Евангельские и ветхозаветные цитаты и аллюзии, «говорящие» имена и прочие отсылки к библейскому тексту и христианской истории играют важную роль в структуре текстов Достоевского. Это, кажется, уже безоговорочно признают все. Проблемы начинаются, когда нужно определить какую именно роль они играют. Если сформулировать мой тезис кратко, он будет заключаться в следующем: Достоевский не только использует библейский текст для создания и проявления значений собственного художественного текста –
он также и одновременно использует свой текст для экзегезы текста библейского. И если первое есть действие именно писателя, то второе – это действие богослова. Елена Новикова писала о том, что соединение, совмещение в авторском тексте Достоевского далеко отстоящих друг от друга в исходном тексте библейских цитат есть способ экзегетического толкования Библии Достоевским. Однако то, что я хочу выразить, далеко не сводимо к этому утверждению. На мой взгляд, Достоевский,
«соединяя» свой текст с библейским текстом или христианской историей цитатой или аллюзией, далее в самом «теле» художественного текста, в его сюжете и структуре вскрывает неожиданные смыслы источника, сообщает нам нечто не только о персонаже – но и о Христе. Иными словами, он сначала использует аллюзию для того, чтобы сообщить дополнительные смыслы тексту, в который он вводит аллюзию, а затем – чтобы сообщить нам некоторые дополнительные смыслы о том тексте, к которому
аллюзия отсылает.
Попробую показать на очень локальном примере, что я имею в виду.
В своей речи в распивочной Мармеладов так рассказывает о моменте превращения Сони в проститутку: «И вижу я, эдак часу в шестом, Сонечка встала, надела платочек, надела бурнусик и с квартиры отправилась, а в девятом часу и назад обратно пришла. Пришла, и прямо к Катерине Ивановне, и на стол перед ней тридцать целковых молча выложила. Ни словечка при этом не вымолвила, хоть бы взглянула, а взяла только наш большой драдедамовый зеленый платок (общий такой у нас платок есть, драдедамовый), накрыла им
совсем голову и лицо и легла на кровать, лицом к стенке, только плечики да тело все вздрагивают... А я, как и давеча, в том же виде лежал-с... И видел я тогда, молодой человек, видел я, как затем Катерина Ивановна, также ни слова не говоря, подошла к Сонечкиной постельке и весь вечер в ногах у ней на коленках простояла, ноги ей целовала, встать не хотела, а потом так обе и заснули вместе, обнявшись... обе... обе... да-с... а я... лежал пьяненькой-с» (6, 17).
В этом эпизоде присутствует насыщенное переплетение евангельских мотивов (как, впрочем, и во всей речи Мармеладова), начиная с указания на время: с шестого до девятого часа происходит распятие Христово – и Соня, отдавая себя за других совсем не благочестивым способом, проявляет в себе, тем не менее, не кого иного, как Христа. Это подобие крестному пути Христа будет с очевидностью просвечивать во всей сцене – и в тридцати целковых, за которые она оказывается продана (но и продалась!), и в том,
как она накрывает платком голову и лицо – как накрывают лицо мертвеца (потом мы увидим это в чине погребения старца Зосимы), и в том, что Катерина Ивановна стоит на коленях у нее в ногах и целует ее ноги – являя собой блудницу перед Христом, и это уже сильный богословский момент: блудницей оказывается не фактическая проститутка, а та, что ее толкнула на продажу себя самой. Но то, что Соня приносит себя в жертву точно во время распятия Христова, говорит нам еще и о
том, что не только она как Он, но и что Он, в этой ее жертве – с ней. Не только она проходит Его путь – но и Он проходит ее путь, что Он проходит путь каждого своего страдающего создания. Он распинается вместе с ней – и в той форме, в какой ей это распятие выпало – на ложе продажной любви. Но тогда нам становится понятно и почему евангельская блудница слезами вымыла ноги Христовы – раз Христос неизменно проходит путь вместе с каждым своим созданием, то она Его каждый раз
укладывала по своему решению вместе с собой на ложе продажной любви. Вот что она осознает, вот в чем кается – в том же, в чем и Катерина Ивановна, положившая Соню на это ложе вместо себя.
