Россия не такая страна, которую можно действительно завоевать, т. е. оккупировать; по крайней мере, этого нельзя сделать… силами современных европейских государств… Такая страна может быть побеждена лишь внутренней слабостью и действием внутренних раздоров.

Карл Клаузевиц

Легенда о внезапности

Трагедия 22 июня 1941 года складывалась из сложного переплетения стратегических замыслов, исторических условий, экономических интересов, корыстных расчетов, национальных амбиций, человеческих страстей, мужества и трусости, самоотверженности и себялюбия, героизма и предательства…

В этот день началась еще одна война против России, объединявшей тогда вокруг себя многие земли в единый и могучий Советский Союз. Пишу эти слова без кавычек, потому что Победа в той войне доказала, что союз воистину был великим и могучим.

За свою историю Россия не раз подвергалась вторжениям, но никогда еще начало войны на её территории не было столь тяжким и драматическим. Что произошло? Как могло случиться, что Красная Армия в первые же часы войны понесла такие тяжелые потери, и её войска на границе оказались практически разгромлены и уничтожены?

До сих пор массовое сознание убеждено, что имеется лишь одно объяснение – внезапность нападения. Убеждение это возникло с легкой руки маршала Жукова. В середине 60-х годов прошлого столетия в беседе с Константином Симоновым, известным писателем того времени и «властителем дум» того поколения, Жуков сказал: «Что такое внезапность? Трактовка внезапности, как трактуют ее сейчас, да и как трактовал ее в сво­их выступлениях Сталин, неполна и неправильна.

Что значит внезапность, когда мы говорим о действиях такого масштаба? Это ведь не просто внезапный переход границы, не просто внезапное нападение.

Внезапность перехода границы сама по себе еще ничего не ре­шала. Главная опасность внезапности заключалась не в том, что немцы внезапно перешли границу, а в том, что для нас оказалась внезапной ударная мощь немецкой армии; для нас оказалось вне­запностью их шестикратное и вось­микратное превосходство в силах на решающих направлениях; для нас оказались внезапностью и мас­штабы сосредоточения их войск и сила их удара.

Это и есть главное, что предо­пределило наши потери первого пе­риода войны. А не только и не про­сто внезапный переход границы».

Это была ложь, и ге­нерал Н. Ф. Червов объясняет, зачем она понадобилась: «Внезапности нападения в обычном понимании не было, и формулировка Жуко­ва была придумана в свое время для того, чтобы взвалить вину за поражение в начале войны на Сталина и оправдать просчеты выс­шего военного командования в этот период».

Тем не менее, концепция Жукова, растиражированная его десятки раз переиздававшимися ме­муарами, стала едва ли не эталоном и вошла составной частью в большинство версий, объясняющих причины тяжелейших потерь нашей армии в начальный пе­риод войны. Все они на слуху, но стоит кратко перечислить основные из них.

Советская разведка, якобы, не смогла вскрыть замысел пресловутого «плана Барбаросса» (который, к слову сказать, правильней называть «вариантом Барбаросса»). Разновидность этой версии – советская разведка ошиблась в определении сроков и даты нападения. Согласно диаметрально противоположной концепции, советские разведчики все знали и обо всем предупреждали, но маниакально подозрительный Сталин пренебрег их донесениями. И тому подобное… Советский Союз, якобы, оказался не подготовленным к войне. Красная Армия была обезглавлена, чуть ли не безоружна, а в области стратегии и тактики исходила из шапкозакидательских теорий, которые создавались чуть ли не в Кремле. Мобилизационную и боевую готовность Красной Армии под корень подрубили репрессии против командного состава РККА в 1937 -1938 годах. По вине Сталина, верившего Гитлеру, советские войска не были приведены в боевую готовность. Вариант: Советский Союз готовился к нападению на Германию, но Гитлер опередил Сталина…

Объединяет все версии подобного рода одно – тенденциозность. Основаны они на подтасовках, произвольном подборе отдельных фактов, умолчаниях, искажениях и прочих манипуляциях с историческим материалом, поскольку задача здесь – не беспристрастный анализ истории, а вполне конкретные идеологические и политические цели.

Однако если внезапности нападения не было, то что произошло на самом деле?

Вариант “Барбаросса”

В том, что столкновение неизбежно, не сомневался никто. Еще в начале двадцатых годов можно было сказать, перефразируя знаменитый слоган Карла Маркса: призрак бродит по Европе, призрак войны…

Уже в октябре 1925 года были подписаны пресловутые Локарнские соглашения, явившиеся ничем иным как прототипом Мюнхенской сделки Запада с Гитлером, давшей зеленый свет непосредственно военным действиям нацистской Германии.

Разжигать первые искры будущего мирового пожарища было не так уж и трудно. Идея реванша витала в воздухе. Сначала ее вынашивала Франция, потерпевшая позорное поражение и крайне униженная итогами франко-прусской войне 1870-1871 годов, а затем эстафета перешла к Германии. Франко-германские отношения всегда были напряженными, но после Первой мировой войны страны-победительницы умышленно создали еще два вектора неизбежного германского реванша – антипольский и античехословацкий. Германия была крайне унижена: ее территорию обрезали и отрезанные ломти раздали Франции, воссозданной Польше и впервые в истории созданному государству под названием Чехословакия, где немцы стали притесняемым национальным меньшинством.

На Западе прекрасно понимали, к чему приведет подобный раздел. Доказательством тому служат неоднократные заявления его представителей на различных международных конференциях, начиная с пресловутой Версальской конференции 1919 года. Хорошо известно, например, ставшее крылатым выражение французского маршала Ф. Фоша: «Версальский мир – не мир, а перемирие, и через двадцать лет пушки вновь заговорят».

Удивительно, как точно он предсказал… Возможно, не предсказал, а точно знал, что и когда произойдет. Как бы то ни было, 1 сентября 1939 года Германия совершила нападение на Польшу. Началась Вторая мировая война.

И в тот же день внеочередная Четвертая сессия Верховного Совета СССР приняла Закон о всеобщей воинской обязанности. Это модель всех предыдущих и последующих действий Советского Союза. Если внимательно проанализировать историю предвоенных лет, то нетрудно увидеть, что постоянно происходило подобное же чередование вызова и ответа, стимула и реакции. На каждое явное или тайное событие наша страна отвечала адекватной внутренней или внешней акцией.

