Часть 10. ЗАСТЫВШАЯ МАГМА (продолжение)

 О. Георгий Чистяков. Религиозное чувство как психологический феномен

Размышления о самой природе религиозного чувства представляются очень важными, потому что зачастую человек не вполне понимает, что это такое - не следовать тем или иным традициям, правилам или установлениям, но именно чувствовать Божье присутствие или de Deo sentire, как говорил Барух Спиноза. «Чувство совести, как и чувство Бога, искусственно вызвать в себе невозможно». Такой замечательный и, на самом деле, очень глубокий по смыслу афоризм можно найти в Интернете в реплике корреспондента одной из газет, предназначенных для учителей.

 И не суть важно, чему была посвящена эта реплика, потому что значимо в ней именно это утверждение: «чувство Бога искусственно вызвать в себе невозможно». Оно посещает, поражает и останавливает человека всегда неожиданно. Чувство Бога непременно отличает внезапность. В этой связи нельзя не вспомнить Деяния апостолов, где говорится в начале второй главы о том, как сделался неожиданно с неба шум (Деян 2, 2), неожиданно или внезапно, в латинском варианте — repente. «Et factus est repente de caelo sonus».

Внезапность, говорит один протестантский богослов, — это божественная шокирующая тактика, которую применяет Бог для того, чтобы напомнить человеку о его духовной уязвимости. Говорится об этом и в Псалмах: «Но поразит их Бог стрелою; внезапно будут они уязвлены» (Пс 68, 3). Здесь опять ключевым является это самое слово — «внезапно». Внезапно, помимо воли человека, в его жизни, жизни личности, возникают эти переживания — переживания, которые американский психолог Абрахам Мэслоу назвал вершинными, или пик-переживаниями, peak-experiences.

Эти переживания, как считает Мэслоу, характеризуются чувством открывающихся безграничных горизонтов, ощущением себя одновременно и более могущественным, и более беспомощным, чем когда-либо ранее, чувством восторга и трепета и потери ощущения пространства и времени. «Пик-переживания» вызываются сильными чувствами, произведениями искусства, музыкой, впечатлениями от исключительной красоты природы. Это вершины, которые могут длиться несколько минут, несколько часов и редко дольше. Рассказать о них бывает очень трудно, и именно это роднит такого рода переживания — которые совсем не обязательно связаны с рационально ощущаемым Божьим присутствием — с переживаниями религиозного плана.

Peak-experiences очень похожи на переживания мистиков, на опыт, который невозможно описать или передать другому человеку в словах или каким-то иным способом. Известно, что мистики иногда записывают свои мысли, но это только подтверждает тот факт, что все, что переживает человек в состоянии мистического озарения, вербально, в словах, невыразимо. Мэслоу говорил о том, что мы, люди, нуждаемся в чем-то большем, чем мы сами, и это большее, чем мы сами, открывается нам через трансперсональные, или надличностные, переживания. Чувство Бога относится именно к числу таких, надличностных, переживаний. Если посмотреть, как их описывают люди, их пережившие, то оказывается, что такие переживания почти всегда, с одной стороны, бессодержательны, не имеют никакого конкретного содержания, а с другой стороны, если хотите, являются в какой-то форме, но всеобъемлющими. Можно сказать, если обобщить опыт людей, которые пережили такое, что каждая личность обладает своей собственной религией. Однако в большинстве случаев оказывается, что нечто пережитое таким образом одним, в общем, примерно так же переживается и другими.

Огромное впечатление производит место из письма Владимира Соловьева, где он рассказывает о том, как читал средневековых мистиков, и говорит, что не нашел там ничего интересного. Потому что, продолжает Соловьев, все это он уже знал по собственному опыту. Оказывается, что переживания мистиков всегда очень похожи, но при этом очень важно иметь в виду, что сам мистический опыт, — об этом хорошо говорил недавно умерший питерский ученый Евгений Алексеевич Торчинов, — совсем не обязательно является следствием приверженности определенным доктринам или учениям.

Наоборот, мистический опыт, что в высшей степени для него характерно, а для нас исключительно важно, сам способен порождать доктрины и религиозно-философские системы и учения. Так, из религиозного опыта Иисуса из Назарета рождается христианство. И, более того, как говорит Карл Густав Юнг, христианство вряд ли бы возникло, если бы Иисус был законопослушным фарисеем. Важно понимать и то, что Его мистический опыт нельзя вычитать ни из Евангелия, ни из какой другой книги. Его нельзя изучить, к нему можно только приобщиться, прикоснуться, идя путем подражания самому Иисусу - путем imitationis Christi или «подражания Христу».