И тут мы не то чтобы понимаем, но наглядно видим в рисуемой Достоевским сцене, что и евангельская блудница, по сути, положила на это ложе Христа вместо себя – и что именно это и означает столь абстрактно нами обычно воспринимаемая формула «взял на себя грех мира». Мы «огорчаем» и «расстраиваем» Бога не в переносном смысле, а в самом буквальном, вовлекая Его в горечь, ужас и смрад наших действий, сбивая Его гармоничный строй нашим участившимся пульсом и срывающимся
дыханием. Он судит нас не за то, что мы сделали с собой или другим – Он судит нас тем, что мы сделали с Ним. Как Соня судит Катерину Ивановну накрытой головой и лицом и вздрагивающими плечами. Как этими взрагивающими плечами и этим многочасовым стоянием на коленях судят они Мармеладова, лежащего пьяненьким, как бы ничего не сделавшего – но на самом деле вовлекшего своим пьянством их в эту горечь, ужас и смрад вместо себя. Если сформулировать это совсем коротко &n
dash; нас не будут бить скорпионами за наши грехи на последнем суде – просто на наших глазах за наши грехи – а вернее – сами наши грехи – будут бить (как «бьет лихорадка») Христа.
Вот образец богословия Достоевского.
Я хочу показать еще два момента такого его богословствования, когда герой соединяется с соответствующим моментом евангельского текста или христианской истории не цитатой или аллюзией, а именем.
Рассказ «Мужик Марей» почти в самом конце содержит следующие строки: «…припомнилась эта нежная, материнская улыбка бедного крепостного мужика, его кресты, его покачиванье головой: “Ишь ведь, испужался, малец!” И особенно этот толстый его, запачканный в земле палец, которым он тихо и с робкою нежностью прикоснулся к вздрагивавшим губам моим. Конечно, всякий бы ободрил ребенка, но тут в этой уединенной встрече случилось как бы что-то совсем другое, и если б я был
собственным его сыном, он не мог бы посмотреть на меня сияющим более светлою любовью взглядом, а кто его заставлял? Был он собственный крепостной наш мужик, а я все же его барчонок; никто бы не узнал, как он ласкал меня, и не наградил за то. Любил он, что ли, так уж очень маленьких детей? Такие бывают. Встреча была уединенная, в пустом поле, и только Бог, может, видел сверху, каким глубоким и просвещенным человеческим чувством и какою тонкою, почти женственною нежностью может быть н
аполнено сердце иного грубого, зверски невежественного крепостного русского мужика, еще и не ждавшего, не гадавшего тогда о своей свободе» (22, 49).
Строки эти с очевидностью показывают в глубине крепостного мужика сияющий образ Марии – красоты этого образа – но об этом я писала в другом месте. Здесь же нам, в соответствии с заданным углом зрения, интереснее понять, не что образ Марии дает для понимания образа Марея, а что образ Марея дает для понимания Марии; как Достоевский, через сопоставление этих образов взрывает наше застывшее сусальное представление о Божьей Матери. Через встречу зверски невежественного мужика с его барчонком, через
смиренную и любовную службу низшего, но пока сильнейшего, слабому и бессильному пока высшему Достоевский передает дистанцию, отделяющую человека – Марию – от Бога и Его Сына. Он заставляет нас ощутить эту непредставимую дистанцию через ту, которую нам гораздо легче вообразить и воспринять. Бесконечную дистанцию – и всю решимость и свободу Марии, решившейся – и захотевшей – эту дистанцию преодолеть (или – пренебрегшей ей (как Марей) в порыв
е любви и заботы) – и принять «как собственного сына», с материнской нежностью Того, кто Ее больше, кто Ее Бог. И это Ее самоотверженное принятие и материнская нежная забота о Высшем оказываются путем к свободе не только для Нее, но и для всего человечества (так же как просвещенная нежность Марея оказывается для Бога (и Достоевского) свидетельством готовности к свободе всего русского народа). И отныне в глубине каждого человека Бог видит Ту, что ответила на Его призыв и с заботой приняла
под свою опеку Его младенческую слабость. Так же, как в глубине всякого каторжника Достоевский видит Марея.
