21.02.06 Выпуск 127
" Чувство усталости есть один из сигналов опасности, подаваемых природою".
Глава XVII Расчетный лист природы
Из книги Орисон Свет Марден
" СТРОИТЕЛИ СУДЬБЫ ИЛИ ПУТЬ К УСПЕХУ И МОГУЩЕСТВУ"
Н.К. Печковский ВОСПОМИНАНИЯ ОПЕРНОГО АРТИСТА
Продолжение 16

10 сентября 1954 года приходит один из начальников Ш-го отделения купаться в баню и, встретив меня, говорит: "Печковский, ты думаешь что-нибудь?" — "А что же мне думать?" — "Да ведь тебя 12 сентября отправят в вечную отдаленную ссылку — надо писать!" — "Кому?" — "Секретарю Омского Обкома". — "А как же я ему передам заявление?" — "Пока я моюсь, ты напиши и отдашь мне". Я написал заявление приблизительно такого содержания, как он мне рекомендовал: "Я, народный артист, награжден орденом Ленина за поднятие советского искусства, кончаю срок и 12 сентября, то есть в воскресенье, меня отправляют в далекую ссылку. Прошу Вашего распоряжения об оставлении меня в Омске для работы в Филармонии и на радио. Убедительно прошу не откладывать своего решения, так как иначе будет поздно. Если в субботу Вы не дадите ответа, то в воскресенье меня уже не будет".
Этот начальник в субботу рано утром отвез мое заявление секретарю Обкома и в два часа дня в субботу меня вызвали и сообщили, что я задерживаюсь в лагере за Обкомом партии. Я, конечно, знал, в чем дело, но спросил: "А почему, я ведь беспартийный!"
И вот 18 сентября я был выпущен на свободу и направлен в Омскую Филармонию, где в этот же день был зачислен приказом как солист и режиссер. Ставку дали как режиссеру 1200 рублей. А как солист я должен был ехать в Министерство культуры в Москву за соответствующей бумажкой.
Директор Филармонии — Юровский Юрий Львович — очень тепло меня принял и из первой же своей поездки в Москву я привез когда-то установленную мне ставку высшей категории.
В Омске были организованы два сольных концерта, на которых присутствовало все мое лагерное начальство. Выступал я уже по всем правилам, то есть во фраке, что и произвело на них сильное впечатление. Кроме того, было много лагерной публики, так называемые расконвоированные. В каком состоянии находился я сам, говорить не приходится. Пел я с очень большим творческим подъемом своих любимых композиторов: Чайковского, Рахманинова, Римского-Корсакова. После завершения программы — раздались настойчивые возгласы моих лагерных товарищей : "Звезду! Звезду!", "Разбойника!" И, конечно, пришлось удовлетворить их требования. Успех был очень большой. После концерта начальство моего бывшего лагот-деления прибыло в гостиницу на организованный моей женой большой банкет. И произошло чудо: теперь они называли меня Николай Константинович и требовали, чтобы я называл их просто по именам. Все они были очень намного лет меня моложе. Самым почетным гостем был 1924-го года рождения Николай Фронченко, который, как потом говорила Евгения Петровна, сидевшая недалеко от него в концерте, слушал меня буквально с раскрытым ртом, а когда я закончил концерт, целовал мне руку. Теперь же на его молодом лице было написано гордое удовлетворение — это он предложил мне написать заявление в Омский Обком партии и сам его отнес.
Спустя две недели я выступил по радио; концерт передавался из Омска в Новосибирск. Пел я романсы Рахманинова и арии из "Пиковой дамы". Главный режиссер Новосибирской оперы Роман Иринархович Тихомиров, услышав меня по радио, приехал пригласить на спектакли в Новосибирскую оперу. Я направился в МГБ за разрешением, а мне ответили: "Мы Вами не распоряжаемся, идите в Обком партии и принесите от них разрешение, а мы оформим". И я пошел в Обком, заявил, что я — оперный певец, а здесь оперы нет, меня приглашают сейчас в Новосибирск, а потом могут и в другие города пригласить. Попросил бумагу о том, что мне разрешают поездки на гастроли туда, куда меня будут приглашать. Мне ее выдали, я принес в МГБ и они без всякой задержки оформляли затем мои поездки во все города.
Сначала я поехал в Новосибирск. Там была скромная общая афиша, где среди участников значилась и моя фамилия, без всякой рекламы. В Новосибирске было очень много ленинградцев и весть о моем участии в спектаклях быстро разнеслась по городу. Кассирша рассказывала, что многие одолевали ее вопросами: "Это тот Печковский, настоящий?"
Громадный театр на 3,5 тысячи зрителей был переполнен. Когда я вышел на сцену, то публика встретила меня овацией, которая продолжалась довольно долго. Я, стоя, под этот гром аплодисментов, только мысленно пел ноты, которые мне надо спеть. Когда прекратились эти овации, я, как бы отвечая на вопрос публики, пропел слова Германа: "Со мною — ничего". Спектакль прошел на большом нервном подъеме и с большим успехом. На нем присутствовали местные власти, которые предлагали мне переселиться в Новосибирск, конечно, на тех же основаниях, на каких я жил в Омске, то есть в ссылке.
После четырех спектаклей "Пиковой дамы" и двух концертов, которые также прошли с большим успехом (художественным и материальным), я в январе 1955 года вернулся в Омск, откуда в феврале направился в Свердловскую оперу. Тут я выступил в 4-х спектаклях "Пиковой дамы" и два раза в "Кармен". Когда я приехал в Свердловск, билеты все уже были распроданы. Здесь также было много ленинградцев. Спектакли проходили с большим успехом, очень много было молодежи. Девочки-десятиклассницы одной школы не пропускали ни одного выступления. Здесь у театра висели большие афиши, извещавшие, что спектакли идут с участием Печковского. И когда одна из девочек увидела эту рекламу, пришла домой и равнодушным голосом сказала: "Какой-то Печковский будет петь