И не случайно Сам Иисус говорит: «Я есмь путь» (Ин 14, 6), или «Я есмь дверь, Мною, если кто внидет, спасется, и внидет, и изыдет, и пажить обрящет» (Ин 10, 9). Можно стать христианином, не изучая Священное Писание, как изучают его ученые-библеисты, но используя Слово Божие, как атлас автомобильных дорог, идя вслед за Иисусом, проживая Его жизнь и присоединяясь в своей личной молитве к Его молитве, проходя за ним в качестве ученика шаг за шагом; иными словами, Его мистический опыт можно пережить лишь чисто опытным путем, в сущности, только так можно пережить (vivre, как говорит Франциск Сальский) христианство и стать христианином.

Причем, каждый должен пройти по этому пути самостоятельно, сам пережить прикосновение к святости Отца в глубинах своей собственной души. Уже это показывает нам, что религия — это не система взглядов, не доктрина и не какая-то установка, а, как говорит Юнг, «живая связь с душевными процессами, которые зависят не от сознания, а происходят где-то по ту сторону от него, в темноте душевных задворок». Хотя очень многие из этих бессознательных процессов возникают из косвенных побуждений сознания, но никогда — из сознательного произвола; другие, — говорит Юнг, — кажется, возникают спонтанно, то есть без узнаваемых и указующих на сознание причин. Что же касается религиозных обрядов, то Юнг подчеркивает, что во всех формах они играют роль сосуда, способного вместить это бессознательное содержание, ибо любая религия всегда базируется на живом опыте прикосновения к божественному.

В XX веке для обозначения этого появился новый термин — нуминозное, от латинского слова numen, что означает «божество», причем, в отличие от греческих богов, о которых мы знаем все: как они выглядели, кто были их родители, что они делали, где они так или иначе себя проявили (об этом мы знаем из гомеровских поэм и трагедий греческих авторов, таких как Эсхил, Софокл и Еврипид, об этом мы знаем из многочисленных мифологических источников и так далее), о римских богах мы, как правило, почти ничего не знаем: это божество, которое очень часто даже лишено личности, оно как-то проявляет себя в жизни и каким-то образом обозначает себя через явления, предметы, через какие-то события жизни, но оно не является персоной, как греческие Зевс, Гера, Арес, Афродита, Аполлон и т. д. Numen — это именно такое божество, которое, если так можно выразиться, прячется за явлениями, предметами и событиями. Поэтому, говоря о нуминозном, мы говорим не только о богах, но о божественном в целом, поскольку нельзя забывать, что есть религии, для которых не характерно представление о Боге, а скорее присуще чувство чего-то божественного, разлитого в них, но безличного.

Юнг говорит о том, что ученый не должен принимать во внимание притязания того или иного вероучения на уникальность. Его задача — «исследовать, прежде всего, человеческую сторону религиозной проблемы, обратившись к первоначальному религиозному опыту, независимо от того, как этот опыт использован в разных вероучениях».

Действительно, мы очень часто слишком рано ставим вопрос: кто прав, а кто не прав? И изучая, скажем, древние религии, стараемся показать, до какой степени они были не правы в своих заблуждениях, но не пытаемся понять, что двигало их религиозностью. Именно на этот вопрос отвечает в «Истоках религии» отец Александр Мень. И это делает его книгу абсолютно уникальной, потому что, с одной стороны, это труд пламенного христианина, горячо верующего в Сына Божьего и Сына Человеческого, с другой стороны, это научный труд, выявляющий то, что действительно имело место, автор которого не пытается приговорить древних людей, исповедовавших разные религии, к той или иной мере наказания.

Юнг говорит о том, что абсолютно необходимо исследовать первоначальный религиозный опыт. Мирча Элиаде, замечательный румынский историк религии, философ и мыслитель, когда размышляет об этом, конечно же, вспоминает знаменитую книгу «Das Heilige», «Священное», которую в 1917 году издал немецкий ученый Рудольф Отто. Отто проанализировал различные формы религиозного опыта. Теолог по образованию и по призванию психолог, он сумел раскрыть само содержание религии. Оставив в стороне все рациональное, что есть в религии, он описал исключительно ее иррациональную сторону. Читая Лютера, Рудольф Отто понял, что означает для верующего живой Бог, не Бог философов и не Бог Эразма, как говорит сам Отто, не какая-то идея или просто моральная аллегория. Нет, это страшная мощь, проявляющаяся в Божьем имени.

