некая сакраментальная
агония Богочеловека... И Кровь, волею изливаемая во спасение всех, становится "врачевством нетления," врачевством бессмертия и жизни.
Господь умер на Кресте. Это — действительная смерть. И однако не во всем она подобна нашей. Именно потому, что это смерть Господа, смерть Богочеловека, смерть внутри нераздельной Ипостаси воплощенного Слова. Прежде всего, это смерть вольная — в человеческой природе Спасителя, свободной от первородного греха, соблюдаемой присутствием Божества и собственным подвигом и свободой, не было необходимости смерти. Смерть приемлется изволением искупляющей любви... И главное — это смерть во
Ипостаси Слова, смерть "воипостасного" человечества. Смерть вообще есть разлучение, и в смерти Спасителя разлучаются Его пречистая душа и тело.
Но не разделяется единая Ипостась Богочеловека, не расторгается и не нарушается ипостасное единство. Иначе сказать, разлучающаяся в смерти душа и тело остаются соединенными через Божество Слова, от Которого они равно не отчуждаются. Это не изменяет онтологического характера смерти, но изменяет ее смысл. Это смерть нетленная — и потому в ней побеждается тление и смерть, в ней начинается воскресение... Самая смерть Богочеловека оказывается воскресением естества человеческого. И Крест оказывается
животворящим, оказывается новым Древом Жизни — "имже смертное потребися сетование". Об этом Церковь с особой силой свидетельствует в богослужении Великой Субботы, этого по преимуществу Крестовоскресного дня.
"Хотя Христос и умер, как человек, и святая душа Его разлучилась с пречистым телом, — говорит Иоанн Дамаскин, — Божество Его осталось неразлучным с обоими — и с душою, и с телом. И таким образом одна ипостась не разделилась на две ипостаси, ибо и тело и душа с самого начала равно имели бытие во ипостаси Слова. Хотя во время смерти душа и тело разлучились друг от друга, однако же каждое из них сохранилось, имея единую ипостась Слова. Поэтому единая ипостась Слова была ипостасью как
Слова, так равно и души и тела. Ибо никогда ни душа, ни тело не получали ипостаси собственной, помимо ипостаси Слова. Ипостась же Слова всегда едина, и никогда не было двух ипостасей Слова. Следовательно, ипостась Христа всегда едина. И хотя душа разлучилась с телом по месту, однако пребыла соединена ипостасно через Слово".
В Крестном таинстве две стороны. Это сразу и таинство скорби — и таинство радости, таинство позора и — славы. Это таинство скорби и смертной тоски, таинство оставленности, таинство страдальческого уничижения и позора... "Днесь Владыка твари и Господь славы на кресте пригвождается,.. заплевание и раны приемлет, поношения и заушения". В Гефсимании и на Голгофе Богочеловек томится и страждет, пока не исполнится великое таинство смерти. Пред Ним открывается вся ненависть и ослепление мира, все
противление и тупость злобы, оледенение сердец, вся немощь и малодушие разбегающихся учеников — открывается вся неправда человеческой лжесвободы... И Он все покрывает всепрощением скорбящей и страждущей любви и молится о распинающих... "Сия глаголет Господь иудеом: людие Мои, что сотворих вам и чим вам стужих". В этих страданиях и скорби совершается спасение мира — "язвою его мы исцелехом" (Ис. 53:5). И Церковь предостерегает от всякого докетического умаления действительности и полноты этих
страданий, чтобы не испразднился Крест Христов.
