Литературное чтиво Выпуск No 80 (505) от 2007-10-15 Количество подписчиков:400    Александр Казанцев "Донкихоты Вселенной. Коэффициент любви, или тайна нуля" Попробуй выполнить долг, и ты узнаешь, кто ты есть. В. Гёте. Часть 3    Тревожная истина    Глава 1. Сигнал бедствия Быть верным долгу в несчастье - великое дело. Демокрит.      Никита Вязов был предупрежден Бережным о предстоящей видеопередаче из Кембриджа.      - Англичане решили нас чем-то удивить, - со смешком объявил он матери.      Елена Михайловна слишком хорошо знала сына, чтобы не заметить морщинку меж бровей на его старательно спокойном лице. Очевидно, дело очень серьезное.      Она подготовила видеоэкран и даже остановила старинные часы с курантами, чтобы они не тикали слишком громко и не стали бы бить во время передачи.      Мать с сыном уселись перед экраном. Каждый думал о своем. Елена Михайловна, напряженно спокойная, заставляла себя примириться с неизбежностью полета сына в космос, долгих четырех лет разлуки с ним и своего одиночества.      Никита думал о Наде, представляя ее вот так же сидящей перед экраном вместе с дедом-академиком, конечно, предупрежденном о видеопередаче "особого научного значения".      И когда появилась на экране миловидная Мэри Хьюш-Белл, Никита подумал, что англичанка невидимыми узами связывает его с Надей, но в конце передачи понял, что не связывает она его с Надей, а разрывает их узы. Принятый ею голос из космоса он воспринял как прямое обращение к себе, к штурману спасательного звездолета.      Елена Михайловна с тревогой смотрела на сына. Oт нее не ускользнула произошедшая в нем перемена. К тому же, едва кончилась видеопередача, он вскочил, на ходу надевая штурманскую куртку, в которой недавно грелась Надя на заброшенной железнодорожной платформе.      - В штаб перелета? - понимающе спросила Елена Михайловна.      - Да, тут недалеко, - небрежно отозвался Никита.      И снова, как бывало, следила мать взглядом за сыном, скрывшимся за деревьями бульвара, а потом тихо пошла тем же путем, не спуская с него глаз, словно уже отправляла его в далекий и опасный путь, подобно тому, как в тяжкие дни войны провожали ее прабабки сыновей, призванных Долгом, который отдавал обратно порой одного из десяти. И ее Никита был теперь таким же сыном Долга.      Бережной ждал штурмана на пороге штаба.      Его вызов по браслету связи застал Вязова уже в пути:      "В штаб перелета. Немедля. Потом в Звездный комитет".      Пожали друг другу руки молча. Потом отправились ко Дворцу звезд.      Елена Михайловна издали видела, как встретились звездолетчики, как пошли дальше вместе.      - Ну, готов? - спросил Бережной.      - Еще бы!      - Каков голос из космоса? Что скажешь?      - Я не компьютер. Перебирать мириады вариантов не берусь. По мне в принятом послании двух слов достаточно. Первого и последнего.      - По твоему, это все-таки слова?      - Твердо. Обрыв и Крылов. А у Крылова может быть только один обрыв.      - Буксира, считаешь?      - Стокилометрового.      - А из-за чего?      - А вы как думаете, командир?      - Всякое думается. Двигатели пошли в разгон. Технический модуль рванулся. Без отказа техники не бывает.      - На то и люди при ней.      - Догнать оторвавшийся модуль не просто. Сам понимаешь.      - Значит, нам догонять придется.      - Верно рассуждаешь, штурман. А как насчет масштаба времени, о котором толковала английская "радиоледи"?      - Об этом пусть ученые договариваются. А наш долг - лететь, товарищей спасать.      - И ты готов? - испытующе спросил Бережной. Никита вспомнил Надю в своей куртке, предутренний туман и "слово", которое стремилась она с него взять.      - Если командир готов с переломанными ногами, то штурману сослаться не на что.      - Кости - это что! В пути срастутся! Раны мои к Земле не привязывают, хотя и на околоземной орбите получены. А как у тебя с "земными ранами"? Ежели в другое столетие лететь? А?      - Все поняла мать, да виду не показала.      - Настоящая женщина! Для этого матерью надо быть!      - Да, матерью надо стать, - повторил Никита, снова подумав о Наде.      Звездолетчики уже входили во Дворец звезд, встретив на пороге седого и грузного академика Зернова. Он церемонно раскланялся с ними.      Надя и Бурунов трудились, программируя и корректируя программы для персонального компьютера академика Зернова.      Перед ними была совершенная электронно-вычислительная машина последнего поколения, воплощение "электронной мудрости", удивительное сочетание лазерной и биотехники. Компьютер этот способен был выбирать нужное решение из мириада вариантов. Он превосходно играл в шахматы, обыгрывал не только Надю и Бурунова, но порой даже и самого непобедимого академика, когда тот снисходил до такой забавы.      Надя нервничала. Бурунов тоже. Но причины их волнений были прямо противоположны, хотя действовали они слаженно, помогая друг другу.      Персональный компьютер Зернова по прозванью "Пи" (сокращенное Пифагор) обладал способностью синтезировать речь и отвечал на любом из шести языков работающему с ним оператору.      "Пи" получил задание подобрать осмысленные слова, слоги которых совпадали с обрывками, по-видимому, русской речи, записанными радиотелескопом Малбарской обсерватории: "Обры... ра... пом... был... ну... сер... рыло...". Пи загадочно молчал. Невидимые бури бушевали в нем на молекулярном уровне, невидимые и неслышные. И наконец он четко, но монотонно произнес:      - Могу предложить варианты.      Надя обрадовалась. Стала вслушиваться в произносимые компьютером фразы. В большинстве своем они представляли собой набор малозначащих слов, плохо связанных общей мыслью. Когда же Наде показалось наконец, что компьютер говорит именно то, что нужно, то есть связывает между собой первое слово ОБРЫВ и последнее КРЫЛОВ, она схватила отпечатанную им расшифровку:      - Спасибо тебе, Пи! Ты - хороший! - крикнула она и бросилась к выходу.      - Надя, - остановил ее Бурунов, - я просил бы вас не торопиться. Мы скомпрометируем нашу работу, предоставив подобную расшифровку Звездному комитету. Я слишком дорожу авторитетом академика Зернова, по поручению которого мы ищем убедительное прочтение сигналов, а не подгоняем первые попавшиеся слова под заранее принятую схему.      - Не понимаю вас, Константин Петрович! Ведь все логично, ложится именно так, как могло быть передано со звездолета.      - Вы думаете? А у меня несколько иные представления. Позвольте, я займусь расшифровкой в совершенно ином ключе.      - Я не знаю, что вы тут будете делать, но простите меня, Константин Петрович, я улетаю в Звездный городок. Передам, что мы получили.      - Прошу не ссылаться в таком случае на мое имя. Это только ваша работа. Я попробую еще раз дать задание нашему электронному помощнику.      - Пожалуйста, но не забудьте, как вы проигрывали в шахматы этому послушному помощнику. Проиграете и сейчас. Правда, Пи?      - Едва ли. Речь идет о более серьезных вещах, не совместимых ни с какой игрой, - назидательно произнес Бурунов.      - Желаю успеха, - крикнула от дверей Надя и выбежала из дачи, держа в руке стандартный бланк компьютерной расшифровки.      Надя помчалась на станцию пригородных взлетолетов, пробежала по знакомой дороге, по которой они ходили всегда с дедом в парк усадьбы, принадлежавшей когда-то Аксакову, а потом Мамонтову. Впервые она не срывала с обочин дороги душистых цветочков, боясь задержаться хоть на мгновение.      Вот поворот к взлетолетной площадке, а вот и не успевший подняться взлетолет! Надя замахала рукой с бумажкой.      Пилот сразу решил, что ему следует захватить ее с собой.      Но первое слово, которое она произнесла, смутило и его, и пассажиров, уже находившихся в кабине.      - Умоляю, я прошу вас, друзья! Помогите доставить эту расшифровку в Звездный городок. Я понимаю, что это вам не по пути. Придется сделать крюк, чуть задержаться, но это необходимо, поймите, необходимо. Здесь голос из космоса, может быть, голос пропавшего звездолета! А сейчас Всемирному Звездному комитету крайне необходима эта расшифровка. Прошу вас!      Слова Нади и тон ее были настолько убедительны, что ни у кого не оставили сомнений в необходимости изменить маршрут.      Пассажиры с интересом разглядывали взволнованную девушку, а пилот доложил по радио о причине задержки.      Взлетолет опустился в Звездном городке на площади перед Дворцом звезд.      Надя выпрыгнула из кабины и побежала к мраморным ступенькам, у которых толпились встревоженные люди.      Вместо пропуска Надя показала дежурившему у дверей молодому человеку компьютерную расшифровку. Тот пробежал ее глазами и воскликнул:      - Вот это да! Вроде посланца из другого времени! Прошу!      Надя на цыпочках прошла в зал, где на трибуне выступал благородно-седой ученый. Американец, судя по его произношению.      В одном из первых рядов она увидела Никиту и встретилась с его вопрошающим взглядом. Она кивнула, чуть улыбнулась и взбежала по ступенькам на возвышение, где сидели члены Звездного комитета, а среди них ее огромный дедушка, самый старый из всех, самый бородатый и, конечно, самый добрый.      Надя, вжимая голову в плечи, подошла к нему и передала компьютерную расшифровку. Он улыбнулся внучке. Она спустилась в зал и робко села на краешек кресла. Кто-то уступил ей место в первом ряду.      На Никиту она не решилась обернуться. А сердце ее готово было выскочить из груди.      Американский ученый заканчивал свою речь:      - Общеизвестно, что весь мир привержен теории абсолютности уважаемого академика Зернова, и я не вижу оснований для панических действий, к которым призывал выступавший передо мной почтенный профессор Дьяков, показав себя убежденным приверженцем давно отжившей теории относительности Эйнштейна. Во всяком случае, как мне кажется, наш Звездный комитет, прежде чем принять решение о спасательном рейсе звездолета, в экипаже которого находится также и мой соотечественник, должен получить обоснованное мнение научного мира. И мне представляется естественным, если ради этого будет созвано экстренное заседание президиума Объединенной Академии Наук, что на этот раз можно сделать здесь, в Москве, разумеется, с привлечением ученых разных стран, за что мы все будем искренно благодарны.      На трибуну взошел Бережной. Надя заметила, что штанины брюк у него топорщатся в местах, где кости соединены аппаратами Илизарова. Палку, на которую он не опирался, Бережной прислонил к трибуне.      - Мнение ученых, - начал он, - которым предстоит разобраться с теориями абсолютности и относительности, конечно, очень важно, но относительно спасательного рейса мы, спасатели, имеем абсолютное мнение. Штаб перелета уже приступил к моделированию рейса с маневром сближения со звездолетом "Скорость". Релятивистские эффекты при этом учитываются вне зависимости от теоретических выводов, к которым придут наши ученые. Мы практики. Нам надо спасать, выполнять долг, пусть даже ценой собственной жизни или расставания со своим поколением. У нас все. Признательны присутствующим.      Надя не выдержала и обернулась, ища испуганными глазами Никиту, а тот словно ждал этого, встретясь с ней взглядом. Но что они сказали без слов друг другу?      На трибуне стоял академик Зернов, держа в руках стандартный компьютерный бланк.      - Мне доставили, - начал он, - десятки различных расшифровок, некоторые из которых в какой-то степени совпадают друг с другом. Я прочитаю одну из них, выделяя при этом зафиксированные радиотелескопом звуки.      У Нади екнуло сердце. Дед читал ее расшифровку:      - "ОБРЫ-в букси-РА... ПОМ-ощь... БЫЛ-а бы нуж-НА в СЕР-ьезной БЕДЕ. к-РЫЛО-в". Повторяю: "ОБРЫВ БУКСИРА. ПОМОЩЬ БЫЛА БЫ НУЖНА В СЕРЬЕЗНОЙ БЕДЕ. КРЫЛОВ".      - Не слишком ли сдержанно это для "сигнала бедствия"? - подал реплику из-за стола президиума американский профессор Гамильтон.      - Как бы ни были сдержанны эти слова, уважаемые члены Звездного комитета, - продолжал академик, - но они звучат из глубин космоса, сигнализируя о бедствии. Я согласен с уважаемым профессором Гамильтоном лишь в одном, что чрезвычайное заседание президиума Объединенной Академии Наук желательно провести немедленно. Мне удалось найти по браслету личной связи президента Объединенной Академии Наук, который приглашает сейчас же принять участие в созываемом им заседании президиума академии всех членов Звездного комитета, а также наших звездолетчиков и профессора Дьякова, разумеется. Взлетолет уже ждет нас перед входом во Дворец звезд. Всех остальных присутствующих здесь заинтересованных лиц приглашаю к видеоэкранам, с помощью которых они по нашей давней традиции будут незримо присутствовать во Дворце науки, следя за предстоящей дискуссией ученых. Благодарю всех.      Надя, словно приросшая к месту, следила, как чинно один за другим спускались по ступенькам в зал члены Звездного комитета. Темнокожий плечистый и белозубый молодой негритянский ученый протянул руку, чтобы помочь сойти очень старому японцу с узкой длинной седой бородой. Черноволосый гигант с орлиным носом, похожий на древнего индейского вождя, задержался рядом с профессором Гамильтоном, ожидая, пока сойдет вниз японец. Все направлялись к выходным дверям.      Бережной, а следом за ним Никита поднялись из своих рядов и присоединились к ним.      Увидела Надя и поджарую фигуру профессора Дьякова с его мелькнувшим характерным профилем.      Потом зал зашумел, сидевшие в нем разом заторопились к выходу.      Теснясь с ними у дверей, Надя невольно прислушивалась к взволнованным репликам:      - Не понимаю, как скорость может менять время?      - Ученые разберутся.      - Вчера у них одно, сегодня другое. А там, может быть, люди гибнут...      - Бережной правильно говорил - лететь, не рассуждая.      - Куда лететь? В безвременье? А как назад?      - Пешки назад не ходят.      - Но они превращаются в ферзей! А те одним махом могут через всю доску!      - Друзья, друзья! О чем это вы? Надо думать не о шахматных фигурах, а о родных и близких наших звездолетчиков.      - Тогда думайте, девушка, обо всех нас. Все мы нашим звездолетчикам родные и близкие.      Надя вышла на Площадь звезд, невольно повторяя: "Близкая, родная!".      Взлетолет с членами Звездного комитета еще не улетел. Последними в его кабину входили Бережной и Никита.      "Обернется или не обернется?" - загадала Надя.      Он не обернулся.      Надя едва сдержала слезы. Ведь не в космос он улетает, убеждала она сама себя. Они еще встретятся. Надо решить самое важное!      А что теперь самое важное?      Кто-то тронул ее за плечо.      Высокая седоволосая женщина со строгим лицом и ласковыми глазами сказала ей:      - Вы Надя? Пойдемте со мной. Посмотрим вместе, что произойдет на видеоэкране.      - Откуда вы знаете меня?      Елена Михайловна усмехнулась.      - Не так трудно узнать вас, если сын мой, Никита, вылепил ваш скульптурный портрет. Очень изящная головка. А о цвете волос он мне с восхищением рассказывал.      - Ваш Никита? Скульптор?      - Да. Наш Никита! Притом недурной. Пойдемте, пойдемте. Я не очень разбираюсь в науке. Помогите мне понять, когда Никита прилетит обратно?      - Обратно? - почти с ужасом повторила Надя, не решаясь взглянуть в лицо Елене Михайловне, которая, видимо, не подозревала, что Никита может покинуть их навсегда!      Как произнести такие слова?      Мать Никиты сама ощущала тревогу и если и не поняла пока всего, то успокоить сердце не могла. Однако ничем это не проявила, взяв Надю под руку, чтобы отвести ее к себе домой.      