Красота любого человека для Бога неуничтожима потому, что Его, Бога, нянчила и защищала Богоматерь. «И вот, когда я сошел с нар и огляделся кругом, помню, я вдруг почувствовал, что могу смотреть на этих несчастных совсем другим взглядом и что вдруг, каким-то чудом, исчезла совсем всякая ненависть и злоба в сердце моем. Я пошел, вглядываясь в встречавшиеся лица. Этот обритый и шельмованный мужик, с клеймами на лице и хмельной, орущий свою пьяную сиплую песню, ведь это тоже, может быть, тот же самый
Марей: ведь я же не могу заглянуть в его сердце» (22, 49-50).
И наконец, последнее – о богословии истории Достоевского, или – в данном конкретном случае – о том, почему Иван и Алеша называют старца Зосиму «Pater Seraphicus», что отсылает нас не просто к Франциску Ассизскому (чему нас давно научила Валентина Ветловская), но именно и только к Франциску Ассизскому – стигматизированному, ибо это имя сам Франциск получает только после и вследствие стигматизации в результате видения распятого Серафима на горе Верна. И о том, почему они
это делают именно после изложения Иваном поэмы о великом инквизиторе. Дело в том, что в самом этом имени заключена коллизия между идеей великого инквизитора и образом бытия старца Зосимы, и, чтобы это показать, скажем несколько слов о том, что такое история и почему она возможна только в христианстве.
История в христианстве возникает именно потому, что некоторым (неожиданным) образом оказывается доступна и возвращаема в пластическое состояние из состояния «изваянного навеки» Священная история данной культуры, с которой в этом пластическом состоянии возможно проделывать разные операции трансформации. Это радикально отлично от культуры языческой, в которой (ну, например, в ситуации произнесения заговора) событие священной истории выходит в мир, чтобы трансформировать мир, вернуть испорченный
или поврежденный мир к исходному состоянию. В христианстве – и в этом радикальное его отличие – событие священной истории выходит в мир для того, чтобы быть трансформированным, что абсолютно невозможно в язычестве, поскольку там все уже закончено, созданы все предпосылки для завершения этого мира, возникли все фигуранты будущего финального действа – и потекло время, которое можно назвать временем воспроизведения, а можно назвать пустым временем, поскольку он
о есть просто некая лакуна между подготовкой главных действующих лиц и началом действа, некая складка времени, холостое проворачивание колеса. И в этой складке повседневности, в этом круге, в этом дне сурка и существует человечество, призывающее на поверхность событие священной истории лишь для того, чтобы обновить/отремонтировать ветшающий в процессе этого холостого хода мир.
В христианстве, однако, событие входит в мир, чтобы быть трансформированным, и это может значить только одно – в христианстве не закончена священная история, она продолжается. И к этой незаконченности священной истории, конечно, имеет самое большое отношение история «другого Христа», как называли св. Франциска.
Св. Франциск был так велик в восприятии современников, а христианство было в таком кризисе, что он вполне мог основать новую религию, в центре которой был бы он, св. Франциск (хорошо об этом пишет Честертон в 10 главе своего опуса «Завет святого Франциска»). Он мог стать великим инквизитором Достоевского, потому что великий инквизитор – это, в сущности, великий христианин, который захотел, чтобы кроме предложенного им пути, не было никакого другого. Между тем, священная история в
христианстве потому и продолжается, что, как писал Достоевский, все лучшее/настоящее в человечестве должно будет войти в синтетическую натуру Христа. Все возможные аспекты Его, все Его пути должны осуществиться и состояться в путях каждого в человечестве – и лишь тогда будет создан истинный протагонист предстоящего финала. В христианстве для человека нет возможности существовать в пустом времени, в складке истории, потому что нет этого пустого времени, когда все уже создано, а
начало финала по непонятной причине задержалось. Потому что протагонист предстоящего финала – не Тот, кто ходил по Иудее 2000 лет назад, Он лишь начало, краеугольный камень (и замковый камень – поэтому можно сказать, что у процесса уже есть конец и начало – но все же краеугольный и замковый камни далеко не составляют всего храма), так вот Он – лишь начало строительства, собирания единого тела человечества – Его Церкви (на всякий случай, напомню, что экклезия (греч. народное
собрание) – это единый орган законодательной и исполнительной власти, где учитывается слово каждого, а вовсе не некая жестко иерархическая структура).
