Литературное чтиво Выпуск No 55 (580) от 2008-05-11 Количество подписчиков:396    Полина Москвитина, Алексей Черкасов "Сказания о людях тайги - 2. Конь Рыжий" Сказание второе    Мерою жизни    Завязь вторая I      Эшелон Дальчевского задерживался...      Полковники - Ляпунов, Каргаполов, Розанов и Коротковский с доктором Прутовым прохаживались по перрону в ожидании доблестных воителей.      Немало офицеров, в том числе приземистый, мордастенький полковник Шильников, пришли при погонах и орденах - царских наградушках.      К полковникам подошел начальник станции с телеграммою, только что принятой из Ачинска:      "Начальнику станции Красноярск. Незамедлительно передать ультиматум командованию войск красных. Даю двенадцать часов для полной очистки города от красногвардейских частей и частей интернационалистов. Восемь утра чехословацкие освободительные войска прибудут Красноярск. Сопротивляющиеся будут уничтожены. Ответ немедленно.      Командующий группой чехословацких войск на Востоке капитан Гайда".      И ни слова о командующем вооруженными силами белых военном министре Гришине-Алмазове, как будто в группе чехословацких войск не было Средне-Сибирского стрелкового корпуса, который исчислялся тремя генералами при 3807 солдатах и 275 казачьих саблях и имел на вооружении 37 пулеметов и 3 орудия.      За чтением депеши капитана Гайды застал полковников капитан Кирилл Ухоздвигов.      Ляпунов тут же сочинил ответ:      "Командующему группой чехословацких войск на Востоке, капитану Гайде. Город Красноярск силами патриотов социалистов-революционеров очищен от красных 15 часов 18 июня. Полковники совета патриотов приветствуют командующего чехословацкими войсками капитана Гайду. Ляпунов, Коротковский, Каргаполов".      Капитан Ухоздвигов иначе рассудил телеграмму Гайды. Она не так проста, как думают полковники. Спросил у начальника станции: был ли запрос из Ачинска о положении в Красноярске? Как же! Трижды за день. В час дня, в три часа и в пять, и все об одном и том же: ушли ли красные? Начальник станции инженер Скворцов на свой страх и риск в семнадцать часов дня телеграфировал в Ачинск: город полностью очищен от красных. Последние совдеповцы уплыли на пароходах "Тобол", "Сибиряк" и "Россия". И вдруг - ультиматум Гайды!..      - Не представляю, в чем дело, - недоумевал Скворцов.      - Вы свободны, - отослал капитан начальника станции. - Не будем спешить с ответом, господа, - и предложил обсудить телеграмму заново, поскольку он думает, что Гайда не случайно "забыл" о Средне-Сибирском стрелковом корпусе и о самом военном министре Сибирского правительства. - Тут большая политика!      - Какая может быть политика? - отмел Ляпунов. - Просто Гайду не информировал начальник станции Ачинск о поступивших телеграммах из Красноярска.      - Не будем наивными, господа, - предупредил капитан. - Все телеграфные запросы продиктованы самим Гайдой. Надо знать этого капитана! Дорога повреждена, местами взорваны мосты, и освободитель Гайда застрял в Ачинске.      - Ну, голубчик! Это у вас стихи, - презрительно сказал Каргаполов. - Не надо сочинять стихов!      Капитан сдержанно напомнил полковникам, что все-таки они схлопочут себе пощечину от Гайды.      - Фантазии, капитан! - возразил Ляпунов, а Каргаполов присовокупил:      - Ответ Бориса Геннадьевича считаю правильным. Гайда ждет сообщения: свободен ли Красноярск от совдеповцев?.. Только и всего.      - Действуйте, - отмахнулся капитан.      Ляпунов подозвал одного из офицеров и попросил его отнести на телеграф составленный ответ. II      В девять часов вечера при свете прожекторов подошел к станции эшелон "главкома армии белых" Дальчевского; паровоз пыхтел впереди и еще один паровоз сзади.      На перроне играл духовой оркестр; офицеры, у кого имелось оружие, в честь прихода эшелона стреляли из револьверов. Из двух классных вагонов высыпали семьдесят три беспогонника, а с ними в кителе при золотом крестике - Мстислав Леопольдович. Жена кинулась к нему с перрона, а вслед за нею Ляпунов, Каргаполов и Коротковский. Были лобызания, поздравления с победою над большевиками, и воители Дальчевского - сто пятьдесят казаков и триста пятьдесят солдат - выстроились вдоль эшелона. За двумя классными вагонами следовали обыкновенные, пассажирские с казаками и солдатами; в товарных - ржали лошади.      Выстроив свою армию, Дальчевский подошел к полковнику и торжественно отрапортовал: Клюквенский фронт красных уничтожен. Захвачена пленными тысяча двести и собрано совдеповцев по пути следования пятьсот семьдесят. Трофеи: две тысячи винтовок, два станковых и три ручных пулемета, три трехдюймовых пушки в полной исправности. Бои были жестокими, но потерь со стороны армии Дальчевского - единицы, его орлы дрались отчаянно. И ни слова о пяти чехословацких эшелонах, захвативших Канск и Нижнеудинск, массированным ударом разгромивших Клюквенский фронт красных.      Над перроном причудливо переплетались световые рукава прожекторов - синих, зеленых и слепяще-белых, - светились гирлянды электролампочек с пихтовыми ветками по проволоке. Все это подготовлено было под личным руководством начальника станции инженера Скворцова.      Приняв рапорт "главкома белой армии", полковник Ляпунов, взяв под козырек, произнес ответное слово, тут же записанное корреспондентом газеты "Свободная Сибирь":      - Господа! Мы переживаем эпохальные дни освобождения Сибири от большевизма! Веем известно, господа, Россия не раз освобождала Европу. Теперь настало время, когда великая Сибирь должна спасти Россию от диктатуры большевизма! Ура!      - Ура! Ура!      От социалистов-революционеров выступил председатель бюро Григорий Фейфер, успевший получить назначение на должность начальника губернской тюрьмы; и от социалистов-демократов (меньшевиков) Шпильгаузен, свирепо поносивший тиранов-большевиков.      - Ура! Ура!      По знаку Дальчевского один из офицеров подбежал к платформе с пушками, и батарейцы, как было условлено, выстрелили из трех орудий холостыми зарядами, испугав жен полковников, которые прибежали на вокзал, как и многие другие жены офицеров.      Кипели страсти, взаимные поздравления с победою, а батарейцы глушили патриотов залпами из трех пушек, чтоб весь город слышал о прибытии армии освободителей.      После семи залпов наступила благодатная тишина.      - Наконец-то, свершилось! - хлюпал седовласый миллионщик Кузнецов, преподносивший Дальчевскому хлеб-соль.      Капитан Ухоздвигов, простоголовый, в полурасстегнутом френче на несвежую рубаху, в офицерских, помятых от четырехмесячного бессменного пользования брюках, в стоптанных нечищенных сапогах, выглядел неважно: ни с кем не лобызался, и речи не произнес - должность у него строгая, без сентиментов. Кося глазами то в одну сторону, то в другую, присматривался к незнакомым офицерам - чистеньким, нафабренным, при орденах и даже при погонах.      Отцы города - Гадалов, Кузнецов, Шустаков, а с ними госпожа Щеголева, мама-купчиха, - торжественно пригласили господ офицеров в ресторан при вокзале на пир победителей.      Отведя Ухоздвигова в сторону, толстый Каргаполов сказал:      - У вас есть надежные офицеры, капитан. Проинструктируйте. Пропустить всех офицеров армии Дальчевского, освобожденных из тюрьмы, полковника Шильникова с супругою, а там - пусть смотрят. Да и мест для всех не хватит.      Еще в тюрьме капитан подобрал сотрудников в политический отдел, и, увидев двоих из них - штабс-капитана князя Хвостова и поручика Мурыгина, передал им поручение губернского комиссара.      Первыми прошли: вдовствующая, престарелая купчиха Щеголева, Гадалов с супругою, Кузнецовы, Шустаковы, полковники с женами и с ними капитан. Зал постепенно наполнялся. В центре зала - отцы города с женами, министр Прутов с супругою и чета Дальчевских, полковники с капитаном Ухоздвиговым, с женами, и на довесок товарищ управляющего губернией, известный юрист эсер Троицкий с женою и шестнадцатилетней белокурой дочерью, в адрес которой капитан сказал комплимент:      - Вы единственный цветок в нашей аравийской пустыне, и пусть вам не будет скучно среди застарелых верблюдов.      Девица хихикнула и, взглянув в заполняющийся зал ресторана, промолвила:      - При такой пустыне жить можно. Правда?      - Прозрение приходит с годами, - многозначительно ответил капитан и велел официанту с черной бабочкой убрать "узника со стола" - горшок с цветами. - Это же все равно, что любоваться китайским смертником с колодками на шее.      Жены полковников посмеялись над капитаном, но горшок попросили оставить - "цветы украшают жизнь".      Разговоры вязались незначительные, обволакивающие, а официанты тем временем разносили по столам блюда: салаты, кетовую и зернистую икру, семгу, осетрину, лимоны, яблоки, апельсины; на столе возвышались бутылки с французским шампанским, коньяком, сухими винами и портвейнами и, конечно, со "смирновкою" в плоских бутылках винокуренного завода Юдина.      Капитан открыл бутылку шампанского, выстрелив пробкою в потолок, разлил.      Начались тосты.      Разговоры пошли громкие; господа офицеры усердно приобщались к дармовому питанию и угощению.      Ухоздвигов краем глаза заметил движение у дверей: один из казаков, охраняющих дверь, пропустил человека в форме железнодорожника с листком бумаги, который он передал начальнику станции. Начальник станции поднялся и быстро подошел к почетному столу полковников.      - Господа, телеграмма из Ачинска, - сказал он.      По мере того, как Ляпунов читал телеграмму, лицо его багровело, лоб морщился, и он зло проговорил:      - Какого черта! Что еще за комедия?      Коротковский взял из рук Ляпунова депешу, прочитал.      - Настоящая комедия!      Каргаполов пыхтел над телеграммою дольше, качал головою, и тогда уже:      - Издевательство. И какое имеет право Гайда...      - Минуточку, господа, - оборвал капитан. - Пощадите дам! Мы охотно подождем, пока вы обсудите ваш вопрос где-нибудь в другом месте.      Каргаполов передал листок Ухоздвигову.      - Понятно! - кивнул капитан, читая телеграмму:      "Начальнику станции Красноярск объявляется арест десять суток. За самоуправство и дезинформацию главнокомандующего чехословацкими войсками капитана Гайды. Приказываю вызвать аппарату для переговоров полковников Ляпунова, Каргаполова, Коротковского. Исполнение незамедлительно. Гайда".      Это и была первая пощечина от капитана Гайды полковникам - освободителям Красноярска, предусмотрительно обещанная Ухоздвиговым.      - Пойдемте, господа, - поднялся Ляпунов, предупредив супругу: ничего страшного не произошло - они идут уладить "телеграфное недоразумение". - Пойдемте с нами, Кирилл Иннокентьевич.      - Увольте, Борис Геннадьевич, - уклонился капитан. - Оставьте меня с вашими супругами - кто-то должен ухаживать за дамами. Пригласите лучше Мстислава Леопольдовича и полковника Шильникова. Да и Николаю Семеновичу надо пойти с вами, - кивнул на Троицкого.      Ушли.      Кирилл Иннокентьевич щедро разлил шампанское дамам, выпили за благополучное возвращение с телеграфа доблестных мужей, рассказал о француженках, тоненьких, как рюмки, и на таких же тоненьких ножках, сыпал каламбурами, и до того развеселил жен славных патриотов, что они, смеясь и восхищаясь капитаном, назвали его подлинным кавалером.      Пришел подполковник Коротковский:      - Кирилл Иннокентьевич. Вас просит Борис Геннадьевич.      Ухоздвигов поднялся и галантно поклонился дамам:      - Не обращайте внимание на нашу суетню и беготню - мы же офицеры. У нас всегда - перелет или недолет, и редко - в яблочко.      Волнение охватило всех офицеров в ресторане. Что произошло? Почему поспешно ушли полковники и убежал начальник контрразведки? Какой-то поручик с перепугу пустил петуха:      - Пленные красногвардейцы вылезли из вагонов! А что думаете? Они всегда действуют потемну. А там пушки на платформе, пулеметы открыты!      - Что? Пушки?! Красные у пушек?!      Сохраняющий хладнокровие министр внутренних дел Прутов призвал перепуганных офицеров к порядку:      - Господа! Ничего страшного. Ответственные полковники заняты своими делами.      И все-таки страх не рассеялся; страхом насытился сам воздух; офицеры перешептывались, оглядывались, а кое-кто старался потихоньку улизнуть за дверь. III      На телеграфе - маленькой комнатушке со столом, на котором был установлен аппарат морзе, полковники теснились друг к другу, густо обволакивая себя папиросным дымом.      "Полковникам Ляпунову, Коротковскому, Каргаполову. Главнокомандующий Гайда требует незамедлительного ответа вопросы: какими вооруженными силами располагали господа патриоты при разгроме Красноярске войск совдеповцев? Количество штыков, сабель, полков, подробно вооружение. Число захваченных плен красных и трофейного оружия? Какие воинские части белых патриотов допустили уход большевиков пароходами "Тобол", "Лена", "Орел", "Иртыш", "Россия"? Фамилии командиров частей белых, повинных уходе пароходами большевиков? Ответ жду аппарата. Гайда".      Патриоты-полковники молча и сосредоточенно в десятый раз перечитывали депешу. Капитан Гайда попросту сдирал с них шкуру без почтения к званиям и чинам...      - Так, значит, он получил телеграмму начальника станции об уходе пароходов? - спросил Ляпунов.      Капитан помалкивал: пусть полковники чуточку поумнеют!..      - Это же не что иное, как издевательство! - пыхтел Каргаполов, вытирая позаимствованным у жены надушенным платком лицо и шею, отчего в комнате распространялся несносный запах смеси табачного дыма и духов; и без того было душно и жарко, хоть парься - были бы веники!..      - Никакого издевательства, - возразил Ухоздвигов. - Я же советовал вам подумать. В большой политике опрометчивых ответов давать нельзя. Возле Гайды, кроме нашего генерала Новокрещинова, имеются лица из французской, английской и американской миссий. И вы что же, полагаете, Гайде легко было переварить, что Красноярск вдруг оказался освобожденным мифическими вооруженными силами патриотов социалистов-революционеров, полковников без полков?!      Молчали.      - Это уж, капитан, не политика, а шарлатанство! - не удержался Шильников.      Ухоздвигов оглянулся:      - Если завтра Гайда увидит вас в погонах полковника, вас ожидают большие неприятности.      - Это мы еще посмотрим, капитан! Не берите на себя много - надорветесь!      - Конечно, у вас, господин полковник, достаточно воинственного духу, чтобы разгромить все вооруженные силы чехословацкого корпуса.      Коротковскому еще раз пришлось бежать из аппаратной, на этот раз за министром внутренних дел; авось, что-нибудь дельное подскажет. А лента течет белым ручейком:      "Главнокомандующий Гайда ждет ответа..." И так четырежды.      Полковники изрядно вспотели - и от "заздравных" тостов и спертого воздуха в комнате телеграфиста; министр тоже ничем не помог, разводил руками.      А капитан Ухоздвигов тем временем пристроился на углу стола и составил дипломатическую "пилюлю в сладкой облатке".      "Главнокомандующему чехословацкими вооруженными силами на Востоке господину Гайде. После разгрома вашими доблестными легионерами фронта красных под Мариинском и на Клюквенском плацдарме красноярские большевики бежали на пароходах низовье Енисея. Наших вооруженных сил городе не имелось для задержания пароходов. Известные вам по телеграмме полковники освобождены были из губернской тюрьмы восемнадцать часов сего дня. По мере сил приступаем управлению делами губернии. Двадцать один час на станцию Красноярск прибыл из Клюквенной эшелон нашей части под командованием полковника Дальчевского. Захвачено плен тысяча семьсот семьдесят красногвардейцев, интернационалистов. Ждем приказа главнокомандующего Гайды. Полковники..."      - Капитан, ты нас в ничто превратил! - возмутился Ляпунов. - Были наши силы в городе! Подпольная организация социалистов-революционеров действовала! А возмущение народа - это разве не сила?!      - Если вы считаете, что именно этими силами разгромлены войска красных на западном и восточном фронтах, и только под натиском названных вами сил большевики покинули город, сообщите об этом Гайде.      Полковники судили, рядили, возмущались беспардонными действиями какого-то капитанишки Гайды. Как смеет он низводить в ничто славное движение социалистов-революционеров! Кто он такой? И что происходит в ЧСНС, если капитаны позволяют себе подобные выходки?! О чем думает русский генерал Шокоров, командующий чехословацким корпусом? Или чехословаки сжевали русского генерала вместе с подтяжками?      Но ответ, составленный Ухоздвиговым, передали-таки по телеграфу.      Из аппарата поползла ответная змея из Ачинска:      "Полковникам Красноярска (без перечисления, скопом). По поводу вашей первой телеграммы ставлю известность Омское правительство о недопустимости подобных действий. Полковнику Дальчевскому за неподчинение приказам поручика Дымки, командующего чехословацкими вооруженными силами на востоке, объявляю выговор. Приказываю эшелону Дальчевского немедленно отойти исходную позицию на станцию Клюквенная и находиться в подчинении командующего поручика Дымки. Неисполнение приказа буду рассматривать как вызов Чехословацкому национальному совету и нашим вооруженным силам. По мере налаживания мостов и поврежденной линии железной дороги вверенные мне войска освободят Красноярск. Захваченных в плен красногвардейцев и интернационалистов водворить в тюрьму, тщательно проверить каждого, годных - зачислить на службу. Приступить немедленно формированию стрелкового полка и батареи. Исполнение данных указаний проверю лично. Переговоры закончены. Главнокомандующий чехословацкими вооруженными силами на Востоке - капитан Гайда. 22 часа 17 минут. Ачинск".      - Как вам это нравится, господа? - усмехнулся Ухоздвигов.      - Прекратите, капитан! - рявкнул Дальчевский; ему вообще было не до шуток. Слыхано ли: за неподчинение поручику - полковнику выговор! Отойти на исходные позиции в подчинение какого-то дрянного поручика! Это же издевательство над полковником. Он, Мстислав Леопольдович, не прапорщик, и не поручик, в конце концов! - Подобных издевательств не позволяли себе комиссары Смольного!      - Смольный! - подхватил капитан Ухоздвигов. - До бога далеко, Мстислав Леопольдович, а до Смольного еще дальше! Не забывайте: большевики делали свою революцию без помощи чехословацкого корпуса или каких-либо иностранных вооруженных сил. Вы, полковник, помогали большевикам со своим полком. И прошу не кричать на меня!      Ляпунов вздохнул: "Приказ Гайды придется выполнить, иначе мы вызовем огонь на себя не только со стороны Сибирского правительства, но и ЧСНС. А это вовсе не шутка".      - Плевать мне на ЧСНС! - ярился Дальчевский, оскорбленный от макушки до подошв сапог. - Ко всем свиньям Гайду с поручиком Дымкой. Можете отослать эшелон с любым офицером, но я не слуга поручику Дымке. Увольте, господа.      Полковники струхнули: если Дальчевский не выполнит приказа Гайды, возникнет большой конфликт, и кто знает, как его удастся уладить. Министр Прутов обещал Мстиславу Леопольдовичу воздействовать на Гайду, а губернские правители немедленно отзовут полковника, чтобы он возглавил отряд погони за совдеповцами.      - Банки очищены! И мы сидим без денег, - напомнил Прутов.      Дальчевский перекипел: он согласен принять на себя командование отрядом погони. Не сожрут же совдеповцы золото по дороге? Да он из них вытряхнет все до копеечки!..      Капитан заметил, как внимательно слушал разговор телефонист...      - Как ваша фамилия, голубчик? Трошин? Хорошо. Должен сказать вам, как и господину Скворцову: если хоть одно слово из наших разговоров станет кому-либо известно в городе, мы вам обещаем: за разглашение военной тайны - военно-полевой суд. Все записи и ленты - мне!..      Телеграфист Трошин, вытаращив глаза, молча отдал телеграфные ленты и записанные телеграммы офицеру. Начальнику станции объявили: пусть сейчас же подберет заместителя, а сам на десять суток под домашний арест.      Согласовав важные вопросы за пределами комнаты телеграфиста, полковники вернулись в ресторан, и Ляпунов объявил: торжественный ужин считает законченным. Он благодарит за угощение почетных граждан города. Всем присутствующим офицерам приказывает остаться на вокзале, а дамам - отбыть.      Капитан созвал всех офицеров своего отдела со штабс-капитаном князем Хвостовым во главе и приказал приступить к фильтрации военнопленных. К прибытию эшелонов Гайды сортировка должна быть закончена; часть военнопленных нужно отобрать в первый красноярский стрелковый полк.      Солдаты и казаки Дальчевского оцепили вокзал и станцию, и военнопленных выпустили из вагонов. Шеренгою потянулись они с перрона через привокзальную площадь в город и все в один голос кричали:      - Воды! Воды! Воды!      У конвоя был один ответ:      - Тюрьма всех напоит и накормит! Шагом арш, краснозадые! И без разговоров! Отступающих пристрелим!      Тюрьма в эту ночь приняла в свою утробу тысячу семьсот семьдесят заключенных... IV      Поздним вечером хорунжий Лебедь отыскал дом Ковригиных на берегу Качи, сразу за мостом - двухэтажный, с просторною верандою, тесовые ворота, высокий заплот из плах. На стук в окованные ворота утробным лаем отозвались собаки, и выглянул в прорезь калитки хозяин:      - Кто такие?      - Это дом Ковригиных?      - Ковригиных. А што вам?      Хозяин не опознал Ноя: на пристани был мужик без коня, в шароварах и бахилах, а тут - казак при шашке!      - Багаж мой сюда отвезли. Я - Лебедь.      - Ах, господи! Ждем вас. Милости прошу.      Хозяин открыл ворота, и Ной провел на поводу жеребца. Ковригин с некоторым страхом поглядывал на Ноя, его шашку и коня - грива-то, грива чуть не в два аршина! А тут, дома, сын Ковригина успел заглянуть в сверток - шашка, отделанная золотом, карабин и револьвер еще! Оторопь всех взяла - вот он каков красный хорунжий! И что еще испугало: в куле - офицерские сапоги со шпорами, новый китель с орденами, брюки; прибыл при полной экипировке, значит, не красный, а настоящий беляк!      Ковригин протянул руку погладить жеребца по храпу, но жеребец - хвать его за рукав пиджака да в сторону - с ног сбил.      - Экий дикарь, господи! Где вы такого купили? - бормотал Ковригин, отряхиваясь.      Ной привязал Вельзевула к столбу ограды, погрозил ему кулаком: "Стой, дьявол. Смотри у меня".      - А мы вас потеряли. Ушли и нету. Куда девался человек - неизвестно.      - Угу, - кивнул Ной, трудно обдумывая: как и что он должен сказать Ковригину? Со второго этажа по лестнице от веранды спустились дочери - Ной узнал их.      Впереди шла светлоголовая Анна Дмитриевна в той же жакеточке, в которой была на пристани, только коса через плечо, как у старшей сестры. Еще на лестнице остановилась, увидев Ноя, оглянулась на старшую сестру, медленно сошла вниз, настороженно уставившись на хорунжего. Сказала:      - Добрый вечер, - а глазами так и режет под каблуки. - Вы уже в военной форме? - спросила, как бы кинув камнем: вот ты каков, красный хорунжий! Белогвардейская шкура.      Ной сдержанно спросил:      - Не уплыли, значит? Ну и слава богу.      - По-очему? Мы должны были уплыть. Но... - И больше ничего не сказала.      Чтобы расположить к себе насторожившихся сестер Ковригиных, Ной выложил о бандите пророке Моисее, которого пустили в расход; об укрощении Вельзевула, про случай у тюрьмы и как отблагодарили его господа полковники. Рассказал о капитане Кирилле Ухоздвигове.      - Так. Так, - сухо сказал Ковригин, оглядываясь на своих. - Значит, командиром будете особого эскадрона? При контрразведке?      - При гарнизоне, - поправил Ной. - Ну, да про то говорить покуда нече. Середина лета - конь у меня имеется. Может, махну в Урянхай за Саяны.      - А служба-то как? - допытывался Ковригин.      - Смотря какая служба будет, Дмитрий Власович. На карательную я не пойду, на фронт могут не послать. А у фронта завсегда две стороны.      Ной заметил: сестры о чем-то пошептались, и Анна Дмитриевна сказала отцу:      - Папа, пригласи в дом господина хорунжего.      - Благодарствую на приглашении. Но мне надо еще съездить в Николаевскую слободу, узнать: остался ли комендант с "России", Павел Лаврентьевич Яснов. При случае у него жить буду. И к тому же, если Иван вернется - в депо устрою его, к Павлу Лаврентьевичу.      - Разве вы не думаете жить в доме Юсковой? - поинтересовалась Анна Дмитриевна настороженно, с холодком.      - Про то завтрашний день скажет. Я ведь и сам не знаю, какой разговор будет у меня с господами Дальчевским и Новокрещиновым.      - Вы доверяете капитану Ухоздвигову? - вдруг спросила Прасковья Дмитриевна, и Ной понял: это их всех интересует.      - Капитану? Не более, чем серому волку. Он ведь тоже, должно, из "серых". А доверья у меня к серым нету, тем паче - начальнику губернской контрразведки. Служил у кайзера Вильгельма, будто, стал быть, тертый и не дурак, хотя и прикидывается доверчивым и отчаянным в разговорах. Печенку мне прощупывал.      - Он очень опасный, - раздумчиво проговорила Прасковья Дмитриевна.      - Паша!      - Что, Анечка? Я ничего особенного не сказала! Пойдемте, Ной Васильевич, хоть чаем угостим вас, если вы не ужинали у миллионерши. У них сейчас великий праздник!      Ней согласился: что верно, то верно - у буржуев великий праздник.      Сын Ковригина, Василий Дмитриевич, вынес из дома "опасный" сверток, спросил: хорунжий сейчас возьмет? И деньги еще за конину - успели продать.      Ной отказался от денег - конь у него имеется, а вот мешок с вещами увезет - переодеться придется.      - А все остальное покуда пусть лежит у вас. Я ведь пребываю в полной неопределенности, сами понимаете.      Угрюмоватый Василий молча вынес Ною его куль с офицерской амуницией, притащил седло с убитого Савраски и, как не отказывался Ной, а передал ему пачку денег, вырученных за проданную конину, как бы говоря: уметайся, господин хорунжий, и чтоб духу твоего здесь не было!      - Остальной багаж я вам подвезу сейчас к дому Юсковой.      - К Юсковой завозить не надо, - ответил Ной. - Я вот побываю в Николаевке, туда, может.      - Вещи Ивана собрать?      - Вася! Ну, что ты пристал к человеку? - сказала брату Анна Дмитриевна. - Если Ной Васильевич оставляет вещи Ивана у нас и свой багаж, пусть лежит.      - Я знаю, что говорю и делаю, - сердито выговорил младшей сестре нелюбезный брат. - Ты сама-то понимаешь, что произошло? Завтра господа из контрразведки могут нагрянуть с обыском; что ты им скажешь о книгах Ивана, о его вещах и багаже господина хорунжего? Они ведь и офицера потом спросят: в каких дружественных отношениях он находится с большевиками, если оставил вещи у нас! И седло еще казачье! Шутка!      Старик Ковригин поддержал сына:      - Это уж верно: шуток у белых не будет. Вспомните девятьсот пятый год! Весь дом у нас тогда перевернули вверх дном, и на Каче сколько мастеровых арестовали? Теперь все мы на волоске от тюрьмы висим. Она - рядышком, тюрьма-то!      - А я о чем говорю? - пробурлил Василий. - Так что вещи, особенно книги Ивана, и багаж офицера - до завтра оставлять нельзя. К чему под монастырь подводить господина офицера?      Ной подумал: Ковригины правы - дом-то у них и в самом деле не из благонадежных! Дочери - большевички, квартировали в доме до позавчерашнего дня "шишки" из большевиков, и кто этот человек, с огоньком цигарки возле крыльца, ни словом не обмолвившийся! Уж не Машевский ли? И не захотят ли его искать завтра офицеры капитана Ухоздвигова?      Вот оно как приспело!      - Понимаю! - Ной посмотрел на отца и сына Ковригиных. - Тогда подвезите мой багаж покуда к дому Юсковой.      - Дельно! - кивнул Василий, и к сестрам: - Соберите поскорее книги, вещи и все, что есть Иваново; ружье в казенке лежит, а я коня заложу.      Анна Дмитриевна предупредила: у Ивана много марксистской литературы, так что Ной Васильевич должен все тщательно разобрать.      - Я с книжками быстро управлюсь, - успокоил Ной. - Сегодня же. Ни к чему вводить во искушение дьявола.      Сгрузили багаж и имущество Ивана в легкий экипаж, и Ной, сдержанно попрощавшись с сестрами Ковригиными, хозяином, покинул ограду. На мосту Ной попросил Василия Ковригина остановиться и сказал, что книги он выбросит в Качу.      - Тогда отъедем подальше, господин хорунжий. Мост возле нашего дома. А в случае чего - выудят книги. Так что не обессудьте.      Отъехали подальше, на безлюдье, и здесь Ной облегчил экипаж и себе душу: избавился от "проклятущей политики"... V      В доме Ковригиных, меж тем, не настало покоя после выдворения хорунжего. Анечка поссорилась со старшею сестрою. Это же дико, нелепо! Человека просто выгнали, как собаку! И только потому, что хорунжий откровенно рассказал им, что произошло, и при каких стечениях обстоятельств он получил назначение командиром особого эскадрона!      - У него же за плечами Петроград, служба социалистической революции, разгром эсеровского заговора в Гатчине! - кидала Анечка старшей сестре и рикошетом била в Машевского; именно он, Машевский, друг семьи, шепнул Василию, что от вещей Ивана и багажа хорунжего надо избавиться. - Если бы Ной Васильевич был подлец и белая шкура, как вы думаете, не стал бы он с нами откровенничать, вот что! Не стал бы.      - Не забывай, Анечка, - напомнила старшая сестра. - Господин Дальчевский тоже служил революции в октябре прошлого года! А кто он сегодня? Белогвардейская шкура, каратель! Мало он уничтожил наших красногвардейцев?      - А ты забыла, что говорила Селестина Грива из Минусинского УЧК? Она же сказала: "Хорунжий порядочный человек, и было бы хорошо, если бы партийный комитет поддержал с ним отношения".      - Какой партийный комитет? - спросила старшая сестра. - У нас еще нету партийного комитета. Нам даже неизвестно в данный момент, кто из большевиков остался в городе.      - Так надо же немедленно узнавать, а не сидеть сложа руки! Почему вы бездействуете, Казимир Францевич?      Машевский, в черной косоворотке с перламутровыми пуговками, сидел, сгорбившись, на стуле, будто не слушая перебранку сестер; вскинул светлые глаза на Анечку, усмехнулся:      - Учусь молчать, Анечка. Это совсем не легко при работе в подполье. Поменьше слов - и больше дела, настоящего дела. А с хорунжим поступили правильно. Есть еще ваш дядя, Сидор Макарович, не забывайте. Или вы отнесете ему утром, как он предупредил, десять тысяч николаевскими за молчание?      - Убить надо гада! - притопнула Анечка. - Я бы его сама пристукнула, когда он явился со своими наглыми угрозами. И Вася тоже - что он его выпустил?      - С ним пришли трое долгогривых, - остудила пыл Анечки старшая сестра. - И не так просто убить провокатора, как тебе думается. Не будем это обсуждать. У нас тоже времени осталось час-два.      - И того много, - поднялся Машевский. - Надо сейчас же уехать. Ваш дядя постарается не опоздать; откладывать до утра не будет.      - Боже мой, почему мы не уплыли на пароходах? - кинулась Анечка в другую сторону. - Остались тут себе на погибель! Если дядя явится в контрразведку - искать будут по всему городу.      Машевский успокоил: Анечка как большевичка никому неизвестная, хотя и вступила в партию в Минусинске, а Минусинск еще не в руках белых, да и навряд ли Минусинский партийный комитет оставит документы для контрразведки. Так что Анечка останется дома. А вот ему, Машевскому, с Прасковьей Дмитриевной надо сейчас же убираться.      Машевский мягко, доверительно сказал Анечке, что она за минувший день допустила четыре крупных ошибки. Какие? К чему Анечке было болтать с хорунжим на пристани о нем, Машевском? Это же сведения для контрразведки! И вторая ошибка Анечки: когда явился к Ковригиным из тюрьмы дядя-протодиакон, Анечка вступила с ним в ссору, грозилась большевиками, которых-де в городе много, и они разгромят белых. И будут контрразведчики хватать всех сочувствующих без разбора - у страха глаза велики. И третья ошибка: как бы мог остаться в городе партийный комитет, руководители которого известны в лицо каждому горожанину? Или просто остаться "на заклание"? И четвертая: запальчивость суждений Анечки. Как же она будет работать легально среди белогвардейцев, если не умеет сдерживать себя и молчать? А хорунжего никто не выгонял как собаку; для его безопасности лучше, что он "никогда не был в доме Ковригина и адреса его не знает"; и масленщик Иван никакого родственного отношения к хорунжему не имеет. Жил Ваня, а кто он и что он - никому не известно. Машевский поручает Анечке поддерживать хорошие отношения с хорунжим, чтобы он не попал в сети контрразведки. И чтоб никаких фраз и глупости!      Машевский, прохаживаясь по просторной гостиной, наставлял Анечку; Прасковья собирала вещи в дорогу, складывала привезенные с Клюквенского фронта медикаменты в куль.      Анечка отказалась поддерживать "хорошие отношения с хорунжим":      - На пароходе с ним приплыла пакостная женщина, Евдокия Елизаровна Юскова. Белая гадина! Она была здесь в заведении какой-то Тарабайкиной-Маньчжурской! Кошмар! И хорунжий с нею. Это же гадко, гадко и омерзительно. За одно это я его глубоко не уважаю. Если бы ее убил какой-то есаул - на земле было бы чище! А хорунжий трогательно заботился о ней! Стыдно вспомнить. Селестина Грива предупредила нас с Пашей: "Эту белую гадину опасайтесь. Она связана с головкой заговора". Жалела, что выпустила ее из УЧК.      Машевский посмеивался. Анечку кинуло прочь от хорунжего; только что защищала его и ссорилась с сестрою, а теперь "гадко и омерзительно".      - Кстати, кого назвал хорунжий в Николаевке?      - Яснова Павла Лаврентьевича.      - Паша, разве комендант на "России" Яснов?      - Из Красноярска поплыл Топоров, - ответила Прасковья. - А кто был комендантом из Минусинска, не знаю.      - Вот вам пример нашей невнимательности, - мягко заметил Машевский; голос у него был тихий, но если он волновался и начинал говорить громко, то чуточку заикался. - Мы могли бы, - продолжал Казимир Францевич, похаживая по гостиной, - осторожно спросить хорунжего про Яснова и узнать адрес. Анечка, обязательно узнай. Главное для тебя на первые дни: связь с товарищами.      Машевский назвал несколько фамилий, особо просил побывать у двух девушек, работающих в губернской типографии, чтобы через них достать типографский шрифт, а наборную кассу он сам сделает в деревне, куда уедут с Пашей на пару дней.      - Придется тебе, Анечка, устроиться на работу в "Общество самодеятельности". Там есть наши товарищи и сочувствующие. Главное - собрать силы. И вот еще... - Казимир Францевич остановился возле Анечки, пытливо взглянул ей в глаза. - Относительно капитана Ухоздвигова...      Анечка передернула плечами, будто ее ударил Казимир Францевич, а он тем же мягким голосом продолжал:      - Понимаю, для тебя это имя крайне неприятно после всего, что было между вами и столь печально оборвалось.      - Ничего не было! Ничего! - запальчиво выкрикнула Анечка.      - Ты меня не выслушала. А есть кое-что очень важное! - И, взглянув на Прасковью Дмитриевну, сказал: - Мне кажется, капитан этот не так прост.      - Хорошо о нем сказал хорунжий, - вспомнила Анечка: - Самый серый из серых, да еще назначен начальником контрразведки! Значит, имеет большие заслуги у белогвардейцев за работу в подполье. Я бы ни одного из арестованных офицеров не оставила в тюрьме! Ни одного! Тем более Каина-капитана!..      - Самосудов у нас не было и быть не могло! - строго заметил Казимир Францевич.      Слышно было, кто-то заехал в ограду - собаки не лаяли, значит, Василий вернулся. Машевский прошел из гостиной через прихожую на веранду, сказал Василию, чтобы он не распрягал коня.      - Поедете?      - Да!      - Тогда я вам запрягу Соловка в рессорный ходок. Экипаж нам нужен для извоза. В ходе вам будет удобнее.      - Только поскорее!      Вынесли багаж в ограду. Василий, запрягая Соловка, сообщил сестрам:      - Ваш господин хорунжий мигом разделался с политикой! Утопил в Каче.      - Кого утопил? - не поняла Анечка.      - Все книги. Без разбора.      - Молодец! - похвалил Машевский, и к Анечке: - Сейчас же перебери книги. Не оставляй политических. Загляни в комнаты, где жили Рогов и Юргенсон. Все подозрительное убрать и уничтожить. Если придут в дом с обыском из контрразведки, не вздумай вступать в дискуссию. Мы уплыли на пароходе с Пашей. А дяде-протодиакону просто приснилось, что он нас видел. И не задирай дядю. Это я серьезно говорю...      - Еще чего не хватало, чтоб я с ним разговаривала!      - Это для тебя первое испытание, Анечка. Главное - впереди...      Сестры обнялись и потихоньку всплакнули.      В эту первую белогвардейскую ночь во многих домах люди не спали. VI      Полковники задыхались от навалившихся чрезвычайных и неотложных дел.      Управляющий губернией Ляпунов со своим первым заместителем юристом Троицким ночью приступили к трудной службе, заняв под управление двухэтажный каменный дом - резиденцию бывшего губернатора Енисейской губернии Гололобова.      Нужны были чиновники, и они ждали приема; никто не хотел опоздать на "теплое местечко". У каждого были заслуги по борьбе с большевизмом. Один - саботажник; другой - густо перчил большевикам где мог; третий чуть ли не стрелял в большевиков, а в общем все врали, сочиняя небылицы, отталкивая друг друга от "губернского сдобного пирога", а без них, без этих подленьких душонок, существовать не может управление губернией. А тут еще вопросы, вопросы! Снабжение продовольствием армады военнопленных (а их в городе около восемнадцати тысяч - австрийцы, мадьяры, итальянцы!), формирование стрелкового полка и батареи; машина должна работать - пережевывать по всей губернии власть Советов, чтоб помину от нее не осталось!      Служащие получали назначение, и каждый спешил захватить себе кабинет в двухэтажном доме.      Оставшиеся в наследство от Советов пять легковых и десять грузовых автомобилей управляющий губернией поделил по совести. Для управления взял три легковых и пять грузовых; губернскому комиссару Каргаполову - один легковой и два грузовика, чтобы возить особо важных арестантов и перебрасывать внутри города карательные части; губернской милиции подполковника Коротковского уделил один легковой и три грузовика. Весь запас бензина - под строжайший учет отдела по транспорту.      Чиновников - хоть пруд пруди, а вот где сыскать офицеров?! Ляпунов слышал, что у Деникина и Юденича тысячи бездельничающих офицеров и пятьсот безработных генералов - подумать только?! Хоть бы перебросили их в Сибирь!..      Офицеров и - денег, денег! Пусто в трех банках. Троицкий, созывай всех купцов, именитых граждан, пусть откроют домашние сейфы, шкатулки. Денег! Денег! За нами не пропадет. Денег, денег!..      Полковник Розанов занял под штаб несуществующего казачьего полка дом на Благовещенской, приказал всем красноярским урядникам и казакам мчаться в станицы Есаулово, Атаманово и не возвращаться без казаков. Казаков, казаков! И добровольцев в армию. Как можно больше добровольцев!      Губернский комиссар Каргаполов под управление захватил два дома: для отделов - двухэтажный каменный дом, а через улицу - под собственную резиденцию деревянный особняк. У него, у комиссара, уйма дел! "Мясо будет - была бы мясорубка". И Каргаполов усердно налаживал свою мясорубку, чтоб не опоздать: не сегодня-завтра в тюрьме окажутся большевики и видные совдеповцы из уездов и волостей. Где все это добро обрабатывать? Офицеров! Офицеров! И надежных чиновников - следователей! Надежных, главное. Надо кого-то послать в уезды, чтобы и там установить свои мясорубки - комиссариаты и уездные отделы - милицию, подобрать управляющих уездов, а чтоб не затесались на ответственные посты бывшие совдеповцы и, упаси бог, большевики, кто-то должен поехать на места. Офицеров! Офицеров! И денег, денег! Без денег никуда не уедешь. VII      А в тюрьме - охи и вздохи, и допросы, допросы! Офицеры разместились в трех корпусах в коридорах за столами и вели сортировку военнопленных: где родился? Какое имел хозяйство? Семейное положение? Какой черт гнал тебя в Красную гвардию, олух царя небесного! Кем мобилизован? Сколько расстрелял патронов в чехов и патриотов? Согласен ли служить верою и правдою в освободительной армии, чтобы искупить тяжкий грех перед народом и правительством? Или тебе лучше через военно-полевой суд отправиться на тот свет? Жить хочешь?! Подписывайся, собака, да помни: шаг влево, шаг вправо - пуля в лоб! Следующий!.. Следующий!..      Неутомимый капитан Ухоздвигов в парадном мундире с орденом Почетного легиона, застегнутый на все пуговицы, в начищенных до блеска сапогах, носился от одного стола к другому, из корпуса в корпус, поторапливая офицеров: быстрее, быстрее!      Отобранных в полк собирали в камере первого корпуса, еще раз просматривали, назначая из разношерстной среды временных командиров из бывших солдат, унтер-офицеров и фельдфебелей; и здесь тот же вопль - офицеров, офицеров! А где их взять? Из рукавов собственного мундира не вытряхнешь!      Начальник тюрьмы Григорий Фейфер, сухонький, черноголовый, горбоносый, бывший адвокат, набрал из отобранных в стрелковый полк временных надзирателей да просеял старых, совдеповских, устанавливал режим для камер, карцеров, корпусов и организовал работу котлов на кухне, чтобы накормить проголодавшихся военнопленных; у него, у Фейфера, работы было по горло. Но главное свершилось - тюрьма жила; матерь-укротительница мятежного духа и свободы пережевывала узников в каменных двухаршинной толщины стенах, и начальник ее, Фейфер, заняв место за массивным столом в кабинете, работал.      Ухоздвигов, присев отдохнуть на жесткий, вытертый диван, будто упал в яму.      - Голова трещит, - пожаловался капитан, протирая кулаками глаза, чтобы разогнать сон.      Фейфер снова углубился в сочинение реляции начальству о состоянии принятой им тюрьмы и о мерах по ее улучшению - нужен был ремонт; в карцерах обваливались от сырости своды; кухня не приспособлена для кормления полутора тысяч заключенных - надо расширить, а на какие средства? Где взять строительный материал - кирпич, цемент, известку, железо.      Зазвенел телефон. Фейфер поднял трубку. Полковник Ляпунов просил позвать к телефону капитана Ухоздвигова.      - У меня капитан, Борис Геннадьевич. Пожалуйста.      Ляпунов сообщил Ухоздвигову: через два часа прибывают в Красноярск эшелоны с чехословацкими войсками из Ачинска и личный поезд ставки командующего Гайды со свитою. Ляпунов спрашивает: кого, по его мнению, пригласить на встречу Гайды? Духовой оркестр? Каких офицеров? Именитых граждан города с хлебом-солью, или ударить в набат, чтоб к вокзалу сошелся народ?      - Ни фанфар, ни бутафории, Борис Геннадьевич. Или вы забыли телеграмму Гайды? Он спешит освободить Красноярск - пусть так и будет. А на вокзале должны его встретить те, кто подписывал телеграмму. Если имеете ключи от города - преподнесите.      - Нету ключей таких, Кирилл Иннокентьевич, - басил Ляпунов. - А вот поступила телеграмма от Гришина-Алмазова с указанием на недопустимость наших действий, расцененных им как анархизм. Это просто возмутительно!      - Не будем возмущаться,, Борис Геннадьевич. "Освободителей" не надо обижать и задирать.      - Вы ведь знакомы с капитаном Гайдой?      - Знаком. Но это не столь важно. Хорошо, я буду к десяти на вокзале. Сортировка идет к концу. Отобрано в полк семьсот пятьдесят солдат и пуд бумаги исписано.      - Только семьсот? - удивился Ляпунов.      - Среди военнопленных было триста семьдесят женщин - не брать же их в полк. Еще не тронуты товарищи интернационалисты - займемся днями. У нас еще имеются в городе казармы с военнопленными итальянцами, австрийцами, мадьярами; и части поляков. Из них, думаю, если одобрит Гайда, создадим интернациональный полк. Но этот вопрос надо согласовать на высшем уровне нашего Правительства с ЧСНС.      - Понятно, Кирилл Иннокентьевич. За вами подослать машину?      - Нет, не надо.      Ухоздвигов положил трубку. Фейфер заискивающе поинтересовался:      - Что-то случилось у полковников с Гайдой?      - Пусть вас не беспокоит Гайда, - отмахнулся капитан и ушел из кабинета. Отыскал во втором корпусе своего заместителя штабс-капитана князя Хвостова, поручил собрать бумаги опросов и доставить в отдел.      - Как себя чувствуете, друг мой Горацио? - спросил штабс-капитана.      - Валюсь с ног от усталости. Эти рожи, рожи и ложь, ложь. До чего же лживы мужики, бог мой!      - Как все мы, князь. Праведник один - господь бог. Ну, а я еду встречать господ чехов. Подписки осведомителей у тебя? Храни их особо. Это наши глаза и уши, хотя для меня эта порода людей крайне антипатична, друг мой Горацио! Ну, всего!.. VIII      Тюрьму временно охраняли атамановские и красноярские казаки. Во дворе кормились кони, а караковый мерин капитана стоял на привязи. Капитан выговорил одному из казаков - не удосужились накормить! Подтянул подпруги на отощалом пузе мерина, вывел за тюремные ворота, ногу в стремя и ускакал. Попутно завернул на Благовещенскую взглянуть на дом, занятый губернским комиссаром. Капитан знал деревянный двухэтажный особняк, где в апреле и мае прошлого года выступал со стихами: тут, в клубе имени Третьего Интернационала, собирались военнопленные - немцы, итальянцы, поляки. Кипели споры о будущем России, о свергнутом самодержавии, и никто еще не знал, что произойдет в Сибири через какой-то год с месяцем!..      На крыльце деревянного особняка сидел на ступеньках какой-то странный человек в непомерно длинной поддевке с палкою в руках. Похоже, он дремал, пригревшись на солнце. Увидев капитана, он поднялся, снял старенькую шляпу, обнажив лысую голову, отвесил поклон:      - Рад вас видеть, господин капитан, в добром здравии. Весьма рад. Только что видел Сергея Сергеевича с большой свитою: узнал, что вы назначены начальником политического отдела. Отрадно сие, весьма отрадно, хотя должность ваша не предвещает спокойствия. Дай-то бог, чтоб победа белого движения была полная во всей державе. О том молебствие было вчера в соборе. Да ниспошлет господь милость свою России!      Капитан узнал гундосого человека. Резко оборвал излияния:      - Вы что, молитвы пришли читать? Священник?..      - Протодиакон при соборе на выходах владыки. Освобожден вчера из тюрьмы - вместе с вами. Упрятан был ГубЧК за патриотическое сотрудничество с подпольным комитетом офицеров еще 17 декабря прошлого года.      - Что вас привело к подполковнику? Вы его знали?      - Как же! - кивнул лысой головой протодиакон. - С девятьсот четвертого сотрудничал по искоренению подрывных элементов. И не мало претерпел! Не мало!      - Любопытно! - скрипнул капитан, глядя на протодиакона сверху вниз. - С охранкой сотрудничали?      Протодиакон вскинул бесцветные узкие глаза на капитана, покачал головой.      - С предержащими власть, а если фигурально: с политическим отделом при губернском жандармском управлении. Как вот вы теперь будете начальником такого же отдела.      Капитана покоробило сравнение его отдела с охранкою, но он стерпел: так оно и есть - функции те же самые. Протодиакона надо выслушать, если он когда-то сотрудничал в охранке с Каргаполовым. Кого он еще знает?      Возле крыльца зеленела трава, и мерин изо всех сил тянулся к ней. Капитан спешился и отпустил коня на поводу.      - Конь-то некормленный, - заметил протодиакон. - Ишь, как хватает травушку! Так и люди в неволе - хоть бы глоток волюшки, а ее нет, как нет! Мне вот довелось сидеть восемь месяцев в мерзостной камере, вспомнить страшно. С ворами и картежниками, и не мог я общаться с господами офицерами в других корпусах, особенно с Сергеем Сергеевичем, которого хотелось бы повидать.      - Подполковника сегодня не будет. Пройдемте ко мне в отдел. Может, я заменю вам подполковника.      Протодиакон, не уловив иронии, разразился по дороге похвальным словом:      - Большущие заслуги имеет! Хотя бы в том же девятьсот пятом году. Был у нас в губернии умный жандармский ротмистр, Головин по фамилии. Так он что придумал! Согласовал с Петербургом и создал при Доме просвещения будто бы тайный клуб интеллигенции. Семеро нас было в том клубе: главным - Сергей Сергеевич - он тогда служил в гарнизоне при интендантстве; от казачества - сотник Дальчевский, ну и я с ними, тогда еще был диаконом, как бы от свободного духовенства, был и от учителей, от ссыльных трое. Ротатор имели, тайные собрания проводили, протоколы писали, рукописный журнал выпускали, все честь по форме, чтоб выявить из молодежи гнилые души и обезвредить их. Это была бо-ольшая акция! Сергей Сергеевич удостоен был награды правительства, хе, хе, хе. А что если вам, господин капитан, провести такую акцию сейчас? Для видимости подпольная, а для политического отдела - открытые карты всех подрывных сил.      - Вы с этим шли к подполковнику?      - Непременно напомнил бы, да не успел. Торопился он на автомобиле на вокзал. Я и присел отдохнуть, а тут и вы подъехали, слава богу.      - Прошу вас, - сказал капитан, открывая дверь кабинета. Протодиакона надо вытрясти до конца и так, чтобы он впредь не сотрудничал с Каргаполовым. Это - опасный тип! - решил Ухоздвигов.      - Много вы раскрыли преступников через клуб?      Протодиакон, присаживаясь на стул, усмехнулся:      - Разве один клуб был у нас? Имелись девицы при заведении мадам Маньчжурской и флигель особо держали для щепетильных интеллигентов. При гарнизоне создали три клуба - два солдатских, один для офицеров. Секты были для разных верований, и мне довелось позднее быть в секте хлыстов. Мерзостная! - поморщился протодиакон. - Из одного гарнизона взято было более пятисот солдат и младших офицеров после мятежа. Советы ведь вспухли в Красноярске с рабочими дружинами; горячо было! Ох, горячо! - содрогался от воспоминаний слуга господний. - Вспухли, да лопнули, хи, хи, хи! А вы такой же бравый, Кирилл Иннокентьевич!..      Капитан сухо обрезал:      - Прошу не забываться? Я, кажется, не сотрудничал в ваших жандармских клубах!      Протодиакон невозмутимо заметил:      - В те годы вы были мальчишка - какое сотрудничество? А вот в прошлом году бывали в таком "клубе" клиентом. Где, а? Вспомните!      - Нечего вспоминать! Не терплю вранья.      - Ну, не мне врать, господин капитан, - отмахнулся протодиакон, прихорашивая козлиную бородку. - Разве не были в доме Ковригина? Это - шурин мой. А дом и был тем самым "клубом". И о том не знал даже сам Ковригин. Начальником отдела был Сергей Сергеевич. А я - глаза и уши и голова того дома. Мно-ого мы выявили субъектов через дом Ковригина, да никого не взяли: большевики оседлали! Они без рассуждений: шаг вправо, шаг влево - с богом или с чертом! Аминь!.. Вот эту твердость надо перенять у них, чтоб вырубить их самих под корешки. А вершки сами засохнут, хе, хе, хе!      Противный смех протодиакона коробил капитана, но он терпел.      - Анечку-то помните? - ввернул протодиакон, сладострастно облизнув губы. - Красавица, каких в городе поискать. Стихи писали ей, ухаживали, и мне думалось: женитесь, хотя она и была гимназисткою выпускного класса. А потом вдруг Кирилл Иннокентьевич венчается с Любовью Васильевной Шубиной! Никак того не ждал. А ведь Анечка-то - цветок, цветок!.. Непостижимая удалась красавица.      Капитан знал тщедушного шурина Ковригина, Сидора Макаровича! Таким он и был - ввинчивающимся, лезущим в душу, выпрашивающим гривенники или пятиалтынные на "шкалик", и капитан считал его просто пьянчужкой, зряшным, отпетым человеком! Ну и ну! Как тесен мир людей, если в одном доме живут люди и сволочи рядом с ними!..      - Что ж, учту ваши пожелания, Сидор Макарович, - трудно проговорил капитан, преодолевая отвращение к тщедушному и пакостному жителю земли. - Вы свободны.      - Вот и имя вспомнили! Хе, хе, хе! Молодость она с секретом - вроде забыл, или хотел забыть, а потом, пожалуйста, память выдала золотой! А главного-то я не сказал вам!      - Что еще?      - В городе Машевский остался! Казимир Францевич Машевский. Он ведь из головки большевиков! Из головки! Ежли помните, он при вас рассказывал, как жил в эмиграции, переправлял в Россию нелегальщину, знаком был с Дзержинским! Не вам говорить, кто такой Дзержинский при Ленине!..      Голос капитана насытился железом:      - Где он? Подробнее!      Протодиакон обрадовался заинтересованностью капитана:      - В доме шурина накрыл.      - Подробнее! - завинчивал капитан; ему нужны точные данные: при каких обстоятельствах? В каком состоянии был Машевский? Один ли? И если не один, то кто с ним?      Протодиакон поднялся, одернул полы своего плаща, смахивающего на одежду странствующего капуцина, сообщил:      - Как вышел из тюрьмы, пошел в дом шурина. Да что-то подмыло: не нарвусь ли на кого? Они ведь, Ковригины с Машевским, упрятали меня в тюрьму. Ну, вернулся, пригласил из собора трапезника и двух диаконов для страховки. Часов в пять, не позднее. Калитку ограды открыл сам шурин. Ну, и с любезностями: "Ах, Сидор Макарович! Сидор Макарович!" - вроде обрадовался. А я ему: не умощай, говорю, Дмитрий Власович, не та обстановка теперь. Пришел не один - видишь? Вещи возьму. Вынеси, говорю, мое добро с верхнего этажа, а я в комнату свою забегу. Жил я в первом этаже по соседству с председателем ревтрибунала Юргенсоном. Ну, он пошел за вещами, а я сбегал в комнатушку, кинулся к тайничку под печью, где прятал тетради записей наблюдений за прошедший год. Вышел, сестра моя, Таисия Макаровна, кинулась со слезами: "Сидор! Сидор!", да остановил: спасибо, говорю, сестрица, за передачи, а в дальнейшем, Таисья, покрывать ваш дом не буду. И за десять тысяч не подкупите. А тут сошлись в ограду - невестка Ковригина с ребенком, и муж ее Василий, племянницы Прасковья и Анна, встревожены, вижу - паленым запахло. Прасковья-то хотела расположить меня, да Василий, бандюга отпетый, рявкнул: "Не смей разговаривать с жандармской сволочью! Чтоб ноги его не было!" А я вскинул глаза на веранду (помните, у них по второму этажу веранда?). И вижу - там двое прячутся. У одного фуражка со звездой. Каковы грузди в рождество Христово! У меня, правду сказать, земля поплыла из-под ног и внутри захолонуло. До того трухнул. А тут еще Анна подошла ко мне (еще краше стала, чем была; одни глазищи чего стоят! Синь поднебесная). Ну и влепила: "Радуешься, дядя, пришли твои белогвардейские бандиты? Ну, радуйся! Только помни, говорит, социалистическую революцию бандитам не задушить. У большевиков сил хватит, чтобы разделаться со всеми белогвардейскими сволочами!" Каково, а? И это Анечка?! Ну, я за вещички, и был таков!.. Бежим через мост и оглядываемся: не перестреляют ли товарищи из окон второго этажа? Пронесло, господи!      А теперь подумайте, господин капитан: что происходило в доме шурина в первые часы нашей власти? А вот что: Машевский (а это был он, я узнал) спрятал у себя кого-то из красноармейцев. Значит, жди - подпольный комитет организуют. Поезда на линии будут лететь под откос, в депо или на паровозовагоноремонтном заводе появятся ухари для саботажа и организации стачек, а там, глядишь, через мобилизованных зашлют в батареи, охранные батальоны и полки гарнизона большевиков и - за упокой, господи, рабов господних!.. Это же большевики.      Капитан вытер платком лицо, успокоил:      - До "упокой, господи" далеко, Сидор Макарович. Но сообщение ваше заслуживает серьезного внимания. Считайте, что вы сотрудничаете в моем отделе. Мои принципы - свобода и только свобода, без экстремистских вылазок монархистов или анархистов. Пусть процветает свободная торговля, кооперативные объединения, но без насилия над личностью. Без жандармской тирании!.. Для России достаточно, считаю, трехсотлетнего царствования самодержавного гнета! Или вы иначе думаете?      - Дай-то бог, если утвердится свобода, - отозвался Сидор Макарович, тут же усомнившись: - А не сжуют эту свободу большевики? У них, как я изучил, строжайшая организация. Это же военный кулак!      - Анна - большевичка?      - По моим записям в тетрадях не числится, - деловито ответил агент. - Потому, как была еще зеленая и, хи, хи, хи, влюбленная!      - В кого влюбленная?! (Нет, Кирилл ее не забыл, если кольнуло в сердце).      - К чему скромничаете, Кирилл Иннокентьевич? Она ведь грезила вашими стихами! Вы для нее были явлением Христа для души, жаждущей жизни и любви. И вдруг в сторону! Видели бы, что стало с ней! Вся семья встревожилась. Анечка, Анечка! Как бы руки на себя не наложила. Да и я глядел за нею денно и нощно; любимица моя, хотя и закружил ее этот Машевский. Ну, да не ее в том вина! С того и в Минусинск уехала учительствовать. А Прасковья, известно, большевичка. Краснее ее перец не вызревает, и тоже в когтях Машевского. В гражданском браке с ним состоит. Мерзостно!..      - Сейчас мы, пожалуй, никого не застанем в доме Ковригина? Вы для них личность известная!      - Как же! как же! - поддакнул протодиакон. - Машевский, безусловно, смылся, а племянницы-то, должно, остались. Василий, конечно, дома. Он извозчик. С большевиками не сотрудничал, но содействие оказывал. Из него можно много вытянуть при желании.      Капитан понял: допросы пытками! Ну, мерзостная личность! Нет, он его повяжет, этого старого шпика!..      - Где ваши тетради?      - При мне.      - Давайте.      Протодиакон достал из-за пазухи три толстых тетради, завернутые в грязную тряпку, развернул и подал капитану, извиняюще пробормотав:      - Во второй тетради, на середине так, за апрель-май прошлого года, есть о вас: какие вели разговоры с Машевским, Прасковьей и с теми ссыльными, которые каждодневно посещали дом Ковригина.      Ну, старый козел с бородой!..      - Вы что, и на меня писали доносы? - спросил капитан, втискивая тетради в офицерскую сумку.      - Как же! Без лицеприятия и выдумки. Как и полагается для информирующего предержащих власть.      - "Предержащих"! - поморщился капитан. - Кому доносили?      - Сергею Сергеевичу в собственные руки. "Клуб" был под его особым вниманием. Он ведь как говорил при Временном: "При партийной системе государства охранка должна рассредоточиться. Чтоб в каждом доме был агент, а за мужчинами надо начинать слежку со дня рождения; патриархальные семьи, говорил, надо полностью разрушить". Да ведь это сколько надо привлечь агентов! - сокрушенно вздохнул Сидор Макарович.      - Много арестовано по вашим доносам?      - Никого! Я же сказал: Временное - забеременело путаницей и нетвердостью власти. Вот она куда вылилась, свобода-то! А Сергей Сергеевич многих собирался взять. И на вас прицел был. По другой линии.      - По какой?      - Военная разведка целилась. Штой-то по Франции. Будто вы там с какой-то партией сблизились и сотрудничали для французов против нашей державы. Про то знает только Сергей Сергеевич! Это за моими пределами. У Сергея Сергеевича, надо думать, в личных архивах кое-что имеется.      У капитана тошнота подступила к горлу, будто он проглотил живьем жабу, и она ворочалась у него в пустом желудке. Ну, омерзительный тип! И при царе доносил на подрывные элементы и при Временном с офицерским комитетом сотрудничал!..      - У большевиков были агентом? Без вранья!      - Спаси бог! - размашисто открестился протодиакон. - За што бы меня в тюрьму упрятали?      - В качестве "наседки" могли держать!      - Спаси бог! Среди воров и картежников?      - Какая у вас была кличка в жандармской охранке?      - При царе? - протодиакон поскреб скрюченными пальцами в сивой бородке. - "Иеронимом" подписывался, в честь святого. А в прошлом году и с девятьсот одиннадцатого: "Исидор Ужурский". По месту рождения. Отец-то у меня богатый был, да развеялось богатство дымом - братья пустили на ветер, да еще сестра Таисия, любимица покойного папаши, немало выудила денежек и дом двухэтажный купила потом с Ковригиным в Красноярске. Вот и объехали меня братья с сестрою на саврасых! - сетовал Сидор Макарович.      - Та-ак! - Капитан закурил папиросу и глубоко затянулся. Ему необходимо выудить из протодиакона важные сведения, чтобы на время будущее обезопасить себя.      Протодиакон почувствовал на себе давящий взгляд, смутился: что нужно лобастому капитану?      - Размотаем главное, - начал капитан, и в упор, как из револьвера: - Под какой кличкой в жандармской охранке работал Сергей Сергеевич Каргаполов?      Протодиакон не ждал такого вопроса - испугался:      - Тайны сии не разглашаются, господин капитан. Знаете?      - Знаю! Потому и спрашиваю, - оборвал капитан. - Вы теперь будете работать со мною, а у меня - иные принципы. Ясно? Ну!      - Сергей Сергеевич, как губернский комиссар, стоящий над вами, как начальником политического отдела, может меня привлечь за разглашение тайны.      - Это не ваша забота! Моя. А вы - помалкивайте! Ну?!      - При жандармском ротмистре Головине Федоре Евсеевиче он подписывался "Тихим". Да и держался тихо, не шумливо. Ну, а под какими кличками работал с девятьсот девятого года, мне неизвестно. Он был отозван в Санкт-Петербург его превосходительством Зубовым. Слышали про такого? Работал при Третьем отделе его императорского величества.      - Кличка сотника Дальчевского?      - Господи, господи! - завздыхал протодиакон. - К чему вам, господин капитан? Время прошедшее. Не мои сии тайны - государственны, державны. Хотя теперь и нету той державы, дак ведь - правительства уходят, а тайны разведки остаются для всех тайнами. Вы же знаете!      - Не виляйте! Поздно! Выкладывайте! - освирепел капитан, растоптав папиросу.      - Если вам так необходимо, господи! Могу сказать: "Хазбулат" была его кличка. Мы его звали "Хазбулат Удалой".      - Не врете?!      - Обижаете меня, господин капитан. Если уж сказал я, то только достоверное. Старшиною был в группе сыска.      - Верю. Доктор Прутов сотрудничал в охранке?      - Уклонялся. А как по державной практике: если человек в России плавает на казенной должности, то обязательно явно или подспудно состоит в тайном осведомлении. Но доктор уклонялся.      - Понятно. Ваш адрес?      - Пока живу при соборе в комнатушке свечного цеха. Не мог же остаться в доме шурина, хотя дом частично мой. Прикончил бы бандюга Василий или Машевский.      - Бумага у вас есть и все необходимое, чтобы писать? Хорошо! Идите к себе, закройтесь и подробно напишите на мое имя показание о сотрудничестве Каргаполова, Дальчевского и всех, кого вспомните, с охранкою жандармерии. Предупреждаю: подробно! Где, что и как было организовано? Система слежки "клубов", разветвлений, арестов, участие Дальчевского и Каргаполова. Не пугайтесь - от меня не выскочит! Но не вздумайте не выполнить задания. Я не "Тихий"! У меня другая хватка, и это прошу учесть сразу!      Протодиакон уже учел - ноги еле держали.      - Господи! Господи, спаси мя!      - До трех часов дня - ждите меня. Будем вместе брать ваших милых племянниц. Это вас не пугает?      - Претерплю, господи, претерплю, - клонился грудью на посох протодиакон. - Надо обезвредить, что поделаешь! В таком деле родства нету.      Капитан еще не все вытянул:      - Как понимать "протодиакон на выходах владыки"?      - При соборных богослужениях его преосвященства архиерея-владыки я иду с малыми слугами - ипподиаконами, а так и при алтаре помогаю владыке.      - Ясно. Владыко и священники сотрудничали с охранкою?      - Непременно, но чрез особое касательство, как тайну исповеди разглашали, а сие - грех тяжкий.      Капитан призадумался: все лгут и продают рабов господних. Священники, владыки, папы римские, премьеры правительств, все и вся продажно и подчинено великому негласному ордену тайной разведки!      - Позвольте спросить, - проверещал протодиакон. - В какой должности будут при губернском комиссаре полковник Шильников, а так и войсковой старшина Старостин?      - Вы что, видели их?      - Как же, как же! Из этого дома вышли с Сергеем Сергеевичем. Казаков было здесь полусотня, али больше. Вся улица возле дома в конском помете, заметили? Казаками командовал какой-то есаул, должно. В голубом казакине, звероватый на вид, хотя и молодой. А потом, когда Сергей Сергеевич с полковником Шильниковым и войсковым старшиной Старостиным сели в автомобиль, из дома вышли еще три офицера. Ну, спросили: по какому делу? А я им: по политическому. Один офицер назвал вас, что вы, говорит, занимаетесь тюрьмой.      Капитан теперь только понял, откуда возле дома столько конского помета. Он давно сообразил, что здесь были казаки! Какие казаки? Войсковой старшина Старостин, как ему известно, находился в подполье в станице Есауловой, и с ним был брат Кирилла, Андрей Иннокентьевич, сотник. И Гавриил, пожалуй, скрывался в Есауловой. Но - полковник Шильников! Уехали в одном автомобиле встречать чехословацкие эшелоны?! Ну и ну, дела!.. Шильников открыто рвется на большой скандал! Тогда как же мог поехать с ним в одном автомобиле подполковник Каргаполов? Что-то тут неладно! Надо спешить на вокзал.      Протодиакон заметил-таки:      - Ладно ли, господин капитан, что вы в этом мундире? И орден Франции, сапоги, мундир, только погон нету. А ведь, как помню, Сергей Сергеевич ох как поносил развратную Францию!      У капитана Ухоздвигова другое кипело в голове: Шильников с Каргаполовым! Не спелись ли они! За счет чьих голов! Если есаул Потылицын командовал казаками...      - Идите выполнять задание, Сидор Макарович. Не менее пятнадцати страниц текста, предупреждаю. Чем больше текста, тем выше вознаграждение. Это мне крайне необходимо для развертывания работы отдела. А мой мундир пусть вас не смущает; я жандармских не носил.      "Господи, господи, - постанывал Сидор Макарович, направляясь восвояси и боязливо оглядываясь. - Ведь он мне петлю на шею накинул - только затянуть, и - аминь!.. Ох, хо, хо! Куда он тянет, француз проклятый, знать бы... А - крут, крут, яко волк. Ну, да не сожрать ему Сергея Сергеевича - не тот квас. У Сергея Сергеевича всегда два лица: одно для всех, другое тайное, сжует французского путаника! А вот ежли я напишу показание на Сергея Сергеевича, а так и других офицеров по тогдашней охранке, воспоследует мне от самого Сергея Сергеевича препровождение в преисподнюю! Спаси мя господи! Скрыться надо на некоторое время. Да ведь сыщет француз. Агентуру пустит; а есть ли у него агентура?.."      Так и сяк обдумывал Сидор Макарович, а выхода не было. Ведь уже выдал тайну. А разве не сказано было в подписке: ни устно, ни письменно и ни во сне?!      "Сошлюсь на слабость зрения и нездоровье после тюрьмы, - изворачивался Сидор Макарович! - И то! Какое мое здоровье? Ноги, как чужие. Хоть бы на шкалик дал! С шурина-то я непременно сорвал бы десять тысяч, как предупредил Таисью. Сыскали бы! А што получу от француза? Ох, господи, господи!.."      Куда не кинь - везде клин. IX      На Плац-Парадной площади встретились капитану казаки - ехали не строем, кучею, какие-то взъерошенные, а впереди атаман Бологов в расстегнутом френче, без фуражки и шашки. Один из казаков узнал каракового коня:      - Вот и конь мой! А я-то думал, ханул конь!      Капитан уставился на Бологова: на его френче выдраны пуговицы, карманы оторваны, лицо в кровоподтеках, губы разбиты, даже черные усики будто покривились. Казак, узнавший коня, вырвался вперед к капитану, сокрушаясь, как отощал конь!      - Разве мыслимо так относиться к животному? Не кормлен, не поен, наверное, вторые сутки. Ай-я-яй! Не хорошо, господин офицер!      - Да погоди ты со своим конем! - рявкнул Бологов. - Отстань! Цел твой конь, а покормить успеешь еще. - И к казакам: - Езжайте, я вас догоню.      - В чем дело, сотник? - спросил Ухоздвигов.      - Дело - табак! - плюнул Бологов и, достав платок, осторожно вытер разбитые губы. - Видите, как разделал меня есаул Потылицын со своими орлами? Это за то, что я его вчера по приказу Ляпунова разоружил. Взъярились, гады! Если вы едете на вокзал - схватят. Хорошо, что припозднились. Ляпунов, Розанов, Коротковский, Мансуров и Троицкий посажены в подвал под рестораном. А меня Каргаполов погнал найти хоть под землей хорунжего Лебедя. А где его искать?      - Что там произошло?      - Говорю же - переворот! Полковник Шильников с войсковым старшиной Старостиным и с двумя сотнями казаков заняли вокзал - из Торгашиной и Есауловой прикопытили, гады! Ну, и захватили власть. Подполковник Каргаполов перешел на их сторону. Теперь он управляющий губернией, а Шильников - начальник гарнизона. Кутерьма, туды их в иголку! - Бологов матюгнулся от всей души. - Еще ждут сотню казаков из Атамановой и полусотню из Казачинска. Вот-вот прикопытят. Шильников даром время не терял прошлой ночью. Развернулся на всю катушку, а с ним - есаул Потылицын.      Как же он, Кирилл Ухоздвигов, не разгадал вчера маневра подполковника Каргаполова и Шильникова? Не случайно они запутывали Ляпунова с ответом Гайде, чтобы вызвать недовольство командующего чехословацкими войсками! Все было заранее обдумано. Наверняка Каргаполов вел двойную игру из тюрьмы. Его, понятно, не устраивало место губернского комиссара, ему нужно было управление губернией! Разгул белого террора, резня и пытки без суда и следствия!.. Недаром он так артачился в тюрьме, когда полковники выдвинули Ухоздвигова на пост начальника контрразведки!      Бологов трубно сморкался и матерился, проклиная все и вся на свете.      - А где искать хорунжего? У кого он, не знаете?      - Зачем он понадобился?      - Не знаю. Приказал; если не доставлю его, упрячет меня в тюрьму и рядовым пошлет на фронт. Живого или мертвого требует.      Капитан почувствовал тот прилив неудержимой энергии и ярости, какой не раз выручал его в трудные моменты.      - Не ищи хорунжего, сотник. Это первое. Мне нужен извозчик. Это второе.      Бологов внимательно посмотрел на капитана. Что он еще задумал?      В центре Плац-Парадной площади стояли безработные извозчики.      - Давай одного сюда! - приказал капитан.      Бологов рысью поскакал за извозчиком, и когда вернулся, не узнал капитана: на нем было золотое пенсне и парадные погоны.      - Извините, господин капитан. Не понимаю.      - Ви, русски офицер, не знай французски - язык свободно народ? - удивился капитан и разъяснил на ломаном русском, чтобы сотник распустил пока казаков, а сам ехал в ресторан "Метрополь" и выпил бы "смирновки" для успокоения и лицо бы помыл: неприлично для офицера иметь лицо, испачканное собственной кровью. Он, капитан Шерпантье, найдет сотника в "Метрополе". - Вам понятно?      - Понятно, господин капитан, - хлопал глазами Бологов, удивляясь и завидуя капитану, - вот что значит капиталы папаши! Все они, братья Ухоздвиговы, получили прекрасное образование, не то что он, Григорий Кириллович Бологов, сын простого казака! - С казаками из Есауловой станицы, - вспомнил Бологов, - прибыло несколько офицеров, а с ними - сотник Андрей Иннокентьевич и поручик Гавриил Иннокентьевич Ухоздвиговы.      - Прекрасно, сотник! Возьми этот конь для хозяин!      Капитан вошел в роль француза и явно пускал пыль в глаза извозчику, а заодно и Бологову.      Извозчик - бородатый старик в легкой поддевке под синим кушаком с почтением оглядывался на француза.      Со стороны вокзала раздался оружейный залп из нескольких стволов.      - Бронепоезд прибыл, господин капитан! - таращился на Ухоздвигова Бологов, не понимая, что задумал капитан? Встретиться с Гайдой, а в свите Гайды, конечно, есть французские офицеры!      - Вокзаль! Вокзаль! - подтолкнул извозчика капитан. - Надо спешить, спешить!      На вокзальной площади у тополей - привязанные кони, кони. Пешие и конные казаки, при шашках и карабинах - полным полна коробочка!..      Извозчика задержали двое казаков. Кого везешь?      - Французского офицера, - ответил извозчик, а "французский офицер", ворочая на чужом для казаков языке, повторял два слова по-русски: "Встреч Гайда! Встреч Гайда!"      - Вези его к вокзалу! - разрешили казаки.      Капитана и в самом деле было трудно узнать: низко опущенная фуражка с длинным козырьком затемняла верхнюю часть лица, да еще пенсне, скрывающее глаза, мундир и погоны! Возле двери в вокзал дежурил казак и еще какой-то молоденький офицер. Ухоздвигов представился ему на ломаном русском языке капитаном французской армии Шерпантье, который прибыл на встречу командующего Гайды и просит офицера сопровождать его к вагону.      - Стой здесь! Никого не пропускать! - приказал казаку молоденький офицер, преисполненный гордости, что именно ему выпала честь сопровождать французского офицера к самому Гайде, а не торчать у дверей по приказу папаши, полковника Шильникова (это был сын Шильникова, недоучившийся юнкер).      На перроне толпились все офицеры, "шильниковцы и каргаполовцы", уверенные в своей победе над кликой арестованных полковников, самозванных правителей губернии - Ляпунова, Розанова, Коротковского. Казаки на перрон не были допущены - висели на заборе, толпились у проходных ворот, разглядывая бронепоезд со щетинящимися из гнезд пулеметами и пушками. Из бронированных вагонов успели высыпать чехословацкие легионеры, офицеры, в два ряда заняв перрон. Гайда, размашистый, плечистый, в австрийском мундире, в лакированных сапогах, стоял возле штабного салон-вагона, с надраенными медными двуглавыми орлами. В тот момент, когда юнкер Шильников, растолкав господ офицеров, провел за собой французского капитана Шерпантье, навстречу командующему Гайде парадным шагом подошли полковники Шильников, Каргаполов, войсковой старшина Старостин, держа руки под козырек, а следом за ними несли хлеб-соль почтенные отцы города - седовласый Кузнецов и лысеющий грузный Гадалов, прибывшие на вокзал в свите Ляпунова и при "стечении обстоятельств" принявшие сторону Сергея Сергеевича Каргаполова, пообещавшего им немедленно организовать погоню за совдеповцами, чтобы вернуть в пустующие банки золото и выпросить у Сибирского правительства кредит для оздоровления промышленности и торговли в губернии. Хозяева-то все равно они - отцы города, ворочающие промышленностью, хотя и захудалой, приисками и торговлей.      Чехословацкие легионеры пропустили французского офицера, и тут капитан Ухоздвигов так быстро пошел вперед, что подоспел к вагону командующего Гайды как раз в тот момент, когда Каргаполов торжественно приветствовал славного Гайду, истинного освободителя Сибири от тирании большевиков.      Капитан Гайда безразлично слушал приветствие, ничем не проявлял своей заинтересованности и не вскинул руку к козырьку; рядом с ним толпились чехословацкие. штабные, французские офицеры, русские, и в их числе возвышался тучный, мордастый генерал Новокрещинов. Однако Гайда сразу увидел капитана Ухоздвигова, с которым пировал в Самаре, делился ошеломляющими замыслами свержения большевизма! И капитан Ухоздвигов был именно в той же французской форме, при тех же орденах, как будто они вчера расстались.      - О, мой капитан! Капитан! Ошинь рад, мой капитан!      И, отмахнувшись от полковников (на этот раз Шильников был без погон; игру кончил - привел себя в надлежащий порядок), Гайда сам подошел к капитану и, как того никто не ждал, обнял и расцеловал его. Тут и подполковник Каргаполов разглядел "француза" - глаза осоловели и дрожь прошла по телу.      А два капитана, поздравляя друг друга, радовались долгожданной встрече, ничего доброго не предвещавшей ни Каргаполову, ни Шильникову.      Капитаны разговаривали на французском. Ухоздвигов сообщил: командующего чехословацкими войсками Гайду встречают оголтелые монархисты, только что арестовавшие социалистов-революционеров: управляющего губернией полковника Ляпунова, а с ним - таких-то и таких-то губернских правителей; глава монархического заговора - вот этот полковник Каргаполов, бывший сотрудник царской жандармерии. Прошлой ночью именно он, Каргаполов, спровоцировал полковника Ляпунова дать командующему Гайде возмутительную телеграмму об освобождении Красноярска силами патриотов, чтобы вызвать неудовольствие командующего и с его помощью утвердить себя вождем губернии, вызвать резню среди офицеров, сорвать формирование воинских частей и прочее.      Слушая французское бормотанье капитана Ухоздвигова и ни слова не понимая из того, что он говорил Гайде, Каргаполов раз пять поймал свою фамилию в потоке гундосых слов, наливаясь ледяным холодом страха. Лицо его сперва побурело, потом начало бледнеть, и нижняя челюсть противно дрожала. Топит, подлец! Топит без жалости и милосердия, как будто сам Каргаполов час назад не топил без жалости и милосердия своих собратьев, да еще приказал схватить капитана Ухоздвигова, как только он появится у вокзала. Уж он-то, Каргаполов, выспался бы потом на "французском агенте". Надо бежать, бежать без оглядки! Но как убежишь, если Каргаполов прикипел у личного вагона командующего Гайды; а сзади - оцепление чехословацких легионеров с офицерами!      Выслушав информацию своего друга, капитан Гайда мгновенно преобразился: он любил разделываться с мятежными офицерами, как это случалось в Омске и Новониколаевске, когда белогвардейцы, захватив власть с помощью легионеров Гайды, растащили воинские части всяк в свою сторону, а в Новониколаевске вспыхнула перестрелка, в которой были жертвы с той и другой стороны. Им бы только власть, этим белым офицерам царя-батюшки; у них пусто в голове, как у генерала Новокрещинова, которого Гайда не допустил до командования даже полком в Средне-Сибирском стрелковом корпусе, оставив при своем штабе консультантом.      - Поручик Брахачек! - подозвал Гайда одного из своих офицеров и отдал команду объявить боевую тревогу: орудия двух бронированных передних платформ направить на станцию, депутацию офицеров разоружить и арестовать, как и всех офицеров на перроне, составить списки мятежников и препроводить в тюрьму под конвоем.      Ни Каргаполов, ни Шильников с войсковым старшиной Старостиным не успели сказать ни одного слова в оправдание, да и не знали, что наговорил на них капитан Ухоздвигов. Легионеры под командованием поручика Брахачека моментально разоружили их; седовласый Кузнецов с перепугу уронил хлеб-соль, тут же втоптанный в щебенку между шпалами. Стрелки-чехословаки бегом окружили вокзал, чтобы не выскочил ни один офицер с перрона. "Ни с места! Ни с места! Вы все арестован!" - орал поручик Брахачек.      Не прошло и полчаса, как с заговорщиками было покончено - были - и нету, - переписали поименно каждого, отобрав оружие, и выстроив на привокзальной площади, пересчитали: семьдесят пять - лоб ко лбу, оцепили конвоем, и - шагом арш! В тюрьму, господа хорошие!      Это было редкое зрелище для горожан. С быстротой птичьего полета разнеслось по городу: чехословаки арестовали русских офицеров и гонят в тюрьму. Со всех домов в улицы высыпали любопытствующие горожане поглазеть на чехов и арестованных. Чехи-то, чехи-то, оказывается, не только большевиков и совдеповцев хватают, а офицерье!      У Каргаполова было такое состояние безразличия и отчужденности от всего сущего, точно он шествовал на кладбище к собственной могиле. И надо же было случиться так, что хорунжий Лебедь, предупрежденный вчера капитаном Ухоздвиговым держаться покуда в стороне, хорошо отоспавшись в доме миллионерши Юсковой, выехал на Вельзевуле поразмяться и "понюхать воздух", вдруг встретил необычайное шествие этапируемых чехословаками офицеров: "Экое, господи прости! Али чехи метут русских офицеров? - дрогнул предусмотрительный и весьма осторожный в действиях Ной, плотнее втискиваясь в седло. Узнал Каргаполова, есаула Потылицына с подхорунжим Короетылевым и старшим урядником Ложечниковым, чему был весьма рад. "Ну, этих гнать надо! Пущай посидят с богом, авось поумнеют", - напутствовал Ной и повернул Вельзевула обратно в крепость госпожи Юсковой.      Протодиакон, Сидор Макарович, предупрежденный соборным трапезником, тоже помчался с необычайной проворностью посмотреть арестованных офицеров, и успел-таки. Как раз в тот момент, когда этапируемые подошли к спуску с горки к тюрьме по Плац-Парадному, Сидор Макарович подбежал к угловому дому. И кого же он увидел среди арестованных?.. Самого Сергея Сергеевича! "О, господи! Да што же это, а? Кажись, француз уже сожрал его? А?! То-то и вырядился в мундир. Сам, должно, рвется на должность губернского комиссара. Ах, беда-то, беда-то! - постанывал Сидор Макарович. - И Шильникова гонят, Старостина, а вот и тот есаул!.. Ай, ай, ай! Надо писать показание, а то и меня упрячет, хлыст проклятущий..."      Обстановка для Сидора Макаровича окончательно прояснилась. X      Капитан Гайда дал знатный завтрак в честь губернских правителей - Ляпунова, Троицкого, Коротковского, Мансурова, министра Прутова, а с ними был и друг его, капитан Ухоздвигов, славный капитан, достойный кавалер ордена Почетного легиона!      Салон-вагон Гайды был обставлен дорогой красивой мебелью, позаимствованной в одном из музеев Самары; из музея же взяты были и редкие гобелены, картины, составленные в углу, ковры, застилавшие пол; капитан Гайда заботился о завтрашнем дне. При освобождении больших городов он обычно созывал именитых граждан и накладывал на них контрибуцию - деньгами, дорогими вещами, пушниной не брезговал. Так случилось и в Красноярске; господам Кузнецову и Гадалову было объявлено через консультанта, генерала Новокрещинова, передать главкому Гайде не позднее 21 июня - четыреста тысяч наличными (Нету? Хоть под землей сыщите! - предупреждал Новокрещинов).      Надо сказать, забегая вперед, под конец сибирской кампании, когда чехословацкие эшелоны бежали под напором Красной Армии на восток, Гайда, к тому времени генерал, вывез восемнадцать вагонов "личного имущества", а офицеры его награбили по восемь-десять вагонов.      Кухня в салон-вагоне Гайды была отменная. Из Самары он прихватил повара-француза, и маленький, чернявый Морис баловал командующего такими отменными блюдами, что полковники пальчики облизывали. Пили вина и коньяки. Благодарные за выручку и воскресшие из мертвых полковники начали было, в подпитии, расхваливать оперативность капитана Ухоздвигова, но сам капитан прервал их: он обязан был раньше предотвратить заговор Каргаполова и Шильникова, а теперь считает себя "лопухом", но в дальнейшем этого не повторится. Ляпунов предложил капитану место губернского комиссара, и тут Ухоздвигов удивил сотрапезников: "Не надо спешить, Борис Геннадьевич. У нас есть губернский комиссар. Продуем ему мозги, освежим память и пусть начинает работать".      Ляпунов спросил о хорунжем Лебеде. Верно ли, что он повинен в расстреле трех офицеров и аресте "центросоюза"? Ухоздвигов успокоил: в авантюре гибели трех офицеров повинен Дальчевский. Именно он подослал трех офицеров убить председателя полкового комитета в его доме, ну, а хорунжий, будучи не дураком, перестрелял террористов. "А вы как бы поступили, Борис Геннадьевич? Ждали бы, когда вам в дом подкинут связку гранат?"      Что ж, если это так, пусть хорунжий Лебедь возглавит особый эскадрон, который будет действовать вместе с охранным 49-м чехословацким эшелоном под командованием подпоручика Богумила Борецкого; эшелон должен прибыть в Красноярск дня через два, закончив установление власти в Ачинске.      Капитан Гайда тоже заинтересовался казачьим хорунжим Лебедем, служившим в Петрограде и Гатчине, и попросил капитана Ухоздвигова привести его к нему в вагон до отбытия эшелонов в Иркутск.      В Красноярске с 20 июня начнет действовать чехословацкая комендатура.      Корректный и педантичный министр Прутов не вступал в обсуждение военных вопросов; поблагодарив за гостеприимство командующего Гайду, покинул вагон с Троицким. Полковники еще посидели, обменялись мнениями, выслушали программу Гайды по жесточайшему уничтожению большевиков и, получив от него согласие, что полковник Дальчевский возглавит отряд погони за красными, ушли, теперь уже окончательно утвердившимися владыками губернии.      Капитана Ухоздвигова Гайда попросил остаться для весьма серьезного разговора. Знает ли капитан, что на 4 июля в Москве назначено открытие Пятого Всероссийского съезда Советов, на котором правительство Ленина выступит с проектом Конституции РСФСР? О, это чрезвычайная акция Ленина! Гайда информирован, что на съезде будет принята попытка ареста Ленина левыми эсерами, но он, Гайда, не верит в левых. Но если бы им удалось ликвидировать правительство Ленина, то чехословацкий корпус повернул бы все свои вооруженные силы на Москву; бросок из Самары - и Москва!      У Гайды нет достоверных данных, что происходит в самарском Комуче, в самом Омске, и он просит капитана Ухоздвигова выполнить для него маленькую акцию поездки в Омск, а потом в Самару, чтобы совершенно точно знать: на какие силы можно рассчитывать, и кого сам Гайда должен поддерживать? В Омске и Самаре у Гайды имеются надежные люди, которые введут капитана в соответствующие общественные круги. Для поездки в Омск и Самару Гайда выдаст капитану деньги и, кроме того, ценные подарки для некоторых важных особ; в Омске, например, капитан должен повлиять на красавицу княгиню Тимиреву Анну Васильевну, супругу военного министра Сибирского правительства, полковника Гришина-Алмазова. О самом Гришине Гайда крайне низкого мнения; Гайда предвидит, что командир степного корпуса Сибирского казачьего войска Иванов в ближайшее время сожрет Гришина-Алмазова.      Капитаны сидели за столиком в личном купе Гайды; по стенам были развешаны карты восточной части Транссибирской магистрали, утыканные синими флажками войск под командованием Гайды и зелеными - генералами Сыровым и Чачеком, которых Гайда попросту презирал за их старческое слабоумие и бездеятельность. Гайда был уверен: там, где старики берут власть в руки, будь то военная или гражданская сфера, для общества или армии наступает "мертвый сезон"; старье не способно ни мыслить, ни действовать; единственное, о чем заботится каждый старик: как бы подольше прожить. Капитан Ухоздвигов согласен с Гайдой;. старики затащат белое движение в болотную старческую хлябь.      - Болото! болото! - энергично подхватил Гайда, полнокровный сангвиник, русоволосый, как и Ухоздвигов, чисто выбритый, с глубоко запавшими светлыми глазами, точно осколками бутылочного стекла, он не мог усидеть на одном месте - энергия распирала его по всем швам. - Молодость - сила, великая сила, Кирилла. Я тебя великолепно, преотлично понимаю. Колоссальный энергия в молодости. Мы будем устанавливать в Чехословакии правительство молодых. Надо действовать, решать, двигать. Сонный сплин пусть останется для старого тряпья в старых халатах. Не так ли, Кирилл? - И Гайда, развивая мысль о молодых правительствах, сказал про красную совдепию Ленина, где основные силы - молодежь. И самому Ленину, как знает Гайда, всего сорок восемь лет. Это кипучий возраст! После шестидесяти лет надо убирать стареющих людей в правительствах во второй и третий эшелоны - поближе к могиле, чтобы они не замораживали всеобщее движение прогресса. Старики действуют Гайде на нервы, усыпляют, парализуют движение и мысль, и потому он всех стариков убрал с командирских должностей. Все его командиры эшелонов и соединений не старше тридцати лет. Никак не старше.      Капитан Ухоздвигов должен быть с ним, с Гайдой; они ровесники. Гайде тридцать лет!      - Мне тридцать один, - напомнил Ухоздвигов.      - Самый раз, Кирилл! Самый раз! - подхватил Гайда. - Что тебе делать среди лысых полковников? Они теряют память, грызутся за высокие должности, им бы только жрать, спать и долго жить. К чему им долго жить? Их, стариков, надо расстреливать. Без лишних разговоров - в расход всех. В обществе достаточно молодых сил, Кирилл. Достаточно!      - Когда-то и мы будем стариками, Гайда!      - Ми? Никогда! - подскочил Гайда. - Никогда! Ми можем погибнуть в боях, но ми не будем старыми помойками, развратными плевательницами для молодых. Фу, фу! Это ошинь дурно чувствовать себя - плевательницей для молодых.      Кирилла Ухоздвигова поражал этот энергичный, не знающий ни усталости, ни покоя капитан санитарной службы Гайда. Он будет, конечно, генералом, и своих старых генералов стопчет, разотрет в пух-прах.      - Ты выполнишь мою маленькую акцию, капитан? Я ошинь прошу!      - Выполню, капитан, - твердо ответил Ухоздвигов. - Это у меня займет полтора-два месяца.      - Великолепно! Ты выедешь завтра?      - Девятого или десятого июня.      - Ты живешь старый царский стиль? О, капитан! Даже у Ленина сейчас новый стиль!      - Двадцать второго.      - Великолепно! Завтра ты получишь десять тысяч, особо важные документы ЧСНС, чтобы действовать наверняка, и дорогие подарки для дам. О, чрезвычайно важно - дамы! Княгиня Тимирева должна работать на нас. Она красива, молода, никак не для набитый дурак Гришина-Алмазова. Ты будешь Омск, Самара, а потом освободим Уфу, Екатеринбург. Мы должны повернуть мельница на себя, чтобы перемолоть старые плевательницы! У меня впереди Иркутск, байкальская железная дорога и там много тоннелей. Есть данные разведки: десять тысяч красных двигаются по Забайкалью, там еще дурак - атаман Семенов. Красные захватили пароходы на Байкале, но вот карта, капитан: куда они могут уплыть? Даже в Монголию не могут уплыть.      - Никуда! Поплавают по Байкалу, и выйдут где-то на берег.      - Всех, всех! Под пулеметы, минометы, под мои броневики и мощную артиллерию! Всех, всех, всех! - разошелся Гайда, топчась по купе - он не мог сидеть на одном месте, считая это опасным для его возраста; иначе постареешь раньше пятидесяти лет и придется отступать в тыл политических и государственных дел и стать "развратной плевательницей" для молодых.      Планы Гайды были обширными, ошеломляющими, и Ухоздвигов встревожился. Гайда - опасный капитан! Чрезвычайно опасный и жесточайший каратель!..      - В Чита я должен встретиться с нашими эшелонами, - четырнадцать тысяч легионеров! - гремел Гайда. - О великая сила! Они идут навстречу моим войскам из Владивостока. Скажи, Кирилла, разве не великолепный был мой план? О! Это я настоял на нашем ЧСНС растянуть эшелоны по всей великой Транссибирской дороге, чтобы нанести мощный удар разрозненным силам красных.      Прожекты, прожекты, авантюры и надежды, надежды!..      Ляпунов был против отъезда головастого капитана из губернии на такой срок - столько чрезвычайных и сложных вопросов, но одно слово Гайды, и он поспешно согласился: если надо, значит, надо.      До отъезда из Красноярска Ухоздвигов взялся разобраться со всеми арестованными офицерами - Гайда назначил его председателем следственной комиссии, хотя сам Ухоздвигов заранее решил: никакого следствия не будет.      На другой день, после бражного дня и ночи с Гайдой, Ухоздвигов занялся арестованными; все они сидели в камерах смертников, для острастки, авось, сразу поумнеют и не станут заниматься заговорами и нести друг на друга "пакеты".      Каргаполов встретил Кирилла Ухоздвигова таким потоком самоуничижения, что Ухоздвигову тошно было смотреть на него: знал, что врет, подлец, выкручивается! Сморкаясь себе в ладони, бывалый шпик охранки каялся: если ему оставят жизнь, он, согласен служить солдатом, только бы жизнь, жизнь!      - Прекратите ломать комедию, - брезгливо сказал Ухоздвигов. - Жизнь ради жизни, Сергей Сергеевич, противная штука! Надо же ради чего-то жить! Ну, хотя бы ради жены - у вас хорошая жена и сын еще! А вы помните только себя! Впрочем, я, как председатель комиссии, буду просить оставить вам жизнь и должность губернского комиссара.      Сергей Сергеевич божился, что он не пощадит живота своего, только бы выловить большевиков всех до единого и, понятно, почитать будет Кирилла Иннокентьевича за своего спасителя и никогда не подведет его. И кается, кается, что когда-то усомнился в его способностях...      Полковник Шильников не винился: он остается при своем мнении: России нужен монарх, как воздух, как хлеб насущный!      - Посидите месяца два-три, подумайте, полковник. Если мы призовем на престол монарха - вас не забудем, - пообещал Ухоздвигов, и следственная комиссия приговорила полковника Шильникова к трем месяцам заключения, но не прошло и месяца, как он был досрочно освобожден (офицеров, офицеров!) и назначен начальником Нижнеудинской унтер-офицерской школы.      Есаул Потылицын со своими подручными мордоворотами Коростылевым и Ложечниковым сидели в одной камере. Капитана Ухоздвигова встретили настороженно. Но капитан и голоса не повысил: будут ли они служить белой гвардии достойно, без монархических заскоков?      - Мы на эту службу, господин капитан, призваны самим господом богом, - с вызовом ответил Потылицын, жалея, что ему, Потылицыну, не удалось разделать под орех этого гладкого "выкормыша французов", как они проучили на вокзале самозваного есаула Бологова.      Капитан сказал: поскольку госпожа Юскова не возбуждает против них уголовного дела, то он, начальник политического отдела и председатель следственной комиссии, считает, что есаулу Потылицыну можно доверить командование сотней в третьем Енисейском полку, а с ним зачислить в полк и его верных друзей.      Потылицын не без натуги отблагодарил капитана, и на том спрос был закончен.      И так со всеми "шильниковскими" офицерами, в том числе и с войсковым старшиной Старостиным, который, не разобравшись в чем дело, залез в кутерьму.      Братьев - сотника Андрея Иннокентьевича и поручика Гавриила Иннокентьевича - капитан Ухоздвигов освободил без допросов следственной комиссией.      Все шло хорошо, и надо было спешно формировать для Гайды стрелковые полки, батареи и казачьи части.      Улицы Красноярска заполнились чехословацкими солдатами; армия Гайды находилась на отдыхе перед отправкой на Иркутский фронт. Продолжение следует... Читайте в рассылке... ...по понедельникам: Стивен Кинг "Лангольеры"      Одиннадцать пассажиров авиалайнера очнулись - и оказалось, что, кроме них, в самолете нет никого, даже пилота, что они - в эпицентре ужаса, в застывшем параллельном мире, где нет ни звука, ни запаха, ни вкуса, ни времени. Зато здесь обитают чудовищные твари, убийцы всего живого - лангольеры... ...по средам: Януш Вишневский "Одиночество в Сети"      "Из всего, что вечно, самый краткий срок у любви" - таков лейтмотив европейского бестселлера Я. Вишневского. Герои "Одиночества в Сети" встречаются в интернет чатах, обмениваются эротическими фантазиями, рассказывают истории из своей жизни, которые оказываются похлеще любого вымысла. Встретятся они в Париже, пройдя не через одно испытание, но главным испытанием для любви окажется сама встреча... ...по пятницам: Полина Москвитина, Алексей Черкасов "Сказания о людях тайги. Конь Рыжий"      Знаменитая семейная сага А.Черкасова, посвященная старообрядцам Сибири. Это роман о конфликте веры и цивилизации, нового и старого, общественного и личного... Перед глазами читателя возникают написанные рукой мастера картины старинного сибирского быта, как живая, встает тайга, подвластная только сильным духом.      Вторая книга трилогии рассказывает о событиях, происходящих во время гражданской войны в Красноярске и Енисейской губернии. В центре повествования - фигура Ноя Лебедя-Коня Рыжего, - отразившего в своем социальном развитии стихийное народное самосознание в пору ломки старого общества. Подпишитесь: Рассылки Subscribe.Ru Литературное чтиво Ваши пожелания и предложения 396