Германа и Хозе". Ее мамаша пришла в ужас от слов своей дочери. "Это не какой-то, а самый лучший наш ленинградский артист. Беги и скорей покупай билеты на все спектакли!" Она не замедлила оповестить весь свой класс об этом открытии и все они запаслись билетами. Это я узнал непосредственно от этих учениц, которые, перебивая друг друга, рассказали мне все, придя ко мне в гостиницу, чтобы сфотографироваться вместе на память. Они принесли с собой клавир "Пиковой дамы" с теплой надписью.
Пребывание в Свердловске длилось почти месяц. И вот как-то в один из дней звонок по телефону. "С Вами говорит секретарь комсомола школы". Голос приятный, девичий, робко вопрошающий: "Когда вы будете уезжать из Свердловска?" — "А на какой предмет Вас это интересует, Вы — что, хотите меня провожать?" — "Видите ли, девочки 10 класса стали пропускать уроки и виной этому — Вы". — "Что же я могу сделать? Уезжаю тогда-то. Я им скажу, конечно, чтоб они не пропускали занятий, учились". И когда они пришли ко мне, то я передал им содержание телефонного разговора с секретарем комсомола. Они возмутились и сказали: "Это она из зависти, мы не взяли на нее билет. А, наверное, сама придет и будет смотреть, как Вы будете уезжать".
От Свердловска у меня остались хорошие воспоминания. Там я был приглашен на творческую встречу со студентами в консерваторию, а также и в музыкальное училище. В театре был тепло встречен не только публикой, но и актерами. С некоторыми из них я познакомился еще в Омске. Они были там на гастролях, когда я освободился из лагеря. Не помню сейчас фамилии их актрисы сопрано, но были молодой артист Гуляев, Бакакин, Борис Штоколов, который пел Златогора. Все они приходили ко мне в гостиницу. (У меня есть фотография, на которой мы запечатлены.) Очень тепло отнесся ко мне Ян Вутерас, знавший меня еще по Ленинграду — он кончал Ленинградскую консерваторию. Мы с женой были у него в гостях и до сих пор вспоминаем, каким чудесным кофе он угощал нас. Приготовлял он его особым образом, по-турецки, в специальной маленькой посудинке. Я же большой любитель черного кофе, поэтому получал громадное удовольствие. Мне даже сейчас кажется, что я ощущаю тот аромат.
Кроме того, в Свердловске оказалась застрявшая с эвакуацией семья моих соседей по даче в Карташев-ской: это были мои большие поклонники. И здесь они проявили ко мне максимум внимания. Мы много раз бывали у них в гостях. Я с удовольствием поедал всякие вкусности домашнего печенья (до которых я, увы, большой охотник), и прекрасные сибирские пельмени. Все это создавало ощущение довоенной жизни, заставляя хоть на время забыть свое настоящее положение и сделало воспоминание о пребывании в Свердловске очень приятным.
Когда я еще находился в Свердловске, Омская Филармония оформила следующую мою поездку — в Казань. Туда я приехал в марте 1955 года. В Казани погода была отвратительная — всё таяло. Была и ни зима, и ни весна. Сыро, холодно, и я сразу простудился. Прибыл накануне спектакля, поздно вечером. Прорепетировал "Пиковую даму", голос еще звучал. А на другой день — первое мое выступление — отказаться было невозможно, так как оперные спектакли шли в татарском драматическом театре (оперный еще был не готов). Я пел каждый акт и думал: "Ну, этот спою, а потом откажусь". У меня был заложен нос, была
повышенная температура, но никаких неприятностей ("петухов" и пр.) не случилось. Во мне пробудилось спортивное чувство — я захотел одолеть в таком состоянии эту трудную оперу. И к последнему акту я даже распелся!
После этого спектакля я три дня отдыхал и лечился. Через три дня выступил в "Кармен" уже в более нормальном состоянии. Всего спел три раза в "Пиковой даме" и два раза в "Кармен". Почему-то директора и художественное руководство везде планировали больше "Пиковую даму", считая, видимо, что это мой конек.
Из Казани я должен был ехать в Молотов (теперь Пермь). Это был уже апрель месяц. Погода была теплая, весенняя. Отсюда хорошее самочувствие и настроение, поэтому и спектакли проходили с большим творческим подъемом. Кроме "Пиковой дамы" и "Кармен" в Молотове я пел и в "Травиате". Здесь тоже было много встреч. Мой приезд в Молотов был запоздалым — Кировский театр, эвакуированный сюда, уже возвратился давно в Ленинград. Кое-кто из балетных артистов Кировского театра еще оставался и вообще много застрявших в эвакуации ленинградцев. Интересно, что меня очень благодарила суфлерша театра, особенно за сцену в казарме. И как бы Вы думали, за что именно: за то, что она могла смотреть сцену из зала, чего ей никогда не доводилось, так как другие артисты из-за плохого знания текста этого не допускали. И звали эту суфлершу необыкновенно — Леонида! А я просто выгнал ее из будки!
