2006-07-07
Номер выпуска: 23

Articulus

ОЧЕРК ХРИСТИАНСКОЙ ЭПИСТЕМОЛОГИИ

Владимир Шкода

(очерк третий)

Далее мы переходим к теме метода, к третьему вопросу о познании, а именно – как познание осуществляется. Об этом есть замечательное высказывание Томаса Гоббса: «метод должен соответствовать порядку творения вещей». Человек в познании проходит тот же путь, каким разворачивались деяния Божьи при сотворении мира – от земли к небу (кстати, греческое слово «μεθοδοξ» означает путь). Эта мысль подтверждается принятым сегодня представлением об усложнении (по мере развития мира) объектов познания или последовательностью учебных дисциплин – от физики через биологию к антропологии (взятой в широком смысле). «Путь» (иногда имеют в виду путь к истине) – ёмкая метафора. Ею подразумевается не просто наличие дороги, а само движение. А в Библии – движение по жизни, еще точнее – проживание жизни. Надобно «ходить путем Господним», то есть жить, соблюдая заповеди Божьи. А человек слаб, и многообразны вокруг искушения, и легко извратить путь свой на земле. Бог устраивает путь человека, и ведет его по пути.

В научном познании под методом понимают правила, которыми руководствуется исследователь в применении средств познания – интеллектуальных и материальных. Здесь подчеркивается инструментальная и, вообще, действенная сторона познания. И важен вопрос, как действовать. Именно это – указания, как действовать, постоянно обнаруживаешь в Библии. Это обстоятельство удивляет людей с естественнонаучным образованием, когда они приступают к чтению Писания. Со словом «книга», когда речь о книге серьезной, у них ассоциируется система знания, картина мира и т. п. И они ожидают найти в Библии то же – дескриптивные и объяснительные знания, адекватные вопросу «что такое?». А находят знания, адекватные вопросам «что и как делать?», а в более широком смысле – «как жить?».

Здесь следует сделать одно общее замечание. Рассматривать проблему метода в рамках христианской эпистемологии крайне трудно. Прежде всего, потому, что известное нам учение о методе (само понимание метода), сложилось при осмыслении опыта естественнонаучного познания, начиная со времен Ф. Бэкона и Р. Декарта. Но в христианстве познание природы не находится на первом плане. Когда мы читаем из Иоанна: «и познаете истину, и истина сделает вас свободными» (Ин. 8. с.32), слова «познаете» и «истина» привлекают нас привычными смыслами. Но речь здесь не об отражении объективной реальности и не о соответствии знания этой реальности. Речь об Иисусе Христе («Я есмь путь и истина и жизнь» (Ин. 14, 6)) и об освобождении от греха. То есть о вещах несравненно более важных для человека, нежели знание о том, как устроен материальный мир. Сфера научного познания важна для человека, но ею не ограничивается жизнь. А, с другой стороны, заповеди Христовы не являются непосредственными регулятивами научного творчества. Иными словами, то познание, которое в христианстве стоит на первом плане, предполагает иные, если можно так выразиться, методологические средства. Это, прежде всего, – вера и любовь. Состояния духа, надо заметить, неотделимые от дел.

Итак, «Я есмь путь». И истина… Для христианина ничего больше не надо. Он старается подражать Христу. Подражание обычно противопоставляют творчеству. К нашему случаю это не относится. Подражать Христу – значит пытаться находить в каждой проблемной жизненной ситуации то решение, которое нашел бы Он.

И все-таки, я полагаю, есть возможность увидеть благотворное воздействие христианских ценностей на познавательную деятельность. Конечно, в христианстве «знание» и «познание» относятся к Богу и ближнему. Можно ли расширительно толковать эти понятия, считать, что положения христианского учения о познании универсальны, относятся к любому объекту, и к природе тоже? Если рассмотреть этот вопрос по отношению к вере, то речь идет об особом виде познания. «Через веру открывается безусловное существование предметного мира» (Вл. Соловьев). Эту мысль мы находим в Библии. «Верою познаем, что веки устроены словом Божиим, так что из невидимого произошло видимое» (Рим. 11, 3). Без веры невозможно знать не только о сотворении мира ex nihilo, невозможно знать и о существовании реального мира. Об этом всегда упоминали философствующие физики, но как бы метафорически. Между тем понятие «вера» все чаще встречается в научных текстах. В известной книге Т. Куна «Структура научных революций» используется понятие «scientific belief». Из контекста следует, что речь идет именно о вере, а не об убеждении. Т. Кун показывает, что, хотя принятие научным сообществом новой парадигмы предполагает учет фактов и аргументации, этого не достаточно. По существу, происходит нечто вроде обращения. Парадигма конституирует научное сообщество и обеспечивает коллективную деятельность ученых.

Существует связь между познанием и любовью. Сказано: «Кто думает, что он знает что-нибудь, тот ничего еще не знает так, как должно знать. Но кто любит Бога, тому дано знание от Него» (1-е Коринф. 8, 2-3). Чувствуется здесь неявное присутствие Сократа. Но о каком знании идет речь? Правильно будет прочитать так: кто любит Бога, тому дано знание о Нём. Или знание о чем-то еще, обо всём другом? Почему бы нет? Утверждают, что глубина проникновения в тексты Писания зависит от святости читающего. Не так ли обстоит дело при чтении Книги Природы? Да, именно так. Ибо любовь к Богу объемлет и творения Божьи. И даже если отвлечься от религиозного контекста, вполне разумно признать любовь необходимым условием и фактором успешного познания. Ибо любовью дается особое внимание к познаваемому, интерес, влечение, внутренняя устремленность. Наблюдение и разумение – эти познавательные действия, одухотворяются и от того становятся особо обостренными и проникновенными. Несомненно, что любовь повышает креативный потенциал личности. Реальное познание всегда было именно таким, однако рационалистически ориентированная эпистемология представляла его общезначимым, лишенным интимности.

Традиционная эпистемология несет на себе печать безудержного оптимизма, рожденного Просвещением. В ней познание и знание лишены этического измерения, отсутствует тема опасности познания. Вопрос «для чего знание?» здесь не имеет смысла. Он выносится за пределы сферы познания, а новое знание считается ценным уже потому, что оно новое. В настоящее время эта позиция еще сильна, хотя принцип «знание ради знания» все труднее оправдывать. Если культурный смысл религии в сдерживающем начале и в понимании того, что при ослаблении этого начала открывается путь к греху, то относится ли это к познанию? И какого рода грех здесь возможен? Вообще, всякий грех порождается гипертрофией желания. Можно ли говорить о грехе, вызванном чрезмерной увлеченностью познанием?

Из общих соображений понятно – всякое достижение ума и рук человеческих может быть средством как для добрых, так и для злых целей. Когда родился афоризм «Знание – сила», субъект знания и субъект силы мыслился единым. Это был человек вообще, человечество. Считалось, что главное – иметь могущество, а его направленность будет задана «верным рассудком и здравой религией» (Ф. Бэкон). Теперь стало ясно, что знание, как правило, находится в головах одних людей, а сила – в руках других. Нередки случаи, когда ученые отказываются продолжать исследования, если обнаруживают их хотя бы потенциальную опасность. Ибо вопрос об использовании научных результатов решают не они. Это – новая ситуация, она свидетельствует о крахе просвещенческого оптимизма. Или о том, что сдерживающее начало «здравой религии» начинает действовать?

Вопрос о знании и познании, действительно, главный для человека вопрос. С нарушения заповеди не вкушать от древа познания началась его относительно самостоятельная жизнь, полная великих свершений и великих трагедий. Можно понимать эту заповедь как высказанную Творцом в определенный момент и утратившую силу сразу после ее нарушения. Но правильнее трактовать ее как актуальную вплоть до настоящего момента. Тема опасности познания пронизывает всю Библию. В одной из последних Книг сказано: «Мы все имеем знание; но знание надмевает, а любовь назидает» (1-е Кор. 8, 1). От надменности прямая дорога к гордости. А что есть сия страсть согласно христианскому учению – хорошо известно: обуреваемый ею ниспал с Неба высший и могущественный ангел. Мы знаем выражение Спинозы «Amor Dei intellectualis» (интеллектуальная любовь к Богу), полюбившееся А. Эйнштейну как выражение глубокой мотивации к познанию. Но нам известно и выражение Паскаля «Libido sciendi» (похоть познания).

Да, страсть познания родилась как плод искушения: «И увидела жена, что дерево…вожделенно, потому что дает знание» (Быт. 3, 6). О каком знании идет здесь речь? По распространенному толкованию – это знание о добре и зле в прямом смысле, то есть моральное знание. Стало быть, смысл грехопадения в моральной автономии человека – он взялся самостоятельно выносить ценностные суждения. Такое толкование в эпоху становления науки (современной ее модели) служило сильным аргументом ее сторонников (Ф. Бэкон) в дискуссиях о свободе научного творчества. Они настаивали на том, что на познание творений Бога запрет не распространяется. Они как бы предлагали церкви договор – мы не вмешиваемся в вопросы морали и политики, но взамен получаем свободу в исследованиях природы. Понятно, что в акте грехопадения присутствует зло – оно в самом нарушении заповеди. Но все-таки плод от дерева познания добра и зла – это знание вообще, абсолютное знание, а не только моральное. Согласно лингвистическим исследованиям, идиома «добро и зло» означает полноту, «все на свете». «Добро» и «зло» обозначают в этом контексте как бы крайние точки универсума.

Заповедь не вкушать от древа познания не означает, что человек был обречен на полное неведение. Он наделен разумом, и предполагалось развитие его познавательных способностей. Обычно указывают как пример на наречение имен животным. Понятно, что имена давались не случайно, а в соответствии с выявляемыми свойствами именуемых. Важно, однако, то, что эта познавательная процедура проводилась под руководством Бога. Кроме того, по поручению Бога Адам трудился в Эдемском саду (не в поте лица, а с удовольствием). Здесь просматривается участие человека в разумном устроении мира. Познание является необходимой стороной этого процесса. Мы подходим к вопросу о цели познания и возвращаемся к страсти познания. На мой взгляд, христианство не приемлет трактовку познания как созерцания или как удовлетворения любопытства, как игры и прочее. Эти модели формировались в языческой культуре, и позже культивировались в обществах, где познанию предавались свободные, обеспеченные люди. Занятие познанием в таких формах есть, по сути, отрыв от жизни, отвлеченность. Такая деятельность доставляет удовольствие, увлекает. По мере ее усложнения, организуются специальные условия, требующие немалых средств. Человек втягивается в одномерную жизнь. Поиск ответа на вопрос «что такое?» становится для него смыслом жизни. Так развивается страсть познания.

Христианство ориентирует человека на целостность и полноту бытия. Процесс познания, будучи отвлеченным от жизни, вырождается в схоластику или коллекционирование фактов. Не должно быть разума без воли, мудрости без могущества. Все это концентрировано в труде. Здесь надо учесть двоякий смысл выражения «в поте лица твоего будешь есть хлеб» (Быт. 3, 19). Адам трудился и до грехопадения. Теперь же труд сопрягается со страданием, имевшим смысл спасения. Это – не наказание вроде мести, а предоставленная Богом возможность изжить вину. Если признать единство труда и познания и, можно сказать, подчиненность познания труду как средства – цели, то надо сделать следующий шаг – представить познание больше с действенной стороны. Или, выражаясь образно и обобщенно, на первое место поставить изобретение, а не открытие, как это обычно ставят. Через действенную сторону познания мы видим, что оно адекватно встроено в жизнь. И становится возможной более полная, чем обычно, оценка познавательных действий. Не только с точки зрения успешности продвижения к решению задачи (к истине), но и с моральной точки зрения. Современная ситуация требует возвращения к тому умонастроению, для которого эпистемология не отделима от этики, для которого, скажем, научный эксперимент оценивается по шкале добро-зло, а попусту искушать природу считается предосудительным.

Если вернуться к началу наших рассуждений – к задаче умозрительно построить эпистемологию в контексте христианского учения, то теперь все видится иначе. Не надо строить с нуля, надо только внимательно всмотреться в то, что мы называем традиционной эпистемологией, методологией и философией науки. И окажется, что исторически развивающаяся рефлексия над познанием и наукой, само понимание познания и в какой-то мере содержание современной науки – все это несет на себе печать христианства. Такое всматривание можно определить как Проект теологического пересмотра всей эпистемологической тематики. На мой взгляд, работа в этом направлении плодотворна, ибо углубляет наше понимание и науки, и религии.