Валентин ПИКУЛЬ "БАЯЗЕТ"

Литературное чтиво Выпуск No 324 от 2006-02-23 Число подписчиков: 21    Валентин ПИКУЛЬ "БАЯЗЕТ" Часть 1    Всадники    Глава 1. Поручик Карабанов 7      Карабанов невольно вспомнил, как плакал в Новороссийске помещик, проигравший ему красавца Лорда, когда казак привел в Игдыр его коня, живого и невредимого, все такого же быстрого и легкого. Андрей тут же вскочил в седло, и конь, повинуясь ему, наметом обошел плац по кругу, перемахнул плетень, вынес поручика на горбатый бугор и снова замер на прежнем месте, покусывая удила и довольно посапывая.      - Ну, молодец, - похвалил казака Карабанов. - Тебя зовут-то как, чтобы знать?      - Ожогин я, Дениска... Мы из станицы Суворовской. Колечко-то ваше при мне. Может, жалкуете по нем? Так возьмите...      - Нет, брат. Что подарено, то подарено. Если вот выпить водки когда захочешь, приходи ко мне: всегда напою.      И они расстались вроде друзьями...      Как-то встретил его Некрасов, обнял за пояс.      - Вы мне нравитесь, поручик, - сказал он.      Карабанову тоже нравился этот человек, совсем не похожий на военных людей того сословия и той касты, среди которых Андрею привелось жить ранее. Правда, он еще не совсем понимал этого мещанина, лбом пробившего себе дорогу в академию Генерального штаба, но чутьем Карабанов уже ощущал в нем такие качества, которым следовало бы завидовать любому офицеру.      Нравилось же в Некрасове все - даже расположение карманов его пальто. В этих карманах всегда хранились вырезки из карт, лупа и циркуль, самодельный масштабомер с колесиком от гусарской шпоры и ржаные подсоленные сухарики, перевязочный пакет и мятные лепешки, фляжка с коньяком и маленький револьвер; и все это раскладывалось в таком порядке, что, опустив руку в карман, штабс-капитан сразу доставал нужное...      - Не смотрите на меня, - засмеялся Некрасов, - на этот раз я просто так держу руку в кармане. У меня к вам предложение: заглянем в казарму!      - Барон Клюгенау, - ответил Карабанов, - оригинальнее вас: он зовет меня в турецкие бани...      Казарма была пустой и мрачной - бывшая буйволятня местного феодала. Вдоль стены ее, матово посверкивая примкнутьши штыками, стояли солдатские ружья. Некрасов пошел мимо ружейного ряда, крепко хлопая ладонью по стволам винтовок, словно по жердинам забора:      - Смотрите сюда, поручик: "бердана номер один" - нельзя стрелять лежа... "крнка", или попросту, как говорят солдаты, "крынка" - патрон тяжел и нет экстракции... "карле" - боится дождя, патрон из бумаги... "минье" - брось его на песок, и затвор уже отказал в работе... "шассепо" - просто дрянь... Калибры тоже разные: от четырех и двух десятых до шести линий. И весь этот чудовищный разнобой мы, поручик, имеем счастье наблюдать в одной роте!      - А что вы негодуете? - удивился Андрей. - Россия, как вам известно, - страна "пространственная" и со времен Рюрика держится лишь на одних беспорядках. Выбирайте сами: беспорядок и Россия или же порядок, но - нет России...      - Да черт вас всех разбери! - не на шутку рассвирепел Некрасов, хватая с пирамиды новенькое ружье фельдфебеля. - Вот таких "бердан номер два" лежит на складе двести тридцать тысяч штук. Удобных, легких, красивых, прочных... И что же? Не хотят генералы вооружать ими солдата. Боятся, что совершенное оружие увлечет солдата стрельбой и он утратит якобы "присущее" ему стремление к штыковой бойне! А сколько проливается крови в этих драках? Это же абсурд...      Прощаясь, Некрасов неожиданно спросил:      - Скажите, поручик: вы любите охотиться?      Карабанов подумал:      - Да нет, пожалуй... Хотя, - спохватился он, - на роду и написано: мой дед половину имений спустил на борзых да лягавых. Не погиб в Аустерлице (вот., посмотрите, - Андрей щелкнул каблуками, - это еще от него шпоры!), а ружье на охоте разорвалось в руках и умер...      - Ну, а мы собираемся. Поедемте с нами, - предложил штабскапитан. - Казаки говорят, что видели двух барсов... Компания небольшая, больше едут подурачиться. Кстати, Никита Семенович и свою супругу навязал нам... Ну, решайте!      "Если и Аглая, то ехать не надо", - рассудил Андрей, но язык сказал за него другое:      - Спасибо за приглашение. Я буду рад...      Аглая, как видно, тоже не ожидала встретиться с ним. Лицо у нее как-то сразу изменилось. Кивнув поручику головой, не отличая его ничем от других офицеров, она пристроила свою лошадь к лошади капитана Штоквица, и до Карабанова часто долетал ее смех.      "О чем может толковать ей этот сухарь?" - с недоверием подумал Карабанов и подогнал своего Лорда шенкелями поближе...      - ...Вы напрасно думаете, сударыня, - услышал он говорок Штоквица, - что вопрос о женской эмансипации поднят только в кругу европейских женщин. Восточная половина прекрасного человечества тоже заявляет свои права на самостоятельность. Так, например, могу порадовать, что в Персии женщины уже объединились под знаменами общества "Адобу Ниса".      - Впервые слышу, - удивлялась Аглая. - И какова же программа этого общества?      "А тебе зачем это знать? - переживал Карабанов. - Не притворяйся синим чулком!.."      - О, - толковал Ефрем Иванович, - программа эта обширна!      Восточной женщине рекомендуется, согласно уставу общества "Адобу Ниса", ненавидеть родственников мужа, бить ежедневно служанок, ломать мебель и почаще грубить своим детям...      Аглая смеялась. "Смейся, смейся", - думал Андрей, и сейчас ему было ненавистно в этой женщине все: поворот в седле се гибкого тела, газовый шарф, обнимающий бледную шею, и эти тонкие руки, затянутые до локтей в длинные перчатки.      Всадники вступили на узкий горбатый мост, перекинутый над ущельем. Внизу, словно в чудовищной преисподней, грохотала мутная река.      Скрывая страх, Аглая сказала:      - Какой хороший мост... Когда он построен?      - Еще в древние времена, - пояснил Некрасов. - Здешние персы любят утверждать, что его строили еще при Аббасе Втором, но этому Аббасу они приписывают все строения...      Женщина, отводя глаза от пропасти, жалась к середине пролета.      - Удивительно сохранился, - жалобно лспетнула она.      Карабанов выгнал своего жеребца на самый край моста, козырем прогарцевал мимо обрушенных перил.      - А это потому, - сдерзил он, - что еще никто, и даже ваш супруг, не пытался его ремонтировать...      Мост остался позади. Лорд стал нервничать: прыгал вдруг на обочины, как-то боком-боком, кося выпуклым глазом, резал дорогу траверсом, шарахался на дыбы, стараясь вытолкнуть языком удила из пасти.      - Ну чето ты мечешься, поручик? - сказал ему Ватнин недовольно. - Будто кобель худой в мешке! Езжай посмирнее...      "И зачем я, дурак, увязался на эту охоту?" - ругал себя в душе Карабанов, но вернуться обратно в Игдыр было уже неудобно. Он пристроил своего Лорда к спокойному жеребцу Некрасова, и офицеры долго ехали рядом, отыскивая в воспоминаниях о петербургской жизни каких-то общих знакомых.      