После Молотова я вернулся в Омск, где спел два сольных концерта и участвовал в майских праздничных концертах. В мае месяце я пел в Куйбышевском театре: "Пиковую даму", "Кармен", "Травиату" и перед отъездом концерт. В Куйбышевском оперном театре в это время главным режиссером был А. С. Пикар, встретивший меня самым радушным образом. Наше знакомство шло из Филиала, куда он, будучи выпускником режиссерского отделения консерватории, был направлен на стажировку. Жена его оказалась певицей этого театра — Белоцерковской, с ней я пел "Травиату" и "Кармен". Снимок, сделанный в "Кармен", я назвал: "Поем втроем" (они тогда ждали сына).
В июне, по возвращении моем из Куйбышева в Омск, произошло событие, как видно, сыгравшее решающую роль в моей дальнейшей судьбе. Это была встреча с композитором Т. Н. Хренниковым, который оказался в Омске в творческой командировке. Директор Омской Филармонии предложил мне с ним встретиться, на что я с радостью согласился. Отношения у нас с ним были хорошие с 1939 года, то есть со времен постановки его оперы "В бурю" в нашем театре. Я был первым исполнителем роли Леньки. Выслушав внимательно все о создавшемся положении, он любезно согласился похлопотать за меня в Москве. А мое положение, действительно, продолжало оставаться очень неприятным. В каждом городе я должен был являться в МГБ и получать разрешение местных властей, а по возвращении снова в Омске получать новое разрешение на следующую поездку — процедура эта не из приятных.
Вечером после отъезда Хренникова мы с женой решили, как говорится, "взять быка за рога". Составили письмо на имя К. Е. Ворошилова. Утром достали билет на ночной самолет, и Евгения Петровна полетела в Москву, где буквально с неба свалилась, к только что прибывшему с поезда Тихону Николаевичу Хренникову. Просьба была: если возможно, устроить свидание с К. Е. Ворошиловым. Он пообещал на следующий
день сообщить, чем он сможет помочь. Так и было: он позвонил и сказал, что свидания устроить в данный момент он не может, но сделать так, что письмо попадет завтра же в руки самого Ворошилова, обещает точно. Жена приняла этот вариант, отвезла к нему письмо, поблагодарила и приехала обратно в Омск. Обратный адрес был Омский, и сидеть в Москве не имело смысла, тем более, что я уже собирался в дальнейшую поездку: в Красноярск, Барнаул, Иркутск, Ангарск.
В Красноярске мне очень понравился сам город, который имеет прекрасный парк культуры и отдыха с разного рода флорой. Так как время было еще не летнее — начало весны, то народу в парке было очень мало и я с удовольствием совершал прогулки.
Концерты проходили везде с большим интересом к моему имени. Поэтому публики всегда было полно, и концерты сопровождались большим успехом.
Из Красноярска я направился в Иркутск. Этот город на меня произвел меньшее впечатление, чем Красноярск, хотя он отстроен лучше. Но дух остался какой-то от прежних каторжан. В Иркутске также хороший парк культуры и отдыха, но такой, какие я видал и в средней полосе Советского Союза. Величественна река Ангара, в которой никто никогда не купается, так как она даже летом с очень холодной водой. Однако все же мне пришлось быть зрителем необычайного происшествия. Четверо подвыпивших мужчин разделись и пошли купаться, да еще затеяли там возню: одного хотели окунуть с головой. Собралось много любопытных: и дети, и взрослые. Они шумели: "Утонут или нет?" Мужчины эти вышли, оделись и пошли, а мальчишки следовали за ними, как за героями!
В Иркутске были концерты от Филармонии с той же программой, то есть я пел в I отделении иностранных композиторов, а во II отделении — Чайковского и Рахманинова.
Из Иркутска на машине я поехал в Ангарск — совершенно новый город, построенный по типу новых западноевропейских городов, где стоят коттеджи, а не высокие дома. Улицы широкие, прямые, окаймленные цветами и деревьями. И среди этих красивых коттеджей выделяется Дом культуры — здание красивой архитектуры, большой вместимости. Публика в Ангарске состояла из москвичей и ленинградцев. Они к своему новому детищу относились с большим энтузиазмом. Я побывал здесь и в бане (миниатюрной).
После возвращения в Омск, где спел два концерта, я направился в Ташкент. Это было в июле 1955 года. В этом городе я был первый раз, но моя мечта всегда была побывать в Средней Азии — и наконец-то она сбылась. Я представлял, что климат там жаркий, но никогда не думал, что поздно ночью в комнате гостиницы может быть +37°! Город произвел на меня сильное впечатление садами, особой зеленью и воздухом, насыщенным какими-то приятными испарениями. Но днем стояла такая жара, что я из-под душа не выходил. Пока нахожусь под душем — хорошо, вышел — опять жарко!
А в спектаклях "Пиковая дама" и "Кармен" я был затянут в мундиры, которые к концу спектакля можно было выжимать! После спектаклей, приходя в гостиницу, я охлаждался сухим вином и пивом, которые стояли у нас в номере в ведре со льдом.
Сезон в Ташкенте заканчивался. Я пропел там два спектакля "Пиковой дамы", два спектакля "Кармен" и дал заключительный концерт в оперном театре. В концерте мне аккомпанировал превосходный музыкант профессор Ташкентской консерватории Н. А. Яблонов ский. Спектаклями дирижировал национальный узбекский композитор Ашрафи. Здесь также было много ленинградцев, которые взбудоражили местную публику моим именем. Последняя отнеслась ко мне с таким же большим интересом, как я к Ташкенту.
Из Ташкента я направился в Одессу через Москву. Не зная еще о своей реабилитации, в Москве я пробыл три дня нелегально. Поэтому среди артистов нигде не показывался.