Через некоторое время они уже вместе сидели против видеоэкрана.      Надя украдкой рассматривала обстановку, в которой жил Никита. Скупо обставленная квартира казалась просторной. Через полуоткрытую дверь виднелась, очевидно, его комната. Все по-спартански просто: диван, стол, стул. На стене чудесная картина. Звездное небо с ощутимой бездонной глубиной. Среди звезд в непринужденной позе спящей парит прекрасная женщина. Обнаженное тело ее символизирует красоту Вселенной. Поток золотистых волос сливается с узором созвездий. Раскинутые крыльями руки готовы заключить в нежном объятии всю Галактику. Полураскрытое в повороте лицо мучительно напоминает кого-то, заставив Надю покраснеть.      Елена Михайловна заметила смущение девушки.      - Это Никитин друг, художник, подарил ему с условием, что его друзья, которым понравится картина, оставят на ее раме свои автографы. Вам обязательно нужно расписаться.      - Ну что вы! Мне неловко. Что я по сравнению с его друзьями, с друзьями звезд?      - Не скажите, милая, не скажите! Кто знает, кто и как до звезд дотянется. К тому же натурой художнику была ваша скульптура.      Внимание обеих женщин обратилось к видеоэкрану.      Профессор Бурунов замучил Наталью Витальевну, требуя отыскать в библиотеке академика нужные ему книги. Зачем-то понадобились стихи поэтов XIX и XX веков, не говоря уже о современных. Все это для расшифровки принятого радиоизлучения.      Наталья Витальевна не вмешивалась, принося Бурунову все потребованное... и уходила из кабинета, откуда слышались два голоса: Константина Петровича, настойчивый, раздраженный, и монотонный, невозмутимый голос Пи.      Но они спорили, несомненно спорили эти два "существа", наделенные голосами, живое и неживое, в чем-то не соглашались друг с другом.      Наталье Витальевне становилось не по себе. Что они делают, эти ученые, создавая из электронных схем нечто себе подобное!      "Наденька умчалась к деду с каким-то важным известием. Все хочет задержать своего Никиту. А надо ли? Пусть улетает к звездам, а Наденька, чем она хуже Кассиопеи? Пусть устраивает свою судьбу здесь, на Земле, а не связывает ее с глубинами космоса, уже поглотившими Алешу, ее отца...      А что, если в самом деле среди этих радиошумов звучал голос Алеши, ее Алеши? Нет, она узнала бы его из тысяч звучаний. Это не он говорил! Может быть, кто-либо из его экипажа? Но он должен был сам обратиться к Земле из космоса, хотя бы ради нее, его Наташи! Или ему в голову это не пришло? Ах, эти мужчины! Все-таки они мыслят не так, как мы, женщины, недаром стремятся создать свое электронное подобие, уже совсем лишенное женской чуткости!      Пусть! Пусть Надин Никита вернет Алешу из космической бездны, чтобы счастье и матери, и дочери стало общим. Ради этого можно прождать все эти долгих четыре года!".      Размышления Натальи Витальевны, умевшей переживать все внутри себя, было прервано громким криком Константина Петровича:      "Ну, так и есть! Дошло дело до ссоры человека с машиной! Хорошо, что у машины нет средств для рукоприкладства!".      Дверь кабинета распахнулась,      - Эврика! Эврика! Нашел! Сомнений нет! Авторитет академика, моего учителя, спасен, Наталья Витальевна! Академик Зернов незыблемо прав! Счастлив быть его учеником! Спешу на заседание президиума Объединенной Академии Наук! - и он выбежал из дома. - Конечно, в других условиях потребовалась бы углубленная работа, выводы статистики. Но у нас нет времени. И так не осудят.      Наталья Витальевна бросилась за ним:      - Константин Петрович! Вы забыли куртку.      - Ах да! Премного благодарен. В ней по крайней мере есть карманы, чтобы уместить весь этот ворох бумаг с расшифровками. А они думали обойтись подтасовкой слов! Смешно! Ненаучно!    Глава 2. Сотрясение наук      Дворец науки, расположенный в лесу над Москвой-рекой, вместе с другими академическими зданиями условно воспроизводил Солнечную систему.      В центре научного городка высилась исполинская сфера, своеобразное здание в десятки этажей, которое, олицетворяя собой Солнце, словно висело в пространстве, ни на что не опираясь. Ее прозрачные сияющие изнутри колонны казались не опорами, а направленными на Землю пучками ослепительных лучей. Сама же сфера светилась как лохматое солнце в космосе с короной пульсирующих протуберанцев. Ночью же сверкала в языках колеблющегося пламени, слившимися в яркий полог с огнями окон.      Поодаль на круглых лесных лужайках, знаменующих разные планеты, располагались академические институты с величественными мраморными фасадами и мифическими античными скульптурами: крылатоногого бога, прекрасной, выходящей из мраморной пены богини, могучего титана, удерживающего над землей небесный свод, кроваво-красного бога войны в шлеме, с мечом в руке, грозного повелителя богов, разящего с вершины Олимпа сверкающими молниями...      Все эти запечатленные зодчими символы познаваемого человечеством космоса всегда любил и ценил профессор Бурунов, поклонник всего прекрасного, но сейчас он не мог восхищаться этой красотой.      Взлетолеты по негласной традиции никогда не опускались близ храмов науки, доставляя пассажиров лишь к окраине "солнечной системы", откуда им надлежало идти пешком, как предпочитали, ради своего здоровья и бодрости, почтенные академики.      Никогда прежде Бурунов не проклинал, как сейчас, эти "старческие причуды"... Он спешил, шагая по узеньким пешеходным дорожкам, то и дело переходя на бег. Редкие прохожие, сторонясь, удивленно смотрели вслед элегантно одетому человеку с развевающимися кудрями, очевидно, куда-то опаздывающему.      До ослепительного "Солнца" было еще далеко. Бурунов тяжело дышал. "Надо заняться тренировками! Наука вконец высушит меня, если самому не позаботиться о себе!" - думал он на бегу.      Ему еще предстояло, добравшись до парящего в воздухе шара, подниматься внутри прозрачных колонн в лифте на тридцать третий этаж, где располагался президиум Объединенной Академии наук.      В небольшом, со строгой простотой отделанном зале собрались многие мировые ученые, а также Звездный комитет в полном составе, экипаж спасательного звездолета и руководители штаба перелета.      На трибуне стоял академик Зернов. Низкий голос его звучал гулко и торжественно:      - Не устаревают слова академика Ивана Петровича Павлова: "В науке нет никаких авторитетов, кроме авторитета факта". Именно ради признания такого факта мы и собрались сейчас здесь. Всю жизнь ученого я посвятил торжеству теории абсолютности над теорией относительности Эйнштейна. И моя уверенность в достижении сверхсветовых скоростей трагически послужила вылету звездолета "Скорость" к звездам. И вот теперь, не имея времени на исследования и дискуссии, я во всеуслышание объявляю, - академик откинул рукой назад свою седую гриву и повысил голос: - Вся моя научная деятельность до сегодняшнего дня была ошибочной. Всех присужденных мне званий и почестей я не заслуживаю, ибо вынужден отречься от теории абсолютности, опровергаемой фактом передачи сигнала бедствия с пропавшего звездолета, оказавшегося при достижении субсветовой скорости в ином масштабе времени. Но дело не в том, - вздохнув, продолжал Виталий Григорьевич, - что я, старый человек, отрекаюсь от всего в жизни сделанного. В науке отрицательный результат - все же шаг вперед, пусть доставшийся даже ценой целой жизни. Главное ныне в том, что в физику XXI века вторгшийся сегодня факт оказался сигналом бедствия. Его передал из другого масштаба времени, в который перешел, согласно Эйнштейну, достигнув субсветовой скорости, наш пропавший звездолет. Потеряв управление из-за разрыва троса, он мчится по инерции в бездны Вселенной. Догнать его на спасательном звездолете можно, но это связано с уходом спасателей навсегда из нашего времени, поскольку они тоже перейдут в иной его масштаб. Теория абсолютности никого бы не встревожила, но, по существу, просто оставила бы всех в неведении. Теперь мы не вправе так отнестись к создавшейся ситуации и вынуждены привести в соответствие свои теоретические взгляды с практикой, с реальными событиями, быть может, нарушая традиции научной медлительности, чему я подаю пример. Свой вклад в наши воззрения внесла юная математичка Надежда Крылова. Впрочем, ее возраст не слишком отличается от возраста Альберта Эйнштейна в пору публикации им своей теории относительности в 1905 году. Она нашла изящный математический прием, отводящий все нападки (в том числе и мои) на теорию относительности Эйнштейна, нападки, на которых и строилась признанная ныне теория абсолютности. Увы, но "признания" в науке всегда преходящи, сменяя друг друга. Сейчас важно то, что выводы Надежды Крыловой подтверждаются упомянутым фактом. Чтобы решить судьбу наших звездолетчиков, и терпящих бедствие, и готовых идти им на выручку, следует научно понять и признать найденную Надеждой Крыловой "тайну нуля", притом незамедлительно.      