О «варианте Барбаросса» – плане блицкрига против Советского Союза – в Москве знали уже вскоре после того, как он возник. Здесь располагали едва ли не всей подробнейшей информацией о нем, в том числе и той, что была получена от американцев. Однако немецкий оригинал плана добыть не удалось. (Искушение поставить знак ра­венства между обладанием ин­формацией и точным документальным знанием немецкого оригинала исключительно велико. Среди отечественных исто­риков немало тех, кто по тем или иным соображениям поддал­ся этому соблазну, совершив тем самым, пускай даже и неволь­но, серьезнейший подлог. На самом же деле немецкий оригинал, то есть сам план «Барба­росса», был обнаружен в 1945 году при разборе захваченных тро­фейных документов гитлеровского военного командования.)

Если сравнить схему возможных направлений немецкого на­ступления, составленную ГРУ, и план «Барбаросса», утвержденный Гитлером 18 декабря 1940 года, то все могли бы убедиться, что данные нашей военной разведки практически полностью совпадают с гитлеровским оригиналом. Исклю­чение составляют лишь очередности фамилий командующих группировками вторжения, что, конечно же, важно, но не принципиально, тем более что все они названы правильно.

По плану вторжение осуществлялось тремя группировками по трем направлениям. Рихард Зорге называл их еще в декабре 1940 года: на Ленинград, на Москву и на Харьков (последнее было не совсем точно, однако само Украинское направление указано вер­но, да и Зорге вскоре подкорректировал свою информацию – Киев).

Не менее важными были сведения иного рода. В декабре 1935 года ГРУ представило Сталину доклад под названием «Коалиция против СССР». Подготовлен он был на основе различных разведывательных данных, в том числе и документальных, добытых военной разведкой. Стержневой основой доклада являлся составленный по заказу Генерального штаба Франции меморандум, автором которого был один из бывших белогвардейских офицеров. 2-е Бюро Генерального штаба Франции направило копию этого меморандума руководству чехословацкой военной разведки как союзной спецслужбе. А та, в свою очередь, в рамках уже действовавшего тогда соглашения о сотрудничестве с военной разведкой СССР – оно было подписано как секретное приложение к договору о взаимопомощи в отражении агрессии от 16 мая 1935 года – ознакомила с его содержанием советских коллег.

Цитируя различные, прежде всего, германские, а также и польские источники, автор меморандума указывал, что Германия готовит планы колонизации русской территории с целью овладения ее природными ресурсами. Кроме того, в меморандуме подчеркивалось, что у германских и польских военных аналитиков сложилось очень невысокое мнение о советской оборонной промышленности и железнодорожном транспорте. В принципе этот раздел меморандума, особенно в части, касавшейся агрессивных планов нацистской Германии, не являлась новостью для советского руководства. Куда более важным было иное.

Автор меморандума прогнозировал, во-первых, что грядущую войну против СССР развяжет коалиция в составе Германии, Японии, Польши и Финляндии. Планы вооруженного нападения на Советский Союз действительно разрабатывались тогда на базе такого варианта. Во-вторых, автор меморандума был убежден, что в этой войне СССР непременно потерпит военное поражение. Причем, поражение наступит сразу же после начала войны – «с открытием военных действий». Непосредственно в начале войны «Красная Армия потерпит серьезные неудачи, которые скоро приведут к полному военному разгрому и развалу армии».

В-третьих, автор меморандума особо подчеркивал, что поражение приведет к военному бунту и «дворцовому перевороту» силами военных. В качестве целей последних указывались:

- захват власти в стране,

- установление военной диктатуры,

- расчленение страны в пользу Германии и Японии в порядке компенсации за оказанное содействие.

В меморандуме были упомянуты также и «тайные связи», которые, несмотря на резкое охлаждение советско-германских отношений после прихода Гитлера к власти, продолжали существовать между военными кругами нацистской Германии и Советского Союза. Назвал автор меморандума и главного закулисного «режиссера» грядущего переворота – верховное командование Германии (напомню, что в 1935 году в число членов «верховного командования Германии» нельзя было включать Адольфа Гитлера. Речь может идти только о верхнем эшелоне германского генералитета рейхсверского «розлива», то есть о тех генералах, которые принимали активное участие в негласном сотрудничестве между РККА и рейхсвером в догитлеровский период. Гитлер же стал верховным главнокомандующим только 4 февраля 1938 года).

Но далее автор меморандума особый акцент сделал на следующем: дергая в нужное для себя время за нужные ниточки связей, которые, будучи глубоко запрятанными, связывали верхушку рейхсвера с политическими и военными кругами СССР, она, то есть верхушка рейхсвера, вызовет внутренний взрыв в стране. В результате чего будет сметен существующий в Советском Союзе режим. И в итоге к власти в СССР должны придти политические и военные деятели, с которыми антисоветская коалиция и, в особенности, Германия, смогут легко придти к соглашению.

Таким образом, в Москве очень точно знали, чего следует ожидать. Вопрос был лишь в сроках.

За десять лет до войны, в феврале 1931 года, говоря об экономическом развитии страны, Сталин сказал: «Задержать темпы роста – это значит отстать. А отсталых бьют… Мы отстали от передовых стран на 50 -100 лет. Мы должны пробежать это рас­стояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут». “Сомнут” – это сказано не ради красного словца. На кону стояло существование страны. Обратите внимание на точность названного Сталиным срока – через десять лет! Впрочем, объективности ради следует отметить, что некоторое вре­мя он был убежден, что война грянет в 1942 – 1943 годах.

Небезынтересно сравнить сталинские расчеты с колебаниями Гитлера относительно того, когда следует напасть на СССР. Так, в августе 1936 года в меморандуме «Экономическая подготовка к войне», в преамбуле кото­рого речь шла об уничтожении России, а Германия названа «острием всего западного мира», Гитлер заявил, что немецкая экономика будет готова к войне через четыре го­да, то есть к концу 1940 – началу 1941-го. Правда он уточнил, что «целью этого меморанду­ма не является предсказание времени, когда нетерпимая ситуация в Европе перейдет в стадию открытой войны».

Годом позже, согласно так называемому «Протоколу Хосбаха», в котором приведена запись вы­ступления Гитлера на совещании с генералитетом 5 ноября 1937 года, фюрер назвал одним из сроков начала войны – 1943 год.