Но Церковь предостерегает и от противоположного, от кенотического соблазна... Ибо день Крестного поругания, этот день безумства и позора, есть день радости и славы. Резко говорил Златоуст: "Днесь совершаем мы празднество и торжество, ибо Господь наш на Кресте пригвожден гвоздями". Ибо Древо Крестное есть "вечнославимое древо," истинное древо жизни, "им же тля разорися" — "им же смертное потребися сетование." Крест есть "печать во спасение," знамение силы и победы. Не только символ, но самая сила
победы — "основание спасения," по выражению Златоуста. "Потому и называю Его Царем, что вижу Его распятым, — говорит Златоуст, — ибо царю свойственно умирать за подданных." Церковь празднует Крестные дни, празднует их как торжество... И не только торжество необоримого смирения и любви, но торжество нетления и жизни... "Яко же жизнь твари Твой Крест предлежащий вселенная целует, Господи". Ибо самая смерть Господа на Кресте есть разрушение смерти, отмена смертности и тления — "умираеши
и оживляеши мя." И не только потому Крестная Смерть есть победа над смертью, что венчается воскресением.
Воскресение уже открывает, или проявляет, Крестную победу — Воскресение совершается в самом успении Богочеловека... И "сила воскресения" есть именно "Крестная сила," "непобедимая и неразрушимая, и Божественная сила честного и животворящего Креста". Сила вольной страсти и смерти Богочеловека... На Кресте Господь "возносит нас на первое блаженство" — и "Крестом приходит радость всему миру." На Кресте Господь не только страждет и томится, но и успокаивается "плотию уснув, яко мертв". И
соупокоивает человека, восстановляет и обновляет — "упокоил мя еси, претружденного трудом прегрешений, на древе препочивая." Со Креста источает Он людям бессмертие, погребением Своим отверзает входы смерти и обновляет истлевшее существо человеческое.
"Всякое деяние и чудотворение Христово,— говорит преподобный Иоанн Дамаскин, — конечно, весьма велико, божественно и удивительно. Но всего удивительнее Его честной Крест. Ибо не чем иным, как только Крестом Господа нашего Иисуса Христа, упразднена смерть, разрешен прародительский грех, ад лишен своей добычи, даровано воскресение, устроено возвращение к первоначальному блаженству, открыты врата ада, естество наше воссело одесную Бога, и мы соделались чадами Божиими и наследниками. Все это
совершено Крестом... Смерть Христа, или Крест, облекли нас в ипостасную Божию мудрость и силу". И в этом и состоит крестовоскресная тайна Великой Субботы. Как говорится в синаксаре этого дня, "в святую и великую субботу боготелесное погребение Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа и еже во ад сошествие празднуем, ими же от тли наш род воззван быв, к вечной жизни прейде." Это не только предпраздненство или канун спасения. Это уже день самого спасения... "Сия бо есть благословенная суббота, сей есть
упокоения день, в оньже почи от всех дел своих Единородный Сын Божий". Это — день сошествия во ад. И сошествие во ад есть уже воскресение, как то и засвидетельствовано в иконографии.
Великое "тридневие смерти" (triduum mortis) — это таинственные дни совершающегося воскресения. Плотию Господь почивает во гробе — и плоть Его не отлучается от Божества: "аще бо и разорися Твой храм во время страсти, но и тамо един бе состав Божества и плоти Твоея". И плоть Господа не подпадает тлению — в самой смерти остается нетленной, то есть живой, как бы не умершей,— ибо пребывает в лоне Жизни, в ипостаси Слова... По выражению церковной песни, "вкусил еси тли, истления бо
всяко не познал еси".
Как объяснял Дамаскин, слово "тление" имеет двоякий смысл. Во-первых, оно означает "страдательные состояния человека," как голод, утомление, прободение гвоздями и самую смерть, то есть разлучение души и тела. В этом смысле тело Господа тленно — до воскресения. Во-вторых, под тлением можно разуметь "совершенное разложение тела на составные стихии и его разрушение," — это тление в собственном смысле слова, или, лучше сказать, "истление." И вот "этого истления тело Господа не испытывало," оно
пребыло в смерти "неистленным". И в этом неистлении уже преображалось в состояние славы... И душа Христа нисходит во ад — так же неотлучно от Божества, "во ад же с душою, яко Бог." Нисходит "обоженная душа" Христа, как выражался Дамаскин. Это нисхождение, или Сошествие, во ад означает, прежде всего, вступление или проникновение в область смерти, в область смертности и тления. И в этом смысле оно равнозначно самому факту смерти Спасителя.