И академик кратко, с блистательной ясностью, познакомил понимавших его с полуслова ученых с существом Надиных выводов.      В строгом храме науки, где речь академика Зернова прослушали в затаенном молчании, нельзя было представить себе гром аплодисментов, грянувших после заключительных слов Виталия Григорьевича.      У видеоэкрана в Звездном городке Надя, сидя рядом с Еленой Михайловной, вдруг расплакалась. Мать Никиты обняла ее за плечи.      - Что с вами, родная? Ведь вы, насколько я поняла, оказались правы! Это всеобщее признание! Или это слезы счастья?      - Нет! Вовсе нет! - задыхаясь, возразила Надя. - Мне жаль дедушку. Какой он благородный, сильный! Так унизить себя из-за моих случайных находок!      - Но эти находки верны! Не так ли?      - Ах, лучше бы я ошиблась, не летала бы в небесах, не угадала бы своего и вашего несчастья.      - Почему нашего несчастья? - встревожилась Елена Михайловна, до которой только сейчас стала доходить ужасная для нее сущность всего услышанного.      - Наш... наш Никита... - начала было Надя, но умолкла, глядя на видеоэкран.      - Внимание! Экстренно! Необычайно! Прошу слова для чрезвычайного сообщения! - раздался в зале и зазвучал на всех видеоэкранах взволнованный голос еще молодого, со вкусом одетого человека, пробиравшегося между рядами кресел к столу президента Академии наук.      Академик Зернов нахмурился.      - Это профессор Бурунов, Константин Петрович. Мой ученик и продолжатель. Надеюсь, он не собирается настаивать на наших прежних и общих ошибках.      - Именно это я и собираюсь сделать, уважаемый Виталий Григорьевич и все уважаемые коллеги! Я стремлюсь спасти мировое научное мнение и непререкаемый авторитет своего шефа, уважаемого академика Зернова! Я хочу сенсационный факт, о котором он только что говорил, превратить в Ничто. Для этого я прошу слова. Более того, в силу чрезвычайных обстоятельств, я требую его.      - Просьба уважаемого профессора Бурунова, но не его требование, удовлетворяется. Он приглашается на трибуну, - возвестил президент Академии наук, могучий, начавший седеть бородач, за сходство со скульптурой перед институтом, который возглавлял, прозванный Юпитером.      Бурунов добрался до трибуны, которую уступил ему академик Зернов, хмуро глядя из-под насупленных, оставшихся темными бровей.      Константин Петрович залпом выпил нетронутый Зерновым стакан воды и запальчиво начал:      - Я хочу отвести науку от ложного преклонения перед возможностями компьютеров, решающих предложенные ребусы!      - Кто это? Кто? - заволновалась Елена Михайловна.      - А-а! Это Бурунов, воздыхатель нашей Звездочки. Но это не он, это все Пи!      - Какой Пи?      - Ну, Пифагор. Мы так его зовем.      - Пифагор? Но это же немыслимая древность!      - Нет, это самый современный компьютер, ему только дали такое прозвище.      - Мы слышали расшифровку, которую предложил персональный компьютер академика Зернова, запрограммированный мною и упомянутой здесь Надеждой Крыловой. Казалось бы, все ясно. Первое и последнее слова предопределены. Остается подобрать соответственные слова и между ними, чтобы получилось заранее задуманное послание о бедствии, которое бы включало в себя обрывки речи, зафиксированные радиотелескопом Мальбарской обсерватории при Кембриджском университете. Все как будто бы верно! Но... я позволил себе продолжить эксперимент расшифровки, дав волю компьютеру. Правда, подсказав ему на этот раз не мрачные слова призыва о помощи, продиктованные, конечно, сердечной заботой о возможном несчастье в космосе, а нечто иное. Ведь первая полученная расшифровка вовсе не однозначна. Надо иметь в виду, что компьютер, пусть увеличивающее, но всего лишь зеркало наших собственных мыслей. Судите сами. Достаточно мне было познакомить компьютер с некоторыми стихотворными произведениями поэтов нашего двадцать первого века и предшествующего столетия, как я получил на этом же самом компьютере, решающем тот же самый ребус по обрывкам записанной русской речи, совершенно другие расшифровки, которые я позволю себе привести. - И Бурунов достал из карманов модной куртки ворох бумаг. - Я зачитываю лишь некоторые из них.      - Что это все значит? Что? - спрашивала Надю Елена Михайловна.      - Это все Пи! Он даже дедушку однажды в шахматы обыграл.      - Кто обыграл? - не поняла Елена Михайловна.      - Не кто, а что. Компьютер.      - Ах вот как! Он играет?      - И Бурунова обыгрывает.      - Я зачитываю, - продолжал Бурунов, - обращая ваше внимание на то, что первое звучание "обры" вовсе не обязательно должно расшифровываться как "обрыв", а последнее слово "рыло" может быть просто рылом, а не Крыловым. В самом деле: День кобры ревущей запомнить забыло, Вновь ринувшись к сердцу, бесстыжее рыло!      Не подумайте, что это набор слов. Я отыскал эти строчки слово в слово в стихах популярного в начале XXI века поэта Анатолия Фразы. И вот еще, пожалуйста, опять стихи уже современного поэта, неведомо как возвращенные нам из космоса: Обрыв и горе - воспоминанье о былом! Нужно ли сердцу бедному крыло?      И самым придирчивым образом проверяя, мы убедимся в точном соответствии этих странных, казалось бы, слов, рожденных чувствами и воображением поэта, с обрывками зафиксированной радиотелескопом речи, которые панически были приняты за сигнал бедствия. Никакого сигнала бедствия, да и космической катастрофы нет! Беспокоиться не о чем, посылать звездолет нет смысла, ибо спасать пока что некого. В доказательство этого и в опровержение Факта, о котором шла речь, приведу еще одну расшифровку, где вторая строчка взята из популярной в прошлом веке песенки: Добрыня Горемыке напомнит о былом. Качну серебряным тебе крылом.      Как видите, все на свете можно подобрать по установленным радиотелескопом слогам или обрывкам речи. Все что угодно! И с рифмой, и без рифмы!      - Это что же? - наклонилась к Наде и почему-то шепотом спросила Елена Михайловна. - Значит, Никите не надо лететь? Надя пожала плечами. Недавние слезы ее высохли.      Президент Академии наук грозно насупился и, обратившись к Бурунову, сказал:      - Не ответит ли в таком случае профессор Бурунов, как ученый, почему так ловко расшифрованные им сигналы дошли до нашей планеты столь растянутыми во времени?      - Охотно, уважаемый президент и уважаемые коллеги. Я отвечу, как вы понимаете, гипотезой, научной гипотезой, которую каждый из нас вправе выдвигать. Я надеюсь, что после ее подтверждения грядущими исследованиями, когда свое слово скажет неизменная спутница науки статистика, явление будет признано "эффектом Бурунова".      