Небольшое пояснение. Как известно, «Протокол Хосбаха» – фальшивка, ссылаться на которую, тем не менее, среди специализи­рующихся на Второй мировой войне историков почитается особым шиком. Поддельный сей документ был сооружен затем, чтобы британ­ские обвинители на Нюрнбергском процессе сумели скрыть – во всяком случае, так им тогда казалось – непосредственную причастность анг­лийской королевской семьи к развязыванию Второй мировой вой­ны. «Протокол» прикрывает факт неофициального визита в Германию в октябре 1937 года герцога Виндзор­ского, экс-ко­роля Англии. Ярый поклонник нацизма и лично Гитлера, он провел с фюрером частные переговоры и явственно дал понять, что Великобритания не возражает против удовлетворения территориальных притязаний Гитлера на Судетскую область Чехословакии и вообще отнюдь не против его экспансии на Восток. А дата, указанная в «документе» – 5 ноября 1937 года, – как бы объясняет в ненавязчиво мягкой фор­ме причину последовавшего вскоре официального визита в Гер­манию министра иностранных дел Великобритании лорда Галифакса 19-20 ноября 1937 года. Именно тогда устами Галифакса Великобритания выразила свою готовность присоединиться к антисовет­ской оси Берлин-Рим (в которую фактически входил и Токио) в целях создания единого антисоветского фронта с расчетом на развязыва­ние войны уже в 1938 году (в начале лета 38-го истекал про­лонгированный срок советско-германского договора 1926 года о нейтралитете и ненападении). С обоими этими визитами напря­мую связана дипломатическая предыстория Мюн­хенского сговора Запада с Гитлером. Что же до поддельного «Протокола Хосбаха», то он дал британцам возможность раскрыть перед судом реальные намерения Гитлера, не выдавая того, откуда получены сведения…

Однако какими бы ни замышлялись возможные сроки начала войны, окончательно изменил их – заговор Туха­чевского. Вернее, его ликвидация…

Заговор “красного Бонапарта”

Нет, наверное, ничего удивительного в том, что осталось еще немало людей, которые до сих пор блуждают в интеллектуальном тумане, навеянном хрущевскими «разоблачениями культа личности», и убеждены, что никакого заговора не было, а кровожадный тиран Сталин приказал своим опричникам сфабриковать дело и подло расправился с блестящим военачальником, обезглавив Красную Армию. Да и как тут не поверить! Слишком долго и слишком упорно нехитрая легенда внедрялась в массовое сознание…

Опровергнуть её нетрудно – достаточно поднять подшивки старых газет и журналов. И притом отнюдь не советских… Во многих европейских изданиях конца 30-х годов появились публикации, в которых прямо указывалась причина провала заговора Тухачевского – он планировал достичь с Германией континентального соглашения, направленного против Великобритании. Что, кстати говоря, соответствовало истине.

Группа Тухачевского была ключевым звеном в тройст­венном евразийском военно-геополитическом заговоре с целью создания трансконтинентального геополитического альянса во­енных диктатур по оси Берлин (без Гитлера, которого его генера­лы собирались убрать) – Москва (в постсоветском варианте, в результате свержения Сталина) – Токио (где должна была сло­житься военно-политическая диктатура во главе с силами, имевшими тесные связи с оппозицией в Германии и СССР).

Заговорщиками были люди, занимающие в своих странах в исключительно высокое положение. В Германии – это военный министр Бломберг, главнокомандующий сухопутными войсками Фрич, начальник Генштаба сухопутных войск Бек, генералы Гаммерштейн-Экворд, Рейхенау и др. ; в СССР – группа советских военных во главе с заместителем наркома обороны маршалом Тухачевским, причем в их число входили и командующие важнейшими военными округами СССР; в Японии – сам принц Коноэ, признанный лидер японских евразийцев, среди которых имелось немало военных, в том числе и командный состав японских ВМС. Все участники заговора, как на подбор, были «взаимофильствующими», если позволительно так выразиться: германские оппозиционеры давно «прославились» прагматичным русофильством и японофильством, «наши» – своим рьяным германофильством и своеобразным «остфильством»; японские – не меньшим германофильством и особой разновидностью прагматизма в отношении СССР – стремлением заключить со страной Советов союз, не осложняющий отношения с остальным миром.

Заговор представлял колоссальную угрозу независимости, су­веренитету и безопасности СССР, особенно его «станового хреб­та» – России. Планировалась не только полная реставрация капитализма, но и расчленение территории СССР, пре­вращение постсоветского пространства в богатую неисчерпае­мыми ресурсами «дойную корову», используя территорию которой для маневриро­вания силами, Германия и Япония намеревались вести борьбу за мировое господство.

Разумеется, скрыть подготовку к столь масштабному перевороту было невозможно. В Англии о ней было известно – Черчилль даже и во время войны открыто признался Сталину, что более всего в Лондоне опасались именно германо-русско-японского союза. В случае успеха заговор разрушил бы все планы Англии по стравливанию Германии и СССР и развернул бы объединенную мощь двух государств против Великобритании, не говоря уже о том, что к этому дуэту должна была подсоединиться и Япония. А посему британская разведка очень пристально следила за заговорщиками и наконец провела операцию по «сливу» Сталину достоверной информации о заговоре Тухачевского через чехословацкую военную разведку и Эдуарда Бенеша, президента Чехословакии.

Для Сталина информация Бенеша не была неожиданностью. О заговоре он располагал фактами, и, более того, – фактами, проверенными задолго до 1937 года. И вот обладая всей полнотой многократно перепроверенной информации, Сталин, что называется, лоб в лоб столкнулся с традиционным для России при любых режимах вопросом: что делать? С одной стороны – совершенно реальная угроза войны, с другой – не менее реальная угроза заговора военных дома. И вопрос из дилеммы немедленно перерос в трилемму – из двух зол необходимо было выбирать третье. Потому что уж что-что, но недавнюю историю о том, как русские генералы в феврале 1917 года предали своего царя, Сталин прекрасно помнил и повторять печальную участь Николая II не собирался.

А потому, когда 8 мая в Кремль пришло досье от Бенеша, в отношении Тухачевского не было предпринято ничего. Судя по всему, Сталин тянул с его арестом до последней секунды – до того момента, когда стало известно, что маршал Тухачевский в срочном порядке объявил военные маневры на 12 мая 1937 года (под прикрытием которых он планировал произвести государственный переворот). Только тогда Сталин окончательно убедился, что заговор – смертельная реальность и более медлить нельзя. 11 мая Тухачевский был снят с поста замнаркома обороны и назначен командующим Приволжским военным округом с приказом немедленно отбыть к месту новой службы. И опять Сталин пошел на смертельный для себя риск – 13 мая он дал аудиенцию Тухачевскому: ведь кандидат в «Бонапарты» запросто мог пронести маленький пистолет, поскольку его, маршала, не имела права обыскивать даже охрана Сталина.