Потом штабс-капитан сказал:      - Не знаю, как вам, поручик, а мне легче дышится здесь, нежели в столице. Вояка-то я, честно говоря, больше кабинетный, и воевать мне еще не приходилось. Но эта война, которая начнется не сегодня, так завтра, целиком отвечает моим стремлениям. Можете смеяться надо мной, но я завидую славе Пеко Павловича, братьев Каравеловых, генералу Любибратичу и смерти Христо Ботева!      Карабанов поежился: он знал наперечет балерин Москвы и Петербурга, но эти славянские имена ничего ему не сказали.      Некрасов же объяснил молчание поручика иначе.      - Вас коробит мой пафос? - просил он. - Только не думайте обо мне дурно. Нет, я совсем не склонен к выспренности, Карабанов, и не собираюсь прибивать щит к вратам Царьграда. Но, ей-богу, я буду счастлив хоть чем-нибудь помочь делу освобождения славян... А вы?      - Я об этом не думал, - увильнул от ответа Карабанов.      - Напрасно. Советую подумать...      Штабс-капитан сидел в жестком английском седле, накрытом дешевым вальтрапом из бурки, управляя лошадью с помощью казачьей уздечки. Карабанов опытным глазом определил в Некрасове спокойного и грамотного кавалериста.      - Эта война будет честная, - продолжал штабс-капитан, помолчав. - Самая бескорыстная для России из всех войн, какие только она вела. Тут уж нам с вами о крестах мечтать не придется...      Однако, - показал Некрасов на вершины Агрыдагского перевала, - уже скоро стемнеет, а мы еще на середине пути!..      Охота в этот день не удалась: путь был долгий и трудный; присутствие женщины заставило офицеров избрать окружной (более легкий) путь в объезд горного перевала; в диком буковом лесу тропы были завалены стволами деревьев, рухнувших под зимними ветрами, лошади сильно притомились. Уже совсем стемнело, когда всадники добрались до лагеря, разбитого казаками, которых Ватнин еще сегодня утром заранее выслал к месту охоты.      - Станишные! - окликнул их есаул, выпрыгивая из седла. - Барсюков-то еще не вспугнули?      Из потемок выступила приземистая фигура урядника.      - Да не сумлевайся, Назар Минаич, - сказал Трехжонный. - Мы уже и лежку отметили. Эвон, к ручью-то у них тропа пробита...      Дениска вот у нас только запропал куды-то! Намаялись, его искавши.      - Это какой же Дениска? - встревожился Карабанов. - Уж не нашей ли сотни, Ожогин, что мне коня отходил?      - Он самый, ваше благородие. Ожогин и есть, земляк... Как в воду, сучий пес, канул!..      Штоквиц услужливо подал Хвощинской руку, провел ее к костру, от которого с треском разлетались жаркие, веселые искры.      - Прошу, - сказал он, - не угодно ли стакан лафиту?      - Господи, как хорошо-то! - вздохнула Аглая, протягивая к огню свои маленькие ладони: над пламенем они засветились изнутри теплой розовой кровью, и Андрей отвернулся...      Офицеры, отпустив лошадей, сгрудились вокруг костра, и небеса, излучавшие до этого призрачный свет, вдруг замкнулись над ними глухим черным куполом.      - Вот и ночь, господа, - почти с торжественностью объявил Некрасов, снимая фуражку. - Вы посмотрите, какое звездное небо.      Словно его густо посыпали солью.      В кустах ворковал об уюте походный самовар. Трехжонный поставил на огонь чугунок с кашей.      - Тихо, тихо! - похлопала в ладоши Аглая. - Кто-то кричит вдалеке.      Прислушались. Певуче рокотал в камнях ручей, сонно перешептывались камыши, - и вдруг ветер, рванувшись из соседнего ущелья, донес чей-то отчаянный вопль: Карабанов невольно передернул плечами, зябкая дрожь ночного страха остудила спину.      - Куда же делся Дениска? - сказал он. - Может, он и кричит нам?      - Не, - отозвался урядник, - то не Дениска... Эвон, за горою, тут недалече, деревня молоканская. Это, ваше благородие, сторожа кабанов диких стращают, чтобы они своими харями кукурузу не перекопали...      Вскоре к костру присоединился еще один казак - конопатый Егорыч, ходивший отыскивать Дениску. Оказалось, что Егорыч еще в полдень пошел вместе с ним в лесок, неподалеку отсюда, и на одной тропе они заметили какого-то зверя...      - А шут его ведает, што за зверь, - нехотя рассказывал Егорыч. - Сам-то по себе вроде как бы волк, а вроде и нет. Хвост этакий пушистенький. Сам на бегу-то уж скор больно. И полоса на хребтине. Дениска сдуру и погонись за ним. А ружьишки у нас здсся остались. Животная - от нас. Потом - юрк куда-то. Глядим - в нору. Дениска, дурак, за ним. "Тащи, говорит, Егорыч, винтовку, а я его, стерву, тута караулись до тебя стану!" Зверя-то, значит.      Я и побег. А потом, хошь казните меня, хошь так оставьте, забыл я место это. Туды-сюды - не могу вспомнить...      - Ну и дурак! - хмуро заключил Ватнин, мешая в чугунке кашу. - Иди, конопатый, опять, шукай Дениску. Ежели в Игдыр без него возвернемся, так тебе до смерти без урядницких лычек хаживать. Давай вот, топай, на самовар-то не оглядывайся!      - Погоди, - сказал Карабанов и, перехватив тревогу во взгляде Аглаи, немного оттаял душой. - Погоди, погоди... Я тоже пойду с тобой...      Вернулись они через час, мокрые от ночной росы, вконец измученные, расстреляв в темноту ночи все патроны. Но той пещеры, в которой остался Дениска сторожить диковинного зверя, они так и не отыскали; на выстрелы казак тоже не откликался.      - Ты скажи хоть, какой это зверь был? - спросил у казака Штоквиц. - Может, он давно уж сожрал вашего Дениску?      - Может, и сожрал, ваше благородие, - покорно согласился Егорыч. - Зверь, он такой... Понятия слабого: ему што генерал, што казак, што барыня. Он все сожрет. А только и Дениска, ваши благородия, уж неумен больно: рази ж можно в жилье к зверю сигать?      - Молчал бы уж, хрыч старый, - отмахнулся Ватнин и, облизав ложку, треснул казака по лбу.      Аглая весело рассмеялась, но, встретившись глазами с Карабановым, смолкла и уже ни разу не посмотрела в его сторону.      Снедаемый досадой и обидой на женщину, которая открыто сторонилась его, Андрей - назло себе - не пошел спать с офицерами в палатку, остался на всю ночь с казаками у костра и дождался возвращения Дениски.      - Ты? - удивился поручик, стряхивая дремоту, когда из самой темнотной гущи, что плотно обступала пламя костра, появился казак в разодранном чекмене.      - Видать, и не ждали, - отозвался Дениска, перешагивая через казаков. - Храпят, черти, - сердито заметил он. - Егорыч-то, чтоб ему собака дохлая снилась, даже едало расшеперил. Тоже мне, земляки! Водку-то пить - только давай, а как без табаку останешься - так нет их, паскудов!..      - Тише ты, не ругайся, - остановил его поручик. - Ходили за тобой. Искали. Я сам ходил...      Дениска с хитрецой потеребил пустой кисет. Карабанов часто зевал и крепко щелкал в конце каждого зевка молодыми зубами.      - Что с тобой? - спросил он, доставая папиросницу. - И воняет от тебя, братец, какой-то дрянью... Псина не псина, дерьмо не дерьмо. Фу, несет как! А ну-ка, отодвинься!      Казак, не прекословя, отодвинулся.      - Кабы мой дух, - нехотя объяснил он, - а то ведь нет: зверь энтот меня так обкурил в норе, что за неделю не выветрюсь.      Сперва-то, ваше благородие, поскуливал все больше... Видать, по нужде выйти хотел. Потом как захохочет, проклятый. Кусается, стерва. Эвон, чекмень распорол... Приколол! Уж больно Егорыча-то ждать надоело. Тащил его, тащил да и бросил... Устал, ваше благородие. Дозвольте курнуть теперича...      - На, держи. Хорошо, что вернулся, - сказал Андрей. - А теперь спи вот. Только двигайся от меня... Еще дальше, еще, еще.      Ну и зверь же тебе попался - дохнуть нечем!      Они скоро заснули. Одному из них снились тяжелые подсолнухи и цветастые сарафаны баб на пестром лугу, другой часто просыпался, отупело глядел во тьму и снова падал на бок... 8      Рассвет был робок и печален. Запахи трав наплывали откуда-то с горных вершин, вместе с плакучими туманами, словно из старой колдовской сказки, слышанной в детстве. Потом одинокая птица жалобно вскрикнула в камышах, и Штоквиц, вяло ругнувшись, опустил ружье.      - Так и знал, поручик. Наверное, барсов погнали не этой тропой, а прямо к Ватнину... Ведь казачье такое: свой своему, а нас за людей не считают!      - И черт с ними, с барсами. Мне все равно не понять этой страсти... Егорыч, - позвал Андрей казака, - лучше дай-ка мне хлебнуть из твоей фляжки!      И, выдернув пробку, Карабанов надолго присосался к горлышку; глядя перед собой в высокое небо, он глотал араку, а над ним качались ветви деревьев, летели тонкие облака, звезды уже погасли под лучами солнца.      - Слышите? - сказал Штоквиц, снова поднимая ружье.      Вдалеке грянул выстрел - это раскололось в горах, будто несколько молотков ударило по наковальне разом, сухо и звонко, и только сейчас Андрей понял, почему на Кавказе редко говорят о человеке, что его убили, а говорят - "застукали"...      "Наверное, Некрасов", - с завистью подумал Карабанов. - Умникам всегда везет!"      - Андрей Елисеевич, - неуверенно подсказал Штоквиц, - пока мы одни, хочу предупредить вас... Остерегайтесь Некрасова: этот умник на дурном счету, он любит мешаться в политику. Так же и майор Потресов: непременно будет у вас денег просить, так вы ему не давайте - не отдаст...      Карабанов не успел ответить: камыши раздвинулись, и барс, здоровенный красавец самец, потерявший свою подругу, выскочил на поляну. Едва разглядев его красное, плашмя прижатое к земле тело, поручик выстрелил ему под лопатку. Понял, что дал промах, когда зверь, пружинисто вскинувшись под выстрелом, ринулся в сторону...      - Догоняй! - крикнул он Егорычу, и казак напролом погнал свою лошадь в камыши, ловчась еще издали кольнуть барса острием пики...      Карабанов перезарядил ружье картечью, погнался следом. Охота не увлекала его, и он был почти спокоен. Рядом раздался гневный рык зверя. Егорыч еще держался в седле, а барс уже вцепился в лошадиное горло и так пригнул кобылу мордой, что она, захлебнувшись испуганным ржаньем, рухнула на передние ноги.      - Ваше бла... сотник! - заголосил Егорыч. - Стрельни, ради Христа... Зарвет кобылу!      Карабанов в горячке вскинул ружье и... хорошо, что не выстрелил: картечью он раздробил бы ноги казака, свисавшие до самой земли. Но тут, увидев новую угрозу, барс оставил терзать лошадь - метнулся навстречу поручику.      - Бью! - Андрей выстрелил: барс, не закончив прыжка, низко прилег на брюхо, его длинный хвост, весь в черных кольцах, крепко застучал по земле - картечь перебила ему задние лапы...      Штоквиц, ругнувшись, отбросил ружье и рванул из рук Егорыча, причитавшего над лошадью, казацкую пику.      - Не умеете, так и не совались бы, - сказал капитан и, сипло вздохнув, пошел на зверя, раскорячивая ноги в громадных гетрах...      Барс, волоча зад по земле, уходил в камыши, когтя землю.      Оскалив пасть, полную желтых клыков, он глухо прорычал - тоска близкой смерти уже чуялась в этом вое.      - А надо вот так! - выкрикнул Штоквиц, и острие пики с хрустом влезло в пасть барса; под клешами звериных зубов затрещало сухое дерево.      Кровь забрызгала поручика, он брезгливо отскочил. Зверь крутил башкой, жалобно выл, а Штоквиц мотал его вместе с пикой, веретено которой было зажато у него под локтем, и рассудительно приговаривал:      - Чего тут церемониться? Раз-два, и все... Дохни, дохни скорее, падаль! Только бы шкура цела осталась...      Штоквиц начал колотить барса по башке тяжелым сапогом, и в голосе его слышалась непонятная для поручика радость. Бессмысленная жестокость убийства поразила Карабанова. Рванув револьвер, он громыхнул в ухо барса двумя пулями - раз за разом.      И тут капитан, оставив издохшую жертву, затрясся от бешенства.      - Какого черта? - заорал он, топорща усы а lа Бисмарк, - Кто вас просил услужать мне? Слюнтяй, мальчишка...      - Это вы мне-то? - выпрямился Карабанов, глядя в мутножелтые зрачки Штоквица. - Напрасно. Можете схлопотать пощечину за эти слова!      - А я и сам могу дать по морде, - не испугался Штоквиц. - Здесь вам не гвардия, чтобы драться на поединках.      - Я не посмотрю на ваши седины! - выкрикнул Андрей, наступая на капитана...      Неизвестно, чем бы закончилась эта ссора, но, наверное, закончилась бы скверно, и Карабанов даже обрадовался, когда за спиной затрещали кусты и Ватнин, вклинившись между офицерами, развел их в стороны:      - Экие петухи, право... Ну чего не бывает на охоте! Разве же так можно?..      - Мясник, - бросил на прощание Карабанов.      - Молокосос, - ответил Штоквиц.      Итак, охота была испорчена. Самка барса, подбитая казаками, успела скрыться, а картечь Карабанова, оказывается, попала не только в лапы, но и в бок зверя: шкура была вся в дырках - урядник Трехжонный взял ее себе.      Ссора же между Андреем и Штоквицем окончательно испортила хорошее настроение, а вскоре из-за гор надвинулись тучи, блеснула молния, потом с неба, до этого чистого, сыпануло таким градом, какого Карабанов еще не видывал в своей жизни...      - Береги коней, казаки! - гаркнул Ватнин. - Заводи их под яворы, ховай в орешник, который погуще!..      Казачьи кони - кони дикие, ни огня, ни грома не боятся, за своего хозяина рвут зубами любого; оттого-то и недоуздки у них - для кротости - в два ремня шиты, сыромятные, с медными кольцами, как у медведей. Но стихийный ужас был настолько велик, что, разрывая батовые путы, лошади кинулись в гущу леса.      - И это - Кавказ? - удивился Андрей, когда с неба полетели острые, словно кинжалы, градины, ломая толстые сучья, стуча по земле и до крови избивая казаков, ловивших своих лошадей...      Теплое дыхание коснулось его затылка. Андрей оглянулся - за ним стояла Аглая, и глаза ее были широко раскрыты. Карабанов незаметно для других отыскал ее холодную ладонь, ответившую ему слабым пожатием, и вдруг понял, что эта ладонь, как и вся она, его ладонь, и никому Аглая не доверяет себя так, как ему...      - Вот сюда, - сказал он, входя в привычную роль повелителя. - Встаньте вот сюда... Не бойтесь, это же ведь не вечно!..      Зато когда град кончился и снова проглянуло солнце, люди невольно оживились. Карабанов подвел Аглае лошадь, с рыцарской галантностью придержал стремя. Трогаясь в путь, Штоквиц сам подошел к нему.      - Я бы не хотел ссориться, - сказал он. - Тем более с нами госпожа Хвощинская... Все-таки и до полковника дойти может... И не та причина!      - Ладно, - согласился Карабанов. - Оставим это...      На этот раз, чтобы добраться до Игдыра поскорее, избрали путь более короткий - через горы. Однако дорога сразу пошла по ущельям. Тропа петляла на поворотах, выписывая по скалам чудовищные "восьмерки". Голова длинной цепочки всадников часто встречалась с ее хвостом, и Дениска Ожогин, замыкавший отряд, каждый раз пугливо орал через ущелье:      - Ваши благородия! Как же так? Неужто же я обратно от вас уезжаю?..      - Ну и чертовщина, - ругался Ватнин. - Говорят, будто "колбасу" эту подрядчик Чертов делал. А чтобы деньгу зашибить верней, и наплутал в горах, словно заяц.      Некрасов вспомнил чьи-то стихи, заподозрив в их авторстве Клюгенау: Ну, Чертов, ты заставил Тебя недобрым помянуть Дорогой дорогой прославил Себя и этот чертов путь!.      Ватнин из мужицкой деликатности, убоявшись спорить с "барышней", как он называл Хвощинскую, уступил ей дорогу, и женщина обскакала офицеров.      - Ну, а ты куда вперед батьки в пекло лезешь? - недовольно спросил есаул Карабанова.      - Пусти уж и меня, - сказал поручик Ватнину, обгоняя его мерина Подлясого, и погнал жеребца вслед за Аглаей; но дорога вскоре настолько сузилась, что стремя Андрея стало тереться о выступ скалы.      - Осторожнее! - крикнул он в спину женщине и повернулся назад, чтобы предупредить об опасности Ватнина.      - Не крутись, - отозвался есаул. - Не на стуле сидишь в трактире!..      Карабанов не успел отшутиться: кусок дороги, по которому он только что проехал с Аглаей, вдруг рухнул под тяжестью ватнинской лошади, которая повисла грудью над пропастью.      - Есаул, прыгай! - неестественно взвизгнув, крикнул поручик. - Прыгай, Ватнин!..      Назар Минаевич не очень-то растерялся: отпустил поводья и вынул из стремян ноги, доверяясь опыту своего коня.      - Ну, - сказал он Подлясому, чмокнув, - ну же! Да осади назад, дурной... Ги-ги-ги, корова!      Тяжеленный мерин, уже свесившись в ущелье, вдруг одним рывком, припав крупом к земле, выпрянул обратно на тропу, и Назар Минаевич, достав платок, вытер потную лысину.      - А кажись, пронесло, - сказал он, перекрестившись. - Ну, да и ты, поручик, - крикнул он Карабанову, - тоже в сорочке родился. Гроза-то вишь как дорогу порастрясла...      Все это произошло столь быстро, что Аглая, ехавшая впереди, даже не успела испугаться. Карабанов же был сильно напуган. Но, оглядевшись вокруг, он понял, что остается теперь один с женщиной на этой тропе, и радостно засмеялся:      - Прощайте, господа! Поворачивайте и прощайте!..      Аглая с недовольным лицом тронула свою лошадь дальше. Вскоре тропа раздвинулась, лошади пошли рядом, взмахивая головами.      - Отчего ты молчишь? - скросил Карабанов.      - Боже мой, - вздохнула женщина, - я никак не пойму: радоваться мне или огорчаться!.. 9      Там, где торговцы жарят кебабы на воткнутых в землю прутьях, там, где зеленеет в корзинах нежная весенняя спаржа, а местные жуиры щеголяют кипарисовыми хлыстиками, там, где купец, продавая иголку, произносит целую речь о необычайных ее достоинствах, там, где заезжий фигляр в чекмене казака лупцует нагайкой дураков, - там, в этом скопище папах и тюрбанов, уманцы подхватили гуляку странного вида и приволокли его в канцелярию.      - Так что споймали! - доложили они Исмаил-хану Нахичеванскому. - "Боксою" грозился и вид казал, будто ни хрена порусски не понимает...      - Ах, уж и не понимает! - возмутился светлейший подполковник. - Ну, так дайте ему десят нагаек - поймет как миленький!..      Пойманного разложили под окнами, и когда все было готово, Исмаил-хан, не вылезая из-за стола, прокричал до десяти раз. Но, как выяснилось, всыпали не тому, кому надо. Подполковник преследовал своим гневом повара-итальянца, нанятого им для похода в Тифлисе; итальянец действительно мало что понимал по-русски, но высекли за дурно приготовленный обед кого-то другого.      - Извини, братец, - повинился перед ним хан. - Но ты бы только знал, до чего же мне надоело есть недожаренных цыплят, у которых даже не выпотрошены желудки... А ты, послушай, - кстати спросил он, - может, ты умеешь готовить?      Оказалось, что высекли представителя гордого Альбиона, путешествующего для собирания трав и растений по горам и весям Курдистана с благословения своей королевы.      - Жаль, что я тебе мало всыпал! - заметил Исмаил-хан с огорчением. - Да и королева у тебя какая-то странная: посылает собирать траву за тридевять земель, а напиши она мне письмо, и я подарил бы ей целую арбу хорошего сена!..      Эта история прошла бы незамеченной, если бы не вмешательство полковника Хвощинского - через верных лазутчиков, ванских контрабандистов-армян, он установил, что интерес к флоре Араратской долины завел высеченного "ботаника" впоследствии прямо в шатер курдского шейха Джелад-Эддина.      Два могучих потока (один - явный - из России, другой - тайный - из Англии) сталкивались на горных тропах, на караванных путях безлюдных пустынь. И сейчас Хвощинского тревожило не столько то, что очередного "ботаника" (читай - военного агента) по воле Исмаил-хана высекли, а то, что после Игдыра он вдруг оказался при курдском шейхе...      - Это далеко неспроста, как вы думаете? - говорил Хвощинский Штоквицу. - Англичане мутили водицу в Хиве, грызлись в Коканде из-за эмира, теперь будут баламутить курдов.      А шейх Джелал-Эддин, да будет вам известно, и без того читает проповеди с обнаженной саблей в руке!..      Исмаил-хан удивлялся тоже, и удивлялся искренне:      - Не понимаю: приехал за травами, дурак какой-то! А мне еще говорили, что все англичане - просвещенные мореплаватели... Да, видать, мало я ему всыпал!      Полковник Хвощинский, очевидно, собирался задержать англичанина, как заподозренного в шпионаже... турка, и отправить его в Тифлис; тупая самоуверенность хана Нахичеванского приводила Никиту Семеновича в ярость, и он, пользуясь властью начальника гарнизона, подверг подполковника местной милиции строгому домашнему аресту.      Встретив Некрасова, которого искренне забавляла вся эта история с высеченным англичанином, Хвощинский сердито сказал: - Нечего смеяться, штабс-капитан! Стоило трудиться родителям Исмаил-хана, чтобы произвести на свет такого недоумка. Мне жаль милиционеров, которыми он командует и которых он, наверное, погубит при первом же деле,..      Некрасов, извинившись, признал свой смех глупым, а полковник ушел в свою саклю, прихрамывая больше обычного и бормоча ругательства...      Когда-то, еще в молодости, трехфунтовое персидское ядро, пронизав под ним лошадь, вырвало у него сухожилие правой ноги и контузило левую. Рассказывая об этом ранении, Хвощинский любил упомянуть как исключительный случай: "Господа, вы не поверите, но лошадь, пробитая насквозь, выстояла на ногах, пока меня не вытащили из седла..."      Костистая фигура со спиной, слегка согнутой; большой нос над небрежными бурыми усами; в руке, спокойно брошенной на опору, заметно слабое нервическое дрожание; при ходьбе привык носить палку из корявой виноградной лозы, - таков был полковник Хвощинский, таким он оставался в памяти человека, видевшего его несколько раз. Другие люди, знавшие его ближе, могли заметить в полковнике небольшое самолюбие и честность, доведенную до скрупулезности.      Любил, например, открыть полковую казну и, сидя битых три часа, поплевывая на пальцы, мусолить драные бумажки ассигнаций; также был способен потратить служебный день на пересчитывание громадного мешка с мелкими монетами для солдатского жалованья. - А ведь и правда - точно! - удивлялся он к вечеру, измучив казначея придирками, и бережно ссыпал обратно в мешок шелуху пятаков и гривенников.      Но совсем не за это любили его солдаты. Полковник даже не залезал к ним в котелки со своей ложкой, как это повелось со времен Суворова, чтобы выказать наружную заботу о солдате. Он редко посещал и казармы, хорошо понимая, наверное, что к его приходу там всё приберут и встретят еще с порога бодрым "здравием". Не видели его и среди солдат, развлекающим их анекдотами о сверхмужской силе, как это делали в те времена многие даже неглупые генералы вроде Скобелева, чтобы под жеребячий гогот получить ярлык "отца-командира". Но зато однажды Хвощинский подобрал на улице пьяного новобранца, сопливого и матерного парня, рвавшего на себе рубаху, и сунул его проспаться в свою канцелярию, чтобы спасти дурака от арестантских рот.      Солдаты-мусульмане не боготворили так муллу в родном ауле, как боготворили полковника: он раз и навсегда велел готовить для них пищу в отдельном котле, чтобы не оскорблять их веры запретной свининой.      Неплохой традиции - приглашать офицеров к своему столу, что всегда ценилось полунищими юнкерами и прапорщиками, - Хвощинский избегал, из скупости, как говорили об этом; впрочем, офицеры и сами не навязывались к нему на обеды, зная, что стол полковника скромен: вместо вина - прогорклый квас, а в супе частенько попадаются мухи. Однако, несмотря на это. в гарнизоне относились к Никите Семеновичу с полным уважением, ценили его опыт, и офицеры были довольны, когда полковник с ними разговаривал.      Карабанов же единственный сторонился игдырского коменданта - по причинам, уже понятным. Поручику даже нравилась эта собственная независимость вразрез общему мнению; он где-то в глубине души, может и несознательно, щеголял перед Аглаей своим мужским превосходством. Молодой ум, даже если он хорош, все-таки ум не зрелый: в нем всегда, как ни старайся, есть много такого, что делает иногда человека смешным, и Карабанов, в своем стремлении выказать себя перед Аглаей в лучшем виде, порой напоминал петуха, о чем ему и сказал однажды Клюгенау.      - Послушайте, - сказал прапорщик, - ваши перья, несомненно, играют ярко, ваш дивный хвост красив, а соседние петухи еще не успели как следует надрать вам девственный гребень. Но только - не сердитесь на меня, Карабанов, - к чему вам все это?.. Зачем, например, вы решили вчера на разводе вскочить в седло раньше всех, молодцовствуя перед другими? Ведь Некрасов и Ватнин умеют гарцевать не хуже вашего, но, уважая Хвощинского, они сели на лошадей после него, ибо знали, что полковнику это трудно при его хромоте...      Разговор происходил в турецкой бане. Карабанова спасло от ответа лишь появление банщика-теллака: опоясанный клеенкой, теллак поставил поручика на деревянные коньки и почти покатил его из грязного предбанника в не менее грязную мыльню. Закутанный в яркую мантию пештамалы, Карабанов не успел опомниться, как уже лежал на каменном пупе "гебек-таши", похожем не то на древний саркофаг, не то на трибуну, - лежал на тонкой египетской циновке, а канарейки звонко распевали над его головой.      - Ты что, подлец, делаешь? - в испуге заорал Карабанов, когда теллак вскочил ему на спину ногами, уперся коленями в лопатки и с хрустом вывернул поручику руки назад. - Барон, что он делает со мной?      - Покоритесь, - посоветовал Клюгенау, добровольно вползая пухлым брюшком на самое острие пупа "гебек-таши"...      Тем временем теллак, презирая в душе гяура, без жалости пытал и мучил Карабанова, выламывая ему суставы, поддавал под бока локтями и коленом, потом надел рукавицу из верблюжьей шерсти и надраил поручика, как матрос корабельную медяшку.      - Пожалей меня, - засмеялся Андрей, - я же ведь не в Магомета, а в Христа верую...      Оставив терзания, теллак принес большую чашку и гибкую кисть из тонких белых мочалок. С ловкостью кондитера, взбивающего крем, он вспенил мыльную массу, которая сразу превратилась в пышную ароматную пену. Бойко обмакивая кисть, теллак натер поручика этим благоуханным снегом и потом обмыл его теплой водою из двух блюдцев-тазиков.      - Все? - спросил Карабанов обрадованно.      - Удивляюсь вам, - отозвался прапорщик Клюгенау, - как вы, такой нетерпеливый, смогли выждать девять месяцев в утробе своей матери?..      Когда теллаки решили, что неверные достаточно чисты, они не совсем вежливо спихнули их с "пупов" и выпроводили в отдельный зал для послебанного кейфа. Офицеры опять легли - на этот раз легли на продавленные диваны, и блохи сразу же запрыгали по их пештамалам.      - Не обращайте на них внимания, - сказал Клюгенау, томно закрывая глаза. - Лучше давайте поговорим ..      На соседних диванах лежали несколько белых неподвижыных мумий - это были курдские беки, как объяснил барно; из-под саванов торчали только лица и трубки с мундштуками от наргиле: кожаные чубуки, посапывая и шевелясь, как змеи, убегали к полу, где стояли хрустальные сосуды. Курды тихо разговаривали.      - Однако, - заметил Андрей, - какие красивые и благородные лица у этих варваров!      - А это оттого. - пояснил Клюгенау, - что на протяжении столетий курды похищают для себя самых красивых девушек.      - Я бы их всех - в Сибирь, пусть облагораживают себя за счет тунгусок, - сказал Карабанов со злостью.      - Вы просто не знаете Востока, - возразил прапорщик. - В этом виновен не столько сам курд, сколько английское золото.      Константинополю выгодно иметь такой политический буфер, как племена курдов: любое свое преступление султан оправдывает дикостью вот этих беков...      Карабанову подали кофе. В мраморной раковине, обставленной горшками роз, тихо журчала струя жиденького фонтанчика. Канарейки пели не уставая в своих клетках, украшенных голубыми бусами. На карнизах окон, среди искусственных цветов, были расставлены кофейники, коробки с мускусным мылом и груды серебряных чашечек, исписанных заветами из Корана о необходимости омовений тела и о тех сладчайших утехах, которые готовят мусульманину божественные гурии...      - Барон, - вдруг заметил Карабанов. - что это у вас на ногах? Вроде браслетов?      - Это следы от кандалов, в которых я сидел в чеченском плену, пока меня не выкупили. Бежать я не смог: цепь с моей шеи пропускали на ночь в отверстие в стене и мой хозяин привязывал ее к своей постели. Но со мной были еще два солдата-апшеронца. Они носили только ножные кандалы, и мою цепь чеченцы продевали между их ногами. И все-таки я устроил им побег. Вот подумайте, как это можно сделать, при условии, что кандалы мы не расклепывали, а я не пролезал вроде собачки меж ног этих апшеронцев1!..      У выхода из бани сидел обрюзглый хозяин, еще издали протянув к офицерам круглое зеркальце. Но протянул не так, чтобы Карабанов мог на себя посмотреть, а плоско, на вытянутой руке, и барон Клюгенау бросил на зеркало две звякнувшие монеты.      Когда они вышли на пыльную улицу, прапорщик любовно взял Карабанова за локоть.      - Послушайте, Андрей Елисеевич, - сказал он, - мудрую восточную сказку... Однажды лисицу позвали в суд. Лисица сказала, что она хорошая лиса. "Кто может это доказать?" - спросили ее.      Лисица сослалась на своих друзей. "Кто же твои друзья?" - спросили се. Лисица показала на свой пышный хвост... Не останьтесь с хвостом, Карабанов!      - Вы это к чему? - нахмурился Андрей обидчиво.      - К тому, чтобы вы, как бывший гвардеец, не брезговали нашим скромным армейским быдлом. Вы бежали из Петербурга в Игдыр, но из Игдыра бежать обратно в Петербург не придется. 10      Вечером сотников вела уже одна дорога: одна тягучая мгла, напоенная ароматами трав и туманов, окружала их, и стремя Ватнина дружески звякало невзначай о стремя поручика.      - Назар Минаевич, - спросил Андрей, - от границы обратно побежим или как? Говорят, завтра уже войну объявят!      - Про то неведомо мне, - скромно отозвался Ватнин.      Через прореху облаков иногда вырывалась лунища, и тогда притаившийся турок, если он сидел у дороги, наверное видел, как пролетают во тьме косматые казацкие кони, как блестят расчехленные ружья, как стрелами вонзаются в ночь склоненные наотмашь пики.      Две полусотни скакали на очередную рекогносцировку в араратские долины - посмотреть издалека на турецкие горы, рысью прогарцевать вдоль говорливой реки, подышать ветром ущелий - не горит ли где аул, послушать чуткую землю - не топочут ли , окаянные орды османов?..      Это была чудесная ночь, какие остаются в памяти на всю жизнь. Будет еще много ночей впереди, но уже никогда не вернуть очарования этой, вот именно этой - темной, тревожной, сегодняшней. Андрей полюбил в эту ночь самого себя, ощутил красоту человека в самом себе, и в трепете своей необстрелянной души было для него что-то новое, необыкновенно радостное...      Потом он заметил, что казаки, заматерелые в рубках и ночных походах, решили не тратить времени даром и стали дремать в своих шатких седлах. Андрей тоже закрыл глаза и тут же вспомнил Аглаю - вспомнил, как встретил ее сегодня на улице: она шла с базара, ее милая ладошка была стиснута в кулачок, она доставала что-то оттуда и грызла. Аглая так и ушла, как сон, в глубину кривых грязных улиц - вся такая белая, стройная, легконогая...      "Милая, милая, милая!.. Ты даже и не знаешь, куда несет меня сейчас мой Лорд, какой завтра я встречу рассвет, какие цветы помнет мой конь своими копытами... Прощай, моя радость, спокойной ночи тебе!.."      - Стой! - раздалась команда Ватнина, и сразу шумно вздохнули лошади. - Ребята, ружья на изготовку... Шашки - подбрось!..      В темноте раздался тихий лязг и скрежет. Карабанов тоже слегка подвытянул шашку из тугих ножен, чтобы в нужный момент ее не заело, чтобы она стремительно обнажалась для удара.      Одинокая звезда вдруг загорелась над головой поручика. Где-то во мраке надрывно и горестно плакал шакал.      Карабанов подъехал к Ватнину:      - Назар Минаевич, что это за горы там?      - Агры-Даг, ваше благородие. Они далече ог нас...      - Ну так что? Завернем вправо? Я-то ведь здесь ничего не знаю. Впервые.      - А это уж как будет угодно вашему благородию. Мы люди необразованные, в пажах не ходили...      - Слушай, Назар Минаевич, - сказал Карабанов, - с чего это зарядил ты "благородие" да "благородие"? Или я обидел тебя чем?      - Да нет, - тихо ответил Ватнин, - бог миловал... А что "благородие" - так это и верно: не каждому же мужиком-то быть. Эвон, про вас сказывают, что вы из тех... при особе состояли. А я-то, старый дурак, встретил вас да прямо в губы. Казак, думал. Свой...      Карабанов все понял.      - Ну, вот что, Ватнин: ей-богу, оставим это, голубчик. Не сегодня, так завтра - война. Может, мы оба костьми поляжем за отечество, - так неужели же мы не равны с тобой? Мне-то звание легко досталось - мое счастье, а ты вон из мужиков в офицеры вышел - твое счастье!.. Ну, давай по рукам!      Они хлопнули по рукам, и Ватнин сказал:      - Туда надо ехать. Видишь, Андрей Елисеич, там какая-то стерва костер разложила...      У костра никого не нашли, только была оставлена "сакма" - следы множества лошадей и всадников на траве. Ватнин разрешил казакам передохнуть, раскрыл широкую баклагу, дал отхлебнуть Карабанову водки.      - Дюже хорошо, - сказал он. - Ежели понемногу да почаще. И не пьян вроде, а все теплее как-то...      Казаки заводили разговоры о постороннем, и до Карабанова доносился хрипловатый говор старого Егорыча.      - Вот и выходит, что ты ее снасильничал, - ругал он Дениску. - Надоть, чтоб баба сама позвала тебя. Для этого ври ей напропалую - проверять-то все равно на Капказ не поедет. Я баб враньем беру!      - Ты на это мастак, - заметил урядник. - Брешешь так, что к старости губы истреплются - нечем зубов закрывать будет.      Ватнин закрыл баклагу, отплюнулся.      - О бабах, - сказал, - они это любят. Только не слушай ты их, Елисеич, они ведь врут на себя всё больше!      - А ты женат, Назар Минаевич?      - Освободила покойница, - с печалью отозвался есаул. - Мой грех был, что богатую взял. На сундуки позарился. Сам-то я из бедных. Нам богатство в диковинку было. Вот и показала она мне, как шилом патоку едят! Да и квелая была, лядащая баба. Одначе насупротив ее не моги: горло перегрызет. Не дай-то бог, сколько я через эту свою зависить к богатству мучениев принял!      - Детишки-то есть? - спросил Карабанов, удивляясь откровенности признаний есаула.      - Дочка одна. Лизаветой кличут. Девка хорошая. Все в книжку да в книжку так и тычется... Ладно, поехали-ка мы с тобой далее, неча время терять!      Бессонная ночь прошла в разъездах. Светало медленно, словно нехотя; туманы, повисавшие в долинах, не спеша таяли. Полусотни ехали вдоль какой-то узкой, но бурной реки, за которой уже лежала Туретчина.      - Эвон, - махнул есаул плетью, - уже не наши овцы пасутся!      - Тоись, - поправился он, - и наши они, почитай, коли их по ночам из расейских аулов хищничают!..      Отряд возвращался обратно в Игдыр, и казаки, теперь уже не стесняясь, посапывали в седлах.      - Война будет, - сказал вдруг Ватнин вполголоса, ни к кому не обращаясь, и глубоко, надрывно вздохнул.      Карабанов тоже подумал о войне, но страхи его были иными: он знал, что сотня мало верит в него, видит в нем чужого, непонятного человека, и заслужить эту веру Андрей сможет лишь в каких-то диких, отчаянных рубках.      - Будет, - не сразу отозвался он, - будет война, Назар Минаевич, только не тебе бы вздыхать, а мне!.      И вдруг откуда-то из ущелья вихрем выскочил на поджаром арабчаке курд и, вздыбив лошадь, заплясал на своем берегу, заголосил весело:      - Ай, гяур, гяур! Совсем плох гяур - в гости не позвал. Осман - хорош: иди, говорит, в гости. А урус - нет, жадный урус...      Казаки ехали молча, только изредка лениво поплевывали в кипящую на порогах пену. А курд смеялся, а конь его крутился чертом, а одежды горели.      