Тяжелую потерю понесло и психиатрическое сообщество, и мир живописи. Во вторник, 29 января 2010 года на автомагистрали А31, недалеко от границы с Люксембургом, около 23 часов погиб Франсуа Кубела. По неизвестной причине он не справился с управлением и налетел на предохранительную ограду незадолго до выезда из Тьонвиля-Мец-Нор на скорости около 140 километров в час. Машина тут же вспыхнула. Пока прибыла помощь, тело Франсуа Кубела сильно обгорело…

Он содрогнулся. И без того потрясенный открытием своей очередной — и наверняка единственной подлинной — личности, Кубела вдобавок должен был справиться с известием о собственной гибели.

В панике он бежал по улицам Тринадцатого округа, пока не нашел открытое интернет-кафе у станции метро «Гласьер». Едва присев, он набрал на клавиатуре свою новую фамилию.

Первая ссылка в Гугле оказалась некрологом, опубликованным в «Монде» от 31 января. Речь, безусловно, шла о нем. На двадцать пятой странице нашлась черно-белая фотография покойного психиатра. Это был он сам, но в белом халате и без нескольких морщинок, зато с неотразимой улыбкой на лице.

Как он оказался одновременно живым и мертвым? Прежде чем попытаться проникнуть в эту тайну, он погрузился в историю покойного Франсуа Кубела, известного психиатра и художника, начав с основных дат биографии в черной рамке:

18 ноября 1971 года — родился в Пантене, департамент Сена-Сен-Дени.

1988 год — начал изучать медицину.

1992 год — первые персональные выставки.

1997 год — опубликовал докторскую диссертацию по психиатрии о развитии индивидуальности у близнецов.

1999 год — поступил на работу в специализированный медицинский центр имени Поля Гиро в Вильжюифе.

2003 год — ретроспектива его картин в галерее MEMO в Нью-Йорке.

2004 год — стал самым молодым во Франции заведующим отделением в клинике Святой Анны.

2007 год — вышла «Игра разных „я“» о синдроме множественных личностей.

29 января 2010 года — погиб в аварии на автомагистрали А31.

Его предположения подтверждались. Кубела примерно того же возраста, который указан в поддельных документах. Он параллельно занимался психиатрией и живописью. У него не было ни жены, ни ребенка, ни даже официальной подруги. Но его улыбка не оставляла сомнений в том, что ему не приходилось страдать от одиночества.

Нахлынули воспоминания, обрывки которых уже посещали его в садах Корто. Отдых на горнолыжных курортах. Вечеринки в узком кругу в роскошной парижской квартире. Сумерки на юге Франции. Кубела вел обеспеченную и блестящую жизнь без привязанностей и обязательств. Одинокий исследователь или эгоцентричный хищник? Ответ, вероятно, где-то посередине. Человек, убежденный в своей научной и артистической состоятельности. Раздаривавший себя всем и никому в отдельности.

1997.

Его диссертация принесла ему известность. Ученик психолога детства Рене Заззо, автора трудов по близнецовости, он годами изучал пары однояйцовых близнецов. Подобно Заззо, наблюдал становление их личностей в процессе развития. Исследовал невидимые связи, делающие близнецов зависимыми друг от друга. Сходство характеров, одинаковые реакции и даже телепатическая связь между этими однояйцовыми братьями и сестрами, которая испокон веков поражала окружающих. Все это входило в сферу интересов Кубела.

Близнецовые исследования подводили Кубела к проблемам становления личности. Что формирует собственное «я»? Как создается личность? Как соотносятся генетическое наследие и социальный опыт?

Выводы Кубела поразили научное сообщество. Он отбрасывал и основополагающий принцип психоанализа («мы то, что мы пережили в детстве»), и кредо новых нейробиологических наук («наша психика сводится к ряду физических феноменов»). Не отрицая правомочности этих направлений, Кубела, определяя и объясняя личность каждого человеческого существа, обращался к чему-то врожденному и таинственному, происходящему от некоей высшей силы,— быть может, к чему-то божественному. Теория, намеренно выходящая за рамки рациональных научных подходов.

Многие возражали против этого «базарного спиритуализма». Но никто не подвергал сомнению качество его исследований. Научные труды не мешали его безупречной карьере практикующего психиатра, сначала в Вильжюифе, затем в медицинском центре Святой Анны в Париже.

Через десять лет после выхода диссертации Кубела написал новую книгу, в которой подвел итоги своих исследований синдрома множественных личностей. И на этот раз публикация наделала много шума. Прежде всего потому, что этот синдром в Европе официально не признан. Кроме того, Франсуа Кубела видел в каждой из личностей своих пациентов автономную единицу, нечто, наделенное собственным существованием, а не проявления одного и того же психоза. Здесь снова звучала мысль, что эти личности были вложены в один разум некоей высшей силой…

Одно по крайней мере, стало ему теперь совершенно ясно: не приходится удивляться тому, что ученого так привлек случай Кристиана Мьоссана и его диссоциативное бегство. В нем он увидел новый подход к своим исследованиям. Психиатр, прежде изучавший близнецов и шизофреников, остановил свой выбор на «пассажирах без багажа».

Нетрудно догадаться, что за этим последовало. Кубела принялся искать схожие случаи по всей Франции. И наткнулся на страдающего реакцией бегства пациента из Лорьяна, о котором упоминала Натали Форестье. Он связал между собой оба этих случая. Начал разбираться, расследовать, и это вывело его на Sasha.com. Он записался в клуб и познакомился с Фелис. Позднее, при невыясненных пока обстоятельствах, его самого превратили в подопытного кролика для протокола клинических испытаний, которые проводил «Метис».

Конечно, о последних исследованиях Кубела в статье нет ни слова — непонятно только, что психиатр забыл посреди ночи на автомагистрали А31. И в самом деле, как он там оказался? Но ответа на этот вопрос не существует — в машине погиб кто-то другой…

Кубела обдумал эту инсценировку. Кому принадлежало обгоревшее тело, найденное в машине? Другому подопытному «Метиса»? Которого, скорее всего, прикончили, сделав ему смертельную инъекцию: огонь позволил скрыть истинную причину смерти. Очевидно, расследование провели на скорую руку. Личность водителя не вызывала ни малейших сомнений: номерные знаки, описание, одежда, часы, уцелевшие документы — все указывало на Франсуа Кубела. Выходит, те, кто руководил экспериментом, опасались, что исчезновение известного психиатра привлечет больше внимания, чем пропажа обычных «лохов»?

Он переключился на свою художественную ипостась. Кубела — самоучка, вот почему его перекрестные поиски не дали результата. Начал писать одновременно с изучением медицины, поначалу участвовал в коллективных выставках. Первые же его картины привлекли внимание. Это было в начале девяностых.

Несколькими щелчками он раскрыл изображения собственных картин. Они напоминали автопортреты Нарцисса, хотя и в совершенно ином контексте. Сам Кубела всегда присутствовал на полотне, но терялся в более просторном и сюрреалистическом антураже. Пустые площади в духе Де Кирико, античные развалины, причудливая архитектура вне времени и пространства. Среди этих декораций блуждал Кубела, показанный со спины. На каждой картине он держал зеркало и украдкой в него поглядывал. Поэтому его лицо было видно в двух ракурсах: в три четверти спереди и в три четверти сзади. Что он пытался выразить этим приемом «картина в картине»?

Цены на его полотна постоянно росли, а после смерти буквально взлетели. Кому же достались эти деньги? Кто стал наследником? Ему вспомнился Нарцисс. Странно, что никто не заметил сходства между творениями безумного художника и картинами Кубела: в обоих случаях главный герой один — он собственной персоной. По-видимому, у них была слишком разная публика…

Он перешел к своему происхождению. Франсуа Кубела родился в Пантене, в семье польских иммигрантов. Отец рабочий, мать — домохозяйка. Ей наверняка приходилось трудиться не покладая рук, чтобы свести концы с концами. Родители из кожи вон лезли, чтобы оплатить образование сына. Отец, Анджей, умер в 1999 году. О матери, Францишке, в статье ничего не сказано. Значит, она еще жива. Франсуа не интересовался своими польскими корнями, но, если верить статье, он с ностальгией вспоминал о детстве в парижском предместье и о простых ценностях, которые исповедовали его родители. Впрочем, он никогда не скрывал своих левых взглядов, зато отвергал все, что хоть как-то напоминало о коммунизме. Так что своих истоков Кубела все-таки не забыл.

Он оторвался от статьи. Внезапно осознал, как он выглядит и в какую попал переделку. Небритый, лохматый, он кутался в пальто, чтобы скрыть драную фиолетовую рубашку, заскорузлую от крови. И на этот раз он действительно виновен в двух убийствах. Он принес себе кофе. Голова у него шла кругом. Он испытывал лихорадочное возбуждение и в то же время плохо соображал. Он пережил ужасную ночь, узнал о своей собственной смерти и наконец выяснил, кто он на самом деле. Есть отчего слететь с катушек.

Кубела глотнул кофе, но почувствовал лишь ожог. Вспомнилось мерзкое пойло из кофейного автомата в отделении Анри Эя. Сколько времени утекло после Бордо? Две недели? Три? Сколько жизней, сколько смертей? Он снова уселся перед монитором. Его ждала фотография Франсуа Кубела в белом халате и с черной гривой. Он поднял пластиковый стаканчик за его здоровье.

Ну а теперь пора двигаться вперед. Выбора у него нет. Он собирался доверить свою жизнь Кубела и наткнулся на самого себя. Значит, придется снова выйти на охоту… И прежде всего найти укрытие. Деньги у него есть, но остановиться в отеле он уже не может. Есть и поддельные документы, да что толку. После двойного убийства в лофте его физиономия вновь замелькает во всех новостях.

И тут ему в голову пришла одна мысль. Самая очевидная.

Пойти к матери.

Кто станет искать его у Францишки Кубела, матери покойного психиатра? Он уничтожил все следы поисков и загрузил адресную книгу Иль-де-Франс.

В Пантене действительно проживает Францишка Кубела.

По адресу: тупик Жан-Жорес, дом номер 37.

Ни название, ни номер ни о чем ему не говорили. Его личная память по-прежнему была блокирована. Он уже привык жить с загипсованными мозгами. Ну а его мать? Какой будет ее реакция? Когда она откроет дверь сыну, погибшему год назад, у нее, наверное, случится сердечный приступ.

Увидит ли он еще бодрую старуху?

Или высохшую мумию, похоронившую себя в четырех стенах?

Есть только один способ это проверить.

Он собрал свои вещи и двинулся к выходу.

* * *

Анаис Шатле вышла из здания следственного изолятора Флери-Мерожис в десять часов утра. Бюрократическая волокита заняла больше сорока минут. Она ответила на вопросы, подписала бумаги. Ей вернули сапоги, куртку, документы, мобильный. И вот она на свободе. Не считая обязательства явиться к следственному судье и не покидать Париж. И с этого же дня над ней устанавливался судебный надзор. Раз в неделю она должна отмечаться в комиссариате на площади Инвалидов, где ее задержали.

На пороге тюрьмы она зажмурилась и полной грудью втянула свежий воздух. Ей показалось, что этот глоток одним махом очистил всю ее дыхательную систему.

В сотне метров от нее, на фоне свинцового неба и крытой автобусной остановки, четко вырисовывался припаркованный автомобиль. Она узнала машину. По крайней мере, узнала сам стиль. Черный «мерседес», смахивающий на катафалк. В духе ее отца: наполовину богатый владелец, наполовину генерал хунты.

Она направилась к машине. В конце концов, своим освобождением она обязана ему. В пяти метрах от автомобиля ей навстречу бросился Николя:

—Мадемуазель Анаис…

У коренастого коротышки глаза, по обыкновению, были на мокром месте. И откуда у палача масштаба ее отца такой чувствительный адъютант? Чмокнув его в щеку, она опустилась на заднее сиденье.

Здесь, удобно устроившись, ее ждал Жан-Клод Шатле, как всегда загорелый и великолепный. При свете потолочных ламп он напоминал опасное сверкающее оружие, надежное укрытое в футляре из темной кожи.

—Я так понимаю, мне следует тебя поблагодарить?

—Такие жертвы не требуются.

Хлопнула дверца. Николя сел за руль. Через несколько секунд они уже ехали к магистрали N104 в сторону Парижа. Уголком глаза Анаис следила за отцом. Льняная бирюзовая рубашка и темно-синий пуловер с треугольным вырезом. Как будто его перенесли с палубы собственной яхты прямиком в серый лабиринт дорожных развязок Эссонны.

Эта встреча принесла Анаис какое-то смутное удовлетворение. Увидеться с ним значило для нее возродить свою ненависть. Другими словами, свой внутренний стержень.

—Ты снова принес мне послание?

—На сей раз это приказ.

—Забавно.

Он поднял разделявший их подлокотник из каппа. Под ним, за непроницаемыми перегородками, стояли газированные напитки и сверкающие, как торпеды, термосы.

—Выпьешь чего-нибудь? Кофе? Колы?

—Пусть будет кофе.

Шатле подал ей стакан с кофе в ротанговом подстаканнике. Анаис отхлебнула и невольно закрыла глаза. Лучший кофе в мире. И тут же взяла себя в руки. Она не даст отравить себя этим привычным ядом: теплом, нежностью, утонченностью, которые дарят ей руки убийцы.

—На несколько дней ты задержишься в Париже,— произнес палач своим хорошо поставленным голосом.— Я забронировал тебе номер в отеле. Явишься к надзирающему офицеру в комиссариат на площади Инвалидов и к следственному судье. Тем временем дело передадут в Бордо, и я отвезу тебя в Жиронду.

—В твои владения?

—Мои владения повсюду. То, что ты сейчас сидишь в этой машине,— лучшее тому доказательство.

—Я впечатлена,— произнесла она с иронией.

Шатле повернулся и уставился ей прямо в глаза. У него были светлые радужки — чарующие, развращающие. К счастью, она унаследовала материнские глаза. Глаза чилийки цвета антрацита, ископаемого угля, который добывают в тысячах метров под землей у подножия Анд.

—Я не преувеличиваю, Анаис. Игры кончились.

После воскресного предупреждения начинаются санкции. Возвращайся домой без разговоров. Она сменила Флери на эту поднадзорную свободу. Железную лапу тюрьмы на бархатные перчатки отца.

—Я ведь тебе уже говорил,— продолжал он.— Эти парни не шутят. Они на задании и представляют собой часть системы.

—Вот и расскажи мне об этой системе.

Шатле вздохнул и уселся поглубже. Словно понял, что у него самого тоже нет выбора. Чтобы убедить дочь, ему придется выложить карты на стол.

Дождь с внезапной яростью застучал по ветровому стеклу. По окнам заструились шумные потоки воды. Коротким движением энолог открыл банку с диетической колой.

—Нет никакого заговора,— сказал он тихо.— Ни махинаций, ни тайного плана, как ты воображаешь.

—Ничего я не воображаю. Я слушаю.

—«Метис» основан в шестидесятых годах французскими и бельгийскими наемниками. С тех пор утекло много воды. Общественное мнение уже давно отвергает деятельность такого рода.

—«Метис» — одна из ведущих фирм, производящих психотропные средства. Ее ученые проводят исследования в области контроля над разумом.

—«Метис» — фармацевтическая и химическая корпорация, как и «Хёхст» или «Санофи-Авентис». Это еще не делает из них заговорщиков, пытающихся управлять разумом.

—А как же их охранные агентства?

—Они защищают их производственные единицы и используются только для внутренней безопасности.

Анаис просмотрела список клиентов ЧАОН. Отец лжет — либо заблуждается. Агентство предоставляло свои услуги и другим предприятиям Жиронды. Но вполне возможно, основным ее клиентом был могущественный «Метис». Ну и ладно.

—Я знаю двоих, которые понимают охранную деятельность весьма своеобразно.

—«Метис» тут ни при чем. Ответственность за этот бардак лежит на тех, кто использовал ЧАОН, чтобы прикрыть своих… людей.

Выходит, ему известны детали всей операции. Разнеслись громовые раскаты, словно ударная волна землетрясения. Небо превратилось в гранит или в какой-то другой минерал, треснувший изнутри.

—Кого же?— спросила она нервно.

—«Метис» развивает производство новых препаратов. Успокоительных, антидепрессантов, снотворных, нейролептиков… Помимо собственно производства, существуют лаборатории, которые разрабатывают, синтезируют, совершенствуют лекарственные средства. Так работают все фармацевтические компании.

—И при чем тут наемники из ЧАОН?

Хромой медленно смаковал колу. Сквозь стену ливня он наблюдал за тянувшимися за окном серыми улицами, лишь изредка разбавленными цветными пятнами. Заводы, склады, торговые центры.

—Армия держит подобные исследования под присмотром. Человеческий мозг есть и всегда будет важнейшей мишенью. И в то же время, если хочешь, главным оружием. Всю вторую половину века мы развивали ядерные вооружения. Главным образом для того, чтобы не допустить их применения. Контроль над разумом — другой способ избежать войны. Как сказал Лао-цзы: «Тот, кто умеет побеждать врага, не вступает с ним в схватку».

Анаис терпеть не могла людей, которые прибегают к цитатам. Хитрая уловка, чтобы встать наравне с великими мыслителями. На этот раз она не позволит заморочить себе голову.

—«Метис» открыл один препарат.

—Не сам «Метис». Одна из его дочерних лабораторий. Исследовательский отдел, акции которого принадлежат «Метису».

—Как называется эта лаборатория?

—Не знаю.

—Ты меня за дуру держишь?

—Я не стал бы оскорблять члена своей семьи. Я участвую в собраниях, на которых подобные детали не разглашаются. Эта лаборатория находится в Вандее. Центр клинических испытаний, который занимается по большей части бесполезными исследованиями. Неприменимыми на практике.

—Препарат, вызывающий расщепление личности? И это его ты называешь бесполезным?

—Это то, что нам продали. На самом деле препарат так и не удалось стабилизировать. Его действие неуправляемо.

—Ты ведь не станешь отрицать, что подопытные страдали синдромом диссоциативного бегства, вызванным неизвестным лекарством?

Шатле медленно качнул головой. Этот жест мог означать что угодно. Дождь окружал «мерседес», словно щетки на автомойке.

—Нас интересует контроль над разумом. Фейерверки нам ни к чему.

—Кому это — нам?

—Национальным силам обороны.

—Ты стал французским военным?

—Я лишь консультант. Go-between между «Метисом» и государством. Миноритарный акционер корпорации. К тому же я знаком с динозаврами, которые все еще имеют право голоса во французской армии. Именно в этом качестве я участвовал в разработке протокола. Вот и все.

—И как называется этот протокол?

—«Матрешка». Русская кукла. Потому что препарат провоцирует последовательное расщепление личности. Но программа прекращена. Ты расследуешь то, чего больше нет. У нас скандал уже разразился, но все закончилось пшиком.

—А устранение людей? Похищения? Психические пытки? Вы мните себя выше закона?

Шатле отпил еще колы. Анаис вся пылала. И по контрасту особенно остро чувствовала каждый ледяной пузырек на губах отца.

—А кто, собственно, умер?— спросил он, намеренно утрируя свой юго-западный акцент.— Несколько одиноких придурков? Парочка шлюх, не сумевших держать язык за зубами? Послушай, дочь, ты уже слишком взрослая, чтобы корчить из себя идеалистку. В Чили говорили: «Не стоит очищать гнилой плод».

—Лучше сожрать его целиком?

—Именно. Это война, милая моя. И несколько экспериментов на людях несопоставимы с результатами, на которые мы рассчитываем. Каждый год тысячи людей погибают в терактах. Террористы дестабилизируют целые нации, угрожают мировой экономике.

—То есть главный враг — это терроризм?

—На данный момент.

Анаис помотала головой. Она не может допустить, чтобы кто-то безнаказанно вытворял такое на французской земле.

—Кто вам позволил похищать гражданских лиц? Вводить им препараты, действие которых не изучено? А потом, вот так запросто, их уничтожать?

—Опыты на людях стары, как сама война. Нацисты ставили их на евреях, изучая пределы человеческой выносливости. Японцы заражали китайцев болезнями при помощи инъекций. Корейцы и русские испытывали свои яды на американских военнопленных.

—Ты имеешь в виду диктатуры, тоталитарные режимы, отрицавшие неприкосновенность человеческой жизни. Франция — демократия, подчиняющаяся законам и моральным ценностям.

—В девяностых годах Ян Сейна, чехословацкий генерал, открыто говорил в Соединенных Штатах о том, что он видел по ту сторону железного занавеса. Опыты на солдатах, манипулирование разумом, применение наркотиков или ядов к заключенным… И ни одна живая душа не возмутилась по одной простой причине: все то же самое проделывало ЦРУ.

Анаис попыталась сглотнуть. В горле у нее пересохло.

—Ты со своим цинизмом… ты страшный человек.

—Я человек действия. Меня нельзя шокировать. Оставим это оппозиционным политикам и крикливым журналистам. Не бывает мирных периодов. Война идет постоянно. Пусть и неявно. Когда дело касается психически активных веществ, невозможно ограничиться опытами на животных.

Жан-Клод Шатле произнес свою речь уверенным, едва ли не приподнятым тоном. Ей хотелось стереть эту улыбку, ткнув его мордой в стекло, но тут она вспомнила, что именно эта ненависть не позволяет ей окончательно впасть в депрессию. Спасибо, папочка.

—И кто руководит этой программой? Кто зачинщики?

—Если тебе нужны имена, придется тебя разочаровать. Все это теряется в лабиринтах власти. Заговоры и секретные операции бывают рациональными, организованными и последовательными только в исторических романах. А в реальности царит обычный бардак. Все происходит как попало. Забудь о списке виновных. Что же до нынешней ситуации, то, что ты именуешь бойней,— напротив, всего лишь попытка ограничить ущерб. Отрезать пораженную гангреной руку.

Повисло молчание. Был слышен лишь яростный шум дождя. Сейчас они ехали по кольцевому бульвару. Город за ливневой завесой казался таким же неприветливым и безлюдным, как бетонные и стальные конструкции, сопровождавшие их в промзоне. Зараза предместий перекинулась и на столицу.

Оставалось прояснить последний пункт:

—В связи с этими экспериментами были совершены странные преступления. Убийства, связанные с мифологией.

—Это одна из важнейших проблем программы.

—Так ты в курсе?

—«Матрешка» породила монстра.

К подобному Анаис не была готова.

—У одного из пациентов,— продолжал он,— препарат высвободил весьма сложную тягу к убийствам. Этот человек разработал целый безумный ритуал, основанный на мифах. Да ты и сама знаешь.

—Вы выяснили, кто этот пациент?

—Не валяй дурака. Мы все его знаем. Мы должны его задержать и уничтожить, пока ситуация окончательно не вышла из-под контроля.

Так вот в чем дело. Они назначили виновным Фрера. Он не просто один из тех, кто значится в черном списке. Нет, он тот, кого надо уничтожить прежде всего. Анаис опустила стекло, и дождь брызнул ей в лицо. Сейчас они ехали вдоль Сены. На указателе значилось: «Париж-Центр».

—Остановись здесь.

—Мы еще не доехали до твоего отеля.

—Николя,— завопила она,— остановись или я выскочу на ходу!

Адъютант покосился на зеркальце заднего вида. Его начальник кивнул. Николя свернул направо и затормозил. Она вышла из машины и ступила на узкую полоску тротуара. Мимо по скоростному пути с шумом проносились машины.

На прощание она склонилась к салону и прокричала сквозь плотные дождевые струи:

—Убийца не он!

—Мне кажется, что это дело стало для тебя чересчур личным.

Она расхохоталась:

—И это говоришь мне ты?

* * *

Этот квартал наводил на мысли о магнитном полюсе. Точке на карте, наделенной способностью притягивать к себе грозы, нищету, отчаяние. Он вышел из такси у въезда в тупик, перед домом номер 54 по улице Жан-Жорес. Дождевые струи пулями лупили по мостовой. Из-под ног разлетались брызги. Шаплен едва различал то, что его окружало. Прогремел гром, и вспышка молнии осветила домики, усыпавшие пологий склон холма.

Кубела начал восхождение. С каждым шагом царившее вокруг запустение становилось все заметнее. Мокрые заборы и гнилые живые изгороди окружали вросшие в землю домишки. На дощечках от руки были выведены номера. За заборами, надрываясь от лая, бесновались собаки. Торчащие из луж электрические столбы напоминали виселицы.

Из некролога он узнал о своем скромном происхождении. Но то, что он увидел здесь, заметно снизило планку. Он рос в беспросветной нужде, которой, как ему казалось, давно не существует,— нужде трущоб, пустырей, гетто без электричества и водопровода. Едва ли не родился под телегой в семье безвестных славянских беженцев.

На середине подъема закончился асфальт. Земля здесь была усыпана тонувшими в слякоти железяками, ржавыми кухонными плитами, остовами машин. Кубела ощутил растущий страх боязливого буржуа. Он бы не удивился, обнаружив вместо родного крова повозку с оборванными и беззубыми цыганами.

Но номер 37 оказался заросшим грязью каменным домиком. Он торчал на вершине холма в окружении пырея и кроличьих нор. Дождь стучал по дереву, земле, забору, словно месил ком серой глины. Лишь красная крыша сверкала, будто свежая рана.

Закрытые ставни и общее запустение подтверждали, что здесь давно никто не живет. Его мать переехала. Учитывая окружающую обстановку, в то, что она сейчас наслаждается отдыхом на Лазурном Берегу, верилось с трудом. Разве что она получает доход от публикации его произведений.

Он перешагнул через огораживающую участок проволоку, мимоходом задев подвешенный колокольчик, звякнувший под грохочущим дождем. Садик в несколько квадратных метров, где теперь росли только шины и каменные обломки, лишь усиливал впечатление разрухи. Шаплен, утопая в грязи, добрался до крыльца под полуразвалившимся навесом. Даже сюда долетали колючие дождевые капли.

Машинально он нажал на дверной звонок. Никто не отозвался. Ради проформы он постучал по козырьку из кованого чугуна, защищавшему дверной глазок. Изнутри не доносилось ни шороха. Подобрав железный прут, он взломал ставни на ближайшем окне слева от себя. Все тем же ломиком ударил по стеклу, с резким звоном оно разлетелось на куски. Он уже начал привыкать к этому звуку.

Ухватившись за раму, он огляделся. Вокруг ни души. Он забрался в дом. Внутри хоть шаром покати. Мелькнула мысль, что после его гибели мать скончалась. В конце концов, все, что ему известно, он узнал из статьи в «Монде» годовалой давности.

Передняя. Кухня. Гостиная. Ни мебели, ни лампы, ни занавески. Замшелые бежевые и коричневые стены. Выбитый паркет, из-под которого торчали лаги. На каждом шагу под ногами что-то хрустело. Огромные, как навозные жуки, тараканы. И он знал, что расхаживает сейчас по дому, где прошло его детство. Нетрудно представить, как он рвался из этой помойной ямы, завоевывая дипломы и знания.

Он одержал победу не только в социальном и материальном плане. Изучая психиатрию, он хотел изменить само качество своего ума, своих амбиций, своего быта. А еще он знал, что никогда не презирал родителей и их физический труд. Наоборот, его волю поддерживала благодарность — и стремление взять реванш. Он хотел вытащить родителей из этого дерьма. И вознаградить за их жизнь на задворках общества. Купил ли он им другой дом? Он ничего не помнил.

Лестница. Дерево совсем истлело, превратившись в плесень. Под ногами у него чавкала зеленоватая жижа, какие-то насекомые разбегались в потемках в разные стороны. Он вцепился в перила, опасаясь, что они рассыплются у него под рукой. Но они устояли. У него промелькнула нелепая мысль: дом принимает его, хочет, чтобы он добрался до цели.

Коридор. В первой комнате ставни закрыты. Темно. Пусто. Он перешел во вторую. Та же картина. Еще одна комната. Все то же самое. Наконец он наткнулся на дверь, запертую на ключ. На нее даже поставили новенький замок. У него забрезжила смутная надежда. Он попытался высадить дверь плечом, полагая, что она рухнет ему на голову. Но это оказалось не так-то просто. Пришлось спуститься вниз за ломиком. В конце концов, попотев минут десять над петлями и деревом, он сумел взять эту крепость.

Но и здесь было пусто. Лишь в углу стояли две коробки, прикрытые мешками для мусора. Он подошел поближе, осторожно поднял один мешок, опасаясь, что из коробки прыснут по сторонам крысы или черви. Но там лежали нестарые на вид тетрадки «Клерфонтен» в синих пластиковых обложках. Он полистал одну из них, и сердце чуть не выпрыгнуло из груди. Это были личные заметки Франсуа Кубела о случаях диссоциативного бегства.

Настоящий клад.

Он сорвал мешок для мусора со второй коробки. Конверты, фотографии, официальные бумаги… Вся жизнь семьи Кубела в цифрах, справках, снимках и бланках… Тот, кто поместил здесь эти документы, постарался защитить их от сырости — внутри коробки также были выстланы мешками для мусора.

Кто же оставил здесь эти архивы? Да он сам. Ведя расследование, он почуял опасность и устроил в родительском доме свой генеральный штаб, собрав в этой комнате вещественные доказательства, связанные с занимавшим его делом и с собственным прошлым.

Он открыл окно и толкнул ставни. Дождевые брызги ворвались в комнату прежде, чем он прикрыл рамы. Он обернулся и огляделся по сторонам. Правую стену занимал камин, прикрытый стальной пластиной. На обоях остались следы когда-то стоявшей тут мебели. Кровати. Шкафа. Комода. А также прямоугольники на месте висевших здесь постеров. Кубела догадался, что это его комната. Та, в которой он жил ребенком, потом подростком. Он повернулся к коробкам. На то, чтобы изучить все эти документы, уйдут часы…

Он потер ладони, словно грея их у огня, и опустился на колени перед своей добычей. Улыбка раздвинула его губы.

Его судьба следовала какой-то горькой логике.

Его расследование началось с пустых коробок в Бордо.

И завершалось полными коробками в Пантене.

* * *

Стоило сделать крюк, чтобы увидеть рожу Солина. Хотя майор знал, что Анаис утром выходит из Флери, он никак не ожидал увидеть ее в своем кабинете. Вероятно, полагал, что она воспользуется освобождением, чтобы продолжить расследование в одиночку.

—Отомри, Солина. Это всего лишь я.

Он воздел очки на лоб.

—Вообще-то ты меня удивила.

—У нас ведь договор, так?

Он неопределенно помахал рукой.

—Ну знаешь, в наше время договоры…

Она придвинула стул и села напротив него. Он по-прежнему держался вполне корректно, но с прохладцей. Она поставила локти на стол и ринулась в бой:

—Я под судебным надзором. В понедельник мне надо быть у судьи, и я вполне могу снова загреметь в тюрягу. Если этого не случится, то меня благодаря любезности моего отца сошлют в Бордо. Так что мне остается только сегодняшний день и выходные, чтобы продвинуться в расследовании.

Солина улыбнулся. До него стало доходить.

—Вот что я называю шилом в заднице.

—И стоит поторопиться, пока мне не засадили его по самое не балуй.

Он расплылся в улыбке.

—Ну а твои успехи?— продолжала она.

Солина нерешительно поморщился. И снова принялся крутить обручальное кольцо.

—Да никаких. Не считая того, что безымянная утопленница — действительно Медина Малауи. Мы взяли образцы ДНК у нее в квартире.

—Вы ее эксгумируете?

—Чего ради? Про покойницу лучше забыть. А вот что касается ее делишек при жизни, то тут все по нулям.

—Вы отследили ее последние контакты?

—Мы даже не уверены, в какой точно день она исчезла. К тому же у нее дома не нашлось ни записной книжки, ни ноута. Их забрал то ли Януш, то ли кто-то другой еще до него.

—Есть детализация ее звонков?

—Скоро будет. Но что-то мне подсказывает, что для клиентов у нее был другой номер.

—А банковские счета?

—Тоже ничего особенного. Проститутки предпочитают наличку.

—Опрос соседей?

—У нее в квартале он ничего не дал. Никто ее не видел. Она вела ночной образ жизни.

—Ведь она еще и училась.

—Похоже, клиенты чаще видели ее голую задницу, чем преподы — ее золотистые локоны.

Грубость лысого ее раздражала, но у полицейских, как и в жизни, близких не выбирают.

—А сутенер, клиентура?

—Ищем.

—Связывались с ОБС, ГОБТЛ?

Преемники легендарного отдела нравов — отдел по борьбе со сводничеством и главный отдел по борьбе с торговлей людьми — основные органы по отмыванию грязного белья Франции.

—Нет,— отрезал Солина.— Сейчас мне их помощь ни к чему.

—Никто не знает, что труп удалось идентифицировать?

Анаис улыбнулась. Несмотря на свое положение, а точнее, именно из-за него Солина одинок — больше, чем медведь, возвращенный в заповедник. Решив раскрыть это дело в одиночку, он не мог никого просить о помощи. Теперь ему без нее не обойтись.

—Соль,— она впервые назвала его этим прозвищем, которое ему очень шло,— мне нужен кабинет, комп с Интернетом, машина и два нормальных помощника. А еще позвони в комиссариат на площади Инвалидов и хоть лопни, но устрой так, чтобы ты стал моим надзирающим офицером.

—А ты не треснешь, детка?

—Со мной,— сказала она, пропустив его реплику мимо ушей,— ты получишь результат меньше чем через сутки.

Солина хранил молчание и все теребил свое обручальное кольцо, словно онанировал.

Она стояла на своем:

—Я для тебя — единственный шанс добиться того, чего ты хочешь. Твои парни не подготовлены для того, чтобы заниматься уголовным расследованием. Ты ни к кому не можешь обратиться, а в понедельник прокуратура назначит судью, который передаст дело уголовке.

Он по-прежнему молчал.

—Ты с самого начала это знал. Потому и приходил ко мне в тюрягу.

Лицо Солина напряглось, на лбу залегли морщины. Его мысли можно было читать как открытую книгу.

—Так да или нет?

Солина расслабился и захохотал.

—Что тут смешного?— насторожилась Анаис.

—Вспомнил твоего папашу.

—При чем тут мой папаша?

—Нелегко ему пришлось с такой дочкой.

—Он тоже не подарок. Так ты дашь то, что мне нужно, или нет?

—Пойди принеси себе кофе. А я пока все устрою.

Она молча вышла. Коридоры с ковровым покрытием, кондиционеры, тусклые светильники чем-то напомнили ей изолятор, разве что осовремененный. То же самое заключение. Ни красок, ни контактов с внешним миром, ни свободы.

Стоя перед кофейным автоматом, она искала мелочь. У нее дрожали руки, но на сей раз от приятного возбуждения. Она приняла решение. Разделить расследование пополам. Парни из ОБОП пусть занимаются тем, что связано с Мединой. Для себя она приберегла след, о котором никто не знал,— дагеротипы. И ни слова Солина. Ей нужно закрепить за собой преимущество перед этими мужиками.

Кофе потек в стаканчик. Первый глоток обжег ей глотку. Второй пошел лучше, но никакого вкуса она не почувствовала. В измученном желудке что-то урчало и булькало. Она не ела уже… сколько же времени она не ела?

Когда она вернулась в кабинет, Солина был не один. Рядом с ним стояли двое громил с повадками отморозков.

—Познакомься с готом Фитоном и классиком Сернуа. Мои лучшие ребята. Они будут помогать тебе до понедельника.

Анаис окинула их взглядом. Первый — тощий небритый дылда в грязных джинсах, темных кроссовках и черной куртке, из-под которой выглядывала майка с вытянутой физиономией Игги Попа. Со своим коротким хвостиком на затылке и жирно подведенными глазами он выглядел законченным нариком. Второй, такой же высокий, но вдвое тяжелее, был в фирменном измятом костюмчике, запачканном галстуке и с трехдневной щетиной, плохо сочетавшейся с его короткой стрижкой ежиком. Табельное оружие у обоих демонстративно висело на поясе.

Ей они сразу понравились. Эти неформалы напоминали собственную ее команду в Бордо. И в то же время она сразу поняла, что для уголовного расследования они подходят не больше, чем она для вышивания крестиком. Чемпионы по мордобою, а не по рутине, без которой в следствии не обойтись.

—А кабинет?

—Рядом со мной. Я с тебя глаз не спущу. Ты и пальцем не шевельнешь так, чтобы я не узнал.

Она подумала о дагеротипах и поискала лазейку. Но ничего не нашла.

—Решай,— заключил Солина.— Хотя выбора у тебя нет.

* * *

Двух часов чтения хватило, чтобы в общих чертах подтвердились его недавние предположения. Бортовой журнал Франсуа Кубела занимал пять небольших тетрадок в клетку, разборчиво исписанных шариковой ручкой убористым наклонным почерком.

Он работал по старинке. Ни компьютера, ни флэшки, ни Интернета. Только эти школьные тетрадки, спрятанные в обшарпанном домишке.

Он завел этот дневник 4 сентября 2008 года, когда в его отделение в клинике Святой Анны поступил сорокалетний мужчина, страдающий амнезией. Кубела решил фиксировать на бумаге каждый этап течения его болезни. Вскоре к пациенту, который категорически отказывался пройти томографию или рентген, вернулась память. Его зовут Давид Жильбер. Он инженер. Живет в южном предместье Парижа.

Кубела проверил, и все оказалось выдумкой.

В то же время расследование исчезновения Кристиана Мьоссана привело полицейских в клинику Святой Анны: Давид Жильбер на самом деле был Мьоссаном. Постепенно, словно нехотя, пациент обрел свою настоящую личность. После месячного лечения он был выписан к сестре Натали Форестье. Кубела подтвердил свой диагноз: Мьоссан перенес диссоциативное бегство. Почти неизвестный во Франции синдром.

Психиатр изучил все, что было написано по этому поводу по-английски. Он также расспрашивал своих коллег. Так он узнал о другом случае. В Лорьяне, в специализированной больнице в Шатенье, лечился некий Патрик Серена. В сентябре 2008 года он бродил вдоль автомагистрали у Сен-Назера, утверждая, что его зовут Александром. Он оказался коммерческим представителем интернет-издания, холостяком, проживавшим в Пюто, в Девяносто втором департаменте. Он пропал в апреле 2008 года во время служебной поездки. Как он очутился в Бретани? Что спровоцировало у него диссоциативное бегство? Что происходило с ним в промежутке между апрелем и сентябрем 2008-го? Он добровольно подписал заявление о госпитализации и какое-то время проходил лечение в Шатенье.

Кубела отметил сходство между двумя этими случаями: они совпадали даже по времени. Он съездил в Лорьян. Побеседовал с Серена. И убедил его подать запрос о переводе в клинику Святой Анны. Пациент охотно отвечал на вопросы врача, но, как и Мьоссан, упорно отказывался от любых просвечиваний.

Врач исследовал память обоих пациентов, прибегнув к медикаментам, гипнозу, беседам… Постепенно ему удалось выявить другие совпадения в их воспоминаниях. Например, частое употребление псевдонимов. Кристиан Мьоссан иногда называл себя Жанти-Мишель, Серена — Алекс-244. Психиатр не мог объяснить происхождение этих прозвищ. Пациенты также смутно припоминали какие-то похожие места. Рыбацкий бар, разделенный на кабинки льняными занавесями. Серебристый погреб с диванчиками в форме инфузорий.

Кубела обошел все парижские бары и в четвертом округе нашел «Питкэрн», а в девятом — ретрофутуристический бар «Вега». В обоих проводил вечеринки клуб датинга Sasha.com. Кубела вспомнил о псевдонимах и пришел к выводу, что в поисках родственной души одинокие Серена и Мьоссан зарегистрировались на сайте у Саша.

Декабрь 2008-го. Кубела вел уже третью тетрадь, когда коллега по клинике Святой Анны рассказал ему о еще одном случае диссоциативного бегства, который упоминался на семинаре в Блуа. Кубела отыскал больного в медицинском центре Ла-Ферте под Туром. Между всеми тремя случаями наблюдалось поразительное сходство.

И на этот раз больной, страдавший амнезией, полагал, что к нему вернулась память. Как и остальные, он отказывался от любого сканирования, как и они, в конце концов узнал свое настоящее имя. Марк Казарьян. Армянин по происхождению, он перепробовал множество занятий, пока не впал в депрессию, лишившую его возможности работать. Жил в Сартрувиле, в июле 2008 года исчез, затем объявился в Эндр-и-Луаре, совершенно ничего не помня.

Кубела поместил его в свое отделение. Как и другие, этот пациент использовал псевдоним. Андромак. Он знал и «Питкэрн», и «Вегу». Последние сомнения исчезли. Все трое — одинокие, уязвимые, беззащитные, жаждущие прочных любовных отношений, — прибегали к услугам Sasha.com.

Кубела не обратился ни к админам сайта, ни в полицию. Вместо этого он сам вступил в клуб. Первые недели ничего не принесли. Психиатр уже сомневался в обоснованности своих подозрений насчет похищений, манипуляций с разумом и клинических испытаний, но тут он познакомился с Фелис, она же Анна Мария Штрауб.

Его расследование сразу приняло другой оборот. Кубела, неопытный следователь, был великим соблазнителем. Очаровательная брюнетка Фелис, холодная и загадочная, не устояла перед ним. Она ударилась в откровения. Она — девушка из эскорта. Ей платят, чтобы она находила среди участников вечеринок Sasha.com одиноких, эмоционально уязвимых мужчин, без родных и близких. Больше она и сама ничего не знала: ни кто такие ее заказчики, ни какие цели они преследуют.

Потрясенный сыщик-любитель выявил систему: профессионалки проникают в клуб знакомств. Загонщицы, которым поручено отбирать беззащитных жертв. Когда им удается найти подходящего клиента, его похищают и подвергают психической обработке. Кто? И каким образом? С какой целью?

В начале пятой и последней тетрадки Франсуа Кубела размышлял о том, как ему продолжить расследование. Осознав, что самому ему не справиться, он решил обратиться в полицию. К тому же Натали Форестье, сестра Мьоссана, сообщила ему, что ее брат снова исчез, после чего был найден мертвым с обезображенным лицом. Кубела удалось убедить Фелис выступить свидетельницей…

На этом и заканчивались записки психиатра. Кубела догадывался о том, что произошло. В игру вступили агенты ЧАОН. В конце января 2009 года они устранили Фелис, повесив ее, затем похитили психиатра, чтобы подвергнуть его обработке по методу «Матрешка». Этот момент представлялся Кубела непонятным. Почему его тоже не убили? Зачем пошли на риск, введя в программу специалиста, чей психологический профиль совершенно не соответствовал остальным подопытным? Но возможно, он заблуждается… Он жил один, никогда не был женат. Да и слишком мало он знал, чтобы судить о своем психическом равновесии. Не исключено, что психологически он вполне отвечал их требованиям.

Франсуа Кубела, 38 лет, стал подопытным кроликом холдинга «Метис». В марте 2009-го он совершил первое диссоциативное бегство и оказался на набережных канала Урк в полной уверенности, что его зовут Арно Шаплен. Дальнейшее ему было более или менее известно. Одно его бегство сменялось другим, а тем временем наемники «Метиса» пытались его устранить и кто-то совершал мифологические убийства. В каждом своем воплощении Кубела задавался одними и теми же вопросами и возобновлял расследование, идя по тому же следу, постепенно раскрывая механизм «Матрешки» и подбираясь все ближе к убийце с Олимпа… Насколько он продвинулся? Удалось ли ему установить личность убийцы? Сплошные вопросы. А в этих тетрадях ответа так и не нашлось.

Он принялся за вторую коробку — ту, где хранился семейный архив Кубела. Из документов он выяснил только два существенных обстоятельства. Во-первых, его мать, Францишка Кубела, его не воспитывала. В 1973-м, через два года после его рождения, ее поместили в специализированную клинику. И больше она уже не покидала подобных заведений. Она пополнила ряды несчастных хроников. Судя по документам, она до сих пор жива и находится в медицинском центре имени Филиппа Пинеля в Амьене. Узнав об этом, Кубела ничего не почувствовал. Вместе с памятью у него отняли и эмоции.

Он перешел к медицинским данным. В истории болезни Францишки упоминалась и «острая шизофрения», и «биполярное расстройство», и «тревожные состояния». Диагнозы отличались разнообразием и даже противоречили друг другу. Он пробежал по диагонали врачебные заключения, предписания, список госпитализаций по заявлению третьего лица. Заявления подписывал его отец Анджей. Вплоть до 2000 года. Затем форму заполнял он сам, Франсуа Кубела.

Последний факт объяснялся вторым важным обстоятельством: его отец умер в марте 1999 года, в возрасте 62 лет. В свидетельстве о смерти говорилось о несчастном случае в гостях — Кубела-старший свалился с крыши, устанавливая сточную трубу. Другими словами, поляк наверняка погиб на нелегальной стройке. Но его наниматели назвались друзьями, чтобы получить страховые выплаты, ну и, конечно, чтобы избежать проблем с полицией. Requiescat in pace, папа…

Кубела попалась фотография. Его родители по прибытии во Францию в 1967 году на эспланаде Трокадеро. Длинноволосые хиппи в клешах, в них ощущалось что-то деревенское, какая-то неотесанность, напоминавшая о родной Силезии. Францишка была хрупкой молодой женщиной, белокурой и нежной. Она напоминала девушек, которых фотографирует Дэвид Гамильтон. Анджей подходил под другой шаблон: польский дровосек. Грива до самых плеч, распутинская борода, густые брови. Его массивное тело обтягивал вытертый бархатный пиджак. Оба беженца любовно обнимали друг друга за плечи, готовые начать новую жизнь на чужбине.

Из других документов ему мало что удалось узнать о повседневной жизни родителей. Разве что Анджей Кубела проявил незаурядное мастерство в получении социальных пособий. Получив во Франции статус политического беженца, он устроился на предприятии, занимавшемся общественными работами. В 1969 году, после первой производственной травмы, ему дали пенсию по инвалидности. Через несколько лет он оформил для жены пособие «в связи с психическим расстройством». Кроме того, он добился различных выплат от государства — Анджей жил за счет социальных вливаний, хотя наверняка продолжал подрабатывать на стройках.

Психиатр перешел к документам, напрямую касавшимся его самого. Учеба в начальной и средней школе в Пантене. Медицинский факультет и интернатура в Париже. Подрабатывать в студенческие годы ему не пришлось. Франсуа вырос как папенькин сынок. Великий комбинатор Анджей все поставил на сына, и Франсуа отплатил ему сторицей. С первого класса до защиты докторской он получал самые лучшие оценки.

На самом дне обнаружилась большая плоская коробка из-под торта или пирога с сюрпризом на день Богоявления. Здесь хранились газетные вырезки и фотографии, разложенные в хронологическом порядке. Первые конверты относились к двухтысячным годам: научные статьи, отзывы о его трудах, иногда с фотографией. На них Кубела выглядел все тем же успешным ученым с черной шевелюрой и обольстительной улыбкой…

В других конвертах были только фотографии. В 1999-м на них красовался явно подвыпивший Кубела в окружении столь же подвыпивших друзей. Празднество в честь успешного окончания интернатуры. На снимках 1992 года Кубела был еще моложе — одинокий, улыбающийся. С ранцем под мышкой он стоял перед медицинским факультетом Питье-Сальпетриер. В майке «Лакост», «левисах 501», модных мокасинах. Лощеный юный студент, утративший всякую связь со своими рабочими корнями.

1988. Семнадцатилетний Кубела в компании отца. Отец выше на целую голову, на сей раз с аккуратной прической и подстриженной бородой. Оба улыбаются в объектив. Ясно, что они отлично ладят и в прекрасном настроении.

Кубела вытер слезы и выругался. Но не от грусти. Он плакал от ярости. От разочарования. Даже при виде этих личных фотографий он ничего не вспомнил. За две недели, прошедшие с момента его побега, он сражался с наемниками, сменял личности, гнался за убийцей, опасаясь, что он и есть этот убийца. Он прошел через все это, цепляясь за надежду, что, открыв свою истинную личность, обретет память.

Но он ошибался. Ошибался с самого начала. Он — вечный пассажир. Конечного пункта назначения не существует. Он обрел свою изначальную личность, но и эта цель оказалась лишь этапом. Вскоре он снова потеряет память. Сфабрикует себе новую личность, а затем поймет, что он не тот, за кого себя выдает. И расследование начнется сначала, все с той же надеждой обрести свое истинное «я».

Но этого «я» уже не существует.

Он утратил его навсегда.

Он перешел к детским фотографиям.

Тринадцатилетний Франсуа в кимоно для занятий дзюдо улыбается в камеру. Он не в силах скрыть выражение одиночества и смутной тревоги, заметное и на более поздних его фотографиях. Здесь эта грусть особенно бросается в глаза. Одна деталь: на этой фотографии волосы у него еще светлые. Цвет волос у юного Кубела сменился с наступлением половой зрелости.

1979. Восьмилетний Франсуа на Тронной ярмарке. Рубашка на широких плечах, штаны, собранные на щиколотках, белые носки — полная форма восьмидесятых. Засунув руки в карманы, мальчик улыбался на фоне каруселей и аттракционов все той же рассеянной, немного грустной, ненавязчивой улыбкой.

1973. Здесь его поддерживает мать. Наверное, одна из последних фотографий перед тем, как ее отправили в психушку. Лица склонившей голову Францишки не видно, но пристальный взор ее двухлетнего сына озаряет весь снимок. В глубине его глаз уже различима та самая солнечная печаль.

Кубела поднял взгляд. Дождь прекратился. Сквозь залитые водой окна виднелся раскисший пустырь. Лужицы на шинах, кроличьих норах, остовах машин растекались звездами и искрились под лучами невидимого солнца. Все это должно было бы поднять ему настроение, но его грусть лишь усилилась. Откуда это выражение побитой собаки на его фотографиях? Откуда эта тревога? Тень материнского безумия?

Остался еще один большой конверт с больничной печатью. Возможно, здесь он найдет объяснение. Какая-нибудь детская патология, анемия? Он открыл крафтовый конверт, но не смог полностью вытащить слипшиеся документы.

Медицинские снимки.

Он потянул сильнее. Фотографии УЗИ. Утроба его матери в мае 1971 года — дата видна в углу первого снимка. В акушерской практике тогда только начинали применять УЗИ.

Наконец ему удалось извлечь снимки из конверта.

Он был потрясен увиденным.

В околоплодной жидкости оказались не один, а два зародыша.

Два эмбриона со стиснутыми кулачками, лицом друг к другу. Двое свернувшихся близнецов, смотревших друг на друга.

Близнецы, которым предстояло родиться у Францишки и Анджея Кубела.

Обжигающий ужас захлестнул его, как горячая вода из-под крана. Он схватил остальные снимки. Три месяца, четыре, потом пять. Чем дальше, тем больше заметна одна аномалия. Зародыши развивались неодинаково. Один был крупнее другого.

Тут же Кубела увидел в маленьком зародыше самого себя. Казалось, он боязливо отступал перед своим более сильным близнецом.

Вспыхнувшая в мозгу мысль ослепила его. Доминирующий близнец был его неизвестным братом. Ребенком, отвергнутым семьей Кубела по причине, которую он пока не мог себе представить. Эта мысль поднималась, разрасталась, заполняла его голову, пока не вытеснила все остальное.

Гипотеза.

В материнской утробе он был ущемленным близнецом.

Но именно его родители выбрали на роль единственного сына.

Второй был ими отторгнут, забыт, вычеркнут из памяти.

И теперь он возвращался из небытия, чтобы отомстить.

Чтобы переложить на него вину за убийства, которые совершал сам.

* * *

Музей современной фотографии в Марн-ла-Валле занимал солидное кирпичное здание XIX века. Очевидно, в прошлом здесь размещалась мануфактура. Одно из тех мест, где некогда рабочие трудились до кровавого пота, ныне переделанных под мастерские модных художников, музеи современного искусства, залы «телесного самовыражения»…

Анаис презирала подобные заведения, но у этого здания был характер. На темном фасаде выделялись светлые фронтоны, украшения, рамы, придававшие ансамблю ремесленное благородство. Фаянсовые вставки вызывали в памяти приморский курорт где-нибудь на Босфоре.

Она без труда улизнула от подручных Солина. В три часа, дав им указания относительно расследования дела Медины Малауи, она сделала вид, что идет за кофе, а сама села в лифт. Проще простого. У нее был беджик и ключи от машины. Чтобы найти машину, ей достаточно было нажать на пульт. Прилив адреналина помог пересилить усталость.

Она не строила иллюзий по поводу работы, которую выполняли ее церберы. Не беда. Со свойственным ей упрямством Анаис все поставила на след, связанный с дагеротипами.

Все здание занимал один огромный зал площадью больше трехсот квадратных метров с деревянным полом и лакированными колоннами, вкусно пахнувший опилками, клеем и свежей краской. Здесь разворачивали выставку. Именно ту, которая ее интересовала: выставку художника-фотографа Марка Симониса, председателя Фонда дагеротипии. Выставка открывалась на следующий день. Анаис рассчитывала застать художника за развеской его произведений.

Заметив оравшего на безучастных рабочих толстяка, который то опускался на колени прямо в опилки, то взбирался на приставную лесенку, она поняла, что нашла того, кого искала. И медленно направилась к нему, давая ему время выговориться. Краешком глаза она взглянула на уже развешанные фотографии. И остановилась, чтобы разглядеть их получше. Дагеротипы отличались одной особенностью, которую она не вполне уловила, разглядывая книжные репродукции: это были зеркала. Отполированные, посеребренные или позолоченные отражающие поверхности. Наверняка это нравилось убийце. Любуясь своим творением — убийством, он созерцал самого себя.

Она находила в дагеротипах все особенности, которые были присущи и репродукциям, но усиленные естественным освещением. Сумрак и свет здесь смешивались в приглушенную светотень. Фотографии были прямоугольными, однако освещенная часть выглядела овальной, словно углы затянуло сероватой дымкой. В них ощущалось обаяние кадров из немых фильмов — дергающихся, зыбких. Сверкающий центр своей пронзительной четкостью почти ранил глаза. Своей резкостью он причинял боль.

Симонис делал портреты современников. Музыкантов, акробатов, но также и биржевых маклеров, секретарей, агентов по недвижимости — затянутых в современные костюмы и выхваченных светом, словно лившимся из XIX века. Это создавало противоречивый эффект: вас словно отбрасывали в неопределенное будущее, откуда настоящее будет казаться давно минувшей эпохой, устаревшей больше чем на столетие.

—А вам что здесь нужно?

Перед ней стоял разъяренный грузный фотограф. Она сообразила, что у нее нет при себе полицейского удостоверения. Слегка растерявшись, она уставилась на толстяка. Под два метра ростом, он определенно весил больше ста десяти килограммов. Здоровяк, который не отказывал себе в радостях жизни и к пятидесяти годам напоминал скорее гору жира, чем мраморную стелу. На нем была черная водолазка и необъятные джинсы, похожие на мешок из-под картошки. Она сообразила, зачем понадобился высокий воротник: чтобы прикрыть жировые складки под подбородком.

Симонис уперся кулаками в бока:

—Так и будем молчать?

Припертая к стене, она выдавила улыбку:

—Извините. Я Анаис Шатле, капитан полиции.

Такое заявление действует безотказно. Мужчина напрягся и судорожно сглотнул. Его двойной подбородок надулся, потом опал, словно чудовищный удав, проглотивший газель.

—Не беспокойтесь,— добавила она.— Мне всего лишь надо кое-что узнать о технике дагеротипа.

Симонис расслабился. Плечи его опустились. Зоб сдулся. Стараясь перекричать шум дрели и молотков, он пустился в технические разъяснения, которых она не слушала. Мысленно она отпустила ему минут пять на разглагольствования, прежде чем перейти к сути дела.

Пока он говорил, она взвешивала все за и против. Мог ли он быть убийцей? Сил бы ему хватило, но точно не быстроты. Ей не трудно было представить, как он отпиливает голову быку или оскопляет бродягу, но… Пять минут истекли.

—Извините,— оборвала она его.— По-вашему, сколько во Франции дагеротипистов?

—Нас всего несколько десятков.

—А точнее?

—Около сорока.

—А в Иль-де-Франс?

—Думаю, десятка два.

—Не могли бы вы дать мне их список?

Толстяк склонился к ней. Он был выше на добрых двадцать сантиметров.

—Зачем?

—Вы наверняка видели, как в кино полицейские задают вопросы. Но сами они на них никогда не отвечают.

Он помахал пухлой рукой.

—Извините, но у вас есть ордер или что-нибудь в этом роде?

—Ордер бывает в бухгалтерии. Если вы имеете в виду постановление, подписанное следственным судьей, то с собой у меня его нет. Я могу прийти с ним еще раз, но время дорого, и, обещаю, вы оплатите мне каждую потерянную минуту.

Он снова сглотнул. Пищеварительный процесс удава возобновился. Он неопределенно указал куда-то в глубь зала.

—Тогда мне надо распечатать список у себя в кабинете.

—Идемте.

Симонис огляделся вокруг. Рабочие трудились, не обращая на него никакого внимания. Дрели сверлили. Шлифовальные машинки шлифовали. В воздухе стоял запах раскаленного добела металла. Фотографу явно не хотелось покидать свою стройку, но все же он двинулся к застекленной кабинке в конце зала. Анаис пошла следом.

—Имейте в виду: не все дагеротиписты состоят в моем фонде.

—Я так и думала, но мы что-нибудь придумаем, чтобы их выследить. Свяжемся с поставщиками материалов, которые они используют.

—Мы?

Она подмигнула:

—А вам разве не хочется поиграть в сыщика?

Удав снова зашевелился. Анаис приняла это за знак согласия.

Спустя час у них уже был готов исчерпывающий список дагеротипистов Парижа, Парижского региона и всей Франции. Сопоставив ответы поставщиков с членами фонда, они насчитали восемнадцать художников в Иль-де-Франс и более двух десятков в оставшейся части страны. Анаис прикинула, что до завтрашнего вечера она успеет нанести визит всем жителям Иль-де-Франс. Ну а там будет видно.

—Вы знакомы со всеми?

—Практически,— процедил он.

—Вы бы заподозрили кого-нибудь в этом списке?

—Заподозрил в чем?

—В убийстве.

Он поднял брови, брылья его затряслись.

—Нет. Никогда в жизни.

—А кто-нибудь из них снимает сцены насилия?

—Нет.

—Может быть, что-то связанное с извращениями или мифологией?

—Нет. Вы задаете нелепые вопросы. Речь ведь о дагеротипах?

—Именно.

—Эта техника требует, чтобы объект подолгу сохранял полную неподвижность. Движение таким способом не снимешь.

—Я и имела в виду неподвижные объекты. Трупы.

Симонис нахмурился. Анаис шагнула вперед, вынудив его прижаться к стеклянной перегородке.

—У кого-то из членов фонда были проблемы с правосудием?

—Да нет же! Хотя откуда мне знать.

—Никто не высказывал странных идей?

—Нет.

—Не страдает психическим расстройством?

Великан уставился на Анаис тяжелым взглядом и промолчал. В своем стеклянном кабинете он казался пленником, словно кит в аквариуме.

Она перешла к главному пункту:

—Насколько я поняла, в технике дагеротипии важную роль играет химия.

—Разумеется. Дагеротип обрабатывают сначала йодистыми парами, затем парами ртути. Потом…

—Между этими этапами можно использовать кровь? Человеческую кровь?

—Не понял вопроса.

—Кровь, в частности, содержит окись железа. Может такой компонент участвовать в химических преобразованиях? Например, на последнем этапе, когда изображение покрывают хлоридом золота?

Марк Симонис выглядел испуганным. Он догадывался, что Анаис известно больше, чем она пожелала ему сказать.

—Возможно… Не знаю.

—Кто-нибудь из этих людей,— продолжила Анаис, помахав списком,— упоминал о подобных исследованиях?

—Нет, конечно.

—А нет ли среди них химиков, которые разбираются в этом лучше остальных? Дагеротипистов, способных увлечься органической химией?

—Никогда ни о чем подобном не слышал.

—Спасибо, месье Симонис.

Она повернулась к нему спиной. Он удержал ее за руку.

—Вы подозреваете одного из нас в убийстве?

Поколебавшись, она заговорила уже не таким командным тоном:

—Честно говоря, я и сама не знаю. Это направление в расследовании основывается на одних предположениях…— Она огляделась. На полках стояли банки с ртутью, упаковки йода и брома.— Более легковесных, чем любой из ваших паров.

Через пять минут она была на музейной парковке и разглядывала план парижского предместья. Анаис пыталась прикинуть маршрут, исходя из списка имен и адресов.

Зазвонил мобильный. Солина. Она подбросила мобильный на ладони и прикинула, могли ли его засечь. Ей бы следовало выбросить его, как только она вышла из тюрьмы.

После пятого звонка она ответила. Зажмурившись, словно в ожидании взрыва.

—Ты самая мерзкая стерва из всех, кого я видел.

—Мне пришлось. Нужно разрабатывать другой след.

—Какой же?

—Не могу сказать.

—Тем хуже для тебя.

—Угрозами меня не проймешь.

—А два свеженьких трупа?

—Чьих?

—Пока не установлено. Два парня в фирменных черных костюмах. Одного уложили двумя пулями сорок пятого калибра. Второму всадили в рожу осколок стекла. Дом арендует некий Арно Шаплен. Тебе это о чем-нибудь говорит?

—Нет,— солгала она.

Кровь отхлынула у нее от головы.

—В двух кварталах оттуда на улице Бреге нашли их тачку. Черная «ауди» Q7. Номерной знак 360 643 АР 33. Это тебе тоже ни о чем не говорит?

Анаис молчала, судорожно пытаясь собраться с мыслями. Значит, Януш уцелел и на этот раз. Теперь единственной доброй вестью от него, на которую она могла рассчитывать, были трупы.

—И похоже, съемщик лофта по описанию соответствует Янушу.

—Откуда ты узнал?— спросила она, поворачивая ключ зажигания.

—Кто-то проболтался. У нас в полиции очень тонкие стены.

—Кто ведет дело?

—Уголовка. Но я позвоню прокурору. Это история связана с перестрелкой на Монталамбер. Значит, я и буду ее расследовать.

—Ты можешь это доказать?

—Докажу, если мне передадут дело.

—А где трупы?

—А сама как думаешь? В Институте судебной медицины.

Анаис не знала, где это, но она найдет.

—Встречаемся там?

—Даже не знаю, как тебе это удается,— усмехнулся он.— Ты меня имеешь, как хочешь, а я прошу добавки. Может, займемся садомазохизмом?

—Через полчаса?

—Я уже в пути. Жду тебя на месте.

* * *

Оба зародыша витают в околоплодной жидкости, подобно двум крошечным космонавтам. Между кровью и водой, воздухом и духом. Легкие, сплетенные воедино. Первый намного больше. Тем не менее именно он находится сверху. Второй вжат в нижнюю стенку матки. Побежденный. Над ними вьется, изгибается сеть сосудов, похожих на летучие корни, как у тех растений, которые выращивают в невесомости на космических станциях.

—У нас проблема.

Кабинет врача. Он не сводит глаз с мужчины и беременной женщины, сидящих напротив него. Она — молодая блондинка с почти белыми волосами, он — крупный бородач. В комнате преобладают осенние тона. Красный, охряный, золотисто-коричневый. Только лакированное дерево и пурпурные ткани.

—Что за проблема?

Женщина, обхватив руками округлившийся живот, задает этот вопрос с агрессивностью, выдающей ее страх. У нее лицо славянского типа. Высокие скулы. Кошачьи глаза. Волосы такие тонкие, что искрятся на солнце. Между налитыми грудями беременной женщины сверкает крест.

Мужчина представляет собой мужское воплощение все того же славянского типа. Рубаха дровосека, широкие плечи, густая борода. Выступающая челюсть.

Врачу явно не по себе. Его лицо не предвещает ничего доброго. Молодой, но уже почти облысевший. Блестящий лоб венчает костистое лицо, словно завершение навязчивой, неотступной мысли. Тонкие губы выговаривают сухие слова без плоти и украшательств.

—Если это способно вас успокоить,— улыбается он,— такое бывает довольно часто.

—Что за проблема?

—Как вы знаете, у вас монохориальная беременность.

Мужчина и женщина переглядываются.

—Мы не очень хорошо говорим по-французски,— шепчет женщина с сильным акцентом, в котором слышится какая-то холодная ярость.

—Извините. На этом французском не говорит никто. Я хочу сказать, у вас монозиготные близнецы. Они вышли из одной оплодотворенной яйцеклетки. Вам, наверное, все это уже объясняли. Они помещаются в одном пузыре, и у них одна плацента. Другими словами, они питаются из одного источника.

—И что с того?

—Обычно каждый эмбрион связан с плацентой собственной сетью кровеносных сосудов. Иногда эти кровеносные системы перепутываются и зародыши разделяют одну сеть. Это называется анастомозом. И тогда есть риск нарушения равновесия. Один плод может получать больше другого.

—Это и происходит у меня в животе?

Врач кивает:

—Такая проблема возникает в пяти-пятнадцати процентах всех случаев. Сейчас я покажу.

Он поднимается и берет со стойки у себя за спиной несколько снимков УЗИ. Раскладывает их у себя на столе так, чтобы пара могла их видеть.

—Этот эмбрион развит больше, чем второй. Он питается за счет своего брата. Но ситуация может изменяться…

Мать не отрывает глаз от снимков:

—Он это нарочно.— Она почти шипит.— Хочет убить брата.

Врач машет перед собой руками и снова улыбается:

—Нет-нет, успокойтесь. Ребенок тут ни при чем. Просто сосуды переплелись так, что он остался в выигрыше. Вот здесь видно, что распределение сосудов…

Отец перебивает его:

—Это лечится?

—К сожалению, нет. Остается только ждать. Распределение сосудов может измениться естественным образом, и…

—Он это нарочно,— тихо повторяет мать, теребя свое распятие.— Хочет убить брата. Наводит на него порчу!

Теперь родители едут в машине. Отец стиснул руль так, словно хочет вырвать его с корнем. Жена с расширенными, как у кошки в темноте, зрачками уставилась на дорогу.

И вот они снова в кабинете врача.

—Я сожалею, ситуация близка к критической.

Улыбаться он уже не в силах. Осунувшаяся женщина снова обхватила руками свой живот. Кожа у нее на лице тонкая, как пергамент. На висках проступили голубые жилки.

На письменном столе лежат новые снимки УЗИ. Оба зародыша свернулись калачиком. Один занимает две трети матки. Он словно дразнит своего брата. Того, которого подавляет.

—Он по-прежнему гораздо лучше питается. Если точнее, он получает практически всю плацентарную кровь. При таком раскладе второй проживет не больше двух-трех недель, и…

—Что можно сделать?

Врач поднимается из-за стола. Некоторое время он смотрит в окно. Красные и золотистые цвета в комнате словно сгустились.

—У вас есть выбор. Либо предоставить природе делать свое дело, либо…

Он колеблется, потом оборачивается к супругам. Но обращается он только к женщине:

—Дать преимущество другому ребенку, тому, который не может питаться сам. Чтобы спасти его, есть только один выход. Я хочу сказать…

—Ладно. Я поняла.

Позже, ночью, мать просыпается от боли. С трудом она добредает до ванной. Со стоном опускается на пол. Отец тоже встает. Бросается за ней, включает свет. И видит жену на полу, на четвереньках: ее выступающий живот прорвал ночную рубашку. Кожа на животе временами натягивается. По ней колотит один из зародышей. Он в гневе. Он хочет выйти. Хочет быть один…

—Надо его убить!— вопит мать, заливаясь слезами.— Это… это злой дух! То jest duch zlego!

Кубела внезапно просыпается. Он лежит скорчившись на гнилом паркете. Первое ощущение — соленый привкус слез, второе — сырость паркета. И наконец, темнота.

Какой же сейчас час? Не больше четырех. Уже стемнело. Дождь стучит по окнам. По паркету снуют тараканы. И как только он здесь заснул? Возможно, все дело в нежелании принять правду. Ту, которую он угадал, читая врачебные заключения и результаты анализов.

Он дотащился до окна. За стеклом ничего не видно, кроме смутной пелены ливня. Ни уличного фонаря, ни света лампы. В голове у него все перемешалось. Он не в силах уловить какую-нибудь мысль и сосредоточиться на ней. И в то же время ему кажется, что он мыслит трезво, как никогда прежде. В своем кошмаре он воссоздал историю близнецов Кубела. Это было во сне, но он знал, что все так и произошло. У него под ногами валялись медицинские отчеты, заключения, цифры, найденные им вместе со снимками… Он нутром чуял, какое решение приняла его мать. Он знал, что рожден от убийства. Он — подавленный зародыш, спасенный in extremis по воле родителей…

Что ему делать теперь? Он и сам не знал. Заложник своего происхождения. Пленник тьмы. Он взглянул на потолок: там висела голая лампочка. Повернул выключатель, но безрезультатно. Не падая духом, спустился вниз и поискал трансформатор. Нажал на красную кнопку и услышал сухой щелчок, который принял за добрый знак.

Когда он вернулся в свою комнату, там горела лампочка.

Он опустился на колени и подобрал все листки.

Минуту спустя он уже вновь погрузился в изучение своих истоков.

Продолжение следует...