Литературное чтиво Выпуск No 410 от 2006-10-23 Число подписчиков: 448    Шон ХАТСОН "ЖЕРТВЫ" Кто из вас без греха, первым брось на нее камень. "Евангелие от Иоанна", 8;7 Нам всем нужны козлы отпущения, кто-то, на кого можно свалить вину за то, что на самом деле ощущаем мы. За все, что угодно, до тех пор пока нам не пришлось смотреть в глаза правде. Неизв. Эта книга посвящается: Стиву Харрису, Брусу Дикинсону, Дейву Марри, Адриану Смиту и Нико Макбрейну - просто самым лучшим. С благодарностью и восхищением где-нибудь на сцене...    Предисловие автора      Писалась эта книга тяжко, но несколько человек, в той или иной степени, облегчили мою задачу. Всем, кто предложил свой совет, опыт, дружбу, поддержку, любовь, всем, кто меня вдохновлял, я выражаю искреннюю признательность.      Г-ну Биллу Уодделу, хранителю "Черного музея" Нового Скотленд-Ярда, просветившему меня по ряду исследуемых вопросов. Моему агенту Шилаху Томасу, редактору Биллу Масси (спасибо за чайные пакетики). Бобу Таннеру, Рэю Мьюди и "Дикому обряду". Всем остальным из группы В.Х. Аллена.      Спасибо также - за разное - Биллу Янгу с "Чилтерн-радио" ("Аттиле эфира", завсегдатаю пивных палаток), Мику Уоллу (что бы ты ни говорил, я все равно обязан тебе, и, между прочим, этот раунд - твой). Малькольму Доуму - "Чудотворцу" (так кто победит в лиге? Теперь твоя очередь платить за обед). Крушеру Джулу - "Пажу Джимми". Стиву Мактаггарту, Джефу Бартону, Каролине и всем из "Керранга", спасибо от вашего водохлеба...      Спасибо Чипу (в пивных барах Фулхэма сплачиваются мощные группы). "Помойке" (сегодня - посмешище, завтра - весь мир у ног).      Особая благодарность Роду Смолвуду и членам группы Смолвуда - Тэйлора, превратившим три дня "в пути" в столь значимые для меня. Всей дорожной команде тоже - спасибо.      Благодарю ливерпульский футбольный клуб за, может быть, лучшие дни в моей жизни. Спасибо Квинзричу, Жоанне Ингрэм (обещаю больше не платить ни за какие билеты, честно) и Рэю Пококу (великому "Арфисту").      И наконец, как всегда, моим маме и папе - за все. И Белинде, которая перестрадала все это вместе со мной. Просто быть рядом - этого уже достаточно... Шон Хатсон Чтобы совершилось убийство, нужны двое. Есть люди, обреченные стать жертвой; одни рождаются для того, чтобы им перерезали горло, другие - головорезы - чтобы быть повешенными. Это написано у них на лице. Олдос Хаксли    Пролог      От одинокой фигуры у доски зрителей отделяло легкое облачко сигаретного дыма, висящее между ними, как грязная занавеска.      Закончив писать, человек повернулся и потер руки, стараясь очистить от мела. Затем, указывая на доску, обратился к аудитории:      - Не знаю, говорят ли вам что-нибудь эти фамилии?      По внезапно воцарившейся тишине он понял, что фамилии собравшимся неизвестны. Тогда Эдвард Мэлоун своим коротким указательным пальцем ткнул в первую фамилию.      - Франц Верфель. Немец, о чем вы, должно быть, догадываетесь. В 1920 году написал роман под названием "Виноват не убийца, а жертва". А вот этот человек, - палец Мэлоуна уперся во вторую фамилию, - психолог. Он-то нас сейчас и интересует. Доктор Ганс фон Гентиг. В 1949 году у него вышла книга "Преступник и жертва", со временем ставшая хрестоматией. Автор утверждает, что судебная практика знает много примеров, когда в том, что произошло убийство, повинны в равной мере и убийца и жертва, спровоцировавшая преступление. Особенно это касается убийств на бытовой почве, в которых зачастую замешана женщина, а также изнасилований. Вызывающее поведение нередко становится причиной убийства.      Он обвел взглядом свою аудиторию и продолжал:      - Вам, полицейским, этого можно было бы и не говорить. Подчас человек ведет себя так, словно побуждает другого к насилию. Например, крикливо одетая женщина, охотница до, скажем так, сомнительных заведений, склонная к тому же менять партнеров, как перчатки, может быть классифицирована как потенциальная жертва. То же самое относится и к мужчине, правда, в несколько меньшей степени. Это что-то вроде русской рулетки. Если женщина на протяжении короткого времени ложится в постель с десятью разными мужчинами, то совершенно очевидно, что хотя бы у одного из десяти это может вызвать либо беспокойство, либо ярость. Подобная же посылка встречается в некоторых делах об убийстве детей. Применив гипотезу Гентига, легко прийти к выводу, что иногда ребенок своим поведением распаляет во взрослом жестокость. Многие дети любят играть со старшими, когда же игра становится неуправляемой, ребенок теряет контроль над собой, завязывается драка и... - Мэлоун помолчал минуту, затем добавил: - Я понимаю, что это всего лишь теория, дело о болотных убийствах к ней не подверстаешь, но исключение, как известно, подтверждает правило.      Провоцирующее поведение было основным предметом исследований Гентига, но одно явление ученому не удалось изучить до конца. Речь идет о людях, которым словно на роду написано стать жертвой убийства. Такая судьба может быть уготована любому. Даже кому-то из нас, находящихся сейчас в этом зале. Те, кому суждено быть убитыми, подают своего рода психологические сигналы, по которым убийца безошибочно их находит, как собака берет след по запаху. Никто не знает, что собой представляют эти сигналы. Никто не в состоянии их идентифицировать. Гентиг, а впоследствии и Юнг назвали науку о поведении жертв преступных посягательств виктимологией .      Неким знаком может послужить неподходящее место в неподходящее время, особенно в тех случаях, когда убийство совершается совсем незнакомыми лицами, как это произошло с жертвой Леопольза и Леба, но факт остается фактом: мы все получаем определенные, не зависящие от нашей воли сигналы, вибранты, если хотите. Как представляется, убийцу притягивает некий подсознательный субстрат. Насколько нам известно, никакого внешнего раздражителя не существует. Глаза и мозг убийцы интуитивно регистрируют нечто такое, о чем он сам и не подозревает. В поле зрения преступника попадает своеобразная психологическая приманка. Исследования, проведенные в отношении грабителей, показали, что они выбирают свои жертвы по походке. Грабитель непременно пройдет мимо человека с уверенной, решительной поступью, но мгновенно почует верную добычу в человеке неказистом или робком. То же самое, видимо, происходит и с убийцами: они как бы считывают нужную информацию на языке тела. Проблема заключается в том, что нам еще только предстоит открыть, - чем же именно жертвы так привлекают к себе убийц.      Мэлоун написал на доске заглавными печатными буквами одно слово:      ЖЕРТВЫ    Вступление      Гроб был завален цветами; букеты, венки и столько прочих цветочных подношений, сколько могло поместиться на крышке. Ребенок наблюдал за тем, как четверо мужчин в черных пиджаках осторожно подняли гроб с катафалка и направились к могиле, зиявшей, словно широко открытый рот, готовый проглотить все, что будет предложено.      А вокруг на деревьях заливались птицы. Их ничуть не смущали рыдания и возгласы боли, время от времени взмывавшие над кучкой людей, сгрудившихся у могилы.      Над ворохом цветов с жужжанием вились пчелы. Одна из них уселась на венок из красных гвоздик.      Ребенок то поднимал голову вверх, то озирался по сторонам, разглядывая лица собравшихся, заплаканные и посеревшие.      Когда гроб ставили на землю, один из букетов соскользнул с крышки и упал в открытую могилу. Малыш, проводив взглядом исчезнувший в черной утробе букет, хотел было подойти поближе, посмотреть, насколько глубока была яма, но чья-то рука удержала его, обняв за плечи.      Полились заученные слова священника, и гроб стал медленно опускаться в яму. Ребенок не сводил глаз со священнослужителя, будто изучая его лицо: тяжелые челюсти, пухлые губы, забрызганные слюной, которую тот вытирал через каждые две-три фразы.      В звуках рыданий слышалось крещендо по мере того, как из могилы вытягивали ремни, поддерживавшие гроб. Земное чрево приняло наконец долгожданную добычу. И снова ребенку захотелось броситься и заглянуть в яму, увидеть гроб. Разглядеть сквозь деревянную крышку покоившееся внутри него тело.      Священник закончил свою речь и жестом пригласил первую группу оплакивавших подойти ближе. Произошло движение, и малыш оказался впереди. Рядом с могилой.      Рука так и не отпускала его плеча, но теперь, когда он смотрел на гроб в глубине, казалось, все вокруг перестало существовать. Только могила и гроб. И ничего больше.      Ребенок стоял, словно загипнотизированный, переводя взгляд с медной таблички с именем на шесть болтов, которыми была привинчена крышка гроба. Неожиданно в полированном дереве он увидел собственное отражение, и на какой-то миг ему показалось, что это он лежит в мрачной яме.      Ребенок пытался представить, как он всматривается в лица, склонившиеся над могилой. Попытался представить себя, лежащим в окружении холодной шелковой обивки гроба, как в каком-то коконе, который, правда, никогда не лопнет, дав новую жизнь. Эта упаковка предназначалась для медленного распада тела, а не для его обновления.      Интересно, подумалось ребенку, как это - быть мертвым? Никогда не слышать птиц, продолжавших щебетать как ни в чем не бывало, не видеть насекомых, кружившихся над цветами вокруг могилы?      Но вот о крышку гроба ударилась горсть земли, и ребенок поднял глаза на священника, бросившего ее. Стряхивая с ладони грязь, тот отошел от могилы.      За священником последовали и остальные, все новые и новые горсти земли сыпались в могилу, тогда и ребенок взял немного земли. Заметив, что медная табличка скрылась под слоем грязи, ребенок, наконец, разжал ручонку и прислушался, как кусочки земли забарабанили по полированной поверхности.      Потом чьи-то руки ласково попытались увести его от ямы, но малыш не в силах был сдвинуться с места. Ему хотелось стоять и смотреть, хотелось спуститься в яму и досконально все разглядеть. Хотелось лечь плашмя на гроб и глазеть оттуда на искаженные болью лица.      Те же руки потянули его настойчивее, и ребенок, словно очнувшись, вдруг услышал приглушенные рыдания.      Причитания и стоны слились в хор, зазвучали громче, но ребенка они не трогали. То была музыка смерти.      Мелодия казалась ребенку успокаивающей.      