Рудольф Отто стремился показать в своей книге характерные черты этого иррационального и пугающего опыта. Он обнаружил, что священное - это mysterium tremendum, то есть «вызывающая трепет тайна», в которой открывается majestas, или величие, Божье. Он показал, что mysterium tremendum завораживает, очаровывает человека и становится mysterium fascinans — «тайной завораживающей», обнаруживая которую в мире вокруг себя, человек ощущает, что чувство присутствия божественного в жизни есть нечто совершенно иное (как он говорит по-немецки — это ganz andere), нечто абсолютно и полностью отличное и от природного, космического, и от человеческого. Это что-то другое. В этом опыте прикосновения к божественному открывается реальность иного порядка, которая резко отличается от естественной реальности.

Отто говорит о том, что типичным откликом человека на встречу со священным оказывается сочетание страха и трепета с восхищением и восторгом. И в самом деле, что такое соединение в одно единое чувство страха и трепета с восхищением и восторгом, — нам, конечно, известно из пророческих книг Ветхого Завета, и, прежде всего, из Книги Псалмов.

Станислав Гроф приводит в одной из своих книг рассказ женщины, которая занималась мистическими практиками и вспоминала о том, какой ужас испытала она во время такого надличностного опыта. «Это было так странно, — говорит она, — я читала про переживание света в книгах о духовности и знала, что его описывают как блаженство. Я давно хотела испытать это состояние и испробовала многие виды внутренней работы, чтобы достичь его, но когда оно действительно меня посетило, я была в ужасе. Оно внушало благоговейный страх, оно было болезненным, ужасным и чудесным одновременно. Мне казалось, что оно слишком велико, чтобы я могла вместить его в себя. И я подумала, говорит она, о Моисее, стоящем перед пылающим кустом, о том, что пламя было столь ярким, что ему пришлось отвернуться. Я чувствовала, что не готова к этому и мое сознание недостаточно расширено и очищено, чтобы это принять».

Как переживает человек свое прикосновение к mysterium tremendum, или вызывающей трепет тайне? Прежде всего, это всегда переживание неожиданное, как об этом говорится в книге Деяний. Помимо воли человека, говорит Эбрэхэм Мэслоу, в жизни личности возникают ее вершинные переживания. Как об этом любил вспоминать отец Александр Мень, Чарльз Дарвин во время своего путешествия на «Бигле» при виде девственного тропического леса испытал мистическое чувство Бога, при том, что, будучи законопослушным подданным Британской короны и, согласно семейной традиции, англиканином, он был очень далек от каких бы то ни было живых религиозных переживаний. Этот опыт столкновения с природой, которой он прежде никогда не видел, с тропическими лесами, вызвал в сердце Дарвина мистический отклик. Он почувствовал здесь Божье присутствие.

Мирча Элиаде подчеркивает, что между элементарной иерофанией, то есть явлением божественного, например, проявлением священного в каком-нибудь объекте — камне или дереве, — и иерофанией высшего порядка, какой является для христианина воплощение Бога в Иисусе, есть очевидная связь преемственности: и в том и в другом случае речь идет о таинственном акте проявления чего-то потустороннего, какой-то реальности, не принадлежащей нашему, видимому, миру в предметах и событиях, составляющих неотъемлемую часть нашего естественного мира, то есть в мирском.

На II Ватиканском соборе в 1965 году была принята декларация под названием «Nostra aetate» — «В наше время». Это документ, посвященный нехристианским религиям, в котором отцы II Ватиканского собора говорят, что «от самых древних времен по сей день существует у различных народов некое ощущение той таинственной силы, которая присутствует в ходе вещей и в событиях человеческой жизни». Это ощущение той таинственной силы, что присутствует в жизни, -это и есть как раз та вызывающая трепет тайна, mysterium tremendum, о которой говорили Рудольф Отто и его последователи: «некое ощущение той таинственной силы, что присутствует в ходе вещей».