Разоблачая Тухачевского, Англия разрушала центральное звено геополитической комбинации Берлин – Москва – Токио, а кроме того всерьез рассчитывала на неминуемое ослабление военной мощи СССР в результате неизбежных репрессий против высшего командного состава. В итоге и нацистам облегчилось бы решение задач уничтожения СССР – ведь весь расчет сводился к тому, что замену высшему командному звену не найти. Для этого при любых обстоятельствах нужно немалое время. А война между тем была запланирована Великобританией на 1938 год – Чемберлен тогда буквально из кожи лез, едва ли не пинками толкая Гитлера на агрессию против СССР…

Ожидаемые массовые репрессии не состоялись. Широко известная цифра “37 тысяч расстрелянных командиров” в 1937-1938 годах – на самом деле, число уволенных (прошу обратить внимание, именно уволенных) из рядов РККА, а не уничтоженных. Основания для увольнений были самыми различными – отставка по возрасту, смерти по старости, болезни, не совместимые с военной службой, а также, разумеется, преступления политические либо уголовные, которые, кстати, преобладали… Арестованы были, согласно опубликованной справке Управления кадров РККА, 10868 человек, и далеко не все из них расстреляны. Рокоссовский, Мерецков, Горбатов и некоторые другие военачальники вернулись из тюрем и лагерей в армию. Что же касается физического уничтожения, то к расстрелу за различные преступления были приговорены 1634 военнослужащих – от маршалов до рядового.

Мятежный маршал оставался на свободе даже тогда, когда уже не оставалось сомнений в его виновности – шла перепроверка всех данных. Сообщение о них было заслушано на заседании Политбюро 24 мая 1937 года. Тухачевский был арестован только 25 мая 1937 года, а уже на следующий день без малейшего физического принуждения, ровным, спокойным почерком, с соблюдением всех правил орфографии и синтаксиса дал самые подробные письменные показания о заговоре, которые, из-за их содержания, даже самый въедливый антисталинист ну никак не сможет списать на костоломов с Лубянки. Расстрелян он был в ночь с 11 на 12 июня 1937 года.

Допрашивали Тухачевского начальник 5-го отдела Главного управления государственной безопасности НКВД СССР комиссар госбезопасности 2-го ранга Израиль Моисеевич Леплевский и его помощник Ушаков, он же Зиновий Маркович Ушимирский. Именно их подписи стоят под протоколами допросов военных, в том числе и Тухачевского, включая и те, в которых «стратег» собственноручно изложил все сведения о заговоре и плане поражения (143 страницы). К отдельным пунктам сего «плана» я буду еще не раз возвращаться, а сейчас приведу лишь текст показаний от 1 июня 1937 года, которые касаются жизненно важного в те предвоенные годы вопроса – направлений возможного наступления немецкой армии:

«Основной для Германии вопрос – это вопрос о получении колоний. Гитлер прямо заявил, что колонии – источники сырья – Германия будет искать за счет России и государств Малой Антанты. Если подойти к вопросу о возможных замыслах Гитле­ра в отношении войны против СССР, то вряд ли можно допус­тить, чтобы Гитлер мог серьезно надеяться на разгром СССР. Максимум на что Гитлер может надеяться, это на отторжение от СССР отдельных территорий.

Немцы, безусловно, без труда могут захватить Эстонию, Латвию и Литву и из занятого плацдарма начать свои наступательные действия против Ленинграда, а также Ленинградской и Калининской (западной ее части) областей.

Единственно, что дал бы Германии подобный территориальный захват – это владение всем юго-восточным побережьем Балтий­ского моря и устранение соперничества с СССР в военно-морском флоте. Таким образом, с военной точки зрения результат был бы большим, зато с экономической – ничтожным.

Второе возможное направление германской интервенции при договоренности с поляками – это белорусское. Совершенно очевидно, что как овладение Белоруссией, так и Западной областью никакого решения сырьевой проблемы не дает и поэтому для Германии неинтересно. Белорусский театр военных действий только в том случае получает для Германии решающее значение, если Гитлер поставит перед собой задачу полного разгрома СССР с походом на Москву. Однако я считаю такую задачу совершен­но фантастической.

Остается третье – украинское направление. В стратегическом отношении пути борьбы за Украину для Германии те же, что и для борьбы за Белоруссию, т. е. связано это с использованием польской территории. В экономическом отношении Украина имеет для Гитлера исключительное значение. Она решает и металлургическую, и хлебную проблемы. Германский капитал пробивает­ся к Черному морю. Даже одно только овладение Правобережной Украиной и то дало бы Германии и хлеб, и железную руду. Таким образом, Украина является той вожделенной территорией, которая снится Гитлеру германской колонией».

Само содержание этого текста – лучшее доказательство того, что Тухачевский давал свои показания добровольно, без пыток и принуждения. Проиграв, он пытается поставить ловушку своим победителям – хитрит, сбивает их с толку и уводит с верного направления. Он как бы хлопает дверью перед уходом… Смешно думать, что маршал, который столь тесно общался с высшими немецкими военными офицерами, мог всерьез считать, что Германия стремится к столь незначительной цели – всего лишь «отторжению от СССР отдельных территорий». Уже тогда, на рубеже 1936-1937 годов основной удар вер­махта замышлялся с плацдарма в Восточной Польше – в центре западной границы СССР в направлении Минск-Смо­ленск-Москва. Им мало было «отдельных территорий», им было необходимо все.

Даже если на миг представить, что немецкие партнеры по заговору не посвятили его в свои планы, то он знал о них из донесений советской разведки. И он лгал, ничуть не заботясь о том, что противоречит своим прежним прогнозам, сделанных в конце 20-х – начале 30-х годов: основное направление будущей агрессии против СССР – с западного вектора, с польского плацдарма.

На границе «все в порядке»

Итак, вопрос был лишь в том, в какой точно момент времени начнется война и в каких конкретно координатах пространства будет нанесен удар. Когда и где… И как обороняться.

Когда – это в Москве знали еще за десять дней до нападения. Мало кому известно, что в промежутке с 11 по 21 июня 1941 года советская разведка – хочу подчеркнуть, что речь идет именно о сообществе разведывательных служб – сорок четыре раза (!) относительно точно или же абсолютно точно называла дату и час, когда произойдет вторжение. Получить эти сведения раньше было невозможно, поскольку само германское командование приняло окончательное решение о дате и зафиксировало его на бумаге только 10 июня 1941 года.

С тем, как обороняться, дело обстояло значительно сложнее.

В основу официального плана были положены идеи маршала Б. М. Шапошникова о прикрытии линии границы относительно небольшими силами, сосредоточенными на ней непосредственно, и о развёртывании главных сил в эшелонированных боевых порядках на некотором удалении от линии границы, что исключало как возможность их разгрома одним массированным внезапным ударом, так и возможность прорыва довольно широкой полосы фронта и быстрого выхода агрессора «на оперативный простор» в незащищённые тылы.

План этот не был осуществлен. В мае 1940 года наркомом обороны СССР был назначен маршал Тимошенко, а 15 января 1941 Г. К. Жуков возглавил Генеральный штаб РККА, тогда еще генерал армии. После этого, в советском военном планировании произошло нечто немыслимое. А именно – негласная и незаконная подмена смысла и духа, официально утвержденного правительством СССР плана отражения агрессии, в том числе и принципа обороны.

Вместо четко указанного в официальном плане принципа активной обороны, предусматривавшего, при необходимости, организованный отход войск в глубь своей территории, но с арьергардными боями (чего, к слову сказать, Гитлер очень опасался и требовал от своих генералов не допустить этого) у нас появилась жесткая оборона прямо на линии государственной границы. Вместо сдерживания и отражения первого удара войсками Первого стратегического эшелона, под прикрытием чего наши основные силы должны были быть отмобилизованы и сосредоточены, и затем, но только при благоприятной обстановке, перейти в решительное контрнаступление и уничтожить врага, войска основных приграничных округов на западных границах негласно и незаконно были жестко переориентированы на отражение агрессии методом немедленного, то есть по факту нападения, встречно-лобового контрблицкрига.

То есть отражение агрессии гитлеровской Германии стали готовить, выражаясь языком военных, методом осуществления стратегических фронтовых наступательных операций. Подмена именно тем была особенно опасна, что фактически незаметна. Ее и сейчас-то не так уж легко заметить. Не меняя ни единой строчки в официальном документе, а всего лишь за счет негласной, а потому и незаконной переакцентировки усилий приграничных округов на подготовку к немедленному контрнаступлению, которое действительно официально предусматривалось в официальном же плане, дуэт Жуков-Тимошенко практически полностью выхолостил суть официального плана. Никакого другого плана, кроме того, который был утвержден 14 октября 1940 года, в СССР не было.

Хочу еще раз подчеркнуть, что и в официальном плане контрнаступление планировалось, но только после сдерживания и отражения первого удара гитлеровцев. К тому же после сосредоточения наших основных сил и при наличии благоприятной обстановки, а «безграмотный сценарий вступления в войну» (именно так уже в послевоенное время сам Тимошенко охарактеризовал произошедшее 22 июня) по Жукову-Тимошенко предусматривал немедленный – по факту нападения – встречно-лобовой контрблицкриг как якобы эффективный метод отражения агрессии. Более того. Эта негласная и незаконная подмена произошла на принципах концепции «пограничных сражений» маршала Тухачевского.

Более того, неверно было определено основное направление удара противника. Вектор Минск-Смоленск-Москва странным образом исчезло из обихода возглавляемого Жуковым Генштаба вместе с принципом «активной обороны» как главного метода прочного при­крытия наших границ. При этом все донесения разведки говорили о том, что основные силы немцев сосредоточены в Польше и нацелены в Белорусском направлении.

Но мало того. Вместо создания мощного заслона на тех участках, где будет прорываться неприятель, все имеющиеся в наличии войска были вытянуты в узкую ленту на самой границе. Прорвать до предела разреженный заслон не составляло никакого труда.

Нет нужды еще раз подчеркивать, сколь безграмотен и губителен был подобный «сценарий вступления в войну». Ситуация, сложившаяся в то время на границе, усилила эту губительность. Дело в том, что мобильные (ударные) части – то есть танковые подразделения и авиация страдали от катастрофической нехватки топлива.

Свидетельств тому множество.

«Горючего было очень мало», – вспо­минал, например, генерал-майор авиации Г. Н. Захаров, и именно поэтому самолеты в большинстве своем гибли на земле.

Красочное описание положения на границе оставил командующий авиацией Московского военного округа полковник (впоследствии генерал) Ни­колай Александрович Сбытов, который марте 1941 года выезжал в Западный особый военный округ для инспекции пограничных аэродромов («пешки», о которых он упоминает, – только-только начавшие поступать в войска фронтовые пики­рующие бомбардировщики Пе-2):

«Помню, лечу на У-2 и вижу, что самолеты всюду не рассредоточены, не замаскированы – стоят как на ладони! Призем­лился на одном аэродроме – там новехонькие «пешки» рядом выстроились. Проверил – а они даже горючим не заправлены.

Я хвост трубой и докладываю командующему войсками, тот – Щербакову, Щербаков – Маленкову.

Так вот тогда был рожден документ о положении авиации на границе.

Подписали его Маленков, Щербаков, Тюленев и я как член парткомиссии Главного Полит­управления РККА А 4 мая состоялось заседание, на котором при­сутствовало все командование ВВС. И вот Сталин по той на­шей бумаге издает приказ: “Немедленно привлечь к судебной ответственности… “. Это было известно и наркому Тимошенко, и начальнику Генерального штаба Жукову. Короче, управле­ние ВВС отправляет в пограничные округа комиссию. Та комиссия уже через пару дней вернулась и докладывает: “Все в порядке”. Ну, что ты скажешь!. . ».

Ситуация, описанная Н. Сбытовым, практически не изменилась спустя три месяца, в последние дни перед началом войны. Несмотря на санкцио­нированную лично Сталиным директиву Генштаба от 18 июня 1941 года о приведении всех войск западных округов в боевую готовность, подавляющая часть самолетов пере­дового базирования ЗапОВО не была даже заправлена. Авиация этого округа – как, впрочем, и других – базировалась на передовых аэродромах. Более того. Позднее с санкции Жукова мобилизационные склады ок­ругов выдвинули к границе, и они оказались в руках неприятеля в первые же часы и дни агрессии. Судя по дневнику Ф. Гальдера, немцы были в восторге от того, что захватили неви­данные по масштабам стратегические запасы РККА, особенно горюче-смазочные материалы, в которых вермахт остро нуждался. В сущности, гитлеров­ский блицкриг, начиная со второго дня агрессии, развивался на на­шем же топливе. Ко всему прочему, самым преступным об­разом не была выполнена директива Генштаба о приведении войск приграничных округов в боевую готовность. Самолеты не заправле­ны горючим, боезапас на них не был установлен – именно из-за этого наши летчики, сумевшие все же взлететь ранним утром 22 июня, вынуждены были идти на тараны самолетов противника.