Он оглянулся на еще не засыпанную могилу.      Удивленный. Лучше убить дитя в колыбели, чем затаить неудовлетворенную страсть. Вильям Блейк Он не жертва, Это видно по его лицу. Кисc Часть 1    Глава 1      Он знал, что девочка находится где-то в доме.      Он знал об этом с той минуты, как она исчезла два дня назад.      Знал, что ее поместили в эту развалюху - свидетельство больного воображения архитектора, который строил этот дом и которого давно уже не было в живых.      Все это он знал, но до сих пор так и не смог набраться мужества, чтобы войти в дом и найти дочь.      Он ненавидел себя: даже не попытаться вернуть своего ребенка!      Но это отвращение к себе все время подавлялось чувством страха.      Он боялся проникнуть в дом и обыскать все его пыльные комнаты и глухие коридоры.      Но сейчас у него не было выбора, и, нерешительно войдя в прихожую с высоким потолком, он почувствовал, как напряглись мышцы живота, сплетясь в упругий клубок, отчего стало трудно дышать. Он осторожно ступал по половицам, и шаги его приглушал слой пахучей плесени, покрывавшей доски. Достигнув лестницы, остановился и положил руку на перила. Ощутив под рукой холодную слизь, быстро отдернул руку и принялся тереть ее о брюки, стараясь очистить от ядовитой влаги. Поднял голову и вгляделся в темноту, почти скрывавшую лестничную площадку. Затем начал медленно подниматься по ступеням.      Под его тяжестью ступени протестующе заскрипели, и он на мгновение остановился, напрягая зрение и слух, стараясь не пропустить ни малейшего шороха. Но все было тихо. Он снова зашагал вверх.      От фонаря, болтавшегося на поясе, вовсе не было проку: лампочка разбилась уже в первые минуты. Единственное, на что он теперь мог сгодиться, - послужить орудием самозащиты в случае необходимости. От этой мысли на лбу у него выступили капельки пота.      Достав из кармана джинсов зажигалку и подняв ее слабо мерцающее пламя над головой, он постоял на лестничной площадке. Тусклое пятно света, образовавшееся вокруг него, не могло рассеять темноты, пришлось карабкаться, держась одной рукой за прогнившие перила.      Прямо перед ним оказались три двери.      Он направился к первой из них и дрожащей рукой нащупал ручку. Подергал ее, но тщетно: осклизлый латунный шар лишь прокручивался в его ладони.      Стиснув зубы, он изо всех сил надавил плечом на массивную дверь.      Дверь подалась; давно не смазывавшиеся петли так жалобно заскрипели, что ему показалось, будто скулит раненая собака.      Замерев в нерешительности на пороге, он снова щелкнул зажигалкой, силясь различить в темноте хоть какие-нибудь очертания.      Комната была пуста, не считая какой-то старой рухляди. Он отступил на лестничную площадку.      Где-то впереди раздался тихий, почти беззвучный вздох. Как шелест.      Он уставился в темноту, стараясь определить, откуда донесся звук. Отстегнув от пояса тяжелый фонарь и выставив его перед собой как дубинку, он двинулся дальше по коридору.      Около второй двери лежало что-то ужасно знакомое.      К горлу подкатил ком - это была туфелька его дочери.      Судорожно сглотнув, он опустился на одно колено и поднял ее. Крошечная туфелька была вся в крови; прижав ее к груди и прислушиваясь - не повторится ли снова тот странный звук, - он почувствовал, как в его жилах медленно стынет кровь.      Тишина.      Только гулкие удары сердца да пульсирующая в висках кровь были ему ответом.      Он поднялся на ноги, отыскал на ощупь ручку второй двери и, собравшись с духом, распахнул ее. И тотчас чиркнул зажигалкой.      Бледный желтоватый свет выхватил из мрака разорванную кофточку. Он подошел ближе, и тут же спазм в животе сменился диким приступом тошноты. Кофточка была разорвана пополам и так же, как туфелька, залита кровью. Онемевшими губами он прошептал имя дочери, вернулся на лестничную площадку и подошел к третьей, последней двери. Зажигалка в его руке накалилась, и он вынужден был потушить огонек. Казалось, прошла целая вечность, пока он стоял в обступившей его темноте, переводя взгляд с места на место в тщетной попытке разглядеть хоть что-нибудь в этой кромешной тьме. Наконец, почувствовав, что зажигалка остыла, он снова зажег ее и приготовился войти в третью комнату.      Не успел он прикоснуться к ручке, как кто-то повернул ее изнутри.      Дверь широко распахнулась, как бы приглашая его войти, и он переступил порог, держа зажигалку над головой.      Он закричал бы, будь у него силы.      Его хватило лишь на то, чтобы беспомощно прислониться к дверному косяку: тело обмякло, ноги как ватные, спазмы в животе вот-вот вывернут его наизнанку. Обезумевший от представшего его взору зрелища, он отказывался верить своим глазам.      Его маленькая дочь висела вниз головой на крюке, подвешенном на цепи к потолку, тело болталось, как кусок туши в мясной лавке, обе руки были отрублены по плечи, а горло глубоко и неуклюже располосовано. На полу разлилась лужа крови, кое-где кровь успела загустеть, превратившись в липкую красную кашицу.      Отрубленных рук нигде не было видно.      Он метнулся назад, машинально захлопывая за собой дверь, словно это могло спасти его от пережитого ужаса, стереть из памяти увиденное. Зажигалка выпала из руки, и его вновь окутала темнота. Ноги предательски подкашивались, но, собрав остатки сил, он бросился к лестнице.      Он уже почти поравнялся с первой дверью, когда она вдруг открылась.      Существо, набросившееся на него, можно было представить только в кошмарном сне.      Ростом с человека, туловище слегка прогнулось под тяжестью огромной головы. Головы, сплошь покрытой клочьями рваной кожи, под которой проступали набухшие вены и гнойники. Спутанные седые лохмы разметались в разные стороны, глаза горели, когда чудовище ринулось к нему. Он успел разглядеть, что это и не глаза вовсе, а два красных шара без зрачков, будто бы налитых кипящей кровью. Чудовище разинуло пасть, и из нее вывалился огромный язык, по которому сочилась желтая слюна.      В когтистой руке был зажат тесак.      Он попытался было защищаться, однако нападение оказалось столь внезапным и жестоким, что спасти его могло разве что чудо.      Лезвие тесака вонзилось ему прямо под грудину, с легкостью разрезав живот до самых почек. Тело разломилось, как перезрелый персик, и кишки наподобие гигантского окровавленного клубка червей вывалились наружу. Издав вопль, он упал, и в уже угасающем сознании его мелькнуло, что чудовище обрушилось на него, зарывшись когтями в мясо. Когти все глубже проникали, пока не сомкнулись вокруг того, к чему стремились.      Чудовище вырвало из тела сердце, зажало пульсирующий орган в огромном кулаке и, любуясь своим кровоточащим трофеем, вожделенно облизывалось, воспаленный, покрытый слизью язык извивался, как червь.      Сдавив сердце еще сильнее и глядя, как вытекает кровь из разорванных артерий, чудовище поднесло его к своей пасти... и в этот момент зажегся свет.    Глава 2      - Стоп!      Команда прозвучала одновременно с внезапной вспышкой иллюминации, производимой множеством прожекторов, и затемненную до этого лестничную площадку залил холодный белый свет.      Филип Дикинсон ступил на лестницу кинопередвижки, нависшей над головами двух актеров, и спрыгнул вниз, стараясь не задеть девушку-ассистента, деловито щелкавшую аппаратом, снимая что-то на фотопленку. Не должно быть никаких случайностей, когда съемки возобновятся. Ведь только на прошлой неделе персонаж, у которого в одной сцене был шрам на правой щеке, в другой появился с тем же шрамом, правда, каким-то чудом оказавшимся на левой щеке. Лишь тщательный анализ при прогонке ленты выявил ошибку, но актер уже возвратился в Америку, и его повторный вызов обойдется слишком дорого. На этот раз она решила не допустить подобной оплошности. Девушка меняла ракурсы, велев актерам не двигаться, при этом один, лежа на полу, улыбался ей, пока она суетилась вокруг них.      Когда зажегся свет, съемочная площадка тотчас превратилась в сцену, на которой разыгрывалось хорошо отрепетированное столпотворение. Режиссеры, операторы и их помощники сверялись со сценарием, спорили, какой эпизод снимать дальше. Какие-то актеры приглашались на площадку, другие толклись поодаль, курили и болтали.      Трое рабочих сноровисто монтировали рельсы, на которые им предстояло установить тяжелую съемочную аппаратуру типа "Панавизион" на тележке. Следующая сцена должна была сниматься движущейся камерой. В ней это мерзкое создание понесет сердце новой жертвы в подземелье, где ждут его подрастающие собратья.      Дикинсон взглянул вниз, услышав голос помощника режиссера Колина Робсона, напоминавшего операторам об осторожности - об огромном прожекторе. Робсон был высок и худощав, ему только что исполнилось тридцать пять лет. Он был на четыре года моложе Дикинсона, который сейчас наблюдал за кипящей вокруг него работой, то и дело проводя рукой по копне каштановых волос, доходивших ему до плеч. Он вытащил из кармана джинсов пластинку жевательной резинки и отправил ее в рот. Взглянув вначале на часы, потом на девушку-ассистента, воскликнул:      - Поживее, Сара! Не весь же день нам возиться.      Несмотря на то, что он родился на юге Англии в Суссексе, Дикинсон достаточно поколесил между Британией и Штатами, поэтому его речь приобрела легкий американский гнусавый акцент. Он стал режиссером восемь лет назад, после того как написал сценарии для пары американских детективных сериалов, постановщиком на которые его самого же и пригласили. Однако рамки телевидения, как ему казалось, не позволяли полностью реализовать творческий потенциал, и он решил заняться созданием кинофильмов. Некоторое время он работал помощником режиссера, участвовал в съемках нескольких фильмов в Штатах, но в конце концов ушел с этой работы. Окончательное решение было принято во время поездки в Италию через две недели после того, как ему исполнился тридцать один год, и знакомства с руководством компании "Ди-эй-си филмс".      Дикинсону предложили поставить фильм "Расчленитель", который при прокате в Штатах принес десять миллионов долларов дохода и, что было более важным, дал ему возможность обосноваться в американском бизнесе. Но в своем горячем стремлении преуспеть он вдруг обнаружил, что один за другим снимает фильмы ужасов. Более того, теперь, восемь лет спустя, новизна этой темы для него просто улетучилась - он потерял к ней всякий интерес.      