Рафаэль САБАТИНИ "ОДИССЕЯ КАПИТАНА БЛАДА"
Информационный Канал Subscribe.Ru |
Мировая литература
|
|
Глава 16 |
|
Спасение мадемуазель д'Ожерон, естественно, улучшило и без того хорошие
отношения между капитаном Бладом и губернатором Тортуги. Капитан стал
желанным гостем в красивом белом доме с зелеными жалюзи, который д'Ожерон
построил для себя к востоку от Кайоны, среди большого, роскошного сада.
Губернатор считал, что его долг Бладу не ограничивается двадцатью тысячами
песо, которые тот уплатил за Мадлен. Умному и опытному дельцу не чужды были
и благородство и чувство признательности.
Француз доказал это различными способами, и под его покровительством
акции капитана Блада среди пиратов поднялись к зениту.
Когда пришло время оснащать эскадру для набега на Маракайбо, в свое
время предложенного Левасером, у капитана Блада оказалось достаточно и людей
и кораблей. Он легко набрал пятьсот авантюристов, а при желании мог бы
навербовать и пять тысяч. Точно так же ему ничего не стоило вдвое увеличить
и свою эскадру, но он предпочел ограничиться тремя кораблями: "Арабеллой",
"Ла Фудр" с командой в сто двадцать французов под начальством Каузака и
"Сантьяго", оснащенного заново и переименованного в "Элизабет". Это имя они
дали кораблю в честь английской королевы, во время царствования которой
моряки проучили Испанию так же, как сейчас собирался это сделать снова
капитан Блад.
Командиром "Элизабет" он назначил Хагторпа, и это назначение было
одобрено всеми членами пиратского братства.
В августе 1687 года небольшая эскадра Блада после некоторых приключений
в пути, о которых я умалчиваю, вошла в огромное Маракайбское озеро и
совершила нападение на богатый город Мэйна - Маракайбо.
Операция эта прошла не столь гладко, как предполагал Блад, и отряд его
попал в опасное положение.
Сложность этого положения лучше всего
характеризуют слова Каузака - их старательно записал Питт, - произнесенные
в пылу ссоры, вспыхнувшей на ступенях церкви Нуэстра Сеньора дель Кармен, в
которой Блад бесцеремонно устроил
кордегардию1.
Раньше я уже упоминал, что ирландец был католиком только тогда, когда это
его устраивало.
В споре принимали участие, с одной стороны, Хагторп, Волверстон и Питт,
а с другой - Каузак, чья трусость и послужила причиной спора. Перед
вожаками пиратов, на выжженной солнцем пыльной площади, окаймленной редкими
пальмами с опущенными от зноя листьями, бурлила толпа из нескольких сот
головорезов обеих партий.
Каузака, видимо, никто не останавливал, и его резкий, крикливый голос
покрывал нестройный шум толпы, стихавший по временам, когда француз
бессвязно обвинял Блада во всех смертных грехах. Питт утверждает, что Каузак
говорил на ужасном английском языке, который Питт даже не пытается
воспроизвести. Одежда на французском капитане была так же нелепа и
растрепана, как и его речь, и весь облик Каузака резко отличался от скромной
фигуры Хагторпа, одетого в чистый костюм, и от почти щегольского облика
Питта, появившегося там в нарядном камзоле и блестящих туфлях. Вымазанная в
крови блуза из синей бумажной ткани, мешковато сидевшая на французе, была
расстегнута, открывая его грязную волосатую грудь; за поясом кожаных штанов
у него торчал нож и целый арсенал пистолетов, и, кроме того, на перевязи
болталась абордажная сабля. Над широким и скуластым, как у монгола, лицом
свисал красный шарф, обвязанный вокруг головы в виде тюрбана.
- Разве я не предупреждал вас еще вначале, что все идет слишком
гладко, слишком благополучно? - выкрикивал он, яростно подпрыгивая на своих
кривых ногах. - Я ведь не дурак, друзья! У меня все-таки есть глаза. Мы
входим в озеро - и что мы видим? Брошенный форт. Вы помните, да? Там никого
не было. Помните? Никто в нас не стрелял. Пушки молчали. Я тогда уже
заподозрил неладное. Да и любой на моем месте, у кого есть глаза и мозги,
думал бы так же. Но мы все-таки плывем дальше. И что же мы находим? Такой же
брошенный, как и форт, город, из которого бежали жители, забрав с собой все
ценное. Я снова предупреждаю капитана Блада, я говорю ему, что это
неспроста, что тут ловушка. Но он меня не слушает, не хочет слушать. Мы
продолжаем идти дальше, не встречая никакого сопротивления. Наконец все уже
видят, что еще немного - и думать о возвращении будет слишком поздно. Я
снова предупреждаю, но меня по-прежнему никто не слушает. Боже мой! Капитан
Блад должен идти дальше! И мы двигаемся дальше и
доходим до
Гибралтара2.
Правда, здесь в конце концов мы находим вице-губернатора, заставляем его
заплатить нам выкуп за этот город, но стоимость всех наших трофеев
составляет две тысячи песо! Может быть, вы ответите мне, что это такое? Или
я вам должен объяснить? Это кусок сыра, понимаете? Кусок сыра в мышеловке!
Кто же мыши? - спросите вы. Мыши - это мы, черт возьми! А кошки? О, они
еще ожидают нас! Кошки - это четыре испанских военных корабля, которые
стерегут нас у выхода из этой мышеловки. Боже мой! Мы попали в капкан из-за
дурацкого упрямства нашего замечательного капитана Блада!
Волверстон засмеялся. Каузак рассвирепел.
- А-а, черт возьми! Ты еще смеешься, скотина! Отвечай мне: как мы
сможем выбраться отсюда, если не примем условий испанского адмирала?
Пираты, стоявшие на ступеньках внизу, одобрительно загудели. Огромный
Волверстон, гневно взглянув на них своим единственным глазом, сжал кулаки,
как бы готовясь ударить француза, подстрекавшего людей к бунту. Но Каузака
это не смутило. Воодушевленный поддержкой пиратов, он продолжал:
- Ты, должно быть, полагаешь, что капитан Блад - это бог и что он
может творить чудеса, да? Да знаешь ли ты, что ваш хваленый капитан Блад
смешон...
Он внезапно умолк, потому что как раз в эту минуту из церкви не
торопясь выходил капитан Блад. Рядом с ним шел Ибервиль, длинноногий,
высокий француз. Несмотря на свою молодость, он не пользовался славой лихого
корсара, и его считали настоящим морским волком еще до того, как гибель
собственного судна вынудила Ибервиля поступить на службу к Бладу. Капитан
"Арабеллы", в широкополой шляпе с плюмажем, приближался к пиратам, слегка
опираясь на длинную трость из черного дерева. По
внешнему виду никто не назвