Больше всего Шин боялся, что его поймают, если он не уедет как можно дальше от лагеря. Он прошел в компании странствующих торговцев 15 км до горного городка Мэнсан, где, по их словам, неподалеку от центрального рынка вскоре должен был появиться грузовик. Его водитель за небольшую плату брал пассажиров до вокзала в Хамхыне, втором по размеру городе КНДР.

Шин еще не разобрался в географии страны и не знал, где находится Хамхын. Но ему было все равно. У него страшно болели ноги, и он отчаянно хотел найти транспорт, чтобы не идти на своих двоих. С момента, когда он продрался через электрифицированную изгородь, прошло уже три дня, а он до сих пор находился всего в 25 км от Лагеря 14.

Шину, отстоявшему длинную очередь из ожидающих грузовика бродячих торговцев, все-таки хватило места в его кузове. Дорога была очень плохая, и стокилометровое путешествие до Хамхына заняло весь день и часть ночи. Пока они тряслись в кузове, несколько спутников начали расспрашивать Шина, откуда он и куда направляется. Не зная, кто они такие и почему спрашивают, Шин просто промолчал, сделав вид, что не слышит или не понимает их вопросов. Мужчины быстро потеряли к нему интерес и весь остаток пути не обращали на него никакого внимания.

Шин, конечно, этого не знал, но ему удавалось перемещаться по стране с завидной скоростью.

В свое время даже для путешествия в соседний город жителю Северной Кореи было необходимо получать специальный пропуск, который вкладывался в исполняющее роль внутреннего паспорта «удостоверение гражданина».

Родившимся и выросшим в лагерях заключенным никаких документов никогда не выдавали. Но, не имея удостоверения личности, практически невозможно было получить и разрешение на передвижения по стране. Такие пропуска выдавались, как правило, только тем, кто отправлялся в рабочие командировки или на важные семейные события, свадьбы или похороны, факт проведения которых должен был быть подтвержден местными бюрократами. Но к 1997 году систематические проверки этих документов почти прекратились. Исключение делалось только для тех, кто направлялся в Пхеньян или другие закрытые районы. Голод заставил людей пуститься в странствия в поисках пропитания, и жесткие доселе правила практически перестали действовать. Собирающие с бродячих торговцев взятки правоохранители и военные просто перестали следить за соблюдением этого закона. Таким образом, можно сказать, что добраться до Китая Шину во многом помогла бесконечная алчность северокорейских чиновников.

Ехал он, вероятнее всего, на армейском грузовике, незаконно переоборудованном в машину для коммерческих пассажирских перевозок. Высокие армейские и государственные чины придумали систему «серви-чха» (или «сервисных автомобилей») в конце 1990-х, чтобы выжимать деньги из бродячих торговцев. Сеульская интернет-газета «Daily NK», обладающая обширной сетью информаторов на Севере, назвала этот элемент нарождающейся сети свободных грузопассажирских перевозок «базовой транспортной системой», давшей, наверное, «решающий толчок развитию частных рынков».

В КНДР практически нет частных машин. Почти все они являются государственной, партийной или армейской собственностью. Сначала предприимчивые чиновники стали использовать по своему усмотрению имеющиеся в их распоряжении казенные грузовики, а позднее через контрабандистов начали ввозить в страну из Китая целые парки подержанных легковушек, фургонов и автобусов, регистрировать их на всяческие госорганизации и нанимать водителей. В результате странники вроде Шина получили возможность дешево путешествовать по стране, не привлекая к себе внимания.

Зарождение капитализма сильно напугало правительство Ким Чен Ира, которое во всеуслышание стало заявлять о том, что страна встала на скользкий путь и катится к смене режима и полной катастрофе. Но попытки наказать взяточников, ограничить возможности свободной торговли, убрать с дорог серви-чха и реквизировать у торговцев наличность и товары сталкивались с упорным противодействием на всех уровнях. Особенно сильно сопротивлялись получающие нищенскую зарплату функционеры на местах. Ведь хоть как-то повысить уровень своего благосостояния они могли, только вымогая взятки у начинающих капиталистов.

Чтобы заставить торговцев платить, органы госбезопасности КНДР придумали новый тип трудовых лагерей, предназначенных для временного заключения (как правило, на короткий срок и с периодическими пытками) торговцев, отказывающихся давать на лапу чиновникам и военным. Власти устраивали регулярные облавы на рынках и арестовывали коммерсантов, пользуясь расплывчатостью законов, регламентирующих правила торговли. Избежать страшного путешествия в трудовой лагерь эти торговцы могли, только заплатив взятку в твердой валюте.

Впервые информация о существовании таких лагерей появилась в докладе «Экономические преступления в Северной Корее и меры наказания за них», основанном на проведенных между 2004 и 2008 годами опросах 1600 беженцев в Китай и Южную Корею.

По словам экономиста из Вашингтона Маркуса Но-ланда, одного из авторов доклада, эти лагеря превратились в неотъемлемую часть «системы грабежей и поборов».

— Создается впечатление, что северокорейское государство превратилось в своеобразный «клан Сопрано», — сказал он, — и вся его деятельность сильно смахивает на обычный рэкет.

По рассказам перебежчиков, почти две трети заключенных таких лагерей выходят на свободу в течение месяца. Эти лагеря чаще всего занимают очень небольшую территорию, не изолируются от внешнего мира и почти не охраняются, но попадавшие туда даже на короткие сроки рассказывают, что в них тоже нередко проводятся показательные казни, а людей доводят до смерти пытками и голодом. Судя по всему, эта система «карусельных» наказаний за экономические преступления была придумана, чтобы наводить страх на всех, кто зарабатывает себе на жизнь торговлей.

— Ким Чен Ир приказывает правоохранительным органам ограничить свободу торговли, но приказы редко исполняются, потому что слишком много военных и прочих чиновников кормится, обирая этих самых торговцев, — считает редактор японского журнала «Ри-мчжинган», собирающего и публикующего свидетельства очевидцев, а также фотографии и видеосъемки, тайно вывезенные с Севера. — Люди за пределами страны еще этого не осознают, но КНДР находится в процессе радикальных перемен.

Шин добрался до железнодорожного вокзала в Хамхыне, прибрежном городе с населением 750000, уже ночью. В большинстве своем жители Хамхына были рабочими, т. е. были ими до тех пор, пока предприятия не встали из-за отсутствия электроэнергии и сырья.

В голодные 1990-е в Хамхыне рухнула государственная система распределения продуктов, и лишившиеся работы и не имевшие других возможностей прокормиться оказались в чрезвычайно тяжелом положении. В результате, по сведениям беженцев, этот город пострадал от голода сильнее всех остальных населенных пунктов КНДР. Посетившие Хамхын в 1997 году западные журналисты заметили, что окрестные холмы сплошь усеяны свежими могилами. Один из горожан сказал, что в городе погибло 10% жителей, по словам другого, столько же людей покинули Хамхын в поисках пропитания.

В 2005 году, когда в Хамхыне оказался Шин, почти все промышленные предприятия города были еще закрыты. Но львиная доля грузов, транспортируемых железнодорожным транспортом внутри КНДР с севера на юг и обратно, по-прежнему проходила через товарные дворы Хамхына.

Ночью группа выгрузившихся из кузова грузовика коммерсантов, среди которых был и Шин, направилась к тому месту, где сортируются и формируются составы. На пути им встретились несколько военных, но они не стали проверять у бродяг документы или отгонять их от товарных поездов.

Вместе с попутчиками Шин забрался в вагон товарняка, следующего в Чхончжин, самый крупный город крайнего севера страны, железнодорожный узел, в котором сходились линии, ведущие к границе с Китаем. В 280-километровый путь до Чхончжина поезд отправился прямо перед рассветом. Прибыть на место, если все будет нормально, он должен был через день-два.

Вскоре Шин узнал то, о чем всем остальным в Северной Корее было известно уже много лет: поезда ходят очень медленно, если ходят вообще.

В течение трех дней они проехали меньше 150 км. За время безвылазного сидения в теплушке Шин подружился с молодым человеком лет 20, который направлялся в Кильчжу. Этот город с населением 65000 душ находился на главной железнодорожной магистрали между Хамхыном и Чхончжином. Парень рассказал, что возвращается домой после неудачной попытки найти работу. У него не было ни еды, ни денег, ни зимней одежды. Тем 'не менее он предложил Шину на несколько дней остановиться у него дома, сказав, что там можно будет обогреться и поесть.

Шину срочно нужно было отдохнуть. Он вконец измотался и оголодал. Купленные в Пукчхане продукты давно закончились. На ногах не переставали кровоточить ожоги. Шин с благодарностью принял предложение молодого человека.

Они вылезли из вагона в Кильчжу поздним вечером. На улице было холодно, начинался снегопад. У уличного торговца молодые люди купили себе горячей лапши. Шин отдал за этот ужин последние деньги.

Расправившись с лапшой, парень сказал, что его дом буквально за углом, но появляться на глаза родителям в своей нищенской поношенной одежде он стыдится. Он спросил Шина, не даст ли тот ему на несколько минут свое пальто. Он только поздоровается с родителями, а потом вернется к лотку торговца лапшой и заберет Шина домой, где можно будет погреться и лечь спать.

С момента побега Шин изо всех сил старался разобраться, какое поведение своих соотечественников считать нормальным. Но, пробыв на свободе всего неделю, он еще мало чего понимал. Наверное, одолжить другу пальто, чтобы тот не опозорился перед матерью и отцом, в порядке вещей, подумал Шин. Он отдал парню пальто и согласился подождать.

Проходил час за часом, все сильнее валил снег, а новый друг Шина не возвращался. Шин не догадался проследить за парнем и посмотреть, в какой дом тот войдет, и отправился искать его на близлежащих улицах. Но тот, конечно, бесследно пропал. Проблуждав несколько часов, сбитый с толку и дрожащий от холода Шин завернулся в найденный на улице грязный кусок целлофана и стал дожидаться утра.

Следующие 20 дней Шин скитался по Кильчжу. У него не было ни теплой одежды, ни денег, ни знакомых, ни представления, куда идти и что делать, и поэтому приходилось прилагать огромные усилия, чтобы просто оставаться в живых. Среднеянварская температура в этих местах составляет около — 10С, т. е. замерзнуть в такую зиму проще простого.

Он бы вряд ли спасся, если б не попал в компанию городских бездомных, среди которых было много беспризорных подростков. Бездомные жили, побирались и обменивались свежими сплетнями в окрестностях железнодорожного вокзала. Шин прибился к группе, специализировавшейся на воровстве дайкона. Дайкон — это крупный белый восточноазиатский сорт редиса в форме морковки, используемый для приготовления кимчхи , знаменитейшего корейского блюда из остро-приправленных квашеных овощей. Чтобы осенний урожай дайкона не замерзал в зимние месяцы, его обычно складывают в специально вырытые ямы и сверху засыпают землей.

Днями Шин вместе с группами малолетних воришек отправлялся в пригороды искать во дворах такие земляные кучи. Весь день он выкапывал и поедал сырой дайкон, а к вечеру набирал столько овощей, сколько мог унести, возвращался в центр города и, продав их на базаре, покупал себе каких-нибудь других продуктов. Если не удавалось наворовать дайкона, он рыскал по городским помойкам.

Для ночевок бездомные находили сарайчики или пристройки около домов, оснащенных центральным отоплением, но иногда спать приходилось в скирдах соломы или вокруг разведенных в укромных местах костров.

Шин больше не заводил друзей и по-прежнему старался избегать разговоров о себе и своем прошлом.

В Кильчжу, равно как и во всех других местах, где ему довелось побывать, он постоянно натыкался на фотографии Ким Чен Ира: на станциях, площадях и в комнатах домов, куда он время от времени забирался в поисках еды. Но никто, даже бродяги и малолетние беспризорные воришки, не решался критиковать Любимого Руководителя или отпускать в его адрес какие-нибудь шуточки. Опросы перебежчиков показывают, что этот страх живет во всех без исключения северокорейцах и сохраняется чуть ли не до конца жизни даже после побега из страны. Самой сложной задачей для Шина по-прежнему оставались поиски еды. Но воровство продуктов в Северной Корее отнюдь не является чем-то из ряда вон выходящим.

«Воровство всегда было большой проблемой, — написал Чарльз Роберт Дженкинс в вышедших в 2008 году мемуарах о 40 годах своей жизни в Северной Корее. — Если не приглядывать за своими вещами, кто-нибудь радостно вас от них избавит».

Малообразованный и страдающий от глубокой депрессии сержант Армии США Чарльз Роберт Дженкинс служил в Южной Корее и в 1965 году решил, что в КНДР ему будет лучше. Он выпил десяток банок пива, нетвердым шагом перешел самую милитаризованную границу мира и сдал свою «М-14» изумленным северокорейским солдатам.

— Я был тогда так глуп и наивен! — сказал он мне.

Он рассказал, что дезертировал из армии, променяв свободу на добровольное заключение в «гигантской, безумной тюрьме».

Тем не менее он был не простым дезертиром, он был американцем. Так что и заключенным он стал особенным. Правительство Северной Кореи сделало из него актера и заставило играть всех европеоидных злодеев в пропагандистских фильмах, демонизировавших США.

Еще сотрудники госбезопасности привели к нему молодую японку и заставили ее изнасиловать. Эту девушку 12 августа 1978 года похитили из родного города в Японии. Она стала очередной жертвой секретной операции по похищению людей, на протяжении длительного времени проводившейся КНДР в прибрежных японских городках. Ее схватили на пляже прямо перед наступлением темноты, засунули в черный пластиковый мешок для перевозки трупов и вывезли на корабле в Северную Корею.

Со временем эта женщина, которую звали Хитоми Сога, полюбила Дженкинса, они сыграли свадьбу и вырастили двух дочерей. Учились девочки в особой пхеньянской школе, специализировавшейся на подготовке шпионов-полиглотов.

Конец странным приключениям Дженкинса в Северной Корее положил визит японского премьер-министра Дзюнъитиро Коидзуми в Пхеньян и его встреча с Ким Чен Иром в 2002 году. Ким Чен Ир признался тогда, что в 1970-х и 1980-х его агенты похитили 13 японских гражданских лиц, среди которых была и жена Дженкинса Хитоми. Ей позволили покинуть страну на личном самолете Коидзуми. Дженкинсу с дочерьми разрешили уехать из КНДР во время второго визита премьер-министра Японии в 2004 году.

В момент, когда я брал у Дженкинса интервью, он вместе с семьей жил на японском острове Садо, где родилась и была похищена северокорейскими агентами его супруга.

Несколько десятилетий, проведенных в Северной Корее, Дженкинс жил за городом и ухаживал за большим огородом, сильно помогавшим ему кормить семью. Каждый месяц он получал от правительства денежное пособие, но в голодные годы его еле хватало, чтобы спасти домашних от смерти. Мало того, чтобы выжить, всему семейству приходилось постоянно отгонять от своего огорода вороватых соседей и солдат-мародеров.

— Мы начинали еженощно дежурить на огороде сразу, как начнет созревать кукуруза. В ином случае нас подчистую обирали военные, — написал он.

Грабежи и воровство достигли пика во время голода 1990-х, когда в городах типа Кильчжу, Хамхына и Чхон-чжина вокруг железнодорожных вокзалов начали кучковаться банды бездомных подростков, в большинстве своем сирот.

Барбара Демик рассказывает о них в своей книге «Завидовать нечему».

На Чхончжинском железнодорожном вокзале, пишет она, дети вырывали еду прямо из рук пассажиров. Также они работали организованными группами. Подростки постарше переворачивали лотки с уличной снедью и провоцировали продавцов броситься за ними в погоню. Младшие в это время окружали лоток и собирали с земли рассыпавшиеся продукты. Еще они догоняли медленно идущие поезда и грузовики и прокалывали острыми палками мешки с зерном.

В разгар голода, пишет Демик, уборщики вокзалов делали регулярные обходы территории с деревянной тележкой, на которую грузили найденные трупы, по стране ходили слухи о каннибалах, говорили, что живущих на вокзалах беспризорников накачивали снотворным, убивали и потом пускали на мясо. Демик пришла к выводу, что такие случаи были, хоть и не так часто, как утверждала народная молва.

— На основе бесед с беженцами я пришла к заключению, что таких случаев было два... виновные были арестованы и расстреляны за каннибализм.

Но в январе 2005-го, когда в Кильчжу застрял Шин, ситуация с продуктами была уже не настолько сложной.

В 2004 году в КНДР собрали относительно неплохой урожай. Южная Корея безостановочно поставляла в страну продукты и бесплатные удобрения. Бурным потоком в закрома Северной Кореи лились продукты из Китая и от организаций, участвующих во Всемирной продовольственной программе... часть этой помощи в конце концов оказывалась на черном рынке.

Да, бездомные на вокзале жили впроголодь, но за все время пребывания в Кильчжу Шин ни разу не видел, чтобы люди умирали от голода или холода.

Городские рынки ломились от изобилия сушеных, консервированных и свежих продуктов. Там была и рисовая мука, и тофу, и печенье, и пирожные, и мясо. Люди торговали одеждой, кухонной утварью и электроникой. Стоило Шину появиться на базаре с ворованным дайконом, как сразу же находились женщины, готовые заплатить за него.

Прижившись в Кильчжу и привыкнув добывать себе пропитание попрошайничеством и воровством, Шин почти перестал думать о Китае. У банды бездомных, членом которой он стал, были другие планы. В марте они намеревались отправиться в государственный кооператив сажать картошку, потому что на этой работе регулярно и относительно неплохо кормили. Не имея никаких других знакомых и не зная, что делать дальше, Шин решил поехать с ними. Однако он снова поменял планы в день, когда ему удалось совершить одну необыкновенно удачную кражу.

Оказавшись на окраине города, Шин откололся от банды, копавшейся в чьем-то огороде, набрел на пустой дом и, никем не замеченный, забрался в него через заднее окно.

Внутри он нашел зимнюю одежду, армейскую ушанку и семикилограммовый мешок риса. Переодевшись, он сунул в свой рюкзак найденный в доме рис и, вернувшись в Кильчжу, продал его одному из рыночных торговцев за 6000 вон, т. е. около 6 долларов.

С новым запасом денег, которые можно было тратить на еду и взятки, он снова поверил в возможность добраться до Китая. Шин отправился на товарный двор железной дороги и забрался в грузовой вагон идущего на север поезда.

Приблизительно треть границы между КНДР и Китаем проходит по мелкой и неширокой речке Туманган. Зимой она обычно замерзает, и перейти ее по льду можно за считаные минуты. Китайский берег почти на всем протяжении реки покрыт густой растительностью, и любой перебравшийся на него человек имеет возможность быстро спрятаться. Пограничники на китайской стороне встречаются довольно редко.

Шин узнал о реке Туманган от бродячих коммерсантов, ехавших с ним в одном поезде. Но ничего конкретного о том, где ее переходить и сколько заплатить северокорейским пограничникам, патрулирующим южный берег реки, узнать не удалось.

В результате он просто доехал на товарняках от Кильчжу до Чхончжина, а потом до расположенной в 40 км от границы узловой станции Комусан и уже там начал расспрашивать местных.

— Здравствуйте, — поприветствовал он пожилого мужчину, сидящего на ступенях Комусанской железнодорожной станции, протягивая ему несколько галет, — вот ведь какие холода стоят.

—Премного благодарен, — ответил старик. — Можно полюбопытствовать, откуда вы к нам прибыли?

Шин уже давно придумал честный, но очень расплывчатый ответ на вопросы такого типа. Он всегда говорил, что сбежал из дома в провинции Южный Пхёнган (где и вправду находился Лагерь 14), потому что жить там было слишком трудно и голодно.

Старик начал вспоминать, как хорошо ему жилось в Китае, где всегда можно найти еду и работу. Восемь месяцев назад, рассказывал он, его арестовали и выслали обратно в Северную Корею, в результате чего он несколько месяцев протрубил в трудовом лагере. Он спросил у Шина, не подумывал ли тот тоже побывать в Китае.

—А что, можно вот просто так взять и уйти туда? — спросил Шин, изо всех сил скрывая волнение.

—А то!

И старик в подробностях рассказал Шину, где лучше переходить Туманган и как вести себя на приграничных блокпостах. Большинство военных, по его словам, с удовольствием брали взятки. Дал он и другие полезные советы.

—Если пограничник попросит показать документы, дай им несколько сигарет, пачку печенья и немного денег. Скажи, что ты солдат и идешь в Китай навестить родственников.

На следующее утро Шин забрался в угольный поезд, шедший в пограничный городок Мусан. Его предупредили, что город кишит военными, и поэтому он выпрыгнул из вагона, когда поезд замедлил ход на подъезде к Мусану, и пешком направился на юго-запад. Он провел на ногах весь день в поисках самого мелкого участка Туманган и прошел около 30 км.

У Шина не было документов, и он знал, что будет немедленно арестован, если наткнется на добросовестного пограничника, показать удостоверение личности его попросили на первом же посту. Изо всех сил стараясь не выдать страха, Шин назвался возвращающимся домой солдатом. В его пользу сыграл тот факт, что украденная в Кильчжу одежда и шапка были военного покроя и темно-зеленого цвета.

— Вот, возьми покурить, — сказал Шин, протягивая военному пару пачек сигарет.

Тот взял сигареты и взмахом руки разрешил Шину пройти.

На втором блокпосту Шина снова попросили показать документы. В этот раз он отделался пакетом галет. Потом ему встретился третий пограничник, после него — четвертый. Всё это были совсем молоденькие, худые и голодные мальчишки. Они уже не спрашивали документов... прежде чем Шин успевал сказать и слово, они просили у него сигарет и еды.

Шин не смог бы выбраться из Северной Кореи, если б не необычайное везение... особенно на границе. Как раз в тот момент, когда он, в конце января 2005 года, раздавая взятки, двигался в направлении Китая, на границе существовало «окно», позволяющее людям почти без риска переходить на китайскую сторону.

Власти КНДР были принуждены терпеть прозрачность границы с Китаем из-за катастрофического голода середины 1990-х и чрезвычайной важности китайской продуктовой помощи. Граница стала проницаемой на полуофициальном уровне в 2000 году когда Ким Чен Ир пообещал не проявлять строгости к тем, кто убегал в Китай в поисках пропитания. С его стороны это было запоздалым признанием того факта, что десятки тысяч находившихся на грани голодной смерти граждан КНДР уже перебрались в Китай и что вся страна попадает во все большую и большую зависимость от его пожертвований. Кроме того, к 2000 году туда-сюда через границу тысячами стали курсировать мелкие коммерсанты, поставляющие продукты питания и другие товары на частные рынки, почти полностью заменившие собой государственную систему централизованного распределения продуктов.

Сразу после публикации этого указа арестованных нарушителей границы стали отпускать буквально после пары дней допросов или нескольких месяцев трудовых лагерей, если, конечно, в ходе дознания не выяснялось, что они, будучи в Китае, вступали в контакт с гражданами Южной Кореи или христианскими миссионерами. Также правительство КНДР начало осознавать, какую роль играют такие торговцы в обеспечении населения продовольствием, и даже оказывать им определенную помощь. После полугода тщательных проверок и бюрократических процедур чиновники (особенно, если их подмазывали взятками) стали время от времени выдавать коммерсантам пропуска, позволяющие им легально пересекать границы.

Чем прозрачнее становилась граница, тем ощутимей менялась жизнь: больше людей стало ходить в хорошей, теплой зимней одежде, в продаже на рынках появились подержанные китайские телевизоры, видеоплееры и, конечно, пиратские видеокассеты и видеокомпакт-диски.

Перебежчики рассказывали, что благодаря китайским транзисторным радиоприемникам люди получили возможность слушать китайские и южнокорейские радиостанции, а также «Радио Свободная Азия» и «Голос Америки». Многие признавались, что словно на наркотики подсели на голливудские фильмы и южнокорейские мыльные оперы.

—Собираясь смотреть фильмы про Джеймса Бонда, мы обязательно задергивали шторы на окнах и убавляли звук, — рассказывала мне в Сеуле 40-летняя беженка.

Они с мужем и сыном уплыли из своей рыбацкой деревни и пересекли границу на лодке.

—Именно благодаря этим фильмам я начала понимать, что происходит в мире. Именно благодаря фильмам люди начали видеть, что в режиме Ким Чен Ира нет ничего хорошего.

Ее сын сказал мне, что влюбился в Америку, куда мечтает когда-нибудь переселиться, смотря замыленные копии «Ангелов Чарли».

Когда ручейки зарубежного видеоматериала слились в захлестнувший страну бурный поток, это настолько переполошило северокорейские органы правопорядка, что они придумали новую тактику поиска и наказания любителей запрещенного кино. Они стали обесточивать жилые дома и целые кварталы, а потом ходить по квартирам и смотреть, какие кассеты или диски застряли в плеерах.

Примерно в тот момент, когда Шин с Паком строили планы побега, власти КНДР пришли к выводу, что слишком проницаемая граница таит в себе угрозу национальной безопасности. Особенно бесили Пхеньян южнокорейские и американские инициативы, благодаря которым беженцам становилось легче обустраивать свою жизнь. Самый массовый единовременный побег состоялся в 2004 году, когда Южная Корея вывезла пассажирским самолетом 468 перебежчиков из Вьетнама в Сеул. Новостное агентство КНДР назвало этот рейс «преднамеренным актом агрессии и терроризма». Приблизительно в то же время Конгресс США принял закон, дающий беженцам из Северной Кореи право на переселение в США. КНДР охарактеризовала этот закон как попытку свержения законной власти.

Поэтому в конце 2004 года начали меняться пограничные правила: за нелегальный переход границы грозили тюремные сроки длительностью до пяти лет. Чтобы обеспечить выполнение новых правил, Северная Корея начала устанавливать системы электронного и фотонаблюдения. Были построены изгороди из колючей проволоки, а на блокпостах установлены железобетонные барьеры. Китай в это время готовился к летней Олимпиаде 2008 года и поэтому тоже усилил охрану границы...

В конце января 2005-го, когда Шин продвигался в сторону границы, расчищая себе путь сигаретами и печеньем, «окна» для относительно безопасного перехода на китайскую сторону уже начали медленно, но верно закрываться. Но ему повезло, потому что приказы сверху еще не успели повлиять на поведение изголодавшихся солдатиков, попадавшихся ему на расположенных вдоль реки Туманган погранпостах.

—Умираю с голоду! — сказал последний из тех, кого Шину пришлось подкупить на пути из Северной Кореи; на вид пограничнику было всего лет 16. — У тебя ничего нет поесть?

Его пост находился около ведущего на китайский берег реки моста. Шин дал ему соевой колбасы, сигарет и пакетик конфет

—А много народу переходит в Китай? — спросил у него Шин.

—Угу, — ответил пограничник, — они уходят с благословения армии, а заработав хорошие деньги, возвращаются.

В Лагере 14 Шин с Паком часто обсуждали, что будут делать, оказавшись в Китае. Они планировали остановиться у дяди Пака, и теперь Шин вспомнил об этих разговорах.

—А можно мне сходить навестить дядю в деревне на том берегу? — спросил Шин. — А на обратном пути я с тобой щедро расплачусь едой.

—Иди, конечно, — ответил солдат, — но я сегодня буду на посту только до семи вечера. Так что возвращайся до семи, ладно?

Пограничник отвел Шина через лесок к реке. Дело было ближе к вечеру, но Шин заверил пограничника, что вернется вовремя и принесет ему продуктов.

—А лед на реке прочный? — спросил Шин. — Все будет нормально?

Солдат сказал, что река замерзла накрепко и что если даже Шин и провалится, то воды там будет максимум по колено.

—Не бойсь, все будет хорошо, — успокоил он.

Ширина реки в этом месте была меньше ста метров.

Шин медленно пошел по льду. Почти на середине реки он провалился и набрал полные ботинки ледяной воды. Он выскочил на крепкий лед и на четвереньках прополз остаток пути до Китая.

Оказавшись на дальнем берегу, Шин поднялся на ноги и повернулся, чтобы в последний раз посмотреть на Северную Корею.

Он невольно задумался, убили ли уже в лагере его отца.

Молодой пограничник помахал Шину: поскорее скройся в лесу!

Шин поспешно вскарабкался вверх по откосу и скрылся среди деревьев. Он почувствовал, как у него начали леденеть мокрые ноги. Стало темнеть, и он понял, насколько измотался. Последние несколько дней он экономил свой продуктовый запас, чтобы его хватило на взятки, и поэтому почти ничего не ел.

Шин взобрался на холм и быстро зашагал по дороге через заснеженные поля. Невдалеке виднелись деревенские дома.

На полпути к поселку на дороге стояли два человека. Они держали в руках фонарики и были одеты в жилетки с китайскими надписями на спине. Позднее Шин узнал, что это были китайские пограничники. С 2002 года, когда сотни граждан Северной Кореи поставили Китай в очень неудобное положение, начав атаковать посольства в попытках получить политическое убежище, китайские военные стали задерживать на границе нелегалов и десятками тысяч выдворять обратно в Северную Корею. Но встреченные Шином солдаты почему-то смотрели в небо. Он предположил, что они от скуки взялись считать звезды. Так или иначе, появление Шина не вызвало у них интереса, и он поспешил в сторону поселка.

По наивности и непродуманности его план выживания на территории Китая не уступал плану самого побега из КНДР. Шин совершенно не представлял, куда ему идти и к кому обратиться за помощью. Пока он просто хотел уйти от границы подальше. Перейдя на китайскую сторону, он оказался в бедном, малонаселенном горном районе провинции Цзилинь. Единственный в этих местах более или менее крупный город Хэлун находился в 50 км к северу от точки, где Шин перешел через реку. Шин надеялся только на то, что окажутся правдивыми распространяемые бродячими северокорейскими коммерсантами слухи, что живущие в приграничных областях Китая этнические корейцы могут приютить и накормить беженцев, а иногда даже дать какую-нибудь работу.

Войдя во дворик одного из сельских домов, Шин потревожил сторожевых собак, которые чуть не оглушили его своим лаем. Он насчитал семь псов... по стандартам КНДР, где популяция домашних животных сильно сократилась в голодные годы, когда бродяги и сироты-беспризорники воровали, разделывали и жарили на кострах домашних собак, это количество было просто удивительным.

Когда открылась дверь дома, Шин попросил накормить и приютить его на ночь. Вышедший на шум китайский кореец приказал ему убираться. Он сказал, что буквально этим утром к нему заходили полицейские, чтобы в очередной раз предупредить о запрете оказывать помощь беглецам из КНДР. Шин отправился к ближайшему кирпичному дому и там снова попросил помощи у хозяина-корейца. Но и тут ему было сказано убираться подобру-поздорову. Но на сей раз довольно грубо.

Уходя со двора, Шин понял, что окончательно замерзает, и тут заметил остатки костра, на котором хозяева дома, наверное, готовили себе пищу. Он выкопал из золы три тлеющих головешки, отнес их в ближайший лесок и, расчистив снег и набрав из-под него веток, развел огонь. Он снял ботинки с носками и, положив их сушиться у костра, сам того не желая, заснул.

Когда он проснулся поутру, огонь уже погас. Лицо Шина было сплошь покрыто инеем. Продрогший до костей, он надел до сих пор еще влажные носки и ботинки, а потом отправился дальше и шел все утро по проселочным дорогам, которые, по его мнению, вели от границы в глубь Китая. Ближе к полудню он, заметив впереди милицейский пост, свернул с дороги, нашел очередной дом и постучался в двери.

— Пожалуйста, помогите! — попросил он.

Еще один китаец корейского происхождения снова отказался пустить его в дом, сказав, что его жена страдает психическим заболеванием. Тем не менее он дал Шину в дорогу пару яблок.

Шин пошел извилистой дорогой в горы и прошагал по ней почти весь день. (Он до сих пор не знает точно, где и куда он шел в тот первый день. На Google Earth весь этот приграничный регион Китая выглядит одинаково и состоит из покрытых лесами гор и редких сельских домов.) Ближе к закату он рискнул наведаться в свежевыстроенный из шлакобетонных блоков дом, окруженный свинарниками. Когда он вошел во двор, его облаяли пять собак.

Из дома через приоткрытую переднюю дверь высунулся пухленький мужчина средних лет.

— Ты из Северной Кореи? — спросил он.

Шин устало кивнул головой.

Мужчина, китайский крестьянин, знавший всего несколько слов по-корейски, пригласил Шина войти и приказал молодой женщине сварить риса. Фермер сказал, что у него когда-то работали два перебежчика. Он предложил Шину приют, кормежку и пять юаней (около 60 центов) в день, если тот возьмется ухаживать за свиньями.

Вот так, еще не успев съесть свой первый в Китае горячий ужин, Шин обрел работу и крышу над головой. Ему уже довелось побыть заключенным, стукачом, беглецом и вором, но наемным рабочим он не был еще ни разу в жизни. Эта работа стала для него очень удачным началом новой жизни и принесла колоссальное облегчение. Наконец-то подошел к концу месяц постоянного страха, холода и голода. Жизнь, в которой не было ничего, кроме рабства, в одночасье канула в Лету.

Весь следующий месяц Шин наконец смог есть сколько хочет. Трижды в день он набивал живот жареным мясом, о котором они с Паком мечтали в Лагере 14. Он мылся горячей водой — с мылом! Впервые со своего рождения он избавился от вшей.

Фермер купил Шину антибиотики, чтобы вылечить ожоги на ногах, теплую зимнюю одежду и рабочие ботинки. Шин тут же выбросил краденую одежду, выдававшую в нем северокорейца.

У него была отдельная комната, где он спал на кровати, накрывшись сразу несколькими одеялами. Спать ему было можно до 10 часов в сутки — неслыханная роскошь! Жившая в доме молодая женщина (со временем Шин выяснил, что она была любовницей фермера) готовила Шину еду и научила его хоть как-то изъясняться на китайском.

Работать ему за свои 60 центов в день приходилось с рассвета до 7—8 вечера. Он не только ухаживал за свиньями, но еще и ходил с хозяином в ближайшие холмы охотиться на диких кабанов.

Иногда работа, конечно, отнимала у Шина все силы, но зато никто не бил его и даже не пытался подхлестнуть угрозами. По мере того как прибывали силы, Шин все сильнее чувствовал, как потихоньку испаряется постоянное чувство страха. Когда на ферму приходили с проверкой, хозяин говорил Шину притвориться глухонемым, ручался за него, и полицейские уходили восвояси. И все же Шин понимал, что живет у свиновода только потому, что является дешевой рабсилой. Способность китайских приграничных районов поглощать перебежчиков из КНДР очень велика и очень сильно недооценивается за пределами Северо-Восточной Азии. Эта область не настолько чужда и не настолько враждебна по отношению к корееговорящим мигрантам, как может показаться.

Первыми «иностранцами», попадающимися на пути перебежчиков, как правило, оказываются этнические корейцы с тем же языком, аналогичным набором национальных блюд и культурных ценностей. При достаточном везении беглецы, как это случилось с Шином, могут найти приют, работу и обеспечить себе некоторую степень безопасности.

Началось все это в конце 1860-х, когда на севере Кореи разразился голод и умирающие крестьяне в массовом порядке стали перебираться через реки Туманган и Ялуцзян в северо-восточные регионы Китая. Позднее власти Китайской империи, напуганные экспансией России на Дальнем Востоке, стали нанимать корейских крестьян, чтобы создать из них этакий буфер в приграничных регионах, и корейская Чосонская династия позволяла им уходить в Китай на законных основаниях. Перед началом Второй мировой войны японцы, оккупировавшие Корейский полуостров и северо-восточные районы Китая, выдавливали десятки тысяч корейских крестьян за границу, чтобы ослабить власть Китая над этими регионами.

Теперь в трех северо-восточных провинциях Китая проживает почти 2 млн этнических корейцев. Самая большая концентрация жителей корейской национальности наблюдается как раз в провинции Цзилинь, где оказался Шин. Внутри провинции Цзилинь китайские власти создали Яньбяньскую Корейскую автономную область, где этнические корейцы составляют 40% населения, а правительство субсидирует работу корейских школ и корееязычной периодики.

А еще корееговорящие жители северо-восточной части Китая стали невоспетыми героями борьбы за культурные перемены в КНДР. Эти люди ускорили наступление перемен. Они записывали через спутниковые тарелки южнокорейские мыльные оперы на CD. Контрабандисты сотнями тысяч перевозили диски на территорию Северной Кореи и продавали всего центов по 15 за штуку.

Мыльные оперы, в которых показывают бурно развивающуюся, уверенную в своих силах Южную Корею с богатыми домами и быстрыми автомобилями, объявлены на Севере «вредоносными визуальными материалами» и запрещены к просмотру. Тем не менее эти сериалы, которые смотрят даже офицеры правоохранительных органов, ответственные за их конфискацию у населения, продолжают собирать вокруг себя огромную армию поклонников и в Пхеньяне, и в других городах страны, где теперь часто встретишь подростков, имитирующих шелковистые интонации самых известных сеульских телезвезд.

Эти программы разрушили десятилетиями создаваемый миф о том, что на Юге живут нищие, несчастные и измученные непосильным гнетом люди, мечтающие присоединиться к Северной Корее и жить под мудрым отеческим руководством династии Кимов.

Все последние 50 лет органы безопасности Китая и КНДР активно сотрудничают, дабы не допустить превращения слабого потока перебежчиков с Севера в массовый исход. Как заявляет правительство Южной Кореи, еще в начале 1960-х две страны подписали секретное соглашение о пограничной безопасности. В 1986 году был заключен второй договор, обязывающий Китай выдворять нарушителей границы обратно домой, где их чаще всего ждут аресты, пытки и месяцы или годы принудительного труда в лагерях.

Насильно удерживая своих граждан, КНДР нарушает международное соглашение, которое некогда поклялась соблюдать. В этом документе 1966 года говорится, что любой человек имеет право покинуть любую страну, включая страну постоянного проживания.

Считая всех перебежчиков из КНДР «экономическими мигрантами» и отправляя их обратно нести неизбежное наказание, Китай отказывается выполнять обязанности подписанта международной конвенции о беженцах 1951 года. Пекин не разрешает беглецам из Северной Кореи претендовать на политическое убежище и не дает представителям Управления Верховного Комиссара ООН по делам беженцев работать на китайско-северо-корейской границе.

По сути, международные законы приносятся в жертву стратегическим интересам КНДР и Китая. Массовый исход из КНДР может привести к значительной депопуляции, подрыву и без того неадекватных возможностей страны обеспечивать себя продуктами питания и ослаблению (а то и падению) правительства. Тем не менее угроза такого исхода растет вместе с повышением благосостояния китайцев, дальнейшим обнищанием северокорейцев и все большим и большим распространением слухов о том, как хорошо жить в Китае.

Китайское правительство пытается не допустить бесконтрольного взрывного роста количества неимущих корейских мигрантов по нескольким причинам. Прежде всего, он повергнет в нищету три северо-восточные провинции, и так по большому счету оставшиеся за бортом китайского экономического бума. Но гораздо важнее то, что Китай может стать причиной падения северокорейского режима и объединения Корейского полуострова под руководством сеульского правительства, являющегося одним из самых надежных и верных союзников США. В процессе Китай лишится важнейшей буферной зоны между одним из самых бедных своих регионов и объединенной, зажиточной, ориентированной на западные ценности Кореей. А это в свою очередь может привести к росту националистических настроений в среде этнических корейцев, населяющих приграничные районы.

Неприязнь Пекина к перебежчикам из КНДР насаждается среди населения северо-восточных провинций. Но, как убедился Шин, жители этих районов охотно игнорируют директивы и указы, когда появляется шанс нанять на работу трудолюбивого северокорейца, умеющего держать язык за зубами и готового вкалывать за 60 центов в день. Кроме того, китайских работодателей привлекает возможность обсчитывать рабочих-нелегалов и в любой момент отправлять их восвояси без выходного пособия. Отношения Шина с фермером испортились уже через месяц.

Отправившись за водой к ручью, Шин встретил двух других беглецов из Северной Кореи. Они жили в заброшенном сарае невдалеке от свинофермы и сильно страдали от холода и голода. Шин попросил своего хозяина помочь этим людям, и тот согласился, но с большой неохотой и плохо скрываемым раздражением. Увы, Шин заметил это слишком поздно.

Одной из беглецов была женщина лет 40, уже не раз переходившая границу. В Китае у нее были муж-китаец и ребенок Они жили недалеко от фермы, и она попросила разрешения позвонить им. Хозяин Шина позволил ей воспользоваться своим телефоном. Через несколько дней и она, и ее спутник ушли.

Но фермер, которому пришлось некоторое время давать приют трем северокорейцам сразу, уже не смог унять своего раздражения и сказал Шину, что решил расстаться и с ним тоже.

Он рассказал Шину, где можно найти другую работу, и посоветовал ему устроиться пастухом. Он даже взялся отвезти туда Шина на своей машине. Через два часа пути по горным дорогам он высадил его на ферме своего приятеля недалеко от Хэлуна, города с 85-тысячным населением. Если Шин будет хорошо работать, сказал ему бывший хозяин, ему очень прилично заплатят.

Только после отъезда фермера Шин обнаружил, что никто в этом хозяйстве не говорит по-корейски.

Следующие 10 месяцев Шин работал там, куда его привез свиновод. Он пас скот в горах и спал вместе с двумя угрюмыми китайцами на полу фермерского дома. Его никто не держал, и уйти можно было в любой момент, но он просто не знал, куда идти и что делать. Пак заверял Шина, что перебраться из Китая в Южную Корею им поможет его дядя. Но Пак погиб, и теперь Южная Корея казалась Шину совершенно недосягаемой.

Тем не менее сидение на одном месте имело и свои плюсы: во-первых, зажили ожоги на ногах, во-вторых, Шин освоил азы китайского. А еще он получил доступ к генератору грез и мечтаний.

Это было радио.

Почти каждое утро Шин крутил ручки приемника, настраиваясь то на одну, то на другую из дюжины с лишним радиостанций, вещавших на КНДР. Эти финансируемые Южной Кореей, США и Японией станции перемешивают рассказы о мировых новостях и событиях в азиатском регионе с жесткой критикой Северной

Кореи и режима Ким Чен Ира. Описывая состояние дел в КНДР, они много говорят о хронической нехватке продовольствия, нарушениях прав человека, военных провокациях, ядерной программе и зависимости страны от Китая. Большая доля эфирного времени отводится рассказам о безбедной (по северокорейским меркам) жизни перебежчиков в Южной Корее.

Некоторые из этих радиостанций содержат перебежчики. Нередко они создают внутри КНДР собственные репортерские сети. Эти корреспонденты, записывающие репортажи при помощи камер мобильных телефонов, создали революционную систему оперативного освещения происходящих в КНДР событий. В 2002 году новости об экономических реформах и отмене запрета на частную торговлю добирались до внешнего мира несколько месяцев. Спустя семь лет о запуске денежной реформы, враз пустившей по миру десятки тысяч мелких коммерсантов, мир узнал через считаные часы.

В КНДР слушатель такого рода станций может получить до 10 лет трудовых лагерей. Но в последнее время страну буквально наводнили китайские радиоприемники-мыльницы ценой не больше трех долларов, в результате чего, как следует из социального исследования, проведенного в Китае среди перебежчиков, торговцев и других нарушителей границы, сегодня «вражеские голоса» в Северной Корее ежедневно слушают 5—20% населения. Многие из них сказали, что именно зарубежные радиостанции мотивировали их на попытки покинуть страну.

Шину, слушавшему эти радиостанции на китайской ферме, голоса людей, говорящие на понятном языке, приносили умиротворение и радость. Он узнал потрясшие его «новости» (которым в действительности было уже больше года) о самолете, вывезшем из Вьетнама в Сеул несколько сотен северокорейских беженцев. Особенно внимательно он слушал репортажи о ситуации на границе, рассказы беглецов о том, какими маршрутами им удавалось перебраться из Китая в Южную Корею и какая жизнь началась у них там. Но многое все же казалось очень странным...

Целевой аудиторией этих радиостанций являются, как правило, достаточно образованные жители КНДР, выросшие на государственной пропаганде, восхваляющей божественную мудрость династии Кимов и предупреждающей о замыслах Америки, Южной Кореи и Японии захватить весь Корейский полуостров. Но Шин за всю свою жизнь ни разу не сталкивался с этой пропагандой и поэтому слушал контрпропагандистские передачи ушами маленького ребенка... они изумляли его, сбивали с толку, иногда даже нагоняли скуку, но всегда оставались в чем-то не до конца понятными.

За четыре недели общения Пак смог объяснить Шину общее устройство мира и не единожды обрушивался с безжалостной критикой на власти КНДР. Но Шин только притворялся, что ему интересно, потому что реально его интересовали только рассказы про еду.

Шина поражали радиорепортажи о Ким Чен Ире. Он почти ничего не знал о семействе Кимов и уж совсем ничего о том, как относятся к нему в остальном мире.

Но даже самыми сочными сплетнями о жизни перебежчиков в Китае и Южной Корее Шину было просто не с кем поделиться.

Не зная китайского, Шин страдал на ферме от одиночества гораздо сильнее, чем некогда в лагере.

Ближе к концу 2005 года, когда на горы накатила очередная зима, Шин решил двигаться дальше.

По радио он слышал, что некоторые беглецы находили помощь в расположенных на территории Китая корейских церквях. В общих чертах план Шина был таков: он отправится в юго-западном направлении, чтобы как можно дальше уйти от Северной Кореи и границы. По пути он будет искать корейцев и, найдя с их помощью работу, начнет строить тихую и незаметную жизнь в южных регионах Китая. С надеждой перебраться в Южную Корею он практически распрощался.

К этому моменту Шин уже подучил китайский и смог объяснить хозяину фермы, почему хочет уйти: слишком близка граница, его рано или поздно схватят и выдворят в КНДР.

Хозяин без лишних разговоров заплатил ему б00 юаней, т. е. около 72 долларов. Если учесть, что Шин проработал пастухом целых 10 месяцев, ежедневная зарплата составила меньше 25 центов. Помня о том, что на свиноферме ему платили по 60 центов в день, здесь Шин рассчитывал получать минимум вдвое больше.

Конечно, Шина обманули, но спорить и требовать справедливости он не осмелился. В качестве прощального подарка хозяин фермы дал Шину карту местности и отвез в Хэлун на автобусную станцию.

Шин обнаружил, что путешествовать по Китаю легко и совершенно безопасно. Подаренная еще свиноводом одежда была местного производства и не привлекала к себе внимания. Шин понял, что если путешествовать в одиночестве и держать язык за зубами, то ни его внешность, ни манера поведения не выдаст в нем беглеца из Северной Кореи. Даже в тех случаях, когда он обращался с просьбой помочь ему к этническим корейцам и рассказывал, что нелегально перешел границу, это не вызывало у них особенного удивления. Точно такие же просьбы им до Шина приходилось выслушивать от множества других перебежчиков. У большинства встреченных Шином на своем пути людей северокорейцы не вызывали ни тревоги, ни интереса. Перебежчики давно уже смертельно надоели китайским корейцам.

Никто не спросил у Шина документов ни когда он покупал в Хэлуне автобусный билет, чтобы проехать почти 170 км до столицы провинции Цзилинь Чанчуня, ни когда он садился в поезд, чтобы преодолеть еще 800 км до Пекина, ни все 1600 км еще одной автобусной поездки до Чэнду, 5-миллионного города на юго-западе Китая.

Чэнду Шин выбрал конечной точкой своего путешествия наугад прямо перед покупкой билета на Пекинском автовокзале. Добравшись до него, он начал искать работу.

В одном из корейских ресторанчиков он нашел журнал с названиями и адресами нескольких маленьких церквей. Приходя в храм, он просил разрешения поговорить со священником и рассказывал, что убежал из Северной Кореи и нуждается в помощи. Священники-корейцы давали ему денег, долларов по 15 в юанях, но никогда не предлагали ни работы, ни ночлега. Наоборот, чаще всего ему объясняли, что помогать перебежчикам запрещено, и советовали побыстрее уйти.

Шин старался не распространяться о себе, о том, что бежал из лагеря, опасаясь, что это может сподвиг-нуть собеседника сдать его властям. Он держался подальше от гостиниц и ночлежек, думая, что там у него могут спросить документы. Для ночевок он чаще всего просто заходил в ближайший «Пи-Си-Бан» (PC bang в переводе с корейского — «компьютерная комната») — интернет-кафе, где молодые и, как правило, неженатые мужчины сутками напролет рубятся в сетевые игры и бродят по Интернету. Шин обнаружил, что в этих заведениях всегда можно навести какие-нибудь справки и если не поспать, то хоть отдохнуть. Внешне Шин почти ничем не отличался от безработных бездельников, посещающих эти точки, а документов в них никто ни у кого не спрашивал.

Обойдя в Чэнду восемь церквей и получив везде от ворот поворот, Шин пустился в долгий обратный путь до Пекина, где поменял стратегию и начал искать работу в корейских ресторанчиках. Иногда владельцы или управляющие этих ресторанов кормили его или давали денег, но работы никто не предлагал.

Неудачи в поисках работы не пугали и не расстраивали Шина. Для него в отличие от большинства людей важнее всего была возможность поесть, а еды в Китае было потрясающе много. Он с изумлением заметил, что в Китае даже уличные собаки хорошо упитанные. Если у него заканчивались деньги на продукты, он побирался, зная, что китайцы обязательно что-нибудь да подадут.

Шин понял, что голодной смерти больше можно не бояться, и одно это позволяло надеяться на лучшее. Теперь ему больше не нужно забираться в чужие дома и воровать.

Шин снова сел на автобус и поехал в расположенный в сотне километров от Пекина 10-миллионный Тяньцзинь, где опять взялся обходить корейские церкви. Но и в этот раз священники, по мелочи помогая деньгами, не предлагали ни работы, ни крыши над головой. На следующем автобусе он проехал еще 350 км на юг до Цзинаня и провел там пять дней в поисках работы. Он отправился еще дальше на юг и 6 февраля 2006-го, через год и неделю после перехода по льду реки Туман-ган, оказался в Ханчжоу, 6-миллионном городе в дельте Янцзы. Уже в третьем по счету корейском ресторанчике ему предложили работу.

В ресторане «Хэданхва» не было отбоя от посетителей, и Шину приходилось чуть не в две смены мыть посуду и приводить в порядок столики. Через 11 дней это ему надоело. Он сказал хозяину, что уходит, получил зарплату и сел на автобус, идущий в расположенный в 145 км к югу Шанхай.

Оказавшись на автовокзале, он пролистал местный корейский журнал, нашел в нем список ресторанов и отправился на поиски работы.

—Могу я повидать владельца этого заведения? — спросил Шин у официантки ресторанчика, стоявшего первым в списке.

—С какой целью? — поинтересовалась та.

—Я из Северной Кореи, только что приехал в город, и мне больше некуда идти, — сказал Шин. — Я хотел узнать, не найдется ли в вашем ресторане для меня какой-нибудь работы.

Официантка сказала, что хозяина заведения сейчас нет на месте.

—Может, у вас все-таки найдется для меня хоть какое-то дело? — продолжал упрашивать Шин.

—У нас работы нет, но вон там ест человек. Говорит, что из Кореи. Может, спросить у него?

Она показала на мужчину, доедающего поздний завтрак.

—Простите за беспокойство, — обратился Шин к этому человеку, — но я из Северной Кореи и ищу работу. Пожалуйста, помогите мне.

Мужчина несколько мгновений внимательно рассматривал Шина, а потом спросил, откуда он родом. Шин сказал, что из Пукчхана, того городка близ Лагеря 14, где он украл первый мешок риса.

—Так вы и правда из Северной Кореи? — спросил мужчина, вытащив из кармана блокнот и начав делать в нем какие-то заметки.

Шин наткнулся на журналиста, шанхайского корреспондента крупной южнокорейской медийной компании.

—А зачем вы приехали в Шанхай? — спросил он.

Шин повторил только сказанное. Он голодает и ищет работу. Журналист слушал и записывал все подробности. До сих пор Шину не доводилось встречаться с журналистами, и поэтому разговор вызывал у него волнение и страх.

Помолчав, мужчина спросил, не хочет ли Шин перебраться в Южную Корею... и этот вопрос напугал Шина еще больше. К моменту прибытия в Шанхай Шин уже давным-давно распрощался с надеждой добраться до Южной Кореи. Он сказал, что не может поехать туда, потому что у него совсем нет денег.

Мужчина поднялся на ноги и сказал Шину следовать за ним. На улице он поймал такси, посадил в него Шина и следом за ним залез сам. Спустя несколько минут он сказал, что они едут в консульство Южной Кореи.

Испуг Шина перерос в панику, когда журналист начал объяснять, что в момент высадки из такси ему может грозить опасность:

— Если кто-то попытается схватить тебя у входа в консульство, вырывайся и беги! — предупредил он.

Возле консульства стояли милицейские автомобили и несколько офицеров в форме. Пекинское правительство еще с 2002 года усилило охрану дипмиссий, пытаясь (и весьма успешно) остановить поток северокорейцев, штурмующих посольства в надежде получить политическое убежище.

Шин старался держаться подальше от милиционеров. Опасаясь депортации, он не осмеливался воровать. Он старался быть невидимкой, и это ему вполне удавалось.

Но теперь какой-то совершенно незнакомый человек привез его к хорошо охраняемому зданию и посоветовал бежать, если его попытаются задержать.

Когда такси остановилось перед зданием, на котором развевался флаг Южной Кореи, у Шина от страха чуть не выпрыгнуло из груди сердце. Он боялся, что его перестанут слушаться ноги. Журналист приказал ему улыбаться, обнял рукой за плечи и крепко прижал к себе. Они вместе зашагали к воротам консульства.

— Мы с другом пришли по важному делу, — по-китайски сказал журналист милиционерам.

Охранники открыли ворота и пропустили их внутрь.

Когда они оказались на территории консульства, журналист сказал Шину, что теперь можно ничего не бояться. Но как ни убеждали его сотрудники консульства, Шин просто не мог поверить, что теперь находится под защитой правительства Южной Кореи.

Жизнь в консульстве оказалась очень комфортной. К Шину относились с вниманием и старались во всем помогать. Здесь находился еще один перебежчик, с которым Шину было о чем поговорить, впервые в жизни у Шина появилась возможность каждодневно ходить в душ. Ему дали новую одежду. Отдохнувшему, вымытому и наконец-то окончательно почувствовавшему себя в безопасности Шину оставалось дождаться, когда будут готовы нужные бумаги.

От работников консульства он услышал, что у журналиста, который его туда привел (он до сих пор не хочет, чтобы разглашалось его имя и название его агентства), возникли большие неприятности с китайскими властями.

И вот после полугода жизни на территории консульства Шин улетел в Сеул, где им необыкновенно сильно заинтересовались спецслужбы Южной Кореи. Почти две недели Шин рассказывал агентам спецслужб историю своей жизни. Он старался давать на их вопросы только правдивые ответы, но... не сказал им о том, как донес на мать с братом.

Когда с Шином закончили агенты южнокорейских спецслужб, за него взялась военная разведка Армии США. Этот протокол с историей в несколько десятков лет достался в наследство от Корейской войны, и по нему американская разведка получала преимущественное право на получение всего, что перебежчики знают о Севере.

Сержант Мэтью Макмахон, выросший в Вирджинии и владевший корейским языком дебрифер, около полутора часов допрашивал Шина в военном госпитале. Его поразило, насколько хрупким, травмированным с психологической точки зрения и сбитым с толку казался Шин.

«Он изо всех сил старался держать себя в руках, — вспоминал Макмахон. — Он рассказывал историю своей жизни, даже не меняя выражения лица. Мне кажется, он не очень понимал, что с ним происходит и где он находится. Создавалось впечатление, что до этого момента ему никогда еще не доводилось беседовать с человеком европейского типа».

В отличие от других перебежчиков, которых приходилось допрашивать Макмахону, Шин не знал о повседневной жизни в Северной Корее ровным счетом ничего. Он ничего не знал даже о Ким Чен Ире. Вместо этого он рассказал своему американскому собеседнику историю, которая показалась ему совершенно удивительной, но и в то же самое время абсолютно правдоподобной. (Шин умолчал о том, что донес на собственную мать.) Макмахон быстро написал по результатам общения длинный отчет, и он вызвал большой интерес в американском разведывательном сообществе, которое, по словам Макмахона, не проявляло особого внимания к проблеме северокорейских трудовых лагерей.

Когда спецслужбы получили от Шина всю интересующую их информацию, его Отправили в «Ханавон», что по-корейски значцт «Дом единства». Так называется расположенный в зеленой холмистой местности в 60 км к югу от Сеула центр для перемещенных лиц — гигантский мегаполис с 20-миллионным населением. Больше всего этот комплекс похож на богато финансируемую психиатрическую клинику с повернутым на вопросах безопасности начальством: кварталы красных кирпичных трех-этажек окружены высоким забором, утыканным видеокамерами и патрулируемым вооруженной охраной.

Ханавон построен в 1999 году Министерством Объединения. В этом «Ведомстве помощи жителям, бежавшим из Северной Кореи» перебежчики получают временный приют и питание, а также проходят курс подготовки к жизни и выживанию в условиях высококонкурентного капиталистического общества Южной Кореи.

В центре собраны врачи, психологи, консультанты по профориентации и преподаватели множества дисциплин — от мировой истории до вождения автомобиля. За три месяца пребывания беженцы узнают о том, какими правами обладают в соответствии с южнокорейским законодательством, а также выезжают на учебные экскурсии в гипермаркеты, банки и станции подземки.

— Проблемы с адаптацией наблюдаются у всех беглецов без исключения, — сказал мне генеральный директор Ханавона Ко Гён Бин.

Поначалу казалось, что процесс адаптации у Шина проходит лучше, чем у большинства остальных перебежчиков.

Его мало что пугало или изумляло во время учебных экскурсий. Он побывал в нескольких крупнейших и богатейших городах Китая, а посему уличные толпы, высотки, шикарные автомобили и электронные гаджеты были для него не в диковину.

В первый же месяц пребывания в Ханавоне он получил удостоверение с фотографией и документы гражданина Южной Кореи, автоматически выдаваемые правительством всем перебежчикам с Севера. Кроме того, он прошел курс обучения, во время которого ему рассказали о пособиях и правительственных программах помощи переселенцам, в частности, праве на бесплатное жилье и ежемесячное пособие в сумме 800 долларов в первые два года, а также вознаграждении в 18000 долларов тем, кто решит посвятить себя учебе, чтобы повысить уровень общего или профессионального образования.

На уроках истории Шин узнал, что Корейская война началась 25 июня 1950 года с ничем не спровоцированного внезапного вторжения северокорейских войск на Юг. Этот факт до глубины души потрясает большинство северян. Ведь правительственная пропаганда с раннего детства учит их, что войну начала Южная Корея при поддержке США. Многие перебежчики в Ханавоне наотрез отказываются верить в лживость этого фундаментального постулата истории Северной Кореи. Некоторые даже приходят в ярость. Их реакцию можно сравнить с реакцией американца, услышавшего вдруг, что Вторая мировая война в Тихом океане началась после внезапного нападения американцев на Токио.

Для Шина, не получившего в Лагере 14 практически никакого образования, такая радикальная ревизия истории Корейского полуострова не имела никакого значения. Гораздо больше его интересовали занятия в компьютерном классе.

К концу первого месяца, когда Шин только обжился в Ханавоне, его начали беспокоить ночные кошмары. Он снова и снова видел казнь матери и висящее на колючей проволоке тело Пака, представлял, какие пытки после его побега пришлось вынести отцу. Эти видения настолько замучили Шина, что он бросил курсы слесарей-авторемонтников. Ему не удалось сдать экзамены на права. Он перестал есть, не высыпался. Словом, его парализовало чувство вины.

Почти у всех ханавонских перебежчиков наблюдаются симптомы паранойи. Они говорят шепотом и по малейшему поводу ввязываются в драки. Они боятся сообщать свое имя, возраст и место рождения. Жителям Южной Кореи их поведение нередко кажется грубым и оскорбительным. Например, они очень редко говорят «спасибо» или просят извинения.

Во время учебных поездок в южнокорейские банки, куда перебежчиков вывозят, чтобы научить открывать счета, их приводят в ужас стандартные вопросы банковских клерков. Они с подозрением и страхом относятся к любым представителям власти. Они чувствуют себя виноватыми за то, что бросили в Северной Корее родственников и друзей. Их беспокоит, иногда до паники, их образовательная и финансовая неполноценность в сравнении с жителями Юга. Они стесняются своей манеры одеваться, говорить и даже причесываться.

— В Северной Корее паранойя — рациональная реакция на существующие условия и помогает людям выживать, — сказала мне клинический психолог Ким Хи Ген из Ханавона, — но понимать, как устроена жизнь в Южной Корее, она им сильно мешает и является одним из главных препятствий для ассимиляции.

Северокорейские подростки от двух месяцев до двух лет проводят в аффилированной с Ханавоном корректирующей школе-интернате Хангёрэ. Это государственное общеобразовательное учреждение было создано в 2006 году специально для обучения прибывающей с Севера молодежи, в большинстве своем недостаточно подготовленной для учебы в обычных школах Южной Кореи.

Почти все ученики этого интерната с трудом справляются с элементарными заданиями по чтению и математике. У некоторых в результате голодного детства сильно снижены когнитивные способности. Даже у самых способных учеников знание мировой истории, как правило, ограничивается официальными мифами и легендами о жизни Великого Вождя Ким Ир Сена и его сына, Любимого Руководителя Ким Чен Ира.

— Полученное в Северной Корее образование совершенно бесполезно для жизни на Юге, — рассказал мне директор интерната Хангёрэ Квак Чен Мун. — Когда все мысли только о том, как не умереть голодной смертью, школьнику становится не до учебы, а преподавателю не до преподавания. Многие наши ученики по несколько лет прятались в Китае и не имели возможности ходить в школы. А в Северной Корее они обдирали и ели кору с деревьев и думали, что это нормально.

Во время учебных поездок в кинотеатры молодые северокорейцы нередко впадают в панику, когда в зале гаснет свет, считая, что в темноте их могут похитить. Их удивляет южнокорейский язык, засоренный множеством американизмов типа сёпхинг (шопинг) или кхак-тхе-ылъ (коктейль).

Они не могут поверить, что деньги можно хранить на пластиковых кхыредит кхады (кредитных картах).

Они страдают несварением, попробовав пиццу, хот-доги и гамбургеры, т. е. стандартную для южнокорейских подростков еду. К тому же результату приводит и поедание слишком большого количества риса, ставшего в голодные годы пищей северокорейских богатеев.

Одна ученица Хангёрэ отравилась, перепутав жидкий кондиционер для белья с зубным эликсиром. Другая попыталась испечь хлеб из... стирального порошка. Многие приходят в ужас, впервые слыша шум стиральной машины.

Кроме паранойи, умственной отсталости и зачастую технофобии, перебежчики страдают от вполне излечимых, но почти забытых в Южной Корее заболеваний. Чун Чжон Хи, 10 лет занимающая в Ханавоне должность старшей медсестры, рассказала мне, что у северокорейских женщин часто обнаруживаются кисты и гинекологические инфекции. Очень много больных туберкулезом, масса перебежчиков страдают хроническим несварением и гепатитом Б. По словам Чун Чжон Хи, диагностировать наличие таких достаточно обычных заболеваний нередко оказывается сложно в силу того, что беженцы не привыкли пользоваться услугами врачей, которые задают много личных вопросов, и относятся к ним с крайней подозрительностью. У мужчин, женщин и детей наблюдаются серьезные проблемы стоматологического характера, вызванные хроническим недоеданием и нехваткой кальция в питании. Половина денег, выделяемых Ханавону на медицинское обслуживание беженцев, тратится на зубное протезирование.

Едва ли не подавляющее большинство прибывающих в Ханавон беглецов выбирается на волю с помощью южнокорейских агентов подпольных сетей. Эти посредники с нетерпением дожидаются момента, когда перебежчики наконец пройдут процесс адаптации в транзитном центре и начнут получать от правительства денежное пособие. Именно тогда они начинают требовать у них оплаты своих услут. И, как сказала мне Чун Чжон Хи, еще одним источником мучения для временных жителей Ханавона являются как раз мысли о том, что им вскоре придется отдавать долги.

Шину не надо было беспокоиться ни о расплате с посредниками, ни о своем физическом состоянии: за полгода спокойной жизни и регулярного питания в шанхайском консульстве Южной Кореи он поправился. Но его так и не отпускали ночные кошмары, которые становились все страшнее и являлись все чаще, Шин обнаружил, что не может примирить свою нынешнюю жизнь со страшными образами лагеря 14, без конца крутившимися у него в сознании.

В какой-то момент медики Ханавона поняли, насколько разрушилась психика Шина, и перевели его на лечение в психиатрическое отделение близлежащей больницы. Шин провел там два с половиной месяца на успокоительных лекарствах. Часть времени он просидел в изолированном боксе.

Еще в шанхайском консульстве Южной Кореи Шин начал вести дневник. Психиатры посоветовали ему не бросать этого занятия, надеясь, что это поможет ему избавиться от того, что было названо ими синдромом посттравматического стресса.

Шин о своем пребывании в больнице не помнит почти ничего. Ему запомнилось только то, что ночные кошмары медленно, но верно сошли на нет.

Выписавшись, он переехал в маленькую квартирку, купленную для него Министерством Объединения в полумиллионном городе Хвасоне, расположенном в 50 км от Сеула в холмистой местности у Желтого моря почти в центре Корейского полуострова.

Первый месяц Шин почти не выходил из квартиры и в окно наблюдал за повседневной жизнью Южной Кореи.

В конце концов он все-таки набрался смелости выйти на улицу. Он сравнивает этот процесс привыкания с медленным ростом ногтей. Шин не понимает, почему и как все это происходило, но знает, что это было именно так

Начав регулярно выходить в город, он записался на водительские курсы. По причине недостаточного словарного запаса он дважды проваливал письменный экзамен на права. Шин обнаружил, что не может найти интересную работу и удержаться на тех местах, что ему предлагали. За это время ему довелось поработать и сборщиком металлолома, и гончаром, и продавцом небольшого местного универмага.

Ханавонские специалисты по профориентации говорят, что такое случается с абсолютным большинством беглецов из Северной Кореи. Чаще всего они считают, что их проблемы сможет решить южнокорейское правительство, и не понимают, что ответственность за опоздания на работу и ненадлежащее выполнение обязанностей теперь придется нести именно им. Очень часто беженцы бросают работу и открывают какой-нибудь заведомо провальный бизнес. Многие открыто возмущаются социальным неравенством, царящим в Южной Корее. Чтобы найти работодателей, готовых мириться со всеми странностями поведения перебежчиков с Севера, Министерство Объединения платит компаниям, рискующим нанимать их на работу, до 1800 долларов в год.

Шин долгими днями сидел в своей однокомнатной квартирке и временами впадал в полное отчаяние от одиночества. Он попытался найти своего старшего дядю Шин Тхэ Сопа, чей побег в Южную Корею после Корейской войны и был преступлением, за которое в Лагерь 14 была отправлена вся их семья.

Но Шин знал только его имя, и из государственных органов ему ответили, что по этому имени информации найти не удалось. В Министерстве Объединения же сказали, что они способны разыскать только тех, кто зарегистрировался в базе данных, чтобы воссоединиться с потерявшимися родственниками. Шин бросил поиски.

Один из психиатров познакомил Шина с консультантом Центра сбора данных о нарушениях прав человека в Северной Корее, базирующейся в Сеуле неправительственной организации. Этот человек посоветовал Шину превратить свой «терапевтический» дневник в книгу воспоминаний. Шин послушался совета, и в 2007 году Центр опубликовал мемуары на корейском языке. Работая над книгой, Шин стал проводить почти все свое время в сеульском офисе Центра сбора данных, где ему предоставили комнату для ночлега, познакомился и подружился с сотрудниками Центра.

Когда по Сеулу расползлись слухи о том, что он родился в трудовом лагере, откуда никто никогда не выходил живым, с ним начали искать встречи многие известные на Юге активисты-правозащитники. Его рассказы проверялись и перепроверялись бывшими зэками, бежавшими на Юг лагерными охранниками, юристами, журналистами и пр. Его знание внутренней механики лагерной жизни, исполосованное шрамами тело и вечно затравленный взгляд убедили специалистов в его искренности и все признали его первым северокорейцем, сумевшим сбежать из тюрьмы для политзаключенных и добраться до Южной Кореи.

Ан Мён Чхоль, которому довелось быть охранником и водителем в четырех трудовых лагерях, сказал корреспондентам «International Herald Tribune», что у него нет никаких сомнений в том, что Шин действительно жил в «зоне полного контроля». Ан сказал, что еще во время самой первой их встречи он заметил очевидные признаки этого, т. е. неспособность смотреть собеседнику в глаза и скрюченные от непосильного труда руки.

— Поначалу я Шину не поверил, потому что до него из таких лагерей никому еще бежать не удавалось, — сказал мне в 2008 году президент правозащитной организации «Демократия против северокорейского ГУЛАГа» Ким Тхэ Чжин, 10 лет просидевший в Лагере 15 и после освобождения перебежавший на Юг.

Но Ким, равно как и все остальные люди, на собственной шкуре познавшие все прелести лагерной жизни, после встреч с Шином пришел к однозначному выводу, что его история, несмотря на крайнюю экстраординарность, является несомненно достоверной.

Шина заметили и правозащитники за пределами Южной Кореи. Весной 2008 года его пригласили в тур по Японии и США. Он побывал в Университете Калифорнии, Беркли и Колумбийском университете, а также пообщался с сотрудниками Google.

Знакомясь с людьми, понимающими, через что ему пришлось пройти, и начиная обретать среди них друзей, он поверил в себя и попытался заполнить зияющие пробелы в понимании истории своей родины. Он с жадностью поглощал любые новости о состоянии дел в Северной Корее. Он изучил историю Корейского полуострова, узнал о том, какой репутацией пользуется в мире диктаторская династия Кимов, и понял, что его страна давно имеет статус международного изгоя.