Сейчас режиссер стоял, широко расставив ноги и уперев руки в бока, и смотрел на актера, распластавшегося на полу в намокшей от бутафорской крови одежде. Он тряс головой и устало вздыхал.      - Что-нибудь не так, Фил?      Дикинсон обернулся и увидел Фрэнка Миллера, спускающегося к нему с лестничной площадки. На Миллере был темный спортивный свитер и джинсы, в руке он держал маленькую серебряную фляжку. Его каштановые волосы были взлохмачены, и в них, так же как и в усах, кое-где пробивалась седина. Миллер был давно небрит, и, когда он почесывал щеку, раздавался скрежещущий звук. И хотя по внешнему виду этого не скажешь, Миллер был на шесть лет моложе Дикинсона - глубокие морщины на лбу и мешки под глазами старили его. Отхлебнув из фляжки, он сунул ее в задний карман джинсов.      - Похоже, ты чем-то недоволен, - сказал Миллер, проходя мимо режиссера и похлопав его по плечу.      Дикинсон молча наблюдал за тем, как тот начал вытаскивать из-под спины лежащего на полу актера целую сеть тоненьких трубочек. Они-то и обеспечивали приток крови, которая во время только что закончившейся сцены так натурально била из разорванного живота героя. Устройством, приводимым в действие тремя небольшими и хорошо замаскированными на теле актера насосами, управлял дистанционно сам Миллер, который сейчас не без гордости осматривал это кровавое творение своих рук.      - Можно пойти смыть все это с себя? - спросил "окровавленный" с головы до ног актер.      Дикинсон утвердительно кивнул.      - Валяй! Пожалуй, нам всем пора отдохнуть.      Он взглянул на часы и, сложив ладони у рта рупором, прокричал на весь павильон:      - Перерыв! Через час всем быть на своих местах!      Это его последнее указание было встречено одобрительным гулом, и вся съемочная группа повалила в буфет, развернутый в стороне в двух больших фургонах.      - Ну как получилось, Фрэнк? - спросило "гадкое чудовище", продолжая сжимать в кулаке сердце.      - Оставь его здесь, - сказал Миллер и проследил, как грузный актер положил сердце на землю. Затем оба - монстр и жертва - заторопились на обед, оставив Дикинсона и Миллера одних. Наступившая тишина вдруг стала казаться гнетущей после той суеты, которая поднималась всякий раз, когда заканчивались съемки и шли приготовления к следующей.      - У тебя осталось еще? - спросил Дикинсон, указывая на фляжку Миллера.      Тот вынул из кармана свою баклажку и передал ее режиссеру.      - Я мог бы рассчитывать на снисхождение, если бы высказал крамольную мысль: тебя не устраивает работа? - поинтересовался Миллер, сматывая "окровавленные" трубочки.      - Ты был недалек от истины, - ответил Дикинсон, возвращая фляжку. Он вытер рот тыльной стороной ладони и теперь наблюдал за тем, как Миллер заталкивал в сумку пучок пластиковых трубок, а покончив с этим, поднял сердце и тоже бросил его в сумку. - Черт, они дают мне четыре миллиона баксов, команду, которую я никогда в глаза не видел, и сценарий - плюнуть да растереть, засылают сюда и требуют, чтобы я вернулся с фильмом, который принесет им пятнадцать миллионов.      Так и подмывает послать все к дьяволу, - со вздохом махнул режиссер рукой.      - Это называется из ничего сделать конфетку, - язвительно заметил Миллер.      - Хорошо хоть они позволили мне самому нанять специалиста по киноэффектам. По крайней мере, одна составная этой ахинеи будет сделана нормально.      Миллер самодовольно улыбнулся. Он знал, что Дикинсон говорил чистую правду: он недаром заслужил репутацию одного из лучших в мире специалистов по киноэффектам. Дважды до этого отмеченный на конкурсах за лучшие маски, он в конце концов год назад получил приз на фестивале фантастических фильмов в Триесте за грим и эффекты в фильме "Высасыватель мозгов. Часть 2". Хотя вся его работа в картине была безупречна, Миллер особенно гордился сценой, в которой ему пришлось создать иллюзию, что главный персонаж, вставив длинный хобот в ухо своей жертве, действительно сосет мозг. Он добился превосходного эффекта, комбинируя искусственные головы, стоп-кадр, мультипликацию и "живую" игру.      Тогда режиссером тоже был Дикинсон.      - Зачем же ты взялся за эту работу? - спросил Миллер, когда они не спеша спускались по лестнице. - Ведь знал, что сценарий - дерьмо.      - Это - контрактная работа, - ответил режиссер. - Я подписал контракт на три фильма. Этот еще куда ни шло. В двух предыдущих я просто доделывал за кого-то работу. Я иногда думаю, что будет с кинобизнесом, если все откажутся снимать не свои фильмы? А? Что будет? Говорю шефу, что больше не намерен продолжать чью-то работу. Так он мне вручает этот паршивый сценарий, который написал его сын.      Миллер криво усмехнулся, а режиссер продолжал:      - Звонит мне домой через два дня, интересуется моим мнением. К счастью, он успел намекнуть, сколько они собираются мне заплатить, прежде чем я выпалил все, что об этом думаю.      - Да, все решают деньги, Фил, можешь не продолжать, - перебил его специалист по киноэффектам. - Есть у тебя деньги - ты кум королю. Как говорят, жизнь - это бутерброд с дерьмом. Чем больше хлеба, тем меньше дерьма придется съесть.      - Очень философское замечание. - Дикинсон помолчал. - Поскорей бы уж, что ли, кончить этот проклятый фильм! Тут же возьму свой чек, и большой привет!      - Что мне в тебе нравится, так это преданность делу, - щелкнул языком Миллер.      - Если уж на то пошло, то большего подвижника, чем ты, мне встречать не доводилось. Я в кино в общей сложности пятнадцать лет, но таких потрясающих эффектов, как у тебя, не видел. Взять хотя бы это сердце. - Он кивнул на сумку, которую нес Миллер. - Оно совершенно как всамделишное, а ты потратил на него всего-то двенадцать часов. Черт его знает, как это у тебя выходит!      - Профессиональная тайна, - подмигнул Миллер, снова прикладываясь к фляжке.      - Обедать идешь? - спросил Дикинсон.      - Надо сперва отнести этот хлам, - похлопал Миллер по сумке. - Оставлю в своей гримерной. Увидимся в буфете минут через десять.      Дикинсон кивнул и пошел дальше.      Миллер спустя минуту зашагал в противоположную сторону. Толкнув входную дверь павильона, вышел под накрапывающий дождик. Небо от края до края затянуто тучами. Вокруг съемочной площадки образовались лужи. Гримерная Миллера, служившая одновременно и передвижной мастерской, размещалась в приспособленном для этой цели фургоне, как, впрочем, и все уборные исполнителей. Он бросил взгляд на свое временное жилище, повернулся и направился к туалетам.      Войдя в помещение, специалист по киноэффектам остановился, желая удостовериться, что он здесь один. Довольный тем, что все кабинки пусты, вошел в первую из них и закрыл дверь на задвижку.      Заперевшись изнутри, Миллер расстегнул сумку. На него пахнуло таким зловонием, что он невольно отшатнулся. Вынув сердце, Миллер бросил его в унитаз.      Несколько мгновений он смотрел на этот сгусток жира и крови, похожий на омерзительный кусок выкидыша. Потом спустил воду, глядя, как унитаз наполняется красноватой жидкостью.      Вначале сердце застряло, Миллер вновь нажал на рычаг сливного бачка, и его, наконец, смыло потоком чистой воды.      Из туалета Миллер поспешил в свой фургон, вывалил там ворох пластиковых трубок и отправился в буфет.      По пути он снова свернул в туалет.      Сердце исчезло.    Глава 3      Кусочки курицы прилипали к толстым потрескавшимся губам чудовища, когда он подносил пищу к своей пасти.      - Черт бы побрал эту маску! - прохрипел Кевин Брейди. Понять его было почти невозможно, поскольку он был не в состоянии открыть рот больше, чем на сантиметр. Актер стряхнул жирные ошметки курицы с губ маски и попытался отхлебнуть чаю. Горячая жидкость потекла по подбородку, но он этого не заметил, искусственная кожа защищала его, как панцирь. Помучавшись, он потребовал соломинку и с ее помощью допил свой чай.      - Если это называется муками во имя искусства, могли бы кормить и получше, - пробурчал Брейди, у которого давно уже ныло лицо, будто вмурованное в бетонную стену. Он находился в гриме с шести часов утра, и теперь, когда его часы показывали час пятнадцать, он все больше ощущал себя Железной маской. Гримируя его, Миллер предупреждал, что от резких движений грим может растрескаться, а поскольку для того, чтобы сделать из него "астроканнибала" (а именно так назывался фильм), потребуется больше двух часов, съемки в этот день будут безнадежно загублены.      Фрэнк Миллер сидел перед своей тарелкой с яйцом и жареным картофелем и весело улыбался, наблюдая за Брейди. Буфет был похож на потревоженный улей: туда-сюда сновали люди с подносами, голоса и смех сливались в монотонный гул. Многие актеры оставались в гриме и костюмах. Внимание Миллера привлекла парочка со страшными обожженными лицами. Актеры непринужденно болтали, стоя в очереди за обедом, а буфетчица изо всех сил старалась не смотреть в их сторону.      Специалист по эффектам прямо-таки расплылся в улыбке.      - Вы будете это есть? - спросил кто-то за спиной у Миллера, и, когда он отрицательно покачал головой, сзади протянулась когтистая рука с оторванным пальцем и схватила пончик.      Двое мужчин, оба с зияющими пулевыми ранами на лбах, сидели за соседним столиком и курили.      - Вчера я битый час пытался смыть с себя эту дрянь, - сокрушался Брейди, ощупывая свое лицо. - Разумеется, большую часть ты снял с меня после съемок, но остальное пришлось домывать водой и мылом.      - Сколько раз тебе повторять, - недовольно проворчал Миллер, - пользуйся медицинским спиртом, он эффективнее.      Он отодвинул тарелку и потянулся за фляжкой, критически разглядывая свои "шедевры", заполнившие буфет.      Женщина с оторванным ухом и перерезанным горлом деловито расчесывала волосы. Платье у нее на груди было распорото и залито кровью, и Брейди поймал взглядом дразняще мелькнувший сосок, пробившийся сквозь прореху на ткани в том месте, куда ударил нож. Когда актриса встала, Брейди хотел было вскинуть брови, но грим не позволил ему сделать даже это простое движение. Он лишь оценивающим взглядом своих кроваво-красных глаз скользнул сверху вниз по ее длинным стройным ногам.      - Иногда и такой язык, как этот, может пригодиться, - усмехнулся Брейди и продемонстрировал длинную, смахивающую на червя накладку, которую с началом съемки он надевал на свой язык.      - Особенно, если ты умеешь дышать ушами, - ввернул Миллер, отхлебывая из фляжки.      Буфет грохнул.      - А тебе небось частенько приходится гримировать актрис, а? - сказал Брейди. - Ну, делать там что-то с их телом:      Он попытался улыбнуться, но прорезиненная кожа на лице натянулась, вызвав резкую боль.      - Что из того? - удивился Миллер. - Это все равно, что наносить краску на холст. Только передо мной живой холст.      - Но художники ведь не малюют на титьках, - похотливо крякнул Брейди.      Миллер сделал еще глоток из фляжки.      - Как бы тебе это объяснить? - задумался он. - Скажем, гримирую я тебя. Так вот, это то же самое, что размалевать титьки, если хочешь знать.      Взрыв хохота прогремел за столиками. Брейди, однако, шутки не принял. Тяжелым взглядом смерив специалиста по эффектам, он продолжил трапезу.      Миллер потер переносицу большим и указательным пальцами и попытался отвлечься от какофонии звуков в буфете. Закрыл глаза, как будто так гвалт был меньше слышен или вовсе не воспринимался. Нечего и говорить, что это не помогло, и он досадливо поморщился.      Миллер никогда не чувствовал себя уютно в толпе. Как он полагал, это было следствием того, что он был единственным ребенком в семье. Он рос в привычной среде, и спустя годы общество других людей его в лучшем случае тяготило, а чаще - раздражало.      Занятие, которому он посвятил себя после окончания школы, лишь укрепило в нем склонность к одиночеству. Пять лет он учился в фотографическом колледже, потом жил при поддержке отца на вольных хлебах. В двадцать три года ему удалось продать местной газете свои первые фотоработы. В то время на ферме, неподалеку от которой он жил, возникла вспышка ящура, и его снимки пораженных болезнью животных были опубликованы газетой "Мейл". Когда в автомобильной катастрофе погиб местный сановник, Миллер оказался поблизости и успел сделать несколько снимков, как пожарная команда извлекает из-под обломков останки сановника и его жены.      Малотиражные иллюстрированные газетки охотились за его фотографиями.      Платили хорошо, но редко, поэтому, как только ему предложили полную ставку в газете "Экспресс", он сразу переехал в Лондон и уединился в своей квартире. Он легко сходился с людьми, вернее, людей влекло к нему. Сам же Миллер, говоря о ком-то, редко использовал слово "друг". Люди оставались для него просто знакомыми; ничего большего он от них и не требовал и старался избегать ситуаций, когда можно было слишком сблизиться с человеком. Он делал свое дело - все остальное не имело значения.      Задания стали поступать по знакомой до боли схеме. Ему непременно следовало прибыть первым к месту происшествия с камерой на изготовку. Когда в Лондоне в конце семидесятых количество разорвавшихся бомб, заложенных боевиками Ирландской Республиканской армии, достигло своего пика, ему казалось, что его лучшими друзьями стали смерть и боль. Эти-то друзья и кормили его. Где бы ни случалось несчастье, Миллер мчался туда, чтобы увековечить событие для последующих поколений и ради чека на круглую сумму.      Когда однажды с седьмого этажа отеля "Ритц" выбросилась женщина, Миллер ухитрился заснять ее в воздухе, до того как она упала на землю. За эту фотографию он получил премию. А вот снимок, сделанный им позже, когда женщина уже лежала на земле, такого успеха не имел, хотя, по мнению Миллера, был не менее удачным.      Работа в полиции стала естественным повышением его по службе. Казалось вполне логичным, что после съемок случайных смертей он переключился на фотографирование последствий спланированных убийств.      Десятилетний мальчик, изнасилованный гомосексуалистом, в кровоподтеках и с разорванным анусом. Убийца задушил его колючей проволокой.      Обезображенная молодая женщина: ее сначала положили лицом на раскаленную конфорку электроплиты, а потом затолкали в огромный чемодан, из которого виднелась ее голова.      Со временем Миллер научился без содрогания смотреть даже на мертвых грудных детей. Хладнокровно снимал он, например, до смерти избитую шестимесячную девочку, у которой через пролом в черепе вытек мозг. Ее убила собственная мать, страдающая психическим расстройством. Убийцу так заворожил фонтан, брызнувший из-под тонкой кожицы на голове дочери, что она запустила туда три пальца.      А потом пошли более серьезные поручения, напомнившие ему о временах работы в газете. Он был в числе первых очевидцев крушения в метро у станции "Мургейт" и видел, как останки человеческих тел лопатами сгребались в полиэтиленовые мешки. Тела были искорежены до неузнаваемости. Конечно, зрелище далеко не художественное. И все же, глядя на то кровавое месиво в тоннеле, Миллеру вдруг подумалось, что даже в смерти и увечьях есть свое эстетическое начало. Никто не заметил, как он перевернул какой-то раздавленный труп, дабы на его снимке были запечатлены все детали. В конце концов, он был прежде всего фотографом и никогда не забывал, что в фотографии важна композиция.      Даже если иногда это означает, что приходится потом обтирать слизь с обрызганной мозгами обуви.      Ему было двадцать шесть лет, когда это произошло, и примерно в то же время он сильно запил...      Миллер вздрогнул, когда кто-то положил руку на его плечо.      Он обернулся - рядом стоял Дикинсон.      - У тебя найдется минутка, Фрэнк? - спросил режиссер. - Хорошо бы обсудить следующий эпизод.      - Я - весь внимание, Фил, - с готовностью отозвался Миллер, отхлебывая из фляжки.      Специалист по эффектам поднялся и последовал за режиссером из буфета. На выходе ему улыбнулась какая-то девушка. Миллер в ответ тоже улыбнулся.      Девушка была симпатичная.      Хоть у нее не было одного глаза, а часть носа - отрезана.    Глава 4      Раздался громкий металлический щелчок, когда Дикинсон попробовал дробовик в действии. Он поднял его к плечу, навел на Кевина Брейди и плавно нажал на спусковой крючок.      Когда ударник щелкнул о пустой магазин, режиссер взглянул украдкой на актера, стоявшего с поднятыми над головой руками, пока Миллер старательно закреплял на его груди металлическую пластинку размером с кулак. Полоской пластыря, которую он до этого держал в зубах, Миллер прилепил пластинку к голому телу актера, едва заметно усмехнувшись, увидев, что липкая полоска захватила несколько волосинок на груди Брейди.      - Будет немного больно отлеплять, - сказал специалист по эффектам, проверяя свою работу.      Брейди безропотно кивнул и ощупал металлическую пластинку. С обратной стороны под нее был подложен поролон для гашения незначительного удара, сопровождающего детонацию.      - Надеюсь, эти чертовы штучки не очень опасны, - буркнул актер, глядя, как Миллер прилаживает к металлу крошечное взрывное устройство.      - Сейчас мы это проверим, - угрюмо сказал Миллер, и от его недовольного тона у Брейди поползли по спине мурашки. - Ну ладно, стой спокойно, - добавил специалист по эффектам и взял со столика пульт управления. Еще раз оглядев взрывное устройство, он нашел на пульте дистанционного управления нужную кнопку и нажал ее.      Последовал глухой взрыв, но дыма не было.      Получив легкий удар в грудь, Брейди невольно пошатнулся.      - Ну что, Фил, не испробовать ли нам все это вместе с мешочком крови? - спросил Миллер, поспешно делая глоток из свой фляжки.      Дикинсон кивнул, передавая дробовик другому актеру, во все глаза следившему за тем, как Миллер, взявшись за металлическую пластинку, рывком сорвал ее с груди Брейди. Несколько темных волосков осталось на пластыре, и Брейди чертыхнулся, потирая больное место.      Он присел на край столика, на котором Миллер, достав из кармана, разложил кусок резины. Брейди вытаращился на гладкую резинку, напоминавшую ему что-то ужасно знакомое.      Не прошло и двух секунд, как его осенило: это был презерватив!      - Часть своих запасов я забыл прихватить из дома, - поведал Миллер, осторожно наполняя презерватив густой красной жидкостью. - Хорошо, что поблизости оказалась аптека.      - Сколько же ты купил? - поинтересовался Брейди.      - Шесть пакетиков, - ответил ему с улыбкой Миллер. - Аптекарша, должно быть, решила, что я готовлюсь к бурной ночи.      Под одобрительные возгласы Миллер закончил свою работу. Теперь кончик и первая четверть презерватива были наполнены поддельной кровью. Специалист по эффектам вытер испачканные руки о джинсы, и Брейди поразило, как натурально выглядело пятно. Словно человек порезался и прикоснулся раной к ткани. Миллер завязал презерватив тугим узлом, отчего кровь переместилась в конец емкости, образовав подобие круглого мешочка. Казалось, будто кто-то наполнил его кровавой спермой.      Помощник режиссера Колин Робсон подошел к Дикинсону сообщить, что камеры установлены и все готово к съемке, и, выполнив свою обязанность, задержался на мгновение, увидев, что Миллер снова прикрепляет металлическую пластинку к груди Брейди. И на этот раз он прилепил ее медицинским пластырем, потом аккуратно приладил к пластинке мешочек с кровью, следя за тем, чтобы он находился непосредственно над новой шашечкой взрывчатки. Закончив приготовления, Миллер отступил на полшага и взял пульт дистанционного управления.      - Готов? - спросил он у Брейди.      Актер кивнул.      Миллер, приложившись вначале к фляжке, небрежно надавил красную кнопку.      Заряд сработал, резиновый мешочек взорвался, как клокочущий котел, расплескав липкую жидкость на груди Брейди.      - Потрясающе! - воскликнул Дикинсон. - Начинаем съемку.      Пока Миллер возился с новым мешочком крови и взрывным устройством, режиссер занялся Пэтом Салливаном, державшим дробовик. Салливану, худощавому долговязому парню с длинными каштановыми волосами, только-только стукнуло двадцать.      - Так, а ты быстро беги к Кевину, - распорядился Дикинсон. - Поднял дробовик к плечу и вдруг замер, как будто увидел что-то ужасное. Как будто не веришь своим глазам. Кевин бросится на тебя, и тут ты стреляешь. Насчет ружья не беспокойся, оно заряжено холостыми. Выстрел будет громким, совершенно безопасным. Звук запишем потом. От холостых всегда много шума.      - Но по сценарию я должен кое-что сказать, прежде чем выстрелю, - напомнил Салливан.      - Плевать я хотел на этот сценарий! - отрубил Дикинсон. - Там что ни строчка, то чушь.      - Мне кажется, без этого действия героя будут не мотивированы, - не сдавался молодой актер.      - Черт возьми, это же фильм ужасов, а не какой-то паршивый документальный фильм на социальную тему. Я здесь не фильм ставлю, а здесь я делаю деньги. Так что забудь про сценарий, понял? Просто пальни в него. А я придержу два кадра, пока ты не выстрелишь, потом в движении сниму тебя крупным планом, а затем падающего Кевина.      Миллер практически завершил свою работу. Он уже разместил четыре взрывных устройства и вкупе с ними мешочки на груди Брейди. Искусно закрепил последнюю пару на плече актера.      - Крепись, пять зарядов - не шутка, - улыбнулся Миллер.      - Меня больше беспокоит, как я все это смою с себя. - Из-под толстого слоя грима голос Брейди звучал приглушенно, слова были едва различимы.      Высоко над ними два мощных дуговых прожектора опустили в нужное положение, светотехник обследовал площадку, измеряя освещенность экспозиметром и переговариваясь с оператором, уже занявшим место на операторском кране.      Увидев мелькнувшую вспышку, Миллер обернулся и узнал знакомого фотографа из журнала "Фотоплей". Фотограф кивнул, приветствуя специалиста по эффектам, и тут же бросился снимать других членов съемочной группы, которые роились вокруг площадки, как мухи вокруг дохлой собаки.      - У нас все готово? - устало спросил Дикинсон.      - Всем по местам! - прокричал помощник режиссера. - Мы обязаны быть профессионалами!      Его реплика была встречена насмешками и хохотом.      Освещение приглушили, когда Брейди и Салливан заняли свои места.      - Сразу, без повторов. Снимаем с первого раза! - крикнул режиссер. - Готово?      - Готов! - отозвался один из кинооператоров, а затем и два других ответили утвердительно.      - Нумератор! - приказал Дикинсон.      Послышался резкий хлопок нумератора, и Миллер услышал:      - Пятьдесят восемь, дубль первый.      Дикинсон, в последний раз окинув взглядом декорации, отошел в сторону.      - Начали! - воскликнул он, и Салливан ступил на площадку.      Миллер приблизился к режиссеру, держа пульт дистанционного управления в одной руке, фляжку - в другой. Ожидая своей очереди, он сделал из нее большой глоток.      Кран с кинокамерой опустился ниже, оператор снимал вскидывающего дробовик Салливана.      - Фрэнк, приготовься, - прошептал Дикинсон, и Миллер застыл, держа палец над красной кнопкой пульта. Еще несколько секунд - и он, с его огромным опытом в области киноэффектов, создаст иллюзию, будто грудь Брейди разворотит выстрелом дробовика. Он видел, как актеры повернулись лицом друг к другу, как задвигался, извиваясь, пластиковый язык, который Брейди надевал и в предыдущих эпизодах.      Дикинсон безучастно наблюдал за тем, как актеры разыгрывали сцену, забеспокоившись только раз, когда Салливан чуть-чуть просрочил время выстрела.      Наконец он таки нажал на спусковой крючок, что-то слабо щелкнуло, и тотчас с оглушительным треском стали рваться холостые патроны.      Миллер нажал кнопку пульта.      Ничего.      - О черт, - засипел специалист по эффектам, яростно тряся коробочку.      - Стоп! - спокойно сказал Дикинсон. - Всем оставаться на местах. Через пару минут все будет в порядке.      Он взглянул на Миллера, который уже проверял взрывные устройства.      - Что случилось? - поинтересовался Брейди, видя, что специалист по эффектам озабоченно рассматривает что-то у него на груди.      - Наверное, где-то заклинило, и контакта не произошло, - сказал Миллер. - Если и сейчас не сработает, придется подключить их к стационарному пульту управления.      Он решил, что не мешало бы испытать сначала устройства, прежде чем заработают камеры. Глупо, если еще раз произойдет осечка.      Чуть не припав к груди Брейди, Миллер снова и снова осматривал свое изобретение.      Пэт Салливан потирал плечо, удивляясь, что отдача у дробовика при стрельбе оказалась такой сильной, хотя патроны были холостые.      Миллер ощупал детонатор четвертого заряда, нагнувшись так близко, что его лицо находилось в трех - пяти сантиметрах от него.      Салливан положил дробовик на пульт дистанционного управления.      Миллер услышал предостерегающий крик, но было слишком поздно.      Все пять детонаторов сработали одновременно.      В глаза ударила ослепительная вспышка, больше он ничего не видел. Обжигающая боль резанула по глазам - заряды разорвались прямо у его лица. От боли он закричал. Из лопнувших мешочков с кровью по телу растекалась липкая жидкость. Но самым сильным было ощущение боли. Адской, мучительной боли, которая, казалось, впилась в его голову, когда он пальцами стал царапать свои обожженные глаза. Мелкие частички резины, расплавленной в огне, разъедали его чувствительные глазницы. Ревя от боли, Миллер рухнул на колени и отчаянно замахал руками.      Вокруг него слышались вопли и крики, но доносились они словно из вечной темноты, обступившей его со всех сторон. Глаза жгло все сильнее, будто в них брызнули кислотой. Бутафорская кровь вперемешку с его собственной текла по щекам, почерневшим от разрыва пяти крошечных зарядов.      Когда боль стала совсем нестерпимой, силы оставили его, он упал и с облегчением почувствовал, что начинает терять сознание.      Пока сознание еще теплилось в нем, Миллер услышал голос Дикинсона, перекрывающий гул криков и причитаний.      - "Скорую", быстрее!      Это было последнее, что он слышал.    Глава 5      Он услышал стук резко распахнувшихся дверец "скорой помощи", потом вдруг почувствовал на своем лице холодный воздух - видимо, его перекладывали на каталку.      По крайней мере, так он представлял себе происходящее. Он по-прежнему ничего не видел.      Сознание вернулось к Миллеру вскоре после того, как его поместили в машину "Скорой помощи", и он был вынужден лежать, преодолевая нестерпимую боль, пока машина неслась по улицам к больнице. Он смутно ощущал скорость движения, слышал пронзительный вой сирены и, совсем близко, голос врача, утешавшего его и, что было куда важнее, коловшего морфий. Из поглотившего его мрака Миллер был благодарен за этот наркотик, хоть ненадолго притупляющий боль.      Поездка продолжалась менее десяти минут, показавшихся вечностью. Ослепший, он тем не менее понимал, что сейчас его катили ко входу в отделение "неотложной помощи".      Голоса бурлили и кружились над ним - звуки, лишенные телесной оболочки в беспредельности сошедшей на него ночи. Со всех сторон долетали какие-то обрывки разговоров:      - ...глаза...      - ...сразу в хирургию...      - ...сильное повреждение... острая боль...      Миллеру захотелось внести свою лепту в плетущуюся паутину слов и звуков, но, когда он попытался что-то сказать, его губы лишь беззвучно шевельнулись. Было такое ощущение, будто в рот ему насыпали мелу. Он попытался глотнуть, но горло лишь судорожно сжалось, не в состоянии произвести даже такое простое движение.      Каталка ударилась обо что-то, и от неожиданности Миллер вскрикнул. Звук, который, он думал, не сможет издать, получился похожим на кваканье. Теперь в ноздри ему ударил запах дезинфицирующего вещества, из чего он заключил, что его везут по коридору больницы. Он чувствовал прикосновение чьих-то рук. Теплых рук. От которых веяло покоем.      Боже, если бы он мог хоть что-то видеть!      Он моргнул, но это движение только усилило боль, и он снова застонал, понимая, что действие морфия ослабевает.      - С дороги...      - ...срочная операция...      - ...третья операционная...      Голова Миллера была туго перебинтована, и он молил Бога, чтобы это было единственной причиной, почему он не видит. Он заскрежетал зубами, почувствовав, что каталка остановилась.      - Больной потерял много крови, - послышался над ним чей-то голос.      Миллер хотел что-то сказать, хотел предупредить, что кровь, залившая его лицо, была в основном бутафорской. Ну, невсамделишной. Это такая забавная чертова шутка. Ты же слепой, дубина, говорил он сам себе. Интересно послушать, как ты теперь будешь смеяться?      - Что с ним? - снова спросил голос, и Миллер услышал откуда-то справа от себя краткий пересказ того, что с ним произошло. Он почувствовал, как чьи-то руки стали осторожно снимать повязки и марлевые накладки с глаз. Миллер предвкушал, как в глаза ударит свет, и приготовился к боли, которая его непременно пронзит, стоит лишь приподнять веки. И молил Бога, чтобы эта боль пришла.      Молился о свете.      И вот сняты ватные тампоны.      Миллер открывает глаза.      Темнота.      - Боже, - простонал он, не узнав своего голоса. Как будто говорил кто-то другой. - Я ослеп! - Дыхание его стало прерывистым. - Я же ни черта не вижу! - заревел он голосом, в котором слышались страх и растерянность.      Он с трудом повернул голову вправо, потом влево, словно ожидая, что так сможет что-то разглядеть, что темнота вот-вот рассеется, предметы обретут контуры, а голоса материализуются.      Но темнота не рассеялась.      Миллер попытался сесть, но боль опрокинула его назад так стремительно, как будто он натолкнулся на бетонную стену. Порыв отнял у него последние силы. Беспомощный, лежал он на каталке, удерживаемый теперь более крепкими, но заботливыми руками.      Он услышал другие слова, многие он не понимал, потом кто-то закатал ему правый рукав свитера, обнажая то место на руке, где пульсировала вена. Инстинктивно он повернулся вправо, злясь на то, что не видит и не понимает, что собираются с ним делать эти люди. Желая увидеть их.      Миллер застонал, почувствовав, как протыкает кожу игла, и весь напрягся, когда игла вонзилась в руку, на мгновение замерла и потом тихонько выскользнула.      - Лежите спокойно...      - ...готовьте его...      - ...надо торопиться...      Поток незримых слов.      