В Одессе было восемь спектаклей и один концерт ("Кармен" — три спектакля, "Травиата" — два спектакля, "Паяцы" — один спектакль). "Пиковой дамы" у них в репертуаре не было. Во время одного из последних спектаклей — "Паяцы" — в театре присутствовали члены министерства культуры из Москвы вместе с секретарем Одесского горкома партии. Вызвали директора к себе в ложу и спросили: "Как себя чувствует Печковский, как у него настроение?" Предложили директору обласкать меня, ибо я оказался уже реабилитирован, о чем мне тогда еще не было известно.
Директор не замедлил всё это мне передать. И, действительно, возвратившись из театра, я получил письмо из Омска о моей реабилитации. В Омск оно было направлено как к месту моего жительства. В Омской Филармонии все были очень доброжелательно ко мне настроены и решили поскорее меня обрадовать — переслали письмо в Одессу. В этот же день выяснилось при проверке наших облигаций, что одна из них выиграла еще в марте 10800 рублей. За эти же дни произошла встреча с бывшим начальником партизанского отряда города Порхова, которую я описал уже раньше. Все это очень поднимало настроение. Если к этому добавить, что Одесса, которая когда-то была городом моих первых оперных успехов, встретила меня композиторов, а во II отделении — Чайковского и Рахманинова.
Из Иркутска на машине я поехал в Ангарск — совершенно новый город, построенный по типу новых западноевропейских городов, где стоят коттеджи, а не высокие дома. Улицы широкие, прямые, окаймленные цветами и деревьями. И среди этих красивых коттеджей выделяется Дом культуры — здание красивой архитектуры, большой вместимости. Публика в Ангарске состояла из москвичей и ленинградцев. Они к своему новому детищу относились с большим энтузиазмом. Я побывал здесь и в бане (миниатюрной).
После возвращения в Омск, где спел два концерта, я направился в Ташкент. Это было в июле 1955 года. В этом городе я был первый раз, но моя мечта всегда была побывать в Средней Азии — и наконец-то она сбылась. Я представлял, что климат там жаркий, но никогда не думал, что поздно ночью в комнате гостиницы может быть +37°! Город произвел на меня сильное впечатление садами, особой зеленью и воздухом, насыщенным какими-то приятными испарениями. Но днем стояла такая жара, что я из-под душа не выходил. Пока нахожусь под душем — хорошо, вышел — опять жарко!
А в спектаклях "Пиковая дама" и "Кармен" я был затянут в мундиры, которые к концу спектакля можно было выжимать! После спектаклей, приходя в гостиницу, я охлаждался сухим вином и пивом, которые стояли у нас в номере в ведре со льдом.
Сезон в Ташкенте заканчивался. Я пропел там два спектакля "Пиковой дамы", два спектакля "Кармен" и дал заключительный концерт в оперном театре. В концерте мне аккомпанировал превосходный музыкант профессор Ташкентской консерватории Н. А. Яблоновский. Спектаклями дирижировал национальный узбекский композитор Ашрафи. Здесь также было много ленинградцев, которые взбудоражили местную публику моим именем. Последняя отнеслась ко мне с таким же большим интересом, как я к Ташкенту.
Из Ташкента я направился в Одессу через Москву. Не зная еще о своей реабилитации, в Москве я пробыл три дня нелегально. Поэтому среди артистов нигде не показывался.
В Одессе было восемь спектаклей и один концерт ("Кармен" — три спектакля, "Травиата" — два спектакля, "Паяцы" — один спектакль). "Пиковой дамы" у них в репертуаре не было. Во время одного из последних спектаклей — "Паяцы" — в театре присутствовали члены министерства культуры из Москвы вместе с секретарем Одесского горкома партии. Вызвали директора к себе в ложу и спросили: "Как себя чувствует Печковский, как у него настроение?" Предложили директору обласкать меня, ибо я оказался уже реабилитирован, о чем мне тогда еще не было известно.
Директор не замедлил всё это мне передать. И, действительно, возвратившись из театра, я получил письмо из Омска о моей реабилитации. В Омск оно было направлено как к месту моего жительства. В Омской Филармонии все были очень доброжелательно ко мне настроены и решили поскорее меня обрадовать — переслали письмо в Одессу. В этот же день выяснилось при проверке наших облигаций, что одна из них выиграла еще в марте 10800 рублей. За эти же дни произошла встреча с бывшим начальником партизанского отряда города Порхова, которую я описал уже раньше. Все это очень поднимало настроение. Если к этому добавить, что Одесса, которая когда-то была городом моих первых оперных успехов, встретила меня с распростертыми объятиями, то картина пребывания моего здесь не будет требовать дополнений. Все старые и новые друзья наперебой приглашали к себе. Была одна любопытная встреча на даче моих старых одесских друзей. Кстати, там же я познакомился с академиком Филатовым. Кроме того, среди гостей был один полковник, который образно рассказывал о моем якобы предательстве и о том, что меня расстреляли наши партизаны! Он был несколько сконфужен, когда ему вдруг меня представили, да еще сказали, что буду петь у них в опере.
И после таких дней, очень насыщенных всякого рода приятными встречами в Одессе, мы с женой поехали на отдых на легковой машине по Молдавии с остановками в Кишиневе и в Сороках. Стояла чудесная погода и еще чудесней было настроение. Много фруктов, везде прекрасное молдавское вино...