Возможность для св. Франциска заслонить/подменить Христа видна на иконах и картинах, способных ввести (и вводивших) неподготовленного православного христианина в тяжелый шок, поскольку изображает большого Франциска перед маленьким Христом.
В этом некоторым образом отразилась сцена ареста Христа великим инквизитором, представляющимся всем каким-то гораздо более грандиозным, чем этот пришедший странник.
Но дело в том, что в случае францисканства – это всего лишь некая иллюзия, создаваемая перспективой, заставляющей видеть ближайшее к нам грандиозным, а удаленное – малым. На самом деле Франциск – проекция и проводник Христа, Его дверь, Его новое присутствие в мире, как старец Зосима (которого ведь Алеша тоже увидел – и видел до Каны – как более великого, чем Христос), и с точки зрения самого Франциска то, что видится другим как его созерцание маленького Христа – есть его
припадание к ногам его огромного Бога. Все это прослеживается в иконографии уже в самый ранний период.
Великий инквизитор (кстати, в свете сказанного и, главное, показанного, само именование «великий» получает дополнительное значение) остается «великим» перед миллионами младенцев, а проповедующий как «малый младенец» старец Зосима умудряется совершить перед глазами Алеши тот полный поворот от огромности к малости, что отражен во францисканской иконографии, и привести Алешу ко Христу. «“Pater Seraphicus” – это имя он откуда-то взял – откуда?
– промелькнуло у Алеши. – Иван, бедный Иван, и когда же я теперь тебя увижу... Вот и скит, Господи! Да, да, это он, это Pater Seraphicus, он спасет меня... от него и навеки!”» (14, 241) – восклицает Алеша именно в момент своего движения от великого инквизитора к старцу Зосиме, которого он чуть сам не превратил для себя в «великого», заслоняющего Солнце наше. Св. Франциск до стигматизации мог стать центром нового культа. После стигмати
зации – он уже очевидно и навсегда только проекция Христова, путь и дверь ко Христу. Поэтому эти слова и звучат в том месте, где для Алеши заканчивается книга «Pro et contra» (а для Алеши она заканчивается на главе «Великий инквизитор») – и начинается книга «Русский инок».
Татьяна Касаткина
Татьяна Александровна Касаткина родилась в Москве в 1963 году. Окончила филологический факультет Московского государственного педагогического института (МГПИ), аспирантуру ИМЛИ им. А.М. Горького, в 2000 защитила диссертацию на соискание ученой степени доктора филологических наук. С этого же года работает ведущим научным сотрудником ИМЛИ им. А. М. Горького РАН.
Т. Касаткина - одна из наиболее авторитетных российских специалистов по творчеству Ф. М. Достоевского. Ее авторству принадлежат 2 монографии и более 200 научных статей. Ряд ее работ, помимо России, был опубликован в Англии, США, Швейцарии, Италии, Германии, Японии, Китае и др. В 2001 г. она создала и возглавила Комиссию по изучению творчества Ф. М. Достоевского ИМЛИ им. А. М. Горького, под грифом которой вышел ряд сборников научных трудов и монографий, посвященных творчеству Достоевского. Подготовила к
изданию новое собрание сочинений Ф. М. Достоевского.
Газа, 9 апреля, Fides/Благовест-инфо. Руины древней византийской церкви, обнаруженные несколько дней назад в секторе Газа назад при строительстве торгового центра, были снесены бульдозерами в ходе дальнейшего строительства.
Фундамент и некоторые элементы храма, построенного, предположительно, в годы правления императора Юстиниана, были найдены рабочими при строительстве торгового центра. Однако, несмотря на ценность находки, стройка была продолжена.
Местные власти ничего не сделали для сохранения ценнейшей археологической находки.
Палестинские христиане выразили решительное возмущение в связи с уничтожением руин древней церкви, которую ученые датировали VI веком.