Каталка снова двинулась, и он откинулся на подушку. Глаза все еще горели, как в огне, но боль постепенно начала угасать. Голоса удалялись. Звуки отдавались в голове гулким эхом. Он куда-то поплыл, но еще продолжал сопротивляться, крепко закрывая свои невидящие глаза, стискивая разорванные веки. Но даже вернувшаяся боль не могла удержать его - он все быстрее скользил к беспамятству. Миллер понимал - этот бой ему не выиграть, но до последней минуты не позволял себе сдаваться. Вскоре темнота, накрывшая его глаза, накрыла и его сознание. ***      - Левый глаз, по-видимому, поврежден более серьезно, - сказал доктор Джордж Кук, склонившись к лицу Миллера.      Помимо слабого дыхания специалиста по эффектам, на которого уже подействовал наркоз, да негромких команд хирурга, в операционной слышался равномерный звук работающего осциллоскопа. Время от времени анестезиолог Грег Винцент взглядывал на аппарат, но делал он это скорее по выработавшейся привычке, а не потому, что состояние больного внушало беспокойство. Миллер был в надежных руках.      Кук взял скальпель со стоящей рядом тележки и искусным движением ввел его под верхнее веко левого глаза Миллера, еще больше обнажив обгоревшее глазное яблоко. Опытный хирург, он осторожно промокнул слизь, вытекшую из глаза при осмотре. Миниатюрные зажимы придерживали веки пациента, чтобы доктор и его ассистенты могли беспрепятственно исследовать повреждения.      - Похоже, ни сетчатка, ни зрительный нерв не задеты, - констатировал Кук. - Но хрусталик левого глаза полностью разрушен, - вздохнув, добавил он. - Думаю, у нас нет выбора. Либо мы удалим остатки роговицы и хрусталик, либо он потеряет весь глаз.      - А что с правым глазом? - поинтересовался доктор Саймон Томпсон.      Кук принялся осматривать правый глаз, удалив вначале кончиком скальпеля небольшой кусочек чего-то черного из-под нижнего века. Кожа вокруг глаза в нескольких местах обгорела, но само яблоко казалось неповрежденным. Хирург отрицательно покачал головой и переключил внимание на левый глаз.      - Буду удалять роговицу и хрусталик, - повторил Кук.      Приняв решение и манипулируя скальпелем с невероятной для такого грузного мужчины изящностью, он осторожно прикоснулся им к растерзанному глазу. Легким подсекающим движением срезал небольшой участок роговицы и, подцепив лезвием, удалил ее. Медсестра подставила металлическое блюдце, хирург опустил в него этот почти прозрачный кусочек ткани и продолжил операцию. Теперь он сделал надрез поглубже, не обращая внимания на появление водянистой капельки крови и жидкости, выступившей на поверхности. Круговым движением скальпеля хирург извлек остатки хрусталика, погруженного в стекловидное тело, и также положил их на блюдце.      Они походили на мелкие кусочки окровавленной липкой ленты.      - Связки и круговая мышца сильно обожжены, - объяснял Кук свои действия, срезая небольшой кусочек ткани из-под нижнего века и отправляя его за роговицей и хрусталиком на металлическое блюдце.      Его отточенные движения сопровождались монотонным стуком осциллоскопа.      Как будто снимая шелуху с луковицы, Кук отделял кусочки прозрачной ткани и извлекал их из глаза с помощью скальпеля и щипчиков. Когда последний кусочек омертвевшей ткани был удален, он отложил скальпель и стал зашивать небольшое отверстие, образовавшееся после удаления хрусталика.      - Он будет слепым на этот глаз, сэр? - спросила стоявшая рядом медсестра.      Кук сделал долгий выдох, отчего маска на его лице затрепетала.      - Возможно, - сказал он задумчиво. - Однако у него есть шанс.      Доктор Томпсон бросил на хирурга недоверчивый взгляд, слегка приподняв одну бровь.      Кук заметил реакцию коллеги, но ничего не сказал. Только взглянул на него поверх маски.      Осциллоскоп продолжал свой размеренный аккомпанемент.    Глава 6      Миллер долго не мог понять, спит он или нет.      Он попытался сесть, но почувствовал, что это ему не под силу. Тяжело дыша, опустил голову на подушку. Было еще темно. Вокруг царило безмолвие: ни разговоры, ни возгласы, которыми поначалу встретила его больница, не достигали теперь его слуха. Может быть, на дворе ночь? Возможно, этим объяснялась темнота. Возможно.      Он открыл глаза.      Ничего не видно.      Миллер поднес руку к глазам - они снова были, накрыты ватными тампонами. Коснулся пластыря, которым их приклеили, пощупал тампоны кончиками пальцев, как это делают слепые, водя пальцами по странице со шрифтом Брайля.      Слепой!      Ты - слепой, говорил он себе. Привыкай узнавать предметы на ощупь, потому что увидеть ты их больше никогда не сможешь. От этой мысли захотелось плакать. Миллер сжал руками виски.      - Мистер Миллер.      Он вздрогнул.      - Кто здесь? - пробормотал больной, делая неуклюжую попытку сесть и инстинктивно повернув голову, даже осознавая, что не увидит того, кто его позвал. Спина и ноги сразу одеревенели, и он со стоном повалился навзничь.      - Как вы себя чувствуете? - спросил голос. Мягкий женский голос с легкой ирландской картавостью.      Он пожал плечами.      - Вы были без сознания шесть часов, - сказал голос.      - Где я? - поинтересовался Миллер.      - В больничной палате, - последовал ответ.      - А кто вы? Прошу прощения, но моя слепота создает некоторые неудобства, - с раздражением сказал Миллер.      - Я - сестра Бреннан.      - Полагалось бы сказать: рад вас видеть, но, как вы, вероятно, догадываетесь, в данной ситуации это было бы неуместно. - Миллер поднял руки к перевязанным глазам и глубоко вздохнул. - Боже мой, - пробормотал он. - Простите великодушно...      - Не стоит извиняться, - успокоила сестра, и Миллер услышал, что она подошла к постели. Потом он почувствовал, как ее рука скользнула ему под спину и помогла приподняться. Сестра поправила подушки и бережно усадила его в них. Миллер услышал стук столовых приборов, и до его ноздрей донесся запах пищи.      - С большим удовольствием я бы чего-нибудь выпил, - заметил он.      Сестра взяла его руку, вложила в нее вилку и стала помогать ему подносить пищу ко рту. Миллер поморщился.      - Ко всему прочему, я еще и не могу видеть того, что ем, - ухмыльнулся он.      Проглотив еще два-три куска, он решительным жестом дат понять, что обед закончен.      - Вам надо поесть, мистер Миллер, - сказала сестра Бреннан.      - Что-то нет аппетита, - холодно ответил он. - Видите ли, меня почему-то волнует совсем другое. Например, останусь ли я слепым на всю жизнь?      - Я этого не знаю, мистер Миллер.      - А могу я поговорить с кем-нибудь, кто это знает? - поинтересовался он.      Внезапно повисшую в палате тишину нарушил стук в дверь. И снова Миллер инстинктивно обернулся на звук, понимая, что вошел еще кто-то.      - Пока все, сестра, - услышал Миллер, уловив в голосе начальственные нотки. Сестра Бреннан вышла из палаты, прикрыв за собой дверь.      После минутного молчания вошедший заговорил.      - Не буду спрашивать, мистер Миллер, как вы себя чувствуете. - Джордж Кук поднял историю болезни, лежавшую в ногах у больного, и пробежал ее глазами. - Я могу себе это представить.      - Нет ничего проще. Надо только зажмуриться, - с издевкой отозвался Миллер.      Кук представился и, сделав несколько шагов, выглянул в окно: небо было затянуто грозовыми тучами. Там, в вышине, скрытой от взора, летел самолет, и его рокот был чем-то сродни раскатам грома.      - Не часто попадают к нам знаменитости, - сказал хирург. - Особенно из мира кино. Вы специалист по киноэффектам?      Миллер кивнул.      - На этот раз они оказались роковыми, - сказал он устало.      Кук посмотрел на своего пациента, лежавшего с вытянутыми вдоль туловища руками.      - Мне суждено всю оставшуюся жизнь быть слепым? - спросил Миллер, сдерживаясь, чтобы не закричать.      - Трудно сказать. Повреждения, особенно левого глаза, очень сильные. Последствия, по крайней мере, пока предугадать невозможно.      - Ну а теоретически?      - Вероятно, да, - тихо проговорил Кук. - Однако это еще не точно. Вообще-то есть одна возможность вернуть вам зрение.      Миллер приподнялся в постели, повернув голову на голос хирурга.      - Какая? - оживился он, в голосе его зазвучала надежда.      - Я хотел сказать - можно попытаться, мистер Миллер. Зрение в правом глазу может постепенно восстановиться до нормы без хирургического вмешательства, но левый спасти было уже нельзя - вас поздно к нам доставили.      - Объясните, что вы имели в виду, когда говорили, что можете вернуть мне зрение? - не унимался Миллер.      - Пересадку, - сказал хирург. - У нас в больнице уже проводились подобные операции, многие из них - успешно. - Он повернулся к окну, услышав, как первые капли дождя забарабанили по стеклу.      - А что, донор уже есть? - спросил Миллер, невольно прикоснувшись к своему левому глазу.      Некоторое время Кук колебался.      - Да, - сказал он тихо.      - Когда вы сможете сделать операцию? - поинтересовался Миллер.      - Самое ранее - через неделю...      Миллер перебил его:      - Через неделю? Почему так долго? Если есть донор, почему нельзя сделать операцию немедленно?      - Это не так просто, как заменить перегоревшую лампочку, мистер Миллер, - ответил хирург. - Потребуется провести ряд исследований: на совместимость тканей, на группу крови. Это сложный процесс.      Последовало долгое молчание, наконец хирург сказал:      - Кроме того, никто не может гарантировать, что нас ждет стопроцентный успех. - Все может случиться. Я просто предлагаю вариант.      Миллер кивнул.      - Понимаю. Но я готов пойти на риск.      Кук вдруг заторопился.      - Доктор Кук, - окликнул его Миллер уже у двери. - Спасибо.      - Благодарить будете, когда операция закончится, - бросил хирург на ходу.      Миллер улегся, зарывшись поглубже в подушки, руки тряслись, когда он захотел вытереть пот со лба. Кук, по крайней мере, предложил ему соломинку, за которую можно удержаться. Слабую надежду. Если бы Миллер был верующим, он бы горячо помолился. Но он лишь погладил себя по животу и стал думать, как бы разжиться спиртным. ***      - Джордж, можно тебя на два слова?      Кук обернулся и увидел идущего к нему по коридору доктора Саймона Томпсона.      - Что-нибудь серьезное? - спросил хирург.      Томпсон кивнул и зашагал по коридору рядом с Куком. Войдя в кабинет, хирург запер дверь.      - Ты говорил с Миллером, - начал Томпсон. - Что он думает о возможной трансплантации?      - Он согласен. Настаивает, чтобы мы произвели ее как можно скорее. Я объяснил, что нужны кое-какие анализы, ко Миллер просит, чтобы мы не затягивали.      Томпсон недоверчиво взглянул на Кука.      - Не понимаю, что тебя так смущает, Саймон? - развел руками Кук. - Мы нашли подходящего донора, у нас есть возможность вернуть Миллеру зрение...      - Ты знаешь мои возражения, - отрезал Томпсон. - Как он реагировал, когда ты сказал, кто донор?      - Я ему этого не говорил.      - Почему? - удивился Томпсон.      - А какая разница? Органы содержатся в абсолютном порядке, и так ли уж важно, кому они принадлежат? Миллера интересует одно - вернуть себе зрение, а нашей единственной заботой должна стать скрупулезная подготовка к операции.      - Он имеет право знать, - настаивал Томпсон.      - Ты полагаешь, это может изменить его решение? Думаешь, он захочет остаться слепым, когда ему представляется шанс прозреть? - выпалил Кук.      Томпсон сердито посмотрел на коллегу.      - Пациент не должен знать о доноре, - напомнил хирург. - Тебе должно быть известно это непреложное правило при трансплантации органов в случаях, связанных с пересадками.      - Я считаю, данный случай - исключение, - убеждал Томпсон. - По-моему, Миллер имеет право знать, что ему пересаживается глаз убийцы.    Глава 7      Миллер не знал, сколько времени он проспал.      Он поднял руки к лицу, намереваясь протереть глаза, но, стоило кончикам пальцев прикоснуться к марле, вспомнил: и этого простого удовольствия он лишен.      Миллер мысленно выругался, почувствовав себя чертовски беспомощным, не способным даже выяснить, который теперь час. На тумбочке у кровати громко тикали часы. Миллер протянул руку, словно, прикоснувшись к часам, он мог узнать то, что его интересовало.      Рука скользнула по графину с водой, и он успел нащупать на его горлышке что-то наподобие перевернутого стакана.      От неловкого движения стакан упал на пол и разбился.      - Черт, - прошипел Миллер, откидываясь на подушки. Через мгновение дверь в палату открылась, и он услышал торопливо приближающиеся шаги.      - Что случилось, мистер Миллер? - спросила медсестра, посмотрев сначала на специалиста по киноэффектам, потом на осколки стекла у кровати.      - Кто знал, что здесь стоит этот чертов графин? Извините. Хотелось узнать, который час, потянулся к часам и...      Он замялся, осознав всю несуразицу сказанного.      - Хорошо хоть не порезались, - сказала сестра, собирая с пола осколки разбитого стекла. Пообещав пригласить санитара, который вымоет пол и наведет порядок, она решила принести ему свежей воды.      - Плесните в нее немного скотча, пожалуйста, - пробормотал Миллер, когда сестра выходила из палаты. Потом он услышал шаги, мужской голос рядом с его постелью и шлепки мокрой тряпки по полу.      Санитар взглянул на человека с забинтованным лицом.      - Я слышал, вы работали в кино, - робко проговорил санитар.      - В некотором роде, - сказал Миллер.      - Вы - актер?      - Нет, моя специальность - эффекты.      Санитар отжал с тряпки воду в ведро и продолжал работу.      - А какие эффекты? - поинтересовался санитар.      - Обезглавливания, расчленения, стрельба, - неохотно ответил Миллер. - Обычные виды семейного развлечения.      Санитар не уловил ноты сарказма в голосе специалиста по эффектам.      - Я недавно читал одну книгу, так там было описано, как одному типу засунули голову в мясорубку. Вот бы, наверное, в фильме это вышло здорово, да? - причмокнул он языком.      - Потрясающе, - согласился Миллер, и по тону его было ясно, что он не готов поддерживать беседу.      Санитар закончил работу, вежливо попрощался и вышел.      В наступившем безмолвии снова громко тикали часы. Миллер улыбнулся. Голова в мясорубке, подумал он. Что ж, наверное, это было бы оригинально. Почти так же оригинально, как ослепить себя пиротехническими патронами собственного изготовления. Он перестал улыбаться и злобно втянул в себя воздух. При других обстоятельствах ирония происшедшего могла бы показаться забавной. Но теперь он чувствовал только злость и опустошение. И страх. Мысль навеки остаться слепым ужасала его. Потеряй он во время этого несчастного случая способность слышать, думал Миллер, он бы как-нибудь научился с этим жить. Но перспектива вечной, нескончаемой ночи приводила его в содрогание. Одна надежда, что операция пройдет нормально. А если нет?.. Он старался гнать от себя тяжелые мысли, но они лишь с новой силой наваливались на него. Он снова улыбнулся: "лучший специалист по эффектам в кинобизнесе", как его часто называли, валяется на больничной койке, став жертвой одного из своих изобретений. Мысленно Миллер возвращался к своим первым шагам в кино. Начинал он как фотограф. Поработав в Новом Скотленд-Ярде, он ушел оттуда, под завязку насмотревшись на человеческие страдания и с омертвевшей душой после бесчисленных съемок трупов. Однажды вечером он познакомился в баре с человеком, который оказался режиссером съемочной группы крупной американской кинокомпании, снимавшей фильм в районе Элстри. Этот человек - Миллер даже не мог вспомнить его имени - предложил ему работу, и он согласился без колебаний.      Заняться гримом и особыми эффектами тоже помогла счастливая случайность. На съемках эпизода, в котором герою прострелили голову, Миллер обратил внимание, как мало крови использовал гример. По собственному опыту, насмотревшись пострадавших от огнестрельных ранений, он знал, что в голове находятся крупные кровеносные сосуды. Ранение головы сопровождается обильным кровотечением. У него были фотографии, подтверждающие это. Миллер переработал сцену, добавив в нее тошнотворные, сопутствующие смерти подробности, которые были ему так хорошо известны.      После этого к нему стали часто обращаться за советом и помощью, и некоторое время спустя о нем заговорили как о прекрасном специалисте по киноэффектам. Работая фотографом в прессе и полиции, Миллер прошел отличную подготовку для выполнения самых жутких эффектов, заказы на которые сыпались теперь как из рога изобилия. Как-то Миллер прочитал, что крупный американский специалист по гриму Том Савини, создавая принесшие ему широкую известность кровавые сцены, воскрешал в памяти то время, когда служил фотокорреспондентом во Вьетнаме.      Миллер провел ладонью по щеке - совсем зарос щетиной. И тут ирония судьбы, подумал он. Он создавал иллюзии с помощью искусственной кожи и крови, ослеп, имитируя ружейную стрельбу, а теперь его единственной надеждой обрести зрение был чей-то чужой глаз. Снова он почти улыбнулся. Почти.      Медсестра, вернувшаяся с графином свежей воды, поставила его на прикроватную тумбочку, подальше от часов. Миллеру послышалось, что она что-то отвинчивает, и он повернул голову.      - Я сняла стекло с часов, - объяснила медсестра. - Так вы сможете на ощупь по стрелкам самостоятельно узнавать время, когда потребуется.      - Да, это будет хорошей практикой, - язвительно сказал Миллер, - начну с часов, а там, глядишь, осилю и систему Брайля.      - Попытайтесь уснуть, - мягко предложила медсестра.      - Я только и делаю, что сплю, с тех пор как меня сюда привезли.      - Пожалуйста, попытайтесь отдохнуть.      - О, отличная мысль. Если как следует не выспаться, трудно будет держать глаза открытыми, не так ли?      Медсестра тихо вздохнула, удрученная горечью его слов.      Слегка пожав его руку, она вышла из палаты.      На улице все еще шел дождь.    Глава 8      Зеленая лампочка на коммутаторе настойчиво замигала, как подслеповатый глаз в темноте.      Сестра Бреннан отложила книгу, загнув уголок страницы, и потянулась к телефону. Подняв трубку, она взглянула на часы.      Было восемь минут первого ночи.      - Палата девять Б, - сказала она, подавляя зевоту.      Молчание.      - Девять Б, - повторила она. - Что вам угодно?      В трубке продолжали молчать. Медсестра положила ее и снова занялась книгой, отогнув загнутую страницу. Буквы стали расплываться, пришлось с силой протереть глаза. Оставалось всего двадцать минут до конца ее смены, когда она сможет вернуться в тепло своей постели. Она дежурила в палате с восьми утра.      Лампочка на коммутаторе снова загорелась зеленым светом, и сестра сняла трубку.      - Алло. Палата девять Б.      Снова молчание.      Она вздохнула. Вероятно, дежурная приемного отделения неправильно соединила.      - Алло, - снова повторила сестра Бреннан.      - Я хочу поговорить с Фрэнком Миллером.      Голос был тихим и скрипучим, и, не ожидая услышать его, она вздрогнула.      - Кто говорит, будьте добры? - спросила сестра.      Молчание.      - Назовите себя, пожалуйста.      - Я хочу поговорить с Миллером, немедленно.      - Вы родственник?      - Дайте мне поговорить с ним.      - Мистер Миллер спит. Я могу передать ему ваше сообщение, когда он проснется, если вы назовете ваше имя.      Ответа не последовало, но ей было слышно, как кто-то дышит на другом конце провода.      - Назовите себя, пожалуйста, - снова сказала она.      - Передайте Миллеру, что нам надо кое-что обсудить, - ответил голос, и трубку бросили так резко, что сестра Бреннан подскочила. В ушах у нее продолжали звенеть сказанные слова, а теперь еще и частые гудки. Некоторое время она держала трубку в руке, недоумевая, затем медленно опустила ее на рычаг.      К своему удивлению, она заметила, что ее рука дрожит.    Глава 9      - Вы не должны открывать глаза, пока я не скажу.      Миллер слышал голос доктора Кука и чувствовал, как медленно и осторожно снимают с его глаз повязки.      Миллер старался не волноваться, но с каждой секундой сердце билось все чаще и чаще, дыхание перехватывало. Он судорожно сглотнул, когда были сняты последние бинты и на глазах оставались только марлевые тампоны.      Шли секунды.      В последние две недели время тянулось мучительно медленно.      Исследования.      Ожидание.      Операция.      И вот теперь, наконец, через неделю после операции, наступал момент истины. Миллер знал, что в эти мгновения решается его судьба: будет ли он снова видеть или обречен на жизнь в темноте. Мышцы живота его сжались в один тугой узел.      Совсем рядом слышал он размеренное тиканье часов. Кто-то сказал, что сейчас третий час дня. Палата наполнилась множеством голосов, тихих и почти таинственных, но все их перекрывал голос хирурга. Именно он теперь снимал щипцами марлевый тампон, закрывавший правый глаз Миллера. Окинув взглядом веко, бросил тампон на поднос и проделал то же самое с левым глазом.      - Задерните шторы, - велел он медсестре, стоявшей наготове за его спиной. Услышав звук задвигаемых штор, Миллер почувствовал, что напряжение и страх достигли предела. Через несколько секунд все станет ясно.      - Итак, мистер Миллер, теперь можете открывать глаза. Не спеша, - сказал Кук.      Веки вздрогнули, появились неприятные ощущения, но Миллер продолжал понемногу приоткрывать их.      Поток света ударил в глаза, несмотря на относительный полумрак в палате, но он не обращал внимания на это неудобство, силясь как можно шире открыть глаза.      Перед ним поплыли размытые пятна, и он сильно моргнул, стараясь сфокусировать зрение. Это не помогло - он видел лишь какие-то неопределенные силуэты.      - Видите что-нибудь? - спросил Кук, склоняясь над пациентом.      Миллер перевел взгляд на хирурга, прищурившись в надежде, что появится четкость, но туман не рассеивался. Он видел доктора, как сквозь матовое стекло.      - Все расплывается, - вздохнул он. - Вижу очертания предмета, но не могу сказать, что это. Не различаю.      - Закройте правый глаз, - сказал Кук.      Миллер сделал, как было велено, глядя теперь одним новым глазом.      То есть чьим-то чужим. Эта мысль заставила его невольно содрогнуться.      - Теперь левый.      - Большой разницы нет, - сказал Миллер. - Детали размыты. Вижу ваше лицо, но выражение различить не могу.      Он вытянул свои руки и посмотрел на них.      - Что вы видите? - спросил Саймон Томпсон.      - Вижу руки, но пальцы слились в один.      Миллер растопырил пальцы, но картина не прояснилась. Он снова моргнул - все было бесполезно.      В палате наступило тягостное молчание, врачи и медсестры застыли в ожидании.      - Должно пройти какое-то время, пока глаза привыкнут, особенно пересаженный. Вам придется потерпеть, - сказал Кук.      - Как долго? - встревожился Миллер.      - Сейчас надо дать отдых вашим глазам, - тоном, не терпящим возражений, заявил Томпсон.      - Пожалуй, не помешает перевязать их еще на день-два, - сказал Кук, жестом приглашая медсестру подойти.      - А потом? - не унимался Миллер.      - Мы сделали все, что было в наших силах. Теперь нужно ждать.      Миллер покорно кивнул, следя за неясными очертаниями подходившей к нему медсестры. Почувствовав прикосновение первого тампона, закрыл глаза.      - Болит где-нибудь? - спросил Кук.      - Нигде, - ответил Миллер, когда медсестра стала проворно перебинтовывать его глаза.      Снова наступило неловкое молчание.      - Я знаю, это трудно, мистер Миллер, - проговорил хирург, - но единственное, что вы сейчас можете сделать, это - ждать.      - Уже одно то, что к вам вернулось хоть какое-то подобие зрения - хороший признак, - ободрил его Томпсон.      Медсестра, закончив перевязку, отошла от постели больного.      - Теперь мы вас покинем, - сказал Кук. - Я осмотрю вас позже.      Миллер безвольно вытянулся на постели, заслышав удалявшиеся шаги. Палата опустела. Снова один. И снова в кромешной тьме. Он прикоснулся рукой к повязке, стараясь нащупать под ней глаза. Силы оставили его, рука упала.      "Единственное, что вы можете сделать, это - ждать". Слова Кука отдавались эхом в его голове.      Под ватными тампонами он моргнул, но ничего не почувствовал. Повернулся на бок, стараясь отгородиться от тиканья часов.      Каждая минута превращалась в вечность.      Он ждал.      Миллер не знал, на каком этаже находится его палата, но полагал, что, должно быть, достаточно высоко, поскольку ему не был слышен ни шум улицы, ни урчание моторов на стоянке. Из коридора доносились звуки снующих взад-вперед шагов, то неспешных, то стремительных. И все, если не считать неумолчного стука часов, который уже действовал ему на нервы. Казалось, их мерное тик-так все громче звенело у него в ушах. С каждым кругом секундной стрелки часы стучали все назойливее.      Тик-так, тик-так.      Как заноза в мозгу, раз за разом загоняемая еще глубже.      Тик-так.      Он повернулся на спину.      Тик-так.      Что-то теплое и мокрое медленно скатилось по его щеке, от неожиданности он чуть не вскочил.      Вытер слезу тыльной стороной ладони.      Внезапно его охватило чувство смутной надежды. Возможно, его глаза ожили? Может быть, слеза - свидетельство тому?      Он почувствовал, как еще одна влажная капля просочилась из-под повязки.      Затем еще одна.      Он моргнул, и уже струи потекли из-под бинтов. Миллер скорчился, почувствовав легкую боль в левом глазу.      Он стал пальцами вытирать влагу со щек, но она все текла, заливая нос и подбородок.      Миллер застыл.      Жидкость уже потоком струилась по его лицу, и, размазывая ее по щекам, он вдруг уловил запах, похожий на запах меди.      Это была кровь.      Его глаза кровоточили.      Эта мысль оглушила его, как раскат грома, он приподнялся, стараясь трясущимися руками остановить кровь, льющуюся из раненых глазниц. Прикоснувшись к повязке, почувствовал, что она вся мокрая.      - О Боже! - в ужасе воскликнул Миллер и попытался сесть на постели. Когда его ноги коснулись холодного пола, он чуть не упал. Страх сковал его, он стонал и судорожно глотал воздух.      Нужно было срочно позвать на помощь. Остановить кровотечение.      Миллер ощущал, что кровь течет уже по шее, а ее запах щекочет ноздри. Он стал разрывать и сдергивать бинты, не понимая, что делает, не зная, где искать кнопку вызова, как дойти до двери. Хотел крикнуть, но горло сильно сдавило. Сделав над собой усилие, попытался еще раз, но кровь уже заливала рот.      Он закашлялся, захлебываясь горьковатой жидкостью, хлещущей из глаз.      Миллер споткнулся, ударившись о стену. Выставил вперед трясущуюся руку и неуверенно похлопал по стене, оставляя на белой краске кровавые следы.      - О Господи! - вскрикнул он, наткнувшись на стул. Боль от ушиба пронзила ногу, и, не удержав равновесия, он тяжело рухнул на пол. Ударившись плечом, Миллер беспомощно лежал на холодном полу, а кровь все лилась и лилась из глаз.      Наконец, кое-как поднявшись, он медленно двинулся вперед, шаря перед собой руками. И снова налетел на стену. Вместо лица на нем была кровавая маска. Трясущимися руками он опять рвал на себе повязки, в стремлении поскорее освободить от них глаза, как будто это могло остановить бьющие ключом кровавые слезы. Клочки марли, пропитанные красной жидкостью, были похожи на набрякшую губку. Но Миллер ничего этого не видел. Он только ощущал запах животворной жидкости, льющейся из зияющих ран на том месте, где когда-то были его глаза, и вдруг сквозь кровавую пелену стали проступать отчетливые контуры.      Он видит!      Господь Всевышний, он прозрел!      Несмотря на боль и кровь, Миллер едва заметно улыбнулся. Как человек, теряющий рассудок: на стене палаты он с пугающей ясностью различил зеркало. Напрягая все свои силы, устремился к нему.      От крови намокла пижама. Кровь струилась по ногам. В своем слепом страхе он обмочился, и едкий запах мочи смешался с запахом крови. Но Миллера это, казалось, не заботило: все, чего ему теперь хотелось, это приблизиться к зеркалу. Взглянуть на свое обезображенное лицо, возможно, в последний раз.      Он вгляделся в свое отражение.      Из гноящихся язв глазниц на него глядели два вспухших кровяных сгустка, две пульсирующие кровавые мозоли, готовые вот-вот прорваться. Веки, как слюнявые рваные губы, широко раздвинулись, открывая два огромных прыща, из которых на его лицо извергалась темно-красная липкая слизь.      Кровавое видение в зеркале повергло Миллера в такой ужас, что он издал истошный вопль. Продолжение следует... Уважаемые подписчики!      Читайте в рассылке: Шон Хатсон "Жертвы"      Существует мнение о том, что некоторые люди рождаются только для того, чтобы когда нибудь стать жертвами убийства. В романе "жертвы" Фрэнк Миллер, долгие годы проработавший специалистом по спецэффектам на съемках фильмов ужасов, на собственном опыте убедился в справедливости этого утверждения. По нелепой случайности лишившись зрения, он снова обретает его, когда ему трансплантируют глаза преступника, и в один из дней обнаруживает, что способен узнавать потенциальных жертв убийцы. Миллер решает помочь полиции, которая сбилась с ног в поисках кровавого маньяка, но сам Миллер становится мишенью для садиста. Удастся ли ему остановить кровопролитие или же он сам станет жертвой?..      В последующих выпусках рассылки планируется публикация следующих произведений: Иоанна Хмелевская "Что сказал покойник"      Иронические детективы популярной польской писательницы давно покорили миллионы читателей и в Польше, и в России - после появления на русском языке первого ее произведения "Что сказал покойник". Пусть не введет тебя в заблуждение, уважаемый читатель, мрачное название книги. Роман этот на редкость оптимистичен, в чем ты убедишься с первых же его страниц. Героиня романа случайно узнает тайну могущественного гангстерского синдиката, что и является причиной ее путешествий по всему свету, во время которого Иоанне приходится переживать самые невероятные приключения. Джон Рональд Руэл Толкиен "Властелин Колец" Летопись вторая "Две башни" Летопись третья "Возвращение короля"      В этой книге речь идет главным образом о хоббитах, и на ее страницах читатель может многое узнать об их характерах, но мало - о их истории. Дальнейшие сведения могут быть найдены только в извлечениях из "Алой Книги Западных пределов", которая опубликована под названием "Хоббит". Этот рассказ основан на ранних главах "Алой Книги", составленной самим Бильбо, первым хоббитом, ставшим известным в Большом мире, и названных им "Туда и обратно", так как в них рассказывается о его путешествии на восток и о возвращении: это приключение позже вовлекло всех хоббитов в события эпохи, которые излагаются ниже... Иван Лажечников "Последний Новик"      В историческом романе известного русского писателя И. И. Лажечникова (1792-1869) "Последний Новик" рассказывается об одном из периодов Северной войны между Россией и Швецией - прибалтийской кампании 1701-1703 гг.      Ждем ваших предложений. Подпишитесь: Рассылки Subscribe.Ru Литературное чтиво Ваши пожелания и предложения