Снова несколько насыщенных дней в Одессе — и Москва. Теперь я уже на легальном положении. Надлежало получить паспорт и прописаться. Ну, а меня неудержимо тянуло в театр. И пока процедура с паспортом проходила нужные инстанции, я "осваивал" Большой театр. Радушно был встречен его директором М. Чулаки, горячими объятиями бывших артистов Кировского театра, главным образом балетных, поскольку их было там много, и хорошим товарищеским теплом со стороны артистов Большого театра: Н. С. Ханаева, П. Г. Лисициана, Е. М. Вербицкой и многих других. Некоторые же артисты, видимо, не зная о моей полной реабилитации, при встрече были очень сдержаны, а другие, выходя на рампу раскланиваться, просто отворачивались от директорской ложи, где мы с женой слушали и смотрели спектакли. Вот когда познаются люди!!!
Наконец мои дела с паспортом были оформлены; я принял свой довоенный облик. Министерство культуры дало мне направление обратно в Ленинградский театр оперы и балета им. Кирова. Только получилось иначе: местные завистники сделали свое грязное дело и сорвали назначение... При мне из Министерства культуры разговаривали по прямому проводу с заместителем директора гос. театра оперы и балета им. Кирова. Он сказал, что передаст все директору. Но группа лиц во главе с директором театра не желала моего возвращения в театр. Причиной этому была лютая зависть; ведь мое присутствие в театре могло отразиться на их творческой работе. Эти люди сумели воздействовать на Ф. Р. Козлова, возглавлявшего тогда Ленинградский Обком партии. Он позвонил в Москву в министерство и предложил воздержаться от моего назначения. Тогда, находясь в Москве, я не знал всех этих подробностей и, имея на то право, всеми силами стремился в Ленинград. К тому же за эти дни со мной вела переговоры Ленинградская Филармония, и я дал согласие на два концерта в Большом зале.
Но я все-таки вернулся в Ленинград, получил причитающиеся в театре деньги, квартиру, компенсацию за пропавшие вещи.
На вокзале в Ленинграде меня встречал директор Филармонии Пономарев, и я как гастролер был поселен в Европейской гостинице в номере люкс. А через сутки... ему из Смольного запретили устраивать мои концерты, мне же, видно, из чувства неловкости директор об этом не сообщал. А я по наивности своей не предполагал, что „такое" может иметь место, и ждал в гостинице целый месяц, за что и поплатился своим карманом. Раза два я пытался попасть на прием к Козлову, но безуспешно.
В это время у меня был заключен договор с Таллином и я поехал туда на два концерта, которые прошли с большим успехом. Публика, как правило, встречала меня демонстративно хорошо. По окончании концертов я подписал с Таллинской оперой договор на четыре спектакля ("Кармен" — два и "Паяцы" — два). Пробыв в Ленинграде 10—12 дней, я вновь в Таллине пел в опере. После этого возвратился в Ленинград, где пробыл дня три, а затем поехал в Москву за дальнейшим маршрутом, так как я работал от Московского Всесоюзного гастрольного концертного объединения.
Поехал в концертную поездку: Горький — Смоленск — Вильнюс — Каунас — Паланга, где также был встречен тепло и концерты проходили с большим успехом. Я не пишу о репертуаре, так как на поездку он был выработан однажды. Были две программы: первая программа: I отделение — западные композиторы, II отделение — Чайковский; во второй программе: I отделение — западные композиторы, II отделение — Рахманинов.
В Баку я приехал в середине февраля 1956 года из Москвы. Пропел там четыре спектакля ("Кармен" и „Пиковую даму") и один концерт. Оттуда поехал в Тбилиси — это было 11 марта. В Тбилиси я пропел спектакли: "Пиковую даму" и "Кармен" и концерт с Верой Давыдовой (всего семь выступлений в Тбилисской опере). Из Тбилиси возвращались самолетом через Казбек в Москву.
В начале мая 1956 года я направился в Ригу, где пел в опере: "Пиковую даму" и "Паяцы" (всего шесть спектаклей). В Риге публика приняла меня особенно: после каждого спектакля я из театра выходил через живой коридор от дверей театра до машины. И латыши произносили такую фразу: "Наконец-то, Вы приехали в город, из-за которого пострадали!" Благодарили за спектакли и провожали напутствиями быть здоровым, чаще приезжать к ним. Пропев 20-го мая последний спектакль "Паяцы", я 21-го вернулся в Ленинград. Отпраздновал новоселье и день именин. Праздновалось целых четыре дня, так как не было возможности за один раз пригласить всех своих друзей.
На июнь были запланированы мои гастроли в Алма-Ате, куда мы с женой и отправились самолетом через Москву. Город на меня не произвел столь сильного впечатления, как Ташкент. Зато в Алма-Ате удивительно красиво расположен оперный театр. Он стоит на фоне гор и в ясную погоду сливается с природой (снежные вершины и синее небо), он как бы являет собою какую-то очень красивую сценическую декорацию. В этом городе я пел в "Пиковой даме", "Кармен", "Паяцах" и дал концерт.
" Пиковую даму" транслировали по радио, а "Кармен" не только транслировали, но и записывали. (Записи 2 и 4 актов "Кармен" были по моей просьбе мне присланы в Ленинград).
В июле 1956 года я пел в Сочи с симфоническим оркестром под управлением К. Кондрашинаи дал сольный концерт в Хосте; с симфоническим оркестром пел в Ривьере (Сочи) и еще два сольных концерта дал в Сочинском курорте.