Бывший командующий ЗапОВО Павлов, о котором речь еще пойдет ниже, показал на допросе, что у него в округе было всего-то 300 тонн топлива, а этого, по его же словам, еле-еле хватило бы на одну заправку 400-600 танкам. Иными словами, из 3332 танков, потерянных этим округом, около трех тысяч боевых машин (от 82 до 88 процентов) были потеряны без боя и только из-за нехватки топлива.

И так происходило практически везде. При всем том, что за обеспечение войск горюче-смазочными материалами в Генштабе отвечал лично Жуков (он сам об этом написал в своих мемуарах). Топливо оказалось за тысячи километ­ров от места, где оно было до крайности необходимо, в Майкопе. Каково объяснение тому, что ситуация в точности совпадает с пунктом, приведенном Тухачевским в его «Плане поражения»: «Засылка го­рючего для авиации и механизированных соединений не туда, где это горючее требуется»? Признаюсь, что вопрос – риторический.

А теперь – несколько примеров положения, в котором оказалась приграничная артиллерия. На Львовском направлении зенитную ар­тиллерию еще 20 июня срочно отозвали с некстати орга­низованных учений, а в ЗапОВО, в том числе и на Белостокском направле­нии, всю зенитную артиллерию армий первого оперативного эшелона Первого стратегического эшелона, наоборот, направили на учения вглубь округа, а часть её даже отодвинули на 120 км восточнее Минска. Показательно, что учения были затеяны после получения директивы Генерального штаба от 18 июня 1941 года и не могли проводиться по инициативе местного командования, поскольку планы учений в округах испокон веку согласуются с Генштабом…

Еще несколько, не менее разительных фактов.

21 июня – накануне войны – командир развернутой в районе Брест-Кобрин (ЗапОВО) 10-й САД полковник Белов в 16. 00 получил из штаба ЗапОВО шифровку следующего содержания: отменить приказ от 20 июня о приведении частей в полную боевую готовность и запрещении от­пусков.

Такое распоряжение был способен санкционировать только командующий ЗапОВО генерал армии Павлов – без него в штабе округа никто не мог отдать приказ, отменяющий директиву Ген­штаба от 18 июня 1941 года.

Аналогичный же приказ получили и в 9-й САД (Белосток- Волковыск), который в 13-м авиаполку этой дивизии выполнили с пре­великим удовольствием. Командование, летчики, тех­ники уехали к своим семьям. Авиагарнизон остался на попечении внутренней службы во главе с младшим лейтенантом Усенко. Более то­го, зенитную батарею, прикрывавшую аэродром, сняли и отпра­вили на учения…

И произошло то, что должно было произойти. Полностью оголенный аэродром вместе со своими новехонькими и целехонькими самоле­тами Ар-2 и Пе-2 в первые же часы агрессии немцы взяли голыми руками. 13-й авиаполк испарился в мгновение ока. Нельзя даже сказать, что он был разгромлен. Случившееся, в сущности, говорит об одном – о преднамеренной сдаче аэродрома врагу. Надо полагать, в соответствии с договоренностью, заключенной еще в довоенное время.

Прежде я упомянул, что на аэродроме осталась лишь охрана во главе с младшим лейтенантом Константином Усенко. Так вот, у охраны была изъята даже зенитная батарея, а этого самого бедолагу Усенко рано утром 22 июня отправили на разведку в район Гродно-Августов. Усенко приказ выполнил, слетал и не позднее полудня уже заходил на своем Ар-2 на посадку на базовый аэродром. А когда приземлился, то с изумлением увидел, что к его самолету развернутой цепью бегут немцы, а чуть поодаль стоят шесть транспортных Ю-52, явно доставивших десант, и штук де­сять Meссершмитов-110. Иными словами, лейтенанта попросту удалили с аэродрома, чтобы не возникло даже незначительного со­противления, при котором могли пострадать самолеты. Аэродром достался врагу целехоньким.

С 1934 года Сталин постоянно требовал, чтобы вся авиация, в особенности боевая, была снабжена радиооборудованием. Конструкторы и заводы действительно оснащали самолеты, в особенности истреби­тели, радиостанциями. Однако после прихода Тимошенко на пост наркома обороны, ра­диостанции, особенно с истребителей, были сняты. Предлог был выдвинут совер­шенно нелепый, более того, – анекдотичный: авиадвигатели, мол, не экранированы, и система зажигания создает в наушниках сильные помехи, которые от­влекают летчиков.

Можно бы и посмеяться, но ведь сняли-то радиостанции именно с истребителей! С тех самых самолетов, главная задача которых – категорически предотвратить господство против­ника в воздухе. Если в кабине самолета есть радиостанция, то пребывающему в состоянии полной боевой готовности и уже си­дящему в самолете летчику достаточно короткого приказа по радио, чтобы взмыть в воздух на перехват.

Но оказалось, что система зажигания мешала только в истреби­телях. А в бомбардировочной или разведыватель­ной авиации она никаких помех в наушниках не создавала. Нужны ли комментарии? Особенно если вспомнить один из пунктов «Плана поражения» Тухачевского: «Плохая организация службы ВНОС (воздушного наблюдения, оповещения и связи. – A. M.), что будет затруднять своевременный вылет и прибытие к месту боя истребительной авиа­ции».

А создать затруднения истребителям без радиосвязи очень просто. В начале войны, когда немецкие самолеты перелетали через линию фрон­та, наблюдатели с земли слали звонки командованию ВВС, а уже от него шла команда на аэродромы. Однако взлетевшие советские истребители направлялись не к противнику, а сначала к посту ВНОС, где ши­рокими белыми полотнищами на земле выкладывалось направле­ние пролета противника, а узкими, поперечными – высота их пролета (например, три полосы означали 3000 метров), и только после этого на­ши «соколы» разворачивались и стремглав неслись вдогонку за врагом, который к тому времени успевал уже отмахать как минимум километров сто пятьдесят-двести вглубь нашей территории.

Из записки секретаря Брестского обкома КП(б) Белорус­сии М. Н. Тупицына «О положении на фронте Брест-Кобринского направления» в ЦК ВКП(б) и ЦК КП(б) Белоруссии» от 25 июня 1941 г. :

«Брестский обком КП(б)Б (так в тексте, хотя должно быть Белоруссии. – A. M.) считает необходимым информировать Вас о создавшемся положении на фронте Брест-Кобринского направ­ления. Обком КП(б)Б считает, что руководство 4-й армии оказалось не­подготовленным организовать и руководить военными действия­ми. Это подтверждается целым рядом фактов, в частности:

Вторжение немецких войск на нашу территорию произошло так легко потому, что ни одна часть и соединение не были готовы принять боя, поэтому вынуждены были или в беспорядке отсту­пать, или погибнуть. В таком положении оказались 6-я и 42-я стрелковые дивизии в Бресте и 49-я сд – в Высоковском районе.