В частности, англиканский священник Ибрагим Нейруз, живущий в Наблусе, направил письма протеста премьер-министру Палестинской Автономии Рами Хамдаллаху и палестинскому министру древностей и туризма Руле Маайе. «Имела бы ситуация такие последствия, если бы были обнаружены остатки мечети или синагоги?» – спрашивает палестинский священник.
Каир, 9 апреля, Fides/Благовест-инфо. День, в который Коптская Церковь вспоминает приход Младенца Христа в Египет, мог бы стать национальным праздником этой страны. С таким предложением выступил коптский архиерей.
Член Священного синода Коптской Церкви епископ Юлиус, близкий помощник Патриарха Тавадроса II, отвечающий за социальную деятельность Церкви, напомнил, что в этом году копты будут отмечать приход Святого Семейства в Египет 1 июля. Как повествует Евангелие, Младенец Иисус, Дева Мария и праведный Иосиф бежали в страну фараонов от Ирода вскоре после Рождества Христова.
Египетские христиане воспринимают бегство в Египет как промыслительное событие, подготовившее страну к последующему принятию Благой вести. По преданию Коптской Церкви путешествии Святого семейства по Египту сопровождалось многими чудесами. Впоследствии в местах, связанных с пребыванием Богомладенца, были воздвигнуты святилища, которые посещают не только христиане, но и мусульмане.
Сегодня многие христиане Ближнего Востока вспоминают о Бегстве в Египет в связи с миграционным кризисом, задаваясь вопросом, приняли бы Христа, спасающегося от Ирода, современные европейцы, сооружающие барьеры на пути беженцев, спасающихся от войн и насилия.
Москва, 9 апреля. 6-7 апреля 2016 года в Ливане и в Сирии состоялись организованные Русской Православной Церковью и Римско-Католической Церковью мероприятия, направленные на поддержку терпящих бедствия христиан, сообщает Служба коммуникации ОВЦС. Как известно, трагедия на Ближнем Востоке, в результате которой пострадали представители разных христианских конфессий и другие группы населения, и необходимость принятия безотлагательных мер для улучшения ситуации были в центре обсуждения на встрече Патриарха
Московского и всея Руси Кирилла и Папы Римского Франциска в Гаване 12 февраля 2016 года, и принятых на ней решений.
По поручению священноначалия Московского Патриархата и руководства Римско-Католической Церкви с целью практической реализации некоторых аспектов достигнутых договоренностей Ливан и Сирию посетила двусторонняя делегация, в состав которой вошли: глава архиепархии Божией Матери в Москве архиепископ Павел Пецци (Римско-Католическая Церковь), секретарь Отдела внешних церковных связей по межхристианским отношениям иеромонах Стефан (Игумнов), представители фонда «Кирхе ин Нот» священник Анджей Халемба
и П.В. Гуменюк.
В ходе пребывания в Бейруте состоялись встречи членов делегации с маронитским Патриархом Бешарой Бутросом Ар-Раи и с апостольским нунцием в Ливане архиепископом Габриэле Джордано Качча. Во встречах также принимал участие представитель Патриарха Московского и всея Руси при Патриархе Антиохийском и всего Востока игумен Арсений (Соколов). Затем делегация посетила город Захле — крупнейший населенный пункт в долине Бекаа, ставшей в последнее время регионом размещения около 250 тысяч беженцев из охваченной
войной Сирии. Представители Русской Православной Церкви и Римско-Католической Церкви побывали в местах временного пребывания беженцев, где нашли приют как христиане, так и мусульмане, и встретились с главами крупнейших христианских общин этой части Ливана — митрополитом Захлейским и Баальбекским Антонием (Антиохийская Православная Церковь) и митрополитом Фурзольским, Захлейским и Бекааским Иссамом Дервишем (Мелькитская Церковь). Гости также посетили одну из благотвори
тельных столовых, организованных церковными социальными службами для раздачи ежедневных обедов беженцам и неимущим.
В Захле состоялся семинар, в ходе которого представители Антиохийской Православной Церкви и Мелькитской Церкви подробно рассказали о гуманитарной ситуации в регионе Бекаа и о тех усилиях, которые предпринимают местные конфессии ради помощи беженцам из Сирии.