Этот курд был, видимо, богат, и одет он был вот во что: малиновая куртка с разрезными от плеча рукавами, шаровары синие, в золотых шнурах, из ярких шалей пояс, сапоги желтого сафьяна, высокая чалма перевита цветными платками, сбоку кривая шашка, а на левом локте щит из буйволовой кожи, укрепленный изнутри медной сеткой.      - Плохой гяур, поганый, - кричал он через реку, - мой собака плюются...      Казаки молчали, но уже стали косо посматривать из-под своих папах на другой берег. Только один Ватнин как будто и не слышал ничего - как ехал впереди, так и едет. Наконец курд истощил свое остроумие и, развернув коня, задрал ему хвост, продолжая орать:      - Эй, урус, вот твой баба... вот твой бог... Мой аллах высоко, а твой бог под хвост живет...      Дениска Ожогин не выдержал, выстрелил для острастки - не попал, и курд снова рассмеялся.      Карабанов неожиданно подумал, что, случись набег турецкой орды на спящий Игдыр, и вот эта скотина может захватить его Аглаю, еще теплую с постели, растерянную, в одной рубашонке, ничего не понимающую и жалкую в этом ее непонимании...      Этого для него было достаточно, - Господин поручик! - закричали ему. - Вернись, благородье... Куда ты?      Захлопали суматошные выстрелы, но Лорд уже разрушал грудью стремительный поток. Словно чугунные ядра, перекатывались под его копытами камни.      Андрей едва успел выхватить шашку, как на него круто налетел, полный силы и решимости, турецкий башибузук. Сталь со звоном царапнула сердце поручика страхом, но сильные лошади уже разнесли их в стороны...      - Ой дурак! Ой дурак! - долетал с того берега голосина Ватнина...      В Пажеском корпусе его обучал фехтованию француз Шетарди - веселый и легкий, как Фигаро, он и драться учил легко и красиво.      Но теперь перед Карабановым стоял не благородный противник, и не тонкое, почти ювелирное искусство владело его саблей, а животный инстинкт наживы и крови...      Казаки и пришли бы на подмогу к поручику, но воющий смерч горной воды страшил их коней, и до Карабанова долетали только их советы:      - Потрафь справа!      - По щитку-то сунь, сунь!..      - Не пущай за повода хватать!..      - Руби, а не коли: у яво панцирь!..      - Локоть отставь, срубнет...      Улучив момент, Андрей ударил снизу, отбив саблю врага в сторону, и сам не заметил, когда щит был раскроен им надвое.      Еще два-три перехлеста лезвий. "Так, - решил поручик, - теперь я возьму его на финтугардэ".      - Вжиг! - пошла вперед шашка: успел увернуться, вшивая гадина...      - Аи гяур, аи гяур!      - Замолчи, собака! - прикрикнул Андрей.      Вжиг... вжиг... дзинь... дзень... Лошади грызут одна другую - звереют тоже.      "Раз! - на тебе, получай", - и сабля курда со звоном взлетела кверху; он едва успел перехватить ее за ремень.      - Ловок, бес! - донеслась из-за реки похвала Ватнина. но к кому она относилась - к нему или к курду, Андрей сообразить не успевал.      Вжиг... вжиг...      Все-таки, что ни говори, а спасибо вам, мсье Шетарди: этот дикарь уже не наскакивает, а только защищается...      Раздалось: "Крак!" - и Андрей опустил свою шашку. "Неужели так просто убить человека?" - подумал Карабанов и удивился, что нет в нем никакой жалости. Он долго ловил недававшегося арабчака и отдал лошадь Ожогину.      - Бери! - щедро сказал поручик. 11 И двум очам полузакрытым Тяжел был свет двойного дня С.П.Шевырев      Состоялся неприятный разговор. Потресов поймал его за рукав на улице, оглянулся воровато и жалко, спросил:      - Андрей Елисеевич, вы меня извините, пожалуйста, но... Нет ли у вас взаймы? Рублей сорок?      - Вы знаете, майор, - сказал Карабанов, - я давно ждал, что вы попросите у меня денег. И меня даже предупредили, чтобы я не давал их вам.      - Да? Кто?      - Капитан Штоквиц.      - Боже мой, ну что я ему сделал плохого? - приуныл майор. - Выручите, голубчик, если можете!      - И я, - досказал Андрей, - конечно, с удовольствием бы вас выручил. Я не обращаю внимания на сплетни. Но, увы и ах, сам без копейки!      Потресов сразу как-то сник, даже обмяк телом, погоны повисли на его плечах наклонно.      - Вы не поверите, но так надо, так надо. Хотя бы рублей двадцать! - И лицо у майора плаксиво вытянулось; стало его жалко - у него были такие добрые и чистые, как у ребенка, глаза...      Карабанов вынул из кармана дорогую папиросницу, полученную в приз на скачках в Красном Селе от великой княгини Евгении Максимилиановны Лейхтенбергской; крупный солитер, вправленный в платиновую подкову, хранил в себе надежду Андрея когда-нибудь кутнуть на его стоимость.      - Пошлите денщика к менялам на майдане, - щедро разрешил он майору. - Возьмите себе сколько нужно, а остальное просадим в Эривани. Берите...      - Нет, что вы, спасибо, но... не могу я вас лишить такой вещи! Извините меня...      Потресов ушел, сгорбившись. И то, что не удалось выручить человека в беде, было обидно и неприятно.      Карабанов поспешил скрыться в казарме.      - Куда вы собираетесь, Штоквиц? - спросил он.      - Не хочется, гвардионус, да надо. В Эривань!      - Чего же не хочется? - вяло улыбнулся Андрей. - Там можно хотя бы попьянствовать.      - Если бы один ехал, - согласился Штоквиц, - так и запьянствовал бы, наверное. А то ведь со мной еще полковник Хвощинский... Сам не пьет и другим не дает! Согласитесь, что это самая противная категория людей.      - И надолго? - спросил Андрей, а в глотке у него уже стало сухо, как тогда, в дорожной харчевне, когда впервые услышал ее имя.      - Да черт его знает, поручик! - продолжая собираться, ответил Штоквиц. - Все зависит от того, как совещание. День или два, наверное. А потом, я думаю, откроем границу для эшелонов. Государь император, говорят, уже выехал из столицы и направился в Кишинев...      Штоквиц ушел, и Карабанов, оставшись один, тяжело задумался, - так обдумывают ночное убийство, так интриганы готовят свои поклепы, так игроки решают судьбу последней карты. В этом случае Андрею было нелегко... Молодой, быстрый, далеко не дурак, порывистый в чувствах, он никогда не смущался положением любовника при замужней женщине и пользовался одинаковым успехом, начиная от дачных вертепов на Полюстровских водах и кончая темными будуарами пожилых великосветских барынь. Но к Аглае он всегда относился честно: рядом с ней и он бывал другим - лучше и чище...      Однако теперь, оторванный от прежней жизни, заброшенный в самое захолустье империи, где его никто не знал и он - никого, Карабанов был одинок, и Аглая была последним звеном в его прошлом.      Старое влечение к ней, как зерно, долго пролежавшее под спудом земли, вдруг созрело и взошло свежим зеленым побегом - любовью, - так хотелось думать Карабанову об этом чувстве.      И весь день он ходил по душному Игдыру как пьяный, в каком-то сладком полусне. И виделось ему при дневном свете то, что дано человеку видеть только ночью. Бывает же такое. Ну куда человеку деться?..      Сел на завалинке играть с прапорщиком Латышевым в шахматы.      Прапорщик хотя играл и хуже Андрея, но раздражал его комментариями.      - Я возьму у вас коня, - предупреждал поручик.      И, в раздумье берясь за патрон от "смит-вессона", заменявший фигуру коня, Латышев с пафосом декламировал:      - Что ты дремлешь, конь ретивый, что ты шею опустил?..      Карабанов говорил ему:      - Здесь можете ходить слоном.      И прапорщик, хватаясь за пуговицу от солдатского мундира, заменявшую фигуру, вспоминал из басни Крылова:      - Слона-то я и не приметил...      Наконец все это надоело Андрею, и он перевернул шахматную доску с патронами и пуговицами ко всем чертям собачьим:      - Да что вы, прапор, будто гимназист, хрестоматию мне тут зубрите? Играть так играйте, а просвещать меня не советую!..      Не зная, куда деть себя, пошел на базар. Очертя голову ринулся Андрей Карабанов в этот яркий азартный омут. Шум, толкотня и запахи оглушили его. Карабанов жевал кишмиш, лез пальцами в бочку с дегтем, с видом знатока стучал ногтем по кувшинам. Из озорства отдернул на одной красотке чадру, плетенную из конского волоса, и в ответ на его дерзость старый повелитель, толстоносый грязный айсор, издал глухое шипение.      - Ну, не шипи, - сказал Андрей ревнивцу. - Я вот у тебя эту бирюзу покупаю...      Чья-то рука легла ему на плечо: это был Клюгенау.      - Не советую покупать, - с усмешкой заметил барон. - Бирюза - камень зловещий. Столетиями она растет на костях людей, умерших от безнадежной любви. Пойдемте-ка лучше со мной и послушаем пение нищих Сатаров!      Прислонясь тощей спиной к стене караван-сарая, нищий перс сидел на солнцепеке, раскинув босые черные пятки. Впалый и влажный рот его был полуоткрыт, вокруг него кружились знойные зеленые мухи. Он был одет в русский полушубок, вывернутый шерстью наружу: по голой груди его, бронзовой от загара, медленно струился грязный пот. Лицо сатара было матово-зеленоватым, и узкие персидские глаза томно посмотрели на офицеров.      - Восточный соловей, неподражаемый Рубини из Баязета! - сказал Клюгенау и бросил перед певцом монету.      Сатар достал из-за спины медную тарелку. Первый звук его голоса был печален и напоминал далекое эхо в горах. Но вот певец оживился, высокая нота, дребезжа и вибрируя, взлетела куда-то к пыльному небу. От напряжения пальцы на ногах сатара широко растопырились. Кадык на его шее, острый и шершавый, круто перекатился под мокрой от пота кожей, и он закрыл лицо тарелкой.      - Боже мой! - удивился Карабанов и невольно вздрогнул: в этом напеве он услышал отклик своим желаниям, каждый звук голоса опадал на него, казалось, расплавленными каплями. - C'est etonnant! Mais on n'y peut rien comprendre, - добавил он, повторив по-русски: - Удивительно! Но тут ничего нельзя понять...      - Обратите внимание, - сказал Клюгенау задумчиво. - Этот сатар переплетает одну ноту с другой, словно нити в драгоценном хорасанском ковре. И притом, где же тут предел законам человеческого дыхания, если эти нити у него бесконечны?      - Я больше не могу, - сказал Андрей и отвел тарелку от лица сатара.      Нищий, впавший уже в какой-то экстаз, продолжал свой мотив, и только тут поручик увидел, каких трудов ему стоит пение: лицо сатара было обезображено выражением муки; искривленное и уродливое, оно было почти отвратительно...      - Вот тебе еще! - бросил поручик монету нищему и в этот момент увидел Аглаю.      Рассеянно озираясь, она пробиралась через толпу, а за ней следовал денщик мужа с громадной корзиной овошей на плечах.      Андрей, расталкивая ораву торгашей, кинулся вслед за ней, перехватил за локоть:      - Аглая! Я был лишен тебя целых два года. Но сейчас, когда ты рядом, когда ты меня любишь...      - Я не люблю тебя, Андрей. Нет. Не люблю.      - Это неправда. Я приду к тебе сегодня.      - Не смей и думать.      Поток людей вертел их в своей толчее и нес куда-то. Андрей не выпускал локтя женщины.      - Ну скажи хоть одно слово, - просил он.      - Андрей, мой милый, - Аглая остановилась. - Забудь меня...      И не смей приходить: я посажу денщика у дверей, и он тебя не пустит!..      День этот прошел в каком-то душном угаре. Вечером принял рапорт от урядника.      - Лошади здоровы, - сказал Трехжонный.      - А люди? - спросил Андрей.      - Здоровы, - вздохнул урядник. - Люди не лошади: им ничего не сделается. А вот - лошадь!..      - Я тебе уже говорил, что доклад надо начинать с людей, а не с лошадей... Понял?      - Да чего тут не понять... Вот я и говорю, что лошади здоровы и люди тоже...      Настала ночь. Карабанов отчаянно решился. Денщика, как и следовало ожидать, у дверей не было. Но сами двери были приперты изнутри чем-то тяжелым. Андрей тихо постучал. Бродячая собака подошла к нему из темноты и, помахивая хвостом, обнюхала полы его шинели.      - Иди, иди, - сказал он ей, - не до тебя мне сейчас...      Обойдя саклю вокруг, Карабанов забрался в колючие заросли терновника. Выпутываясь из цепких ветвей, подошел к окну, задернутому занавеской. "Наверное, здесь", - решил он. Андрей, придерживая шашку, неслышно перекинул ноги через подоконник...      Аглая спала глубоким сном, разметавшись на широкой тахте, удивительно прозрачная и светлая. Поручик тихо присел с ней рядом, погладил ее колено.      - Аглая, - шепотом позвал он, - проснись...      Женщина проснулась как-то рывком, стремительно вскочила на ноги, в одной сорочке, босая, отбежала к стене.      - Ой, кто здесь?      - Не бойся, это я...      - Зачем ты пришел? Я же ведь просила тебя...      - Прости, - повинился он.      - Уйди сейчас же, Андрей!      Карабанов медленно приблизился. Губы женщины мелко вздрагивали, когда он целовал ее.      - Ты любишь меня? - спросил он.      Она молчала.      - Почему ты молчишь?      - Я пропаду с тобой!      - Ну и пропадай, - сказал он, и шинель сползла с его плеча на пол...      И на вторую ночь он пришел снова. Она лежала перед ним, уже открытая вся, робкая и доверчивая.      - Ты мой милый, - говорила она. - Я даже не знала, что все это так... так хорошо! Если бы ничего у меня в жизни не осталось больше, то стоило бы жить, чтобы принадлежать тебе ,      Он поцеловал ее, и она спросила:      - Боже мой, что же дальше-то будет? Ты значить?      - Нет, - признался он.      - Вот и я не знаю...      Дальше был Баязет.      24 апреля царь прибыл в Кишинев и подписал манифест о войне. Мы еще не могли предвидеть тогда всего, что лежало за горами Агрыдагского перевала, но само звучание этого слова - "Баязет" уже дразнило и распаляло наше воображение. Издалеко он казался нам даже прекрасным. Главные силы армии были брошены на Карс и в долины Евфрата, генерал Тер-Гукасов отчленил нас от своего отряда, и полковник Хвощинский открыл перед нами ворота Баязета; об этом прекрасном человеке я всегда буду вспоминать с особенным уважением. Штабс-капитан Ю. Т. Некрасов Продолжение следует...      1  - Автop нарочно не раскрывает здесь секрета этой головоломки в надежде что кому-либо из читателей покажется любопытным самому разгадать способ освобождения от цепей. За справкою отсылаю в "Русскии архив" за 1869 год, где рассказывается о подобном случае побега из чеченского плена двух русских солдат. Уважаемые подписчики!      Продолжение романа В.Пикуля "Баязет" читайте в следующий четверг. Ждем ваших предложений. Подпишитесь: Рассылки Subscribe.Ru Литературное чтиво Ваши пожелания и предложения