В Брестской крепости на самой границе держали две стрелко­вые дивизии, которым даже в мирных условиях требовалось мно­го времени для того, чтобы выйти из этой крепости и развернуть­ся для военных операций. Кроме того, несмотря на сигнал воен­ной опасности, командный состав жил в городе на квартирах. Естественно, при первых выстрелах среди красноармейцев созда­лась паника, а мощный шквал огня немецкой артиллерии быстро уничтожил обе дивизии. По рассказам красноармейцев, которым удалось спастись, заслуживает внимания и тот факт, что не все части и соединения имели патроны, не было патронов у бойцов.

В 49-й сд после первых же выстрелов также произошло смя­тение. Разработанный заранее план действий на случай войны не был изучен командирами подразделений, и, как рассказывает сек­ретарь Высоковского РК КП(б)Б т. Рябцев, командир 49-й сд толь­ко в его присутствии стал давать распоряжения подразделениям, но было уже поздно…

Можно было бы привести много примеров, подтверждающих, что командование 4-й армии, несмотря на то, что оно находилось в пограничной области, не подготовилось к военным действиям. Вследствие такого состояния с первых же дней военных действий в частях 4-й армии началась паника. Застигнутые внезапным нападением, командиры растерялись. Можно было наблюдать та­кую картину, когда тысячи командиров (начиная от майоров и полковников и кончая мл. командирами) и бойцов обращались в бегство. Опасно то, что эта паника и дезертирство не прекращаются до последнего времени, а военное руководство не принима­ет решительных мер. Работники обкома партии вместе с группой пограничников пробовали задерживать бегущих с фронта. На шоссе около Ивацевичи нам временно удалось приостановить это позорное бегство. Но здесь необходимо принять более серьезные и срочные меры борьбы со стороны командования.

Возмутительным фактом является и то, что штаб корпуса не установил связь с обкомом, выехал на командный пункт за город, потеряв связь со своими частями. Таким образом, многие коман­диры и политработники вместо организации эвакуации в панике бежали из города, в первую очередь спасая свои семьи, а красноармейцы бежали в беспорядке.

Обком и Горком КП(б)Б вместе с обл. управлениями НКВД и НКГБ пытались первое время навести порядок в городе, но эф­фективно ничего сделать не смогли, поскольку красноармейские части в панике отступали. Поэтому, не зная обстановки, не имея связи с военным командованием, не рассчитывая на боеспособ­ность воинских частей, мы вынуждены были оставить г. Брест.

Обком КП(б)Б считает, что необходимо принять самые сроч­ные и решительные меры по наведению порядка в 4-й армии и укрепить руководство 4-й армии».

Следует учесть, что я привожу лишь разрозненные факты, которые скорее иллюстрируют положение, нежели показывают его размах, который был настолько велик, что военная контрразведка просто обязана была увидеть: происходит нечто неладное… Даже с завязанными глазами. Однако вся беда в том, что с 3 февраля 1941 года военная контрразведка находилась в подчинении у Наркомата обороны. Едва ли военная контрразведка округа не пыталась проинформировать начальство о том, что происходит, свои доклады она слала прями­ком в 3-е Управление Наркомата обороны, а следовательно, информация попадала все к тем же Тимошенко и Жукову…

Трагедия Западного фронта

Рано утром 22 июня генерал Блюментритт шел в наступление против 4-й армии ЗапОВО. Впоследствии он вспоминал в своих мемуарах: «В 3 часа 30 минут вся наша артиллерия открыла огонь… И затем случилось то, что показалось чудом: русская артиллерия не ответила… Через несколько часов дивизии пер­вого эшелона были на том берегу р. Буг. Переправлялись танки (а переправляться они могли в первую очередь по уцелевшим мостам, которые остались не взорванными. – A. M.), наводились понтонные мосты, и все это поч­ти без сопротивления со стороны противника… Не было ника­кого сомнения, что застали русских врасплох… Наши танки почти сразу же прорвали полосу приграничных укреплений русских и по ровной местности устремились на восток».

Не он один из тех, кто оставили воспоминания о наступлении с немецкой стороны, изумлялся, обнаружив, что утром 22 июня 1941 года все мос­ты через белорусские реки разминированы. Это могло быть сделано только по приказу командующе­го ЗапОВО генерала Павлова, который, в свою очередь, мог отдать подобный приказ только в одном случае – если готовился к немед­ленному встречно-лобовому контрнаступлению.

И все же, что-то здесь не сходится. О каком контрнаступлении можно было мечтать, когда в округ не было доставлено стрелковое оружие, практически отсутствовало топливо, не было средств связи и так далее? Трагический результат гитлеровского вторжения на этом участке границы был предопределен, чтоб не сказать подготовлен заранее.

Катастрофа, обрушившаяся на войска округа, была ужасной по любым меркам. За период с 22 июня по 9 июля 1941 года Западный фронт безвозвратно потерял около 70 процентов личного состава. В це­лом потери в живой силе составляли 417 729 человек, из них безвоз­вратными – 341 012 солдатских жизней.

Это нельзя назвать ни обороной, ни даже прикрытием. Войска оказались напрямую подставлены под истребление противником. Хуже того. Безвозвратные потери Западного фронта составили свыше 57 процентов всех безвоз­вратных потерь за тот же период пяти советских фронтов вместе взятых – Северного, Северо-Западного, Западного, Юго-Западного и Южного (имеются в виду только потери 18-й армии ЮФ) и Балтийского флота в придачу.

Лю­бая воинская часть становится априори небоеспособной при безвозвратной потере уже 50 процентов личного состава. Фактически Западный фронт перестал существовать. Направление на Смоленск-Москву оказалось открытым: образовалась 400-километровая брешь, в которую и ринулись танки Гудериана и Гота.

Ошибка Сталина

Козлом отпущения стал генерал Павлов. Тимошенко и Жуков, не раздумывая, подставили под топор головы ко­мандующего ЗапОВО (а затем Западным фронтом) и подчиненных ему командиров. Не хочу сказать, что Павлов был безгрешен и не заслуживал наказания. Тут вопрос в другом. Свою личную ответственность за ката­строфу Тимошенко и Жуков утопили в крови тех, кто стали виновными не без их помощи. Большинство свои прегрешений Павлов совершил, испол­няя указания Генштаба и Народного комиссариата обороны…

Сталин не тронул Тимошенко и Жукова.