Из Сочи я направился в Орджоникидзе, потом в Грозный. Концерты проходили в этих городах с большим успехом, но сборы были не полные, так как публика разъехалась уже на курорты. Но в Минеральных Водах и во всех городах, где я пел по одному концерту, они проходили при переполненных залах и с колоссальным успехом.
После этого через Сухуми я поехал в Евпаторию пароходом, оттуда в Анапу, затем в Новороссийск, потом в Ялту, из Ялты машиной в Севастополь.
В Анапу я приехал утром. Вечером должен был быть концерт. Первое, что я сделал — пошел на пляж, где было очень много ленинградцев, и я стал центром внимания всех купающихся. Ко мне подходили, поздравляли и сообщали, что вечером будут слушать. Действительно вечер был замечательный: открытая эстрада, светила луна, воздух, напоенный особенным ароматом южной ночи, настроение у меня было приподнятым и пел я много с большим творческим подъемом.
В Новороссийск прибыли в 6 часов утра, здесь был дан один концерт, и я бы сказал наспех, так как мы спешили на пароход, отходящий в Сухуми. В Сухуми был грандиозный успех; кроме местной горячей публики были курортники, состоящие в основном из москвичей и ленинградцев. В это время пароход "Петр Великий" привез туристов из демократических стран, а именно: из Болгарии, Чехословакии, Польши, ГДР, которые присоединили к нашей публике свои аплодисменты. После концерта они явились ко мне за кулисы пожать руку, и профессор Болгарской консерватории Райчев в присутствии других туристов произнес хорошее слово, в котором поздравил меня с большим успехом и выразил радость, что видит меня здоровым и невредимым; ведь ходили слухи, что я погиб. "Ваш портрет в роли Германа всегда стоял, стоит и будет стоять на моем рояле как созданный Вами неподражаемый образ Германа в моем сердце", — сказал Райчев.
Далее я отправился в Батуми. Там на второй концерт опять попали эти же туристы из дружественных стран. Концерты прошли с большим успехом и закончились обильным банкетом, после которого я был отвезен (основательно "перегруженный") на пароход для дальнейшего следования в Ялту; там состоялся концерт в курортном зале. Было много москвичей и ленинградцев, много трогательных сцен, во время которых было пролито много слез. У многих встреча со мной, с живым, "настоящим" Печковским, вызывала подлинную радость. Многие ведь считали меня по распускаемым слухам изменником, который был и расстрелян, и повешен, не то немцами, не то нашими партизанами. У многих это вызвало свои собственные воспоминания, связанные с военным периодом. Невольно вспоминаю Барнаул; когда я отъезжал в машине с концерта, сколько людей со слезами умоляли помочь им с возвращением в Ленинград!
На другой день на машине мы направились в Севастополь для участия в двух симфонических концертах под управлением Рахлина и в сольном концерте.
Севастополь был тогда закрытым городом, куда без пропусков въезд был запрещен. Когда мы подъехали к границе, то офицер, который вышел, чтобы взять паспорта, сказал, что на имя Печковского пропуска нет, хотя он отлично знает, что весь город увешан афишами с фамилией Печковского. И он пропустил меня без пропуска, хотя я предлагал ему не пропускать меня, так как я был усталый и мне не хотелось петь: это был по счету 35-й концерт! Офицер возразил: "Нет! У Вас запланирован концерт у моряков". И действительно это был самый помпезный, торжественный концерт, на котором высшее командование наградило меня почетной грамотой. И здесь, как ни странно, командный состав был главным образом из ленинградцев!
Это были последние концерты. Мне было предложено дать еще концерты в Сууксу и Симеизе, но я отказался. Устал. И эта концертная поездка закончилась. Хочется сказать несколько теплых слов в адрес моего аккомпаниатора. Это был рижский пианист Герман Браун. Очень чуткий музыкант, и петь с ним доставляло мне большую радость.
Я вернулся в Ленинград, отдохнул один месяц и отправился в поездку по Литве: Вильнюс, Каунас и Паланга. Там было много встреч с людьми, с которыми мне приходилось общаться в предыдущее десятилетие. Публика встречала меня очень тепло.
Начало октября заняла поездка в Харьков, Сталино (ныне Донецк). Здесь были оперные театры, а поэтому я пел спектакли. Залы были переполнены, успех большой. И тоже было множество встреч. В Харьковской опере меня уговаривали остаться, но я, считая себя ленинградцем, думал, что работать должен только в своем Кировском театре.
В середине октября 1956 года я совершил поездку по Украине, главным образом западной, и Бессарабии. Началась поездка с Днепропетровска, куда приехали поездом, а все дальнейшее путешествие происходило в автомашине. Поездка в автомашине была не из приятных, тем более, что участники моего концерта — две дамы (аккомпаниатор и скрипачка) плохо переносили дорогу (их тошнило, машину приходилось останавливать и пр.).
На этот раз аккомпанемент моей пианистки оставлял желать много лучшего.
В Ужгороде находилось венгерское правительство, так как тогда в Венгрии произошли известные события ("путч"). Со мной также произошло событие: директор Филармонии таинственно мне сообщает, не считаю ли я нужным отменить концерт, так как много билетов скупили венгры. "Я боюсь, что они устроят Вам