Вряд ли правильно отождествлять тот ад, или "преисподняя земли," куда нисходит Спаситель, с тем "адом," в котором будут мучаться грешники... При всей своей объективной реальности "ад" есть духовное состояние, определяемое религиозно-нравственным "качеством" каждой души. И нельзя себе представить в одном и том же "аду" души грешников порочных и нераскаянных и души праведников ветхозаветных, включая сюда и пророков, некогда глаголавших Духом Святым и предрекавших Спасово Пришествие, — если разуметь
под "адом" "место мучений." А Господь сходил именно в тот "ад," где были праведники, куда прежде Него нисшел Предтеча... Этот "ад" есть тьма и сень смертная — скорее, место смертной тоски, нежели мучения, темный шеол, место неразрешимого развоплощения, только издали предозаренное косыми лучами еще не восшедшего солнца, еще не исполнившегося упования. По силе грехопадения и первородного греха весь род человеческий впал в смертность и тление. И даже высшая праведность подзаконная не освобождала не
только от неизбежности эмпирического умирания и смерти, но и от того загробного бессилия и немощи, которое определялось невозможностью воскресения, отсутствием силы или возможности восстановления цельности человеческого состава.
Это была некая онтологическая немощь души, утрачивавшей в смертном разлучении способность быть "энтелехией" своего собственного тела,— немощь падшего и раненого естества, которую не исцеляло ни обетование, ни упование избавления... И в этом смысле все сходили во ад, в преисподнюю тьму, как в царство некоего "небытия" или онтологического тления,— тем самым в царство диавола, князя века сего, князя смерти и духа небытия; и были под его властью, были невольно, по силе онтологической немощи, но
не собственного нечестия, и потому не приобщались его нечестию и злобе. В этот ад нисходит Спаситель. И во тьме "бледной смерти" воссиявает незаходимый свет Жизни... Это разрушает ад, разрушает смертность — "аще и во гроб снизшел еси, Благоутробне, но адову разрушил еси силу".
В этом смысле ад упраздняется Спасовым сошествием — "и мертвый ни един во гробе." Ибо "прият землю и срете небо." "Егда снизшел еси к смерти, Животе бессмертный, тогда ад умертвил еси блистанием Божества". Сошествие Христа во ад есть явление Жизни среди безнадежности смерти, есть победа над смертью. И совсем не означает "взятия" Христом на Себя "адских мук Богооставленности." Господь нисходит во ад как Победитель, как Начальник Жизни. Нисходит в силе и в славе, не в уничижении — хотя и через
уничижение, через смерть. Но и смерть Он принял волею и властью — "и тело умерло не по немощи естества вселившегося Слова, но для уничтожения в нем смерти силой Спасителя," — говорит святитель Афанасий. Господь сходит в ад благовествовать содержимым и связанным в нем душам (ср.: 1 Пет. 3:19), чтобы силою своего явления и слова освободить их.
Иначе сказать, сошествие во ад есть воскресение "всеродного Адама." Потому и "стенает ад низу" и "огорчается." Своим сошествием Христос сокрушает и стирает "вереи вечные" и этим воскрешает весь падший род человеческий. Упраздняет самую смерть — "смерти держава разрушися и диавола прелесть упразднися". В этом — торжество воскресения. "Вереи железные стерл еси, и извел еси нас от тьмы и сени смертныя, и узы наши растерзал еси. И смертное жилище разори своею смертью днесь, и озари вся
божественными блистанми воскресения." Так самая смерть прелагается в воскресение... "Аз есмь первый и последний, и Живый, И был мертв, и се жив во веки веков, аминь. И имею ключи от ада и смерти" (Откр. 1:17-18).