Тимошен­ко еще некоторое время оставался не только наркомом обороны СССР, но и был председателем Ставки Главного командования, то есть первым на войне главноко­мандующим. 10 июля 1941 года он лишился этого поста, а чуть позже и поста наркома обороны, и главнокомандующего Западным направлением. В наши дни его имя мало кому известно – разве что историкам да еще оставшимся в живых ветеранам Великой Отечественной.

Что же до Жукова, то его Сталин отправил на фронт, и в конце войны сделал его тем, кем почитает его народная молва, – маршалом Победы. Не стану здесь разбирать, насколько заслужен этот титул.

По сути дела, оба вышли сухими из воды. Что бы ни думал о них Сталин, ситуация мало подходила для следствия и суда над двумя высшими советскими военачальниками.

Но вот что любопытно. В самый разгар трагического начала войны, 19 августа 1941 года, генерал армии Г. К. Жуков, месяц назад смещенный с поста начальника Генерального штаба РККА, представил Сталину весьма опасное по своей сути донесение, которое скорее следовало бы называть доносом: «Я считаю, что противник очень хорошо знает всю систему нашей обороны, всю оперативно-стратегическую группировку наших сил и знает наши ближайшие возможности. Видимо, у нас среди очень крупных работников, близко соприкасающихся с общей обстановкой, противник имеет своих людей».

Слава Богу, что Сталин не поддался на эту крайне опасную провокацию. Впрочем, не Жукову было играть с ним в подобные игры. Сталин прекрасно понимал, что генералы, озлобленные собственными неудачами на фронте и воспоминаниями о 1937 годе, реально могли бы повернуть оружие против центральной власти. А потому хотя репрессии против генералов и проводились, но они были преимущественно точечными, а не широкомасштабными. К тому же по отношению к генералитету в основном применялась не 58-я статья УК, а иные статьи Уголовного кодекса, которые предусматривали наказания за воинские преступления, а не за измену и предательство. Хотя и без этого тоже не обходилось…

Означает ли все сказанное выше, что Сталин ни в чем не виноват? Нет, не означает.

Главная вина Сталина в трагедии 22 июня 1941 года – в том, что в определенный момент он упустил из виду, что война слишком серьезное дело, чтобы полностью доверить подготовку к ней только военным. Блестяще реализовав стратегию вступления государства в войну, Сталин, доверившись генералам, фактически отдал им на откуп стратегию вступления в войну вооруженных сил государства. Причем настолько доверился генералам, что даже военную контрразведку отдал в подчинение наркомата обороны. И в результате лишился значительной части информации о том, как осуществляется подготовка к отражению агрессии.

Спохватился уже после того, как полыхнула трагедия. И вынужден был принять на себя не только всю полноту государственной, но и военной власти. И как только Сталин лично возглавил отпор врагу, то буквально через пару дней в дневнике начальника генерального штаба сухопутных сил Германии Ф. Гальдера появились тревожные нотки – старый штабной волк мгновенно почуял опасность. А как ее было не почуять, если верховное командование в свои стальные руки взял Сталин?! И хотя немцам и удалось докатиться до Москвы, но именно под его руководством и благодаря невероятному героизму, мужеству, храбрости и стойкости простых солдат и офицеров, веривших своему Верховному, нацистский блицкриг был начисто сорван. Уже в конце лета 1941 года подавляющее большинство германских генералов поняли, что войну они проиграли. Из блицкрига она превратилась в затяжную, а таких войн Германия никогда не выигрывала.

Но потерпел крах не только блицкриг. Был сорван и заговор, направленный на осуществление государственного переворота на фоне военного поражения. Прямое упоминание об этом содержится в неправленой стенографической записи тоста Сталина за русский народ во время приема 24 мая 1945 года в Кремле в честь командующих войсками Красной Армии: «У нашего правительства было немало ошибок, были у нас моменты отчаянного положения в 1941-42 годах, когда наша армия отступала, покидала родные нам села и города Украины, Белоруссии, Молдавии, Ленинградской области, Карело-Финской республики, покидала, потому что не было другого выхода. Какой-нибудь другой народ мог сказать: ну вас к черту, вы не оправдали наших надежд, мы поставим другое правительство, которое заключит мир с Германией и обеспечит нам покой. Это могло случиться, имейте в виду».

Даже в эйфории Победы Сталин не забыл и не простил генералам тайных замыслов, которые не удалось осуществить, но плоды которых и сейчас еще принято считать всего лишь военными просчетами.

Источник. Арсен Мартиросян

Клаузевиц К. О войне. М., 1932. Т. 3. С. 127, 129.

Симонов К. Глазами человека моего поколения. Размышления о И. В. Сталине. М., 1989. С. 356.

Червов Н. Провокации против России. М., 2003. С. 96-97.

По-немецки – «Fall Barbarossa». «Fall» дословно переводится как «случай» или «вариант». В судебном делопроизводстве это слово употребляется также в значении «дело».

Сталин И. В. Сочинения. М., 1949. Т. 13. С. 38-39.

Цит. по: Полторак А., Зайцев Е. Рурские господа и вашингтонские судьи. М., 1968. С. 67.

Знание – сила. 1982. № 7. С. 15.

В то время 1-й секретарь МГК ВКП(б).

Г. М. Маленков как кандидат в члены Политбюро в то время курировал ряд вопросов оборонного характера, в том числе и авиа­ции.

Грибанов С. Заложники времени. М., 1992. С. 102-103).

Протокол допроса арестованного Павлова Дмитрия Григорьевича от 7 июля 1941 г. // Неизвестная Россия. С. 73.

Жуков Г. К Воспоминания и размышления. Т. 1. С. 305.

Первые дни войны в документах // ВИЖ. 1989. № 5-9

Семидетко В.А. Истоки поражения в Белоруссии // ВИЖ. 1989. № 4, а также Интернет-сайт «Механизированные корпуса РККА»

Цупко П. И. Пикировщики. М., 1987.

Мухин Ю., Лебединцев А. Отцы – командиры. Звезды на погонах – звезды на могилах. М., 2004. С. 543.

Мухин Ю., Лебединцев А. Отцы – командиры. Звезды на погонах – звезды на могилах. М., 2004. С. 543.

Цит. по: Известия ЦК КПСС, 1990, № 6. С. 204-205.

Роковые просчеты. М., 1958, цит. по: Червов Н. Ф. Провокации против России. М., 2003. С. 86.

НВО. 2001. № 22; Червов Н. Ф. Провокации против Рос­сии. М., 2003. С. 76.

Там же.

Там же.

Русский архив. Великая Отечественная. Ставка ВГК. Документы и материалы, 1941 г. Т. 16. М., 1996. С. 361.