Надо сказать, что в русской литературе до отца Александра Меня бытовало мнение, что дохристианские религии, разумеется, за исключением Библейского Откровения, — это есть исключительно ошибочный путь, по которому шли древние народы, обманываясь и заблуждаясь, и, более того, что, почитая тех богов, которым они поклонялись, эти народы обожествляли силы зла и служили бесам. Отец Александр сумел в «Истоках религии» показать, что это не так: по его мнению, древние народы, как и многие современные люди, в своих религиях переживают как раз то ощущение таинственной силы, что присутствует в жизни, как говорится в декларации «Nostra aetate».

Интересно, что в том же духе, что и отцы II Ватиканского собора или О. Александр Мень, мыслит и протопресвитер Александр Шмеман, когда говорит, что «опыт святости, или mysterium tremendum (здесь он прямо употребляет выражение Рудольфа Отто!), лежит в основе всех религий и является центром нашего богослужения». Далее О.Александр Шмеман делает достаточно неожиданный вывод, говоря, что это больше понятно детям, чем нам. «Будьте, как дети» — эти слова, по Шмеману, «обращены к восприимчивости, непредубежденности, естественности, которые мы теряем, вырастая из детства».

Как пишет О.Александр Шмеман, «ребенок лучше именно чувствует Божественное присутствие в жизни, чем взрослый, при том, что ребенок практически ничего не знает о том, как следует почитать Бога и что следует о Боге думать». Наше богословское образование, наши знания, прочитанные нами книги очень часто мешают именно почувствовать Божье присутствие, потому что мы слишком много знаем о том, как надо верить, чтобы иной раз просто верить от чистого сердца.

Переживание нуминозности, — так пишет Станислав Гроф, - не имеет никакого отношения к предшествующим религиозным убеждениям или воспитанию человека. Это прямое и непосредственное осознание того, что мы имеем дело с чем-то, обладающим божественной природой. Мистический опыт — это то, к чему прикасаешься, то, что переживаешь, как переживаешь холод или жару, голод или жажду и т. д. «Бога никто выдумать не может», — говорит митрополит Антоний Сурожский. «Можно — продолжает митрополит (и дальше следуют очень важные слова!), — пережив нечто, называть это различными именами, но для того, чтобы о Боге говорить, надо хотя бы коснуться края ризы Его». Пережить нечто, по митрополиту Антонию, это и есть пережить прикосновение к тайне, которая одновременно tremendum et fascinans — вызывает трепет и завораживает.

И тут просто невозможно не вспомнить ту фразу из Интернета, которая уже была процитирована выше: «чувство совести, как и чувство Бога, искусственно вызвать в себе невозможно». Оно приходит, оно захватывает и посещает, но его никоим образом нельзя вызвать в себе, как бы ты этого ни хотел. Сколько встречается людей, которые так и говорят: как бы я хотел верить в Бога, но у меня ничего не получается; я разделяю все установки Евангелия, я хочу жить и могу, наверное, жить по Евангелию, но я не могу почувствовать Бога; я принимаю Евангелие как человеческую книгу, как призыв Учителя к новой жизни, но пережить то, что Он Сам, Иисус из Назарета, переживает в отношении к Отцу, этого пережить я не могу.

Ощущение Божьего присутствия — это та основа, на которой зиждется религиозность всякого верующего: христианина и нехристианина. Отец Александр Мень говорил о том, что «ощущение Божьего присутствия должно быть у нас глубоко в подсознании. При этом сознание может заниматься всем, чем угодно. А у нас, — продолжает отец Александр, — религиозность в сознании, а бессознательное — темное. Но вы знаете из психологии, что сознание не глубоко. Все в религиозной жизни: размышление, молитва, даже таинства — лишь средства для того, чтобы жить с Богом, чтобы Его присутствие вошло глубоко вот в сознание. Только средство!»

Это действительно замечательные слова, потому что переживание единства с Богом всегда влечет за собой чувство глубокого покоя и просветленности. Человек осознает свое происхождение и свою причастность к Богу не как что-то исключительное и персональное, но как относящееся ко всем и каждому. Это сочетание грандиозности и величайшего смирения характеризует мистический подход к жизни. Наоборот, психически больные люди склонны интерпретировать свою связь с божеством в терминах собственной исключительности и своей особой роли во вселенском ходе вещей, тогда как верующий человек, переживший мистический опыт, с одной стороны, чувствует свою исключительность и уникальность своего опыта, но, с другой стороны, понимает, что такой же исключительностью обладает практически любой другой человек, что такой же уникальный опыт пережит тысячами, если не миллионами, других людей.

Один из наших диссидентов 60-70-х годов — Валентин Турчин говорит о том, что чувство Бога никогда не бывает лишенным привкуса тоски, ибо, в отличие от физического голода, духовный голод неутолим до конца. С точки зрения Турчина, в религии, в вере в Бога, в мистическом опыте всегда присутствует печаль. Это известно и из Фомы Аквинского, который говорит о том, что у христиан радость всегда перемешана с печалью, потому что главное переживание христианина — это переживание Страстей Христовых и Креста, в котором всегда смешана радость о Воскресшем с болью об Идущем на смерть и Умирающем на Кресте.

Возможно, именно эта особенность христианства зачастую и отпугивает сегодняшнего человека, которому в каких-то случаях хочется просто радоваться, забыв обо всем, тогда как радость христианская, она имеет вот это особое измерение. Запрещая или, наоборот, разрешая нам что-либо, установления организованных религий зачастую апеллируют исключительно к нашему сознанию и, более того, если так можно выразиться, возводят преграды между нами и Богом живым, который открывается человеку в его мистическом опыте.

«Когда я читаю, — писала Симона Вейль, — катехизис Тридентского собора, мне кажется, что я не имею ничего общего с описанной в нем религией. Когда я читаю Новый Завет, мистиков, литургические тексты, когда присутствую на богослужении, я чувствую, я почти уверена, что это моя вера или, вернее, она могла бы стать моею, не будь между нами расстояния, вызванного моим несовершенством». В самом деле, примерно в это же время, то есть в конце 30-х годов, об этом же говорил и Карл Густав Юнг, когда писал, что «каждый, кто приобретает опыт в непосредственном общении с Богом, оказывается, по крайней мере, немного не соответствующим порядку, установленному Церковью». Но люди легко забывают, — пишет Юнг, — что она сама вряд ли была бы создана, если бы Сын Божий был законопослушным фарисеем.

Станислав Гроф в книге «Путешествие в поисках себя» говорит о том, что духовный опыт, пережитый в глубоком самоииследовании, далеко не всегда делает человека ближе к официальной религии и не побуждает его ходить на формализованные службы. Чаще, — говорит Гроф, — это приводит к пониманию проблем и ограниченности официальной религии, к обнаружению того, где и когда религия отклонилась от истинной духовности и потеряла контакт с ней. Тут нельзя не вспомнить, как в начале 2001 г. митрополит Антоний Сурожский для ежегодной епархиальной конференции, которая обычно проходит в Оксфорде в мае и на которую собирается треть или четверть, не меньше, прихожан его епархии, предложил тему: «Где христианство ошиблось?»

Когда он выдвинул эту тему, то и владыка Василий Осборн, и отец Михаил Фортунато, и многие другие сказали, что, наверное, не стоит ставить вопрос так, потому что ошибались христиане, но не христианство. Но владыка Антоний настаивал на своей формулировке - Where Christianity was wrong, а свой доклад на этой конференции он закончил словами: «И мы должны принести миру наш опыт Бога, our experience; не христианство, — сказал он, — не правила, не каноны, не даже формы молитвы, но саму суть нашего общения с Богом».

Цитируя Юнга, который сказал однажды, что основная функция формализованной религии состоит в том, чтобы защищать людей от непосредственного переживания Бога, Гроф замечает, что при этом непосредственные духовные переживания полностью совместимы с мистическими ответвлениями великих мировых религий, таких как различные направления христианского мистицизма и на Востоке, и на Западе, как суфизм, как каббала и хасидизм. «В мире духовности, — говорит он, — важно не то, что отделяет одни формальные конфессии от других, а то, что отделяет их от их мистических ответвлений».

Как раз об этом говорит и Симона Вейль, когда замечает, что мнения мистиков почти всех религиозных традиций сходятся почти до полного тождества и представляют истину каждой из этих традиций. Симоне до боли дорог католицизм, хотя она так и не крестилась до самой смерти, потому что не хотела отрываться от своего народа, который в это время был сжигаем в печах Освенцима и Майданека. Ей до боли дорог католицизм, но не катехизис Тридентского собора, то есть католичество официальных документов, жестко регламентирующих поведение верующих. Ей дорог католицизм святого Франциска и тех молитв, которые звучат во время богослужения, той атмосферы духовного полета, что переживает во время богослужения верующий человек в глубинах своего сердца. В том, как она сама говорит, глубоко скрытом месте, куда даже сознание наше не проникает.

Религия провозглашена частным делом, - пишет Симона Вейль. Казалось бы, прекрасно. Однако, - и дальше еще одна цитата: «согласно современному образу мыслей, это не означает, что она содержится в глубине души, в этом глубоко скрытом месте, куда не проникает наше сознание. Это означает, что религия — дело выбора, мнения, вкуса, почти фантазия». Кстати, об этом же говорит Карл Густав Юнг. «Современному человеку, — пишет Юнг, — религии больше не являются изнутри, как исходящее от души. Они стали для него принадлежностью внешнего мира. Надмировой дух не охватывает его своим внутренним откровением. Он пытается выбирать религии и убеждения, словно примеряя воскресный наряд».

И Юнг, и Симона Вейль говорят о том, что религия превращается в идеологию, в нечто такое, что человек выбирает, исходя из рациональных установок, считая, что избранная им религия есть воплощение истины в последней инстанции, именно считая, но не чувствуя, не ощущая сердцем, что путь, который я выбираю, быть может, и не лучше, но именно его, вопреки всему рациональному, мне, именно мне, каким-то таинственным образом указывает Сам Бог.

«Нет спасения без внутреннего озарения», - говорит Симона Вейль. Без внутреннего озарения, без присутствия в душе Бога, без того внутреннего откровения, о котором пишет Юнг. Согласно же Симоне Вейль, вера в человеке живет «в глубине души, в этом глубоко скрытом месте, куда даже сознание наше не проникает». И опять вспоминается Юнг с его утверждением о том, что религия — это живая связь с душевными процессами, которые зависят не от сознания, а происходят где-то по ту сторону от него, в темноте душевных задворок, потому что «чувство Бога искусственно вызвать в себе невозможно».

Анри Бергсон в книге «Два источника морали и религии» говорит о двух типах религиозности — статическом и динамическом. В статической религии преобладают магизм, ритуал и доктрина; в динамической — только мистицизм и любовь, в которую этот мистицизм и выливается. Мистик чувствует, что истина течет в него из своего источника как действующая сила, и он уже не может больше удержаться от ее распространения, как солнце — от излучения своего света. Только распространять истину он будет уже не просто речами, ибо любовь, которая его поглощает, — говорит Бергсон, — это уже не просто любовь одного человека к Богу, — это любовь Бога ко всем людям: через Бога или посредством Бога он любит все человечество божественной любовью. Именно такой тип мистики открывается нам и в «Откровенных рассказах странника», и в проповедях митрополита Антония Сурожского, и в книге схимонаха Илариона «На горах Кавказа».

Один американский бенедиктинец, брат Дэвид, говорит, что мистическое переживание можно сравнить с раскаленной магмой извергающегося вулкана, которая восхитительно подвижна и жива. После того, как с нами происходит это, в нас возникает потребность втиснуть это переживание в мировоззренческие рамки. Мистическое состояние представляет собой драгоценное воспоминание, и для напоминания об этом мы можем создать ритуал. Организованная религия проявляет склонность к утрате связи со своим начальным духовным источником. Остатки того, что было некогда живым духовным целым, теперь гораздо больше напоминают застывшую лаву, чем бушующую восхитительную магму мистического переживания.

Мистика, говорит Симона Вейль, во всех странах почти одинакова. Мнения мистиков почти всех религиозных традиций сходятся почти до полного тождества: они представляют истину каждой из этих традиций. Станислав Гроф об этом же говорит, что мистическое переживание проявляет склонность к размыванию границ между религиями, тогда как догматизм организованных религий стремится упирать как раз на различие и порождает враждебность и противоборство, в то время как истинная духовность является вселенской и всеохватывающей.

Один американский историк религии утверждал, что многое в официальных религиях напоминает ему вакцинацию. Человек приходит в церковь и получает небольшую прививку, что впоследствии защищает его от реальных вещей. Так, многие полагают, что регулярного посещения церкви по воскресеньям, проговаривания молитв и слушания служб достаточно для того, чтобы считаться истинно религиозным человеком. «Ложное чувство, что это у них уже есть, мешает им отправиться на поиски действительно духовных открытий».