обструкцию как русскому", — сказал он. Я ответил: "А мне все равно!" И действительно, как только я вышел, был оглушен такой овацией, которой не пришлось встретить ни в одном городе. Чем же было это вызвано? Оказывается, 30 венгров, которые были со мной в лагере, организовали мне встречу, как старому знакомому, которого они так любили слушать в тяжелое для них время. Директор Филармонии был потрясен... Венгры пришли ко мне за кулисы и поздравили меня. Но эта концертная поездка не везде приносила мне творческое удовлетворение, так как администрация и администратор, сопровождающий нас, пускали все на самотек.
Из Ужгорода мы приехали во Львов (с пересадками, остановками, ожиданием поезда).
Во Львове в Филармонии был один концерт, который собрал полный громадный зал. Концерт шел с большим подъемом и вдохновением. Репортер из газеты явился ко мне за кулисы с вопросами для статьи и рецензии. Но, видимо, был срочно проинформирован кем-то, может быть даже моими спутницами, что я был в оккупации, отбывал срок наказания, и статья не появилась. (А если в этом были виновны не мои спутницы, то, видно, какой-то "друг", решивший помешать той шумихе, которую вызвал мой концерт.)
Оттуда мы возвратились в Одессу, где отдохнули два дня, и направились в Измаил и Кишинев. Время для концертов было, конечно, не подходящее, хотя в городах были полные сборы. Но когда приходилось ездить по шахтам (из Кривого Рога), то публика (рабочая масса) в большинстве своем не была подготовлена к серьезной концертной программе. Так, во время концерта присылали записки с просьбой спеть "Капитан, капитан, улыбнитесь". Были просьбы спеть Елецкого, Гремина. Концерты на афише сопровождались анонсами о танцах после концерта, что вызывало удивление у всех нас — участников концертов. Поэтому, как я сказал выше, полного творческого удовлетворения я не получал.
Но интеллигенция, которая работала на шахтах, высказывала одобрение и благодарность. Хорошо оборудованные Дома культуры и Клубы при шахтоуправлениях часто страдали одним недостатком, а именно: отсутствием туалетов, а время было осеннее, кругом культурных зданий грязь непролазная, и нам подчас приходилось в ущерб своему здоровью быть долготерпеливыми.
После этого, в феврале 1957 года я поехал на 6 гастролей в город Горький, и на этом мои путешествия по Советскому Союзу закончились. Я осел в Ленинграде и с 1957 года (25 марта) стал петь шефские концерты в пользу родительских комитетов средних школ, так как Ленинград был верен себе и санкции на мои выступления в плановом порядке от ВГКО не давал.
Дальше обстоятельства сложились так, что мне стали давать сольные концерты от ВГКО. Устраивали их по домам культуры и клубам. С афишей только в районе их устройства. Площадок Филармоний, на которые я имел полное право, я оказался лишен.
В 1962 году и клубные концерты прекратились. И я, находясь по-прежнему в звании Народного артиста РСФСР, с орденом Ленина на груди, оказался каким-то опальным человеком.
В 1958 году мне была предложена и работа — только... в самодеятельности. Причем я был приглашен во Дворец культуры Ленсовета и Первой пятилетки (даже были отпечатаны афиши), но... работу пришлось ограничить Дворцом культуры им. Цюрупы, на Обводном канале. Для меня, творческого человека, и эта работа оказалась тоже "настоящей". В коллектив пришла в основном хорошая, способная, беззаветно любящая дело молодежь. Не беда, что они по тем или другим причинам не попали на профессиональную сцену. Я занимался с ними с большим интересом и в ответ на это имею, как говорится, полную отдачу. И должен сказать, получаю большое творческое удовлетворение, несмотря ни на что.
Что же касается радио и телевидения, то я оказался раз и навсегда изъятым из всех возможных передач. Как бы "живой труп". В этой связи примечательно отметить два момента. Первое — это (в 1957 или 1958 годах, сейчас не помню) оказалась надобность, и я был вызван на радио, где мне было предложено сказать несколько слов, обращаясь к гражданам, находящимся вне нашей Родины, и пропеть два или три романса. Мне даже заплатили за это 600 рублей. И второе — когда опять-таки оказалась надобность, ко мне явились какие-то представители фестивальной организации (им очень были нужны деньги) и с разрешения "власть имущих" просили дать два концерта. Один из них состоялся в битком набитом зале Метростроя, а другой в помещении какой-то школы за улицей Зодчего Росси. За каждый из них мне было уплочено по 2 или 2,5 тысячи (сейчас не помню).
И еще хочется сказать слова благодарности в адрес тех, кто были постоянными музыкальными спутниками моих афишных и шефских концертов последних лет. Это, в первую очередь, концертмейстер театра оперы и балета им. Кирова — И. К. Рубаненко и профессора Ленинградской Консерватории — Б.Н. Бурлаков, С. И. Вакман, иногда концертмейстер Кировского театра М. Ф. Граменицкая. Из певцов в оперных дуэтах выступали со мною в разное время: нар. арт. РСФСР — О. А. Кашеварова, засл. арт. — А. Ф. Маньковская, засл. арт. — Т. Е Смирнова, засл. арт. — Л. Я. Грудина, засл. арт. — К. Ф. Комиссарова, солистка Кировского театра — К. Н. Словцова, арт. — В. Н. Калужина, засл. арт., профессор — А.Н.Ульянов и засл. арт. Л. М. Соломяк. Сердечно благодарю их всех.