Шорох прошел по залу президиума.      - Я шучу, разумеется! - спохватился Бурунов. - Правильнее говорить не об эффекте Бурунова, а о давно известном эффекте Штермера, когда в начале прошлого века на Земле принимались сигналы, посланные когда-то с нее и вернувшиеся обратно, отразившись от неизвестного космического образования. В нашем случае мы сталкиваемся с чем-то подобным, но, видимо, коренным образом отличающимся от эффекта Штермера, ибо если когда-то кто-то посылал в космос сигналы с текстом приведенных мною стихов (в экспериментальных целях, как я думаю), то, пройдя сквозь неизвестные нам по свойствам космические среды, эти сигналы замедлились. Ведь никого не удивляет уменьшение скорости распространения света и радиоизлучений в разных средах. Можно гипотетически пока предположить о существовании в вакууме и такой среды, которая в состоянии замедлить проходящие через нее сигналы. Уже сто лет известны флюктуации скорости света в вакууме, учитываемые в морской навигации. Вполне вероятно, что в "полупрозрачных" для радиоизлучений галактических областях (вспомните о загадках невидимой Вселенной!) передача электромагнитного возбуждения от одного кванта вакуума к другому тормозится, что приводит к резкому уменьшению скорости света во много раз! Я полагаю, что сигналы, принятые нашими английскими коллегами, как нельзя лучше доказывают правильность выдвинутой мной гипотезы. Буду счастлив, если мне удалось развеять тучи, сгустившиеся над безупречной теорией абсолютности, отказываться от которой по меньшей мере преждевременно, даже если отказ исходит от самого авторитетного из ее создателей, академика Зернова. Его авторитету не нанесет урон авторитет факта, который может иметь, как я показал, совершенно иное толкование. Признателен за оказанное мне внимание, рассчитываю на принятие высказанных мной идей в результате глубоких и всесторонних исследований.      И профессор Бурунов, чрезвычайно довольный самим собой, гордо сошел с трибуны.      В зале ощущалось некоторое замешательство.      Недоумение овладело людьми и у многих видеоэкранов.      - Как же все это понимать, дорогая моя Надюша, наделавшая такой переполох в храме науки? - спросила Елена Михайловна, чуть сузив улыбающиеся, но прячущие тревогу глаза.      - Я не верю Пи. Просто Константин Петрович воспользовался его фокусами в своих целях. А Пи может все что угодно подсчитать и решить. И в любом плане. У этих электронных мудрецов, как мне кажется, намечается переход от "электронной мудрости" к "биолазерной перемудрости".      - Значит, его стихотворные расшифровки неверны?      - Конечно! Никогда машина не сравняется с человеком, потому что в состоянии лишь отсчитывать по указке варианты, и никогда не поднимется до интуиции ученого, поэта, влюбленного человека, наконец! Компьютер может "думать", но не "придумывать"! "Гадать", перебирая все возможности, но не отгадывать с ходу! Только человек, а не Пи и ему подобные, способен вообразить и крикнуть "Эврика!" - "Нашел!".      - Слушая вас, Наденька, я глубоко понимаю своего Никиту. И все-таки что же теперь будет?      - Ах, если бы я знала! - воскликнула Надя. - Я взяла с него слово не улетать в безвременье, но улетать надо, ведь правда, надо? - И Надя подняла на Елену Михайловну снова влажные глаза.      - Не знаю. Мне он такого слова не давал.      Юпитер, то есть президент Объединенной Академии наук, сразу после выступления профессора Бурунова объявил перерыв в заседании президиума.      В кулуарах разгорелись страсти.      - Извините меня, коллега, но теории не могут приниматься или отвергаться по мановению руки с учетом одного факта. В основе научных выводов должна лежать статистика. Нужна длительная, вдумчивая работа.      - Трудно согласиться с вами, имея в виду создавшуюся ситуацию. К сожалению, время не ждет.      - Для фундаментальной науки сиюминутные доводы не могут иметь значения.      - И вы не одобряете мужественный поступок академика Зернова?      - В благородстве ему никто не откажет...      - Но? Вы, кажется, не договорили?      - Я договорю с трибуны президиума.      - Нет-нет! - вступил еще один голос. - Что ни говорите, а интуиция - главный двигатель научного прогресса!      - А что такое интуиция? Это объективная реальность? Ее можно исследовать, пощупать, определить?      - Это веха мысли летящей!      - Красиво, но убедительно ли?      - Так лететь звездолету спасать терпящих бедствие или не лететь?      - Даже по теории абсолютности ему следовало лететь.      - А в соответствии с теорией относительности не лететь, а улетать навсегда. Как же быть?      - А вы посмотрите вон туда. Там стоят трое звездолетчиков. Едва ли у них стоит так вопрос. Они все равно улетят.      Поодаль действительно стояли Бережной, Вязов и кажущийся рядом с двумя великанами мальчиком американский космолетчик Генри Гри.      Он говорил тенорком своему командиру и другу-штурману:      - Обязан признаться. Выступление мистера Бурунова позволило мне легче дышать.      - Это с чего же? - осведомился Бережной.      - Четыре года! Гарантированные нам четыре года спасательного рейса - вот что я желал иметь в виду.      Вязов усмехнулся:      - И ты думаешь, Генри, все уже доказано?      - Я хотел бы такого.      - Поживем - увидим, - пожал плечами Никита.      - Чтобы увидеть, будем смотреть! - тоненьким голосом с особым ударением произнес американец.      Мимо них прошел сам Юпитер в сопровождении приглашенных им в свой кабинет академика Зернова и его неожиданного оппонента профессора Бурунова.      Академик Зернов кивнул Бережному, как старому знакомому, и улыбнулся Никите, который ночью доставил на дачу его Надю. Генри Гри он не знал, но все равно поздоровался с ним.      - Итак, - усадив гостей в мягкие кресла, произнес Юпитер. - Идя по коридору, вы могли слышать реплики спорящих коллег. Я хотел бы до начала продолженного заседания услышать от вас, почтенных собратьев по науке, что скажете теперь друг другу вы оба, еще вчера слитые в совместных взглядах и действиях?      Академик Зернов провел рукой по волнистой седой бороде.      - Ценю полемическое искусство Константина Петровича, его неиссякаемую выдумку, и благодарю его также за заботу о моем авторитете, превысившую мою собственную. Что же касается гипотезы о тормозящих свет областях космоса, то она мне представляется надуманной и привлечена лишь ради полемики.      - Позвольте, позвольте, Виталий Григорьевич! - горячо заговорил Бурунов. - Я стремился утвердить ваш авторитет даже вопреки вам самим, а вы чуть ли не обвиняете меня в личной заинтересованности!      - Именно это я и имел в виду, уважаемый профессор.      - Ну что вы, Виталий Григорьевич! Всем известно, как я предан вам и вашей семье!      - Преданным надо быть лишь науке.      - Ну зачем так! Я же всей душой! Вы сами учили меня сомневаться, прежде чем делать вывод, считать сомнение - прологом научного поиска.      - Прологом, но не эпилогом. Сомнение должно сопутствовать интуиции, о которой только что в коридоре говорили наши коллеги.      - Но согласитесь, Виталий Григорьевич, что для принятия вновь давно отвергнутой теории относительности мало одного факта!      - Но совершенно достаточно для принятия решения о спасении гибнущих в космосе людей.      - Спасатели могут лететь, вооруженные и теорией абсолютности.      - Нет, не могут. Им нужно учесть релятивистские эффекты и иной масштаб времени для маневра при спасении гибнущего звездолета.      Юпитер сидел в каменной позе и молча слушал спор ученых. Наконец произнес:      - Ваше несогласие друг с другом правомерно. Я предвидел такие расхождения при анализе принятых из космоса в Англии обрывков чьей-то речи. Земным радиотелескопам слишком мешают посторонние шумы. А потому я обратился в Международный космический центр в Гималаях с просьбой изучить в ускоренном воспроизведении возможно записанные на заоблачном радиотелескопе космические сигналы в интересующем нас диапазоне.      - О, если бы удалось их уточнить! - воскликнул Бурунов. - Я первый, служа науке, сделал бы выводы!      Академик Зернов хмуро посмотрел на него.      Созданный в прошлом, XX веке международный космический центр был расположен у подножия Гималайского хребта.      В неимоверной выси, за облаками, куда не залетали и орлы, работала его космическая радиообсерватория, обслуживающая все космические рейсы.      Главный радиоастроном, смуглолицый и бородатый Ромеш Тхапар, любил говорить, что он гордится тремя обстоятельствами, связанными с высотной радиообсерваторией. Его телескоп ближе к звездам, чем все земные. Радиообсерватория даже выше сказочной Шамбалы, которая находилась где-то здесь в горах, синих с белыми шапками, но скрыта легендарным туманом, недоступная для всех непосвященных, и наконец, острил завзятый альпинист, все дороги из радиообсерватории ведут вниз.      Он жил уже пятый год в "заоблачном эфире", как любил он выражаться, вдвоем с женой и двумя помощниками, которые сменялись (в отличие от жены) каждые полгода. Радиотелескоп круглосуточно ощупывал Вселенную. Здесь не было никаких земных радиопомех. И на гималайской высоте, в единственном месте в мире, существовала идеально чистая связь с космосом. ("Как в Шамбале", - шутил ученый.).      Потому Ромеш Тхапар, любивший, когда помощники льстиво называли его "манхатма Тхапар", поручил жене и "мальчикам", кстати сказать, изрядно бородатым (брились здесь лишь перед спуском на землю), проверить все записи радиотелескопа в те дни, которые указаны англичанами из Мальбарской радиообсерватории.      Несколько дней и ночей без устали трудился маленький заброшенный за облака коллектив.      И вот с одной из гималайских вершин, неподражаемо запечатленных замечательным художником прошлого века Николаем Рерихом, зазвучала сенсационная, обращенная ко всему миру радиограмма:      Записи высотного радиотелескопа международного космического центра в Гималаях зафиксировали следующее расшифрованное на большой скорости и не загрязненное радиошумами сообщение:      "Обрыв буксира. Помощь была бы крайне нужна в нашей серьезной беде. Крылов".      Эта радиограмма, полученная в Москве во время заседания президиума Объединенной Академии наук, была оглашена президентом вскоре после объявленного им после выступления профессора Бурунова перерыва. Начавшиеся было прения прекратились. Все стало ясно.      Надя расширенными глазами смотрела на Елену Михайловну.      - Что? Что? - спросила та.      - Разница всего только в одно слово.      - Какое слово?      - Помощь не просто нужна, а крайне нужна. Я же вам говорила, что Пи только все спутал, потому что обрывки звездолетной радиограммы допускали любые варианты, на которые Пи мастер.      - И как же теперь? - пристально глядя на девушку, спросила Елена Михайловна.      - Не знаю... Ничего не знаю! - воскликнула Надя.    Глава 3. Любовь и долг Мечтай о счастье и любви ты, Но помни: Корень Жизни - ДОЛГ! Легендарный марсианский поэт Тони Фаэ.      Казалось, два великана и мальчик между ними идут от Дворца науки по усыпанной золотым песком дорожке мимо нарядных цветников и фонтанов.      При дуновении ароматного ветра мелкие брызги от водяных струй бодрящей лаской касались лиц звездолетчиков.      Сначала они шли молча. Наконец Бережной сказал:      - Ну, ребятки, кажется, все ясно.      - Ясновидцы не требуются, - отозвался Никита Вязов.      - А ты как, парень? - обратился командир к американскому звездонавту.      - Я хочу сказать одни поэтические слова, которые направлены сейчас всем нам.      - Какие такие поэтические слова? - нахмурился Бережной. - До них ли сейчас?      - Поэзия - звонкий рупор чувств. Чувства руководят действиями.      - Что за стихи? Твои, что ли?      - Не мои. Их еще в двадцатом веке приписывали гипотетическому поэту марсиан Тони Фаэ. Я хорошо вспоминаю их.      Бережной усмехнулся:      - Валяй, вспоминай!      И Генри Гри высоким певучим голосом процитировал: И ветвью счастья, И цветком любви Украшен Древа Жизни ствол. Но корни! Мечтай о счастье и любви ты, Но помни: Корень Жизни - Долг!      - Гарно кто-то выдумал за марсианина. Мне на Марсе марсиан найти так и не довелось. Но когда-то они, должно быть, там все-таки жили. За космическими археологами теперь черед. Но в нашем деле они не подмога, хотя Генри ко времени стихи эти вспомнил. Долг у нас один. Не знаю, как тебе, Генри, но Никите нашему горько придется. Хочешь, Никита, я с тобой к матери твоей пойду?      Генри Гри неожиданно возразил:      - Нет, Бережной, если можно, отпусти Никиту и останься со мной. Поговорим об очень важном до следующего рейса взлетолета.      Бережной удивленно посмотрел на хрупкого американца.      - Чудно, парень! Ну, ладно! У каждого своя боль. Ты, Никита, лети пока один. В случае чего вызывай меня по браслету личной связи. А мы тут с Генри потолкуем о чем-то важном или о сомнениях каких?      - Сомнений нет, Бережной. А потому, прежде чем Никите улететь, дадим общую нерушимую клятву о том, что Долг для нас дороже жизни.      - Добре! Это ты славно, хлопец, сообразил. Давайте, други, руки.      Перед затейливой бронзовой калиткой выхода из городка Науки звездолетчики остановились, и прохожие могли видеть, как они соединили левые руки в пожатии и, подняв правые, как в салюте, замерли на мгновение.      - Клянусь! - выждав мгновение, первым произнес Бережной. - Клянусь выполнить свой долг!      - Клянусь! - пробасил за ним Вязов.      - Клянусь Жизнью! - многозначительно произнес американец.      Бережной пристально посмотрел на него, потом обратился к Вязову:      - Ну, Никита. Береги мать. Слова поосторожней выбирай. Про войны припомни.      - Это она сама вспомнит, - отозвался Никита, направляясь к приземлявшемуся за пассажирами взлетолету.      - А мы с тобой куда двинем о нашем Долге беседовать? - спросил Бережной.      - Не о нашем. О моем, - загадочно произнес Генри Гри.      Бережной покачал головой:      - Тогда давай спустимся на берег Москвы-реки. У вас там в Америке всяких чудес полно, но такой подмосковной красоты не сыскать.      - Это надо в Канаду. Там места, на Россию похожие, встречаться могут.      По крутой тропинке спускались они к воде, ни словом не упомянув, что расстаются с Землей своего времени навсегда.      Никита, всегда спокойный, чувствовал биение сердца, когда подходил к подъезду, откуда мать обычно провожала его взглядом. Как сказать ей, что он уйдет совсем?..      Легко взбежав по ступеням, Никита открыл незапертую, как всегда, дверь и застыл от неожиданности.      В большой комнате перед видеоэкраном сидели Елена Михайловна и... Надя.      Этого он никак не ожидал, рассчитывая лететь к ней в Абрамцево.      Они обе поднялись при его появлении. Елена Михайловна с горечью смотрела на сына, а Надя в пол, не решаясь поднять глаза.      - Слышали? - спросил Никита, кивнув на экран.      - Все знаем, все, - перехваченным голосом ответила Елена Михайловна. - Надя тут мне разъяснила.      - Что разъяснила?      - Про масштаб времени, которое для тебя сожмется, как она мне показала на наших старых часах. Мы с ней как бы на конце стрелки останемся, а ты в самый центр вращения улетишь, где время твое не дугой, как у нас отметится, а точкой.      - Хочешь сказать, остановится?      - Да. У тебя, а не у нас, - теряя голос, едва слышно прошептала Елена Михайловна и бросилась сыну на грудь, содрогаясь в беззвучных рыданиях.      Он растерянно гладил ее худые плечи и спину.      - А у папы время уже стоит, - робко подала голос Надя, не решаясь посмотреть на мать с сыном.      Ей никто не ответил. Наде почудилось, что время действительно остановилось для них для всех. Но куранты старинных часов вдруг начали бить звонко и долго. Должно быть, уже наступил вечер, хотя на улице еще светло.      Наконец мать отпрянула от сына и, вытирая слезы дрожащими пальцами, спросила через силу спокойным тоном:      - А ты что, задержался?      - Нет. Я прямо из Академии наук. Правда, в пути на минуту остановились друг другу клятву дать.      - Какую клятву, сынок? - с нежной лаской спросила Елена Михайловна.      - Выполнения Долга, мама.      - Значит, клятву дали, - как бы сама себе произнесла мать. - А я вот слышала, что ты до того еще кое-кому слово давал, - и она взглянула снизу вверх в лицо сына.      - Слово? - насторожился Никита.      - Будто обещал не улетать, если при жизни нашей возврата тебе не будет.      Никита отрицательно покачал головой:      - Не совсем так, мама. Боюсь, Наде показалось, что я дал ей слово, какое ей хотелось взять с меня. Я не мог его дать. Это был бы не я.      - Это был бы не ты! - упавшим голосом подтвердила Елена Михайловна. - Я ушам своим не поверила.      - Да, да! - снова вступила Надя. - Это я вынуждала его дать такое слово, и мне представилось, что он дал его. Наверное, я ошиблась. Но теперь все равно! Потому что... потому что... я возвращаю ему слово, даже не данное мне. Нельзя обрести собственное счастье такой ценой, - и она замолчала, потом сквозь проступившие слезы добавила: - Ценой предательства... ценой жизни папы и его спутников... ради себя. Мне не было бы места на Земле.      - А матери что сказать? - спросила Елена Михайловна. - Сын ей слова не давал.      - Бережной просил тебя про войну вспомнить.      - Не могу я об этом вспоминать! Не могу!      - Почему, мама?      - О тебе думая, никогда о ней не забывала, матерью воина себя ощущала, хотя идешь ты спасать человеческие жизни, а не отнимать их у кого-то чужого, незнакомого.      Никита тяжело опустился на стул, застыв в напряженной позе с поникшей головой.      - Главное - понять меня, - наконец вымолвил он. - Как мне благодарить вас обеих за это? Я подозревал, что есть он, этот проклятый "парадокс времени", но все теплилась где-то надежда на четыре года разлуки... только на четыре года... Да радиограмма из другого времени, полностью принятая в Гималаях, все решила, - и он замолчал.      Слышнее стало тиканье старинных часов.      Елена Михайловна задумчиво произнесла:      - В Гималаях? Говорят, там в Шамбале живут по нескольку столетий. Я бы нашла ее на любой высоте, лишь бы тебя дождаться. Старенькая мать - это ничего! Это можно...      - А я? - неожиданно вставила Надя. - Мне тоже пойти с вами? Ведь никого из людей, замороженных в жидком азоте сто лет назад в расчете на достижения грядущей медицины, так и не удалось оживить. А там, в горах, за розовым туманом... Но захочет ли Никита посмотреть на вторую старушку?      - Боюсь, что масштаб времени перекроет даже возможности сказочной Шамбалы. Увы, жизнь - не сказка. Прожитые дни не растянуть на целое тысячелетие. А дать погибнуть в космосе людям, терпящим бедствие и ждущим нашей помощи, мы, спасатели, не можем, не имеем права, пусть даже ни у кого из нас не останется надежды...      - И у тебя? - со скрытым значением спросила Надя.      - И у меня тоже, конечно, не останется никакой надежды, - хрипло произнес Никита.      - А я? Разве я перестала быть Надеждой? - спросила девушка, заглядывая в глаза Никите.      Елена Михайловна удивленно оглянулась на нее.      Никита через силу улыбнулся и заговорил, как увещевают детей:      - Ты останешься надеждой своего замечательного деда, оправдаешь общие надежды, как одаренный математик.      - Как? Как ты сказал? Математик?      - Ну да, математик!      - А разве математики совсем не нужны в космическом рейсе?      Никита развел руками.      - Надя, милая ты моя! Наш экипаж давно укомплектован. И только что в полном составе поклялся выполнить свой долг. Звездолет наш рассчитан только на спасателей и спасенных, ни грамма больше! Сам считал.      С болью в сердце видел Никита, как изменилась Надя в лице. Но что он мог сделать? Выхода не было!      Бережной и Генри Гри, свесив ноги, сидели на обрыве. С тонкой березы, растущей чуть ниже их, свешивались листья и сережки. Генри Гри дотянулся до ближней ветки, нагнул ее к себе и прикрыл листвой, как вуалью, лицо.      - Скажи, Бережной, - не без лукавства прозвучал вопрос, - как ты мог додуматься до моей тайны?      Бережной прищурился.      - Э, друже! Не такой уж труд! Детектива не требуется. Чуть пристальнее надо приглядываться к мелочам. Давно стали женщины брюки носить, да не так носят, не по-мужски! Хоть и в штанах, да не тот мах!      - Жаль, не было раньше разговора, не научил, как надо.      - Разговора не было, потому что тайну твою я не собирался разглашать. Дело политическое. Как-никак третий член экипажа представляет целый континент. Уйму конкурсов там прошел, коварные тесты без числа преодолевал. Как никто другой! Каскадер к тому же, ковбой и все такое прочее. И еще знаменитым математиком признан. Как раз для звезд! Потому и оказался первым американским претендентом на включение в экипаж звездных спасателей.      - Да, это так, командир. Требовалось много труда, усилий, старательств.      - Стараний, - поправил Бережной.      - Конечно, стараний. Потом любви, командир...      - Какой любви?      - Обыкновенной, когда говорят люблю... как это... по-русски... Любовь...      - Давай вставай, грести будем! - послышался почти рядом мальчишеский голос.      - Лежи ты смирно. Не слышишь, что ли, влюбленные здесь про любовь шушукаются.      Бережной увидел под нависшим берегом тихо плывущую по течению лодку, а в ней двух лежащих на ее дне мальчуганов.      - Как они меня узнавали? - прошептал американский звездонавт.      - Они не видели, только слышали мужской и женский голоса. Еще одна неучтенная Генри Гри мелочь.      - Бывают и у мужчины высокие голоса.      - Бывают, бывают. Но я угадал не только по голосу, но для надежности помалкивал, хоть и не все понимал.      - Как тебе объяснять, командир? Это немножко иной мир - Америка. Другие традиции. Чужой для вас уклад жизни. Там каждый сам по себе. И, наряду с процветанием нации, у нас все еще, к несчастью, страдают обездоленные. Они нуждаются в сочувствии, сострадании, в помощи. И за них надо было бороться в самом Капитолии. Вот почему требовалось занять сенаторское кресло от штата Алабама. У тебя появляется понимание, командир?      - Да как тебе сказать? Чуточку, пожалуй, не хватает. Одно только уяснил. Нельзя тебя до старта выдавать. В полете все быстро бы выяснилось,      - Конечно! Еще как выяснилось бы!      - Чему радуешься, чего смеешься? Воображаешь, какие у Никиты глаза выкатились бы?      - Очень хочу представить такое. Спасибо за сохранение такой тайны. Но это только ее половина.      - А вторая половина у ваших медицинских комиссий, которые так оплошали?      - Вовсе нет! Совсем просто! Все подготавливалось. Врачи проникли туда наши, члены Союза обездоленных. Они знали, что так надо.      - Что так надо?      - Надо, чтобы председатель Союза обездоленных Генри Гри вернулся из спасательного звездного рейса национальным или даже всепланетным героем.      - Героем или героиней?      - Ты сразу берешь быка за хвост и начинаешь крутить его, как ослу. Пускай героиня! Однако в полет предстояло отправляться обязательно мистеру Генри Гри, который только что уступил в предвыборной борьбе за сенаторское кресло от штата Алабама Джесси Грегори. Республиканцы уже считают это место за собой забронированным! Тогда-то Генри Гри и начал свою подготовку, чтобы после четырех лет полета он вернулся бы на гребне волны небывалой популярности, которой прибавилось бы от романтической скрытности Генриэтты, от этой маскарадной вуали, - и американский звездонавт снова прикрыл свое лицо листьями притянутой березовой ветки. - Такое решающее преимущество так необходимо трем миллионам обездоленных, которых надо вытащить из ямы страданий и бедствий. За это можно рисковать жизнью, командир, отданной не только за трех спасаемых человек в космосе, а за три миллиона погибающих на Земле. Как ты думаешь, командир, какая цифра, какая задача больше?      - Ну, парень!.. То есть Генри... фу ты!.. не разберешься с тобой, Генриэтта! Скажи сперва, зачем тебе на первых порах понадобился этот маскарад со штанами?      - Э-э, командир! На Капитолии еще не бывало женщины-сенатора. Королевы правили, но не в Америке! А обездоленные страдают там. Им нужен защитник - мистер сенатор. И Союз обездоленных решил добиваться кресла для своего председателя, лихого парня Генри Гри. Ковбой и ученый! Каскадер и поэт! К тому же "свой парень"! О'кэй?      - О'кэй, о'кэй! Парень что надо! Видел я его киноподвиги! Спрыгнуть в автомобиле с моста на крыши вагонов идущего поезда, промчаться по ним до локомотива, а потом слететь с него на шпалы и скакать по ним с немыслимой скоростью впереди поезда - это, брат, трюк небывалый! За одно это тебя в звездный рейс можно взять. И как бы ты снова не проиграл на выборах. Видно, там другие трюки требуются. Так чего же ты снова в эту свалку лезешь?      - Чтобы победить! Национальный и всепланетный герой уже не тот противник республиканцам, как прежде. Популярность звездонавта должна помочь Союзу обездоленных получить своего сенатора в Капитолии. И мой Долг добиться этого.      - Эге! Так вот какому Долгу клятва давалась!      - Клятва давалась Жизнью, которая принадлежит не Генри Гри и не Генриэтте Грин, а миллионам обездоленных американцев! Ради них были пройдены все математические тесты и физические испытания, ради них можно погибнуть, командир, но не предать их, не изменить Делу их защиты. Вот и суди теперь сам, кого выбрать для исполнения Долга: трех, терпящих бедствие в космосе, или трех миллионов, погибающих на американской земле?      - Да, задаешь ты мне задачу! Так что? Выходит дело, ты лететь с нами не хочешь?      - Еще как хочу, но есть особая тайна, Бережной. Узнать ее - это понимать, чего стоит отказаться от полета с тобой и с Никитой.      - А Никита при чем? Он незаменимый штурман. У него таких вопросов возникнуть не может.      - Нет, командир, я не о том...      Послышались всплески весел. Мальчики возвращались, гребя теперь против течения.      - А они правильно сказали про влюбленных, Бережной.      - Про кого?      - Про меня, командир, - и Генриэтта задорно помахала мальчуганам сорванной веткой. - Разведчики, прокатите в лодке! - крикнула она.      Ребята смутились, посовещались и стали подгребать к берегу.      - Нет, ребятки, я пошутила! - снова крикнула американка. - У меня командир, и еще какой строгий!      - Какой командир? - заинтересовались мальчишки.      - Бережной, звездолетчик! Знаете такого?      - Ух ты! - воскликнул один из ребят.      - А Никиту Вязова вы знаете? - крикнул другой.      - Еще бы! А ты?      - Он нас, меня, Сашу Кузнецова, и вот его, Витю Стрелецкого, из воды вытащил. Передайте ему, что мы его век помнить будем!      - Передам, непременно передам! - отозвалась Генриэтта.      Лодка стала удаляться.      - Славные ребята! - глядя вслед ей, сказала американка и добавила: - И Никиту, наверное, тоже любят.      - Что значит тоже? - насторожился Бережной.      По набережной другого берега пронеслись два электромобиля, за ними следом - вереница велосипедистов. Генриэтта задумчивым взглядом следила за ними.      - Что значит "тоже", спрашиваешь? Отвечу, командир, что ради своего Долга, понимание которого у тебя есть, я отказываюсь от своего счастья.      - От какого счастья?      - От звездного счастья! Когда в полете все выяснилось бы обо мне, я открылась бы Никите во всем.      - В чем ты открылась бы ему? В том, что ты женщина?      - Это он сам понял бы. Нет, открылась бы в своих чувствах к нему!      - Да ты совсем с ума сошла! А еще в сенаторы метишь! В Никиту влюбилась!      - Разве это удивительно? Я призналась бы ему в этом меж звезд. Это красиво!      Бережной свистнул.      - Ну знаешь! Не привержен я к фатализму, но вспоминаю поговорку, которой люди себя утешали.      - Какая поговорка?      - "Что ни делается, все к лучшему!". Хорошо, что не придется тебе признаваться Никите, что летит с ним рядом в безвременье влюбленная в него женщина. Ему это ни к чему. Он на Земле оставляет чудную девушку.      - А что толку? Она останется здесь, у нее пройдут годы, пока у него отсчитываются минуты. Она его забудет. Появятся муж, дети, внуки, правнуки, и только самые далекие ее потомки, может быть, дождутся нас с Никитой, по-прежнему молодых и счастливых.      - Чем счастливых?      - Взаимной любовью, командир, которая расцветет у тебя на глазах. Ты думаешь, что молодой великолепный мужчина за долгие годы полета не влюбится в летящую с ним вместе женщину? О, Бережной, я могу быть обворожительной, но... все это, увы, не случится, ибо долг ведет каждого из нас в разные стороны.      - Не хотел бы я видеть всего такого!      - Ты не только бы увидел, а еще и поженил бы нас. И знаешь, когда? В невесомости, как только тяговый модуль тормозить начнет при подходе к спасаемому звездолету. Невесомость - это прекрасно! Недаром я всегда восхищалась, как парашютисты умеют свадьбы справлять в свободном полете. И завидовала им. Спрыгнут с самолета, повенчаются, бутылку шампанского с друзьями разопьют, а потом только парашюты раскроют. И я хотела, чтобы так же и мы!.. В командире нашем воплощается вся земная законность. Не правда ли? И тебе пришлось бы соединить нас брачными узами без уз тяготения. Не так ли? - Американка смеялась.      - Не бывать тому! - уже сердито воскликнул Бережной. - Дезертирству твоему в последнюю минуту перед вылетом! Не бывать тому! Продолжение следует... Читайте в рассылке: по понедельникам с 17 сентября: Александр Казанцев "Донкихоты Вселенной"      Звездонавты попадают на планету, во многом напоминавшую Землю, но "застрявшую" в своем историческом развитии на стадии феодализма. по четвергам с 23 августа: Алексей Черкасов "Сказания о людях тайги"      Знаменитая семейная сага А.Черкасова, посвященная старообрядцам Сибири. Это роман о конфликте веры и цивилизации, нового и старого, общественного и личного... Перед глазами читателя возникают написанные рукой мастера картины старинного сибирского быта, как живая, встает тайга, подвластная только сильным духом.      Действие в трилогии "Хмель", "Конь Рыжий", "Черный тополь" продолжается свыше ста лет. АНОНСЫ По вашим просьбам: Эрих Мария Ремарк "Три товарища"      Эрих Мария Ремарк - писатель, чье имя говорит само за себя. Для многих поколений читателей, выросших на его произведениях, для критиков, единодушно признавших его работы, он стал своеобразным символом времени. Трагедии Первой и Второй мировой, боль "потерянного поколения", попытка создать для себя во "времени, вывихнувшим сустав" забавный, в чем то циничный, а в чем то - щемяще чистый маленький мир верной дружбы и отчаянной любви - таков Ремарк, автор, чья проза не принадлежит старению...      Роман "Три товарища" рассказывает о трагической судьбе немецких солдат, вернувшихся с полей Первой мировой войны, о так называемом потерянном поколении, разочаровавшемся в буржуазных ценностях и стремящемся найти опору во фронтовом товариществе, в крепкой мужской дружбе и верной любви.     Ждем ваших предложений. Подпишитесь: Рассылки Subscribe.Ru Литературное чтиво Ваши пожелания и предложения 400