7 апреля православно-католическая делегация прибыла в Дамаск, где посетила кафедральный собор Антиохийской Православной Церкви и встретилась с группой ее иерархов — секретарем Священного Синода епископом Селевкийским Ефремом, епископами Сейднайским Лукой, Блуданским Николаем и Дарайским Мусой. Рассказывая о деталях реализуемого проекта, иеромонах Стефан (Игумнов) отметил приоритетную роль Антиохийской Православной Церкви как крупнейшей и самой традиционной конфессии Сирии в его координации на местном
уровне.
В тот же день делегация была принята Патриархом Сиро-Яковитским Мар Игнатием Ефремом II. Глава Сиро-Яковитской Церкви отметил важность предпринятой Московским Патриархатом и Святым Престолом инициативы, рассказал о последних изменениях ситуации в Сирии, в том числе о недавнем освобождении города Аль-Карьятейн, большинство жителей которого является верующими Сиро-Яковитской Церкви. Его Святейшество высоко оценил роль России в этих событиях и передал слова благодарности российскому народу.
В Дамаске состоялась вторая часть семинара, посвященного гуманитарной ситуации, которая сложилась в результате сирийского кризиса. В заседании, которое прошло в здании Мелькитской патриархии, помимо членов делегации приняли участие епископ Селевкийский Ефрем (Антиохийская Православная Церковь), епископ Хомский Силуан Аль-Немех (Сиро-Яковитская Церковь), епископы Хомский Жан Абдо Арбаш и Иосиф Аль-Абси (Мелькитская Церковь), епископ Дамасский Григорий Илияс Табе (Сиро-Католическая Церковь), епископ Дамасский
Жозеф Арнаутян (Армяно-Католическая Церковь), священник Мишель Фрейфер (Маронитская Церковь) и апостольский нунций в Дамаске архиепископ Марио Дзенари. Представители христианских конфессий Сирии рассказали об актуальном положении в тех регионах страны, которые наиболее пострадали от атак террористов, и об опыте гуманитарной работы с пережившим эту трагедию населением. Подчеркивалось, что помощь, оказываемая со стороны христианских Церквей региона, распределяется среди стра
дающих сирийцев вне зависимости от их религиозной принадлежности и достается как христианам, так и мусульманам.
Представители сирийских Церквей отметили, что в последнее время ситуация в стране ощутимо улучшилась, и выразили слова благодарности в адрес российского государства за его решающую роль в деле борьбы с терроризмом и разрешения сирийского кризиса. Участники встречи обозначили ряд важнейших задач, которые потребуется решить для достижения глобальной цели — сохранения христианского присутствия в регионе. В их числе — необходимость восстановления храмов и монастырей, традиционно являющихся центрами
консолидации христианских общин, обеспечение населения, в особенности молодежи, работой, воссоздание традиционной для Сирии хозяйственной инфраструктуры. В этих вопросах сирийцы ожидают полномасштабной помощи мирового сообщества по мере окончания войны в их стране. Докладчики констатировали, что христиане не хотят покидать родную для них сирийскую землю, при малейшей возможности стремясь вернуться в свои селения и города, и что весь сирийский народ готов самоотверженно труд
иться для восстановления Родины.
Высказывались мнения о необходимости усиления координации гуманитарной работы между различными христианскими конфессиями Сирии, чему, как было отмечено, содействовала данная встреча. Ее участники поблагодарили Русскую Православную Церковь, Святой Престол и фонд «Кирхе ин Нот» за организацию мероприятия. Особо подчеркивалось, что встреча Патриарха Московского и всея Руси Кирилла и Папы Римского Франциска как лидеров крупнейших в мире христианских общин и подписанное по ее итогам заявление стали
знаком надежды для христиан Ближнего Востока, стимулом для активизации межконфессионального взаимодействия в регионе.
Проведенные в ходе поездки православно-католической делегации в Сирию и Ливан консультации с местными конфессиями послужат основой для разработки дальнейших совместных проектов, направленных на поддержку терпящих бедствие братьев и сестер. В качестве одной из первоочередных задач на ближайшее время признана необходимость составления детализированного перечня разрушенных и пострадавших в ходе войны в Сирии христианских святынь — храмов и монастырей, а также усиление совместного свидетельства христиан о
сирийской трагедии.