В мире духовности важно не то, что отделяет одни конфессии от других, но то, что отделяет эти конфессии от их мистических ответвлений. И оказывается, что на уровне молитвы, на уровне исихазма и мистики Гуго де Сен-Виктора или святого Франциска, мистики суфиев или хасидов, о которых так прекрасно рассказывает Мартин Бубер в своих «Хасидских преданиях», возможна не только полная толерантность религий одной по отношению к другой, но возможно и полное их взаимное понимание, на самом глубоком и самом серьезном уровне. Более того, возможным оказывается и взаимообогащение друг друга мистиками разных религий, и живой молитвенный контакт, и ссылки друг на друга в мистической литературе.

Так, митрополит Антоний довольно часто ссылается на опыт буддийских монахов и на Упанишады, на тексты Талмуда, других нехристианских писаний. А Ганди постоянно использует в своих текстах Евангелие и слова Иисуса. Для иудея Мартина Бубера играет большую роль все то, что о молитве говорят византийские и русские исихасты, а самого Бубера, начиная с Льва Шестова и Семена Франка, постоянно цитируют христианские богословы, не говоря уже о западных мыслителях, которые видят в Бубере одного из самых больших религиозных гениев XX века.

Для мистика любой религии и традиции до предела ясно, что беседа с Богом возможна только в молитве. Об этом говорит А.Ф.Лосев в «Диалектике мифа», подчеркивая, что «общение с Богом в смысле Его познания возможно только в молитве. Только, — продолжает он, — молитвенно можно восходить к Богу, и не молящийся не знает Бога».

Не случайно в этом кратком тексте такой блестящий стилист, каким был Алексей Федорович Лосев, два раза употребляет слово «только». Оно звучит здесь подобно колоколу. Молитва — это не повторение, пусть даже благоговейное, каких-то определенных слов, это прямой, если так можно сказать, выход на Бога. И для мистика ясно, что никакая вера невозможна без ощущения Божьего присутствия, ибо только это ощущение, а не какие-то, пусть даже самые возвышенные, доводы разума, делает нас верующими.

Вспоминается знаменитый епископ Жак Боссюэ, который ввел в оборот слово «фанатик». Для него-то как раз христианство было высокой моралью и призывом к высокой жизни, а в каждом, кто воспринимал Бога как живую действующую в нас и в мире силу, он видел непросвещенного фанатика. Поэтому можно сказать, что уже в XVII веке в Европе начинает складываться рациональное христианство, которое оперировало именно моральными и умственными установками и как бы отметало ту живую силу Бога, которая есть в мире, и то живое Божье присутствие, которым жив человек и которое ощущает человек как тайну, приводящую в трепет и завораживающую, как присутствие тайной и зачастую непостижимой силы.

Порою приходится читать в записках людей нашего времени, которые были воспитаны в атеистической среде и никогда ничего не слышали о Боге, как они переживали восторг от ощущения Божьего присутствия, не зная, что это такое и не понимая, к чему они неожиданно прикоснулись и чего коснуться дала им жизнь. Эти переживания неверующих и воспитанных вне Бога людей, живые переживания Божьего присутствия блестяще и полностью опровергают одну из основных установок советского атеизма, которая гласила, что чувствовать Бога, думать о Боге и ощущать Божественное может только тот, кто таким образом воспитан, кто нацелен на переживание Божественного воспитанием, родителями, темной и малограмотной бабкой или установками школы и буржуазного общества, в котором он живет.

Нет, оказывается, что религиозное чувство посещает человека вне зависимости от того, как и в каких установках он воспитан, вне зависимости от того, каков его культурный уровень, и вне зависимости от того, к какой именно культуре в плане национальном он принадлежит. Это абсолютно живое чувство, которое посещает человека в лучшие мгновения его жизни, совершенно независимо от того, что мы пережили раньше и как мы были к этому переживанию Бога подготовлены или, вернее, не подготовлены.

Действительно, сердце знает свои резоны, которых не знает разум, — как говорил Паскаль. Действительно, сердцем мы можем почувствовать без всякой подготовки и абсолютно неожиданно то, что никогда не усвоим ни из какого учебника и никогда не выучим ни по каким книгам, как бы прекрасны и как бы глубоки они ни были.

25 ноября 2003 Источник: Библиотека "Гумер"