Продолжение следует

Привожу письмо-отзыв полученное от ученицы, профессионального психолога, прошедшей недавний 4-х дневный 20-часовой февральский тренинг (4-5, 11-12.02.06.) в Петербурге.

Уважаемый, Владимир Павлович!

Этим письмом я хочу выразить Вам свою искреннюю признательность и сердечную благодарность за созданный вами метод развития голоса и, как оказалось, ЧЕЛОВЕКА в целом.
Как-то на презентации Вы сказали, что голос человека можно сравнить с Джином в бутылке. Стоит Джина выпустить, как сразу начинаются чудеса. Действительно, стоило в рамках курса уделить внимание голосу, как начались чудесные превращения не только голоса, но и в целом качества жизни.
Я счастлива, поделиться с Вами этими удивительными изменениями:

«Измени отношение к жизни, и изменится жизнь»

1. Для меня самым важным итогом курса явилось то, что в целом ИЗМЕНИЛОСЬ ОТНОШЕНИЕ к голосу, как средству самовыражения и общения. Раньше я не ставила под сомнение общепринятое мнение, что голос это данность, с заданными природой параметрами, не подверженным особым трансформациям. Привыкла думать, что покорять сердца людей красивым пением могут лишь избранные. Теперь я уверена, что мой голос, как и голос любого другого человека, обладает безграничными возможностями, выходящими далеко за рамки непосредственно звукоизвлечения. Оказывается, магия голоса способна проявлять себя в различных ипостасях и практически во всех сферах жизни человека. А самым невероятным открытием стал тот факт, что правильное использование голоса способно исцелять и душу и тело.

2. Итак, как изменился мой голос в результате участия в программе курса «Голос и успех»? Мне он стал нравиться… это теперь мой друг и помощник, что само по себе ценно. Теперь я могу говорить и долго и громко, если того требуют обстоятельства и при этом, в голосе есть мягкость и неторопливость, и сила. Иногда голос окрашивается такими нотками и интонациями, что собеседник вдруг как будто замирает, превращаясь в слух. А также я точно знаю, что могу петь, а раньше это было недостижимой мечтой. А ведь это только начало увлекательного и неописуемо приятного путешествия в «царство» голоса…

Далее, позвольте Вам рассказать о других эффектах от работы с голосом, я бы их назвала «подарками природы». Ключом от сундука, где спрятаны эти «подарки» является самое простое и гениальное, на мой взгляд, из упражнений курса «примарный тон». Его присутствие каким-то необъяснимым образом инициирует появление тех эффектов, о которых я расскажу ниже.

3. Подарок № 1. Голос как средство от депрессий.
Зачем всматриваться в «черные полосы» жизни, если включение «примарного тона» в считанные минуты перемещает в пространство, где легкий бриз умиротворения, сменяется нежными объятьями волн приятного настроения, с гребнями легкой радости и брызгами бодрящей эйфории.

4. Подарок № 2. Голос внутреннего обогревания.
Также стало большой неожиданностью, что голос обладает согревающим эффектом. «Вовсе не страшны мне «крещенские морозы»
Резкий поворот и косогор…»
так хочется изменить слова известной «Песни Шофера» когда идешь по улице и кажется, что даже тепло выдыхаемого воздуха способно превратиться в тонкую пластину льда под натиском мороза. Но если идти по улице и тихо издавать «примарный тон», то субъективное восприятие температуры морозного воздуха меняется в сторону комфорта, -28 оC воспринимаются как -15 оC. И становится не понятно, почему знакомые мерзнут даже в своих шикарных машинах.

5. Подарок № 3. Лучше фантастический голос, чем вредные привычки! Так же, регулярное выполнение некоторых полюбившихся упражнений курса отбило желание переедать. Привычка постоянно перекусывать чем-нибудь вкусненьким в ответ на различные стрессовые факторы, легко заместилась потребностью воссоздавать свой природный голос. Достаточно включить «примарный тон» и мысли о еде улетучиваются. Так что, никакая «кремлевская диета» не сравнится по эффективности с механизмом самоисцеления, который каждому дан при рождении.

6. Подарок № 4. Голос как универсальное косметическое средство.
Super бонусом оказалось решение проблемы сухости кожи лица и тела в зимнее время. Почему качество кожных покровов больше не подвержено воздействию вредных внешних и внутренних факторов конечно загадка. Но то, что это результат участия в программе, направленной на раскрытие природного голоса – абсолютный факт.

Заключение. Развивала голос, а теперь нет отбоя от поклонников. И это закономерно, потому что каким-то непостижимым образом Ваша методика развития голоса пробудила механизмы самоисцеления души и тела. Пробужденный «природный голос» повернул время вспять.

Я думаю, что известное высказывание «Все гениальное просто», в полной мере отражает суть созданной Вами методики развития голоса. Искренне желаю, чтобы как можно больше людей смогли убедиться в этом на собственном опыте.

Владимир Павлович, примите мои самые искренние пожелания дальнейшей плодотворной работы и успехов в любых Ваших начинаниях.

С уважением и надеждой на новые встречи,

Морозова Ольга. 31 год. 20.02.06.Санкт – Петербург.

Москва. 25-26 февраля. Певческий тренинг в КАРАОКЕ-БУМ (Москва). Цена 10900 руб. Цена 8900 при предоплате 2000 руб. Возможно, это будет вторая ступень этого тренинга. На нее могут попасть ученики прошедшие речевую ступень или певческую в 2005 году (будем теперь ее называть первой ступенью). Первая или вторая ступень определиться по числу заявок поданных до 15 февраля. Предоплата в КАРАОКЕ-БУМ (Ирина: 89104208215) или на счет указанный на сайте www.bagratid.com в разделе заочное обучение.

Внимание! Московский тренинг 25-26 марта переносится на 4-5 марта. Собралась группа в 8 человек и было решено, что так целесообразней.

Все вопросы (495) 350-30-90 Елена-менеджер

БУДЬТЕ В ГОЛОСЕ!
Владимир Багрунов