2006-06-30
Номер выпуска: 22

Articulus

ОЧЕРК ХРИСТИАНСКОЙ ЭПИСТЕМОЛОГИИ

Владимир Шкода

(часть вторая)

Обратившись к первой главе Книги Бытия, мы обнаружим следующее: тайной из тайн ученые называли появление того, что Бог сотворил ex nihilo в пятый и шестой день творения ‑ души живой (living creature) и человека (living soul) (Быт, 1, 21 и 27). Это действительно таинственные события. Скажем так, более таинственные, нежели появление того, что творится повелением «Да произведет…». Мы обнаружим также, что в естественной истории имеется и третье особое событие – сотворение материи (земли), происшедшее в первый день Творения (Быт 1, 1). Актами творения ex nihilo Бог начинает и заканчивает воплощение Своего замысла. Да, Бог творил мир шесть дней. Но эти дни не равноценны. Камнем преткновения для науки стали акты Творения в первый, пятый и шестой день. Как видим, картина мира в концепции Творения выглядит гораздо стройнее, целостнее  и изящнее, нежели научная картина мира.

Любопытно, однако, следующее. Обозревая историю науки в последние несколько десятилетий, нельзя не заметить, что мышление ученых постепенно пропитывается идеей креационизма. Методология единообразия сдает свои позиции. Не иначе как Провидение ведет ученых. Можно утверждать, что метод «из ничего» набирает силу. Конечно, ученые не говорят о воле Божьей, но в их язык внедряются понятия, адекватные креационизму ‑ мутации, бифуркации, катастрофы, разрывы в эволюционной траектории, спонтанное образование упорядоченных структур и т.п. Как заметил С.Дж.Гулд, «защищая реальность внезапных изменений, катастрофисты с их приверженностью к эмпирическому буквализму сумели постичь существенную черту в развитии природы». То есть, замечу в духе Лаймана Аббота, ‑ продвинуться в расшифровке первой главы Книги Бытия. Но самое, пожалуй, интересное то, что и физики теперь рассуждают о происхождении. Они, стало быть, признали третье особое событие в естественной истории – возникновение материального мира.

Заканчивая сюжет о Творении и смысле понятия «закон», отмечу следующее. Императивный характер закона в научном знании не явлен. Просто потому, что человек не творит мир, а описывает и объясняет его как данность. Любопытен, однако, такой эпизод из истории науки. Известный в свое время советский физик Я.Г.Дорфман, отойдя по возрасту от своего научного сообщества, занялся изучением текстов И.Ньютона. И, вникнув в грамматические тонкости латыни, пришел к выводу, что формулировки законов Ньютона в «Математических началах натуральной философии» следует прочитывать именно в императивной форме. К примеру, не «Тело удерживает свое состояние...», а «Телу удерживать...». Если это действительно так, то здесь нет ничего удивительного: И.Ньютон был человеком глубоко религиозным. Замечу еще, что противники прочтения известных законов как Божественных повелений были всегда. Уже в первом английском переводе «Начал», вышедшем через сорок лет после оригинала, законы были написаны как теперь ‑ в неопределенном наклонении. А когда Я.Г.Дорфман опубликовал свои соображения (1974 г.), была организована дискуссия, и привлеченные к ней советские латинисты рьяно доказывали, что он не прав.

*****

Вся проблематика эпистемологии сводится, собственно, к трем вопросам: что познается (объект), кем (субъект) и как (метод)? В предыдущем изложении я попытался ответить на первый вопрос, хотя легко заметить, что удерживаться в рамках одного этого вопроса не всегда удавалось. Обратимся теперь к вопросу о субъекте познавательной деятельности.

Любая версия эпистемологии содержит положение о двух видах познания. Оно выражает простой факт – человек есть существо чувствующее  и мыслящее.  Эти два вида познания эксплицируются обычно в пространственно-временных понятиях – уровень и ступень (этап). Говорят, к примеру, что понятие и теория – формы знания более высокого уровня, нежели ощущение или, что в чувственном познании человеку даются исходные знания о мире, а далее, на их основе, обретаются (высокие) абстракции, схватывающие сущность. Содержательно это различение считается принципиальным, но словам о низком и высоком, об исходном и конечном обычно не придают значения, не предполагая здесь никакой особой семантики. Между тем эти слова выражают ценностное отношение – высокий уровень важнее, значимее, нежели низкий, конечный пункт (кАк завершение) важнее, нежели начальный. Эта семантика – феномен реликтовый. Понять ценностное предпочтение высокого и конечного можно только в контексте Творения, причем, эти понятия здесь совпадают по содержанию. Речь идет о том, что чувствование появляется раньше, и на уровне более низком, нежели разумение. Обыденному сознанию это понятно: ощущать способны и животные. Но как показать, что чувствование предваряет мышление, опираясь на текст Писания? Помимо прочего здесь имеется еще и затруднение, порожденное теорией эволюции. Обычно антропогенез представляют так, что сознание – высшая форма отражения, добавляется к тому, чем уже располагает высшее животное (обезьяна). Поэтому ожидают найти нечто подобное и в Писании, и не находят. Ибо при сотворении человека Бог взял не животное, чтобы добавить ему сознание. Он взял прах земной, то есть субстанцию предельно низкого уровня. И образовал из него человека, «и вдунул в лице его дыхание жизни; и стал человек душею живою» (Быт. 2, 7). Становится ясно, что человек – действительно венец творения. Им завершается весь процесс. В нем соединяется, повторюсь, низшее и высшее, земля и небо. «Вдохнул дыхание жизни» означает не добавление человеку того, что принято называть сознанием, а одухотворение в составе человека всего, что было сотворено до него. Тело человека «из праха земного», но это – не прах земной. Человек, как и животное, имеет органы чувств, но ощущение человека – это не ощущение животного. «Вдохнул» означает следующее: Бог как бы подвел итог, последним актом Он сообщил творимому свой образ.

Чувствование и мышление – две познавательных способности человека, задающих две формы познания. Близкие к этой паре понятия ‑ эмпирическое и теоретическое. И еще ‑ два направления в теории познания: сенсуализм и рационализм. Принято считать, что описанием этих двух способов или путей получения знания исчерпывается содержание эпистемологии. Особняком стоит интуиция. Специалисты по теории познания обычно сетуют о том, что это явление исследовано не достаточно, что оно окружено ореолом таинственности. Его числят по ведомству когнитивной психологии, где неуклюже пытаются членить неуловимую вспышку разума на этапы и дотошно описывают случаи, происшедшие с учеными, когда они в самый неподходящий момент и в самом неподходящем месте были озаряемы великими мыслями. Для христианской эпистемологии этих трудностей просто не существует. То, что обычно называется интуицией, на самом деле есть откровение – высший уровень познания. Если мы принимаем в качестве очевидного то, что взаимодействие человека с объектом познания происходит в присутствии Бога, то откровение становится более понятным явлением, нежели любой другой познавательный акт. В чувственном и рациональном познании человек обретает знание собственными усилиями, в откровении знание является как дар Бога. Можно предположить, что сама необходимость в познании появилась после грехопадения. В Раю человек получал знание при непосредственном общении с Богом. И развивал свои способности. После грехопадения следует изгнание. Человек удаляется от Бога, но Бог, для которого не имеет смысла место, всегда остается, скажем так, рядом с ним. Человек стремится к Богу. И через познание природы тоже («ибо невидимое Его, вечная сила Его и Божество, от создания мира чрез рассматривание творений видимы» (Рим. 1, 20)). После грехопадения все стало хуже, а для человека – тяжелее (труд, и, естественно, познание). Только через откровение он легко получает чистое знание, оно даруется ему все и сразу. Это – Божественное знание. Стало быть, в христианской эпистемологии способы обретения знания по их ценности (достоверности) следует выстроить так: откровение, мышление, чувствование.

Стоит отдельно рассмотреть феномен чувственного познания. Эта форма познавательной деятельности для христианской эпистемологии проблематична, точнее, подозрительна. Действительно, чувственность есть – способность человеческая. В том смысле, что органы восприятия телесны. Но образ Божий запечатлен в разуме  и воле человека, не в чувствах. Выражения вроде «и увидел Бог», «сошел Господь посмотреть» и т.п. – всего лишь антропоморфные интерпретации действий Бога. Телесность органов чувств означает, что «повреждение», как следствие Божьего проклятия, коснулось и их. Выходит, что чувства весьма ненадежный источник знаний. На более высоких уровнях познания происходит не просто «обработка» чувственных данных, но скорее преодоление их искажающего влияния. Такое понимание общего механизма познания характерно и для научного познания. Галилей, имея в виду Коперника, сказал: он «совершил насилие над чувствами».

Сопоставление физики И.Ньютона и физики А.Эйнштейна в методологии науки стало притчей во языцех. Здесь, кажется, все уже осмыслено и переосмыслено. Но теологическое измерение этой темы, открывает, на мой взгляд, неожиданные перспективы. Тема эта как нельзя лучше подходит для нашего дальнейшего обсуждения (субъекта познания). Начну с того, что в традиционной эпистемологии и классической науке субъект познания трактуется абстрактно. Cogito Декарта, трансцендентальный субъект Канта, абсолютный субъект Гегеля (или наблюдатель в различных мысленных экспериментах)… Все это – разные названия некоего «сознания вообще». Конечно, за этим сознанием мыслится отдельный индивид – существо, надо заметить, телесное. Хотя именно он познает, получаемое им знание не несет на себе никаких следов процесса познания, или его самого. Сам он, условия познания и конкретные обстоятельства как бы выносятся за скобки. В результате возникает знание, как говорят, о «действительности самой по себе», знание независимое от человека. Можно утверждать, что смысл этого рассуждения ‑ своеобразное «богоуподобление». Научная объективность означает в данном случае следующее: да, это знание добыто человеком, но исчезни человек, содержание знания останется тем же. Ибо есть абсолютный субъект (наблюдатель) ‑ Бог. Это будет Его знание. Таким образом, высшая цель человека познающего – знать мир, как знает его Бог.

«Есть бестелесное существо, живое, разумное, всемогущее, которое в бесконечном пространстве, как бы в своем чувствилище, видит все вещи вблизи, прозревает их насквозь и понимает их вполне, благодаря их непосредственной близости к нему». Таков Бог Ньютона («Оптика», М., 1954, с. 281). Обратим внимание на выражение «непосредственной близости к нему». Имеется в виду, что все вещи, какие бы астрономические расстояния их ни разделяли, находятся в непосредственной близости к Богу. Иными словами абсолютный Субъект внеместен (утопичен), а, проще говоря, вездесущ. Это представление неявным образом определяло мышление физиков вплоть до ХХ века. Считалось, к примеру, что понятие «одновременность» имеет физический смысл для событий, как угодно удаленных одно от другого. Или, что скорость физического взаимодействия бесконечна (принцип дальнодействия). Признание этих положений и являлось свидетельством богоуподобления: человек знает мир, как его знает Бог, различие лишь в объеме знаний.

Возможно, с теологической точки зрения новая неклассическая физика – это физика, в которую ворвался человек. Все началось со специальной теории относительности, с предложенного А.Эйнштейном операционального определения времени. Определить понятие операционально, значит не свести его, как обычно, к другому понятию, а описать процедуру наблюдения, то есть порядок действий человека с определенными материальными средствами. А.Эйнштейн обращает внимание на простой факт: характеризуя некоторое событие моментом времени, мы подразумеваем, что показания часов и это событие суть одновременные события. Часы в данном случае ‑ материальное средство. Есть и наблюдатель, считывающий их показания. Важно, подчеркивает А.Эйнштейн, что часы следует располагать в непосредственной близости от события, время которого определяется. Здесь-то и таится суть. Дело в том, что только при этом условии реальный наблюдатель может зафиксировать одновременность: самого события и показания часов. «Местное время» – время события, происшедшего в данном месте, имеет смысл только для наблюдателя локализованного в пространстве. Таковым является человек. Для наблюдателя, который «видит все вещи вблизи» это понятие смысла не имеет.

Да, в неклассической физике появился человек, заявивший о своей точке зрения, то есть занявший позицию в пространстве. Человек, отказавшийся от богоуподобления. Он строит свою картину реальности, не заботясь о том, о чем он всегда заботился ‑ чтобы его картина постепенно приближалась к Божественной. Специальная теория относительности оказалась для понятия об абсолютном пространстве чем-то вроде «бритвы Оккама», оно утратило смысл. Та же судьба постигла «чувствилище Бога». Итак, физика Бога, который есть чистый дух, пребывающий везде, сменилась физикой человека – телесного, материально действующего и пребывающего, в отличие от Бога, только здесь или только там. По-видимому, этот вывод сильно беспокоил теологов, они стали первыми критиками новой механики А.Эйнштейна.

Таким образом, в христианской эпистемологии возможности и границы человеческого познания обнаруживаются в сравнении человека с Богом. Сотворенный по образу Божьему, человек телесен (землероден). Это накладывает отпечаток на его знание о мире. Кроме того, способности человека ограничены экстенсивно, и это не может не проявляться в формах знания. Рассмотрим, к примеру, вопрос о статусе теоретического уровня знания. Считается, что понятия и теории оправданы онтологически, то есть существуют объекты, не данные в опыте непосредственно, их открывают и познают через интерпретацию эмпирических данных. Иначе говоря, понятия отражают реальность на уровне сущности. По другой, более прагматической версии, понятия служат в качестве «обобщенных сокращений». Речь идет о форме представления информации, к которой приходится прибегать человеку, поскольку ему не под силу запоминать огромные массивы чувственных данных. В свое время я развил эту мысль применительно к понятию «теория». Оказывается, что теория есть форма свертки информации, представленной в первичном состоянии виде «списка» суждений-фактов. Списочное представление информации не требует логических средств (вывода), здесь задействована только память. С другой стороны, знание в форме теории (свернутое знание) предполагает средства развертывания, порой изощренные, чтобы получить суждения, непосредственно сопоставимые с наблюдением. Можно утверждать, что между памятью (способностью запоминать) и логикой (способностью умозаключать) существует нечто вроде обратной зависимости. Эти штудии занимали меня, безотносительно к теологии. Много позже, с удивлением и удовлетворением, я обнаружил, соответствующее рассуждение у Алексиса Токвиля в его знаменитой книге. «Господь не помышляет о человеческом роде как о некой совокупности. Единым взором он охватывает в отдельности каждую личность… Господь, следовательно, не нуждается в общих идеях» ‑ пишет А.Токвиль. У человека иначе. Имея дело с многообразными частностями, он не может с ними совладать, теряется и вынужден прибегать к обобщению. «Общие идеи, ‑ продолжает А.Токвиль, ‑ свидетельствуют не о силе человеческого разума, но, скорее, о его несовершенстве» («Демократия в Америке». М., 1994, с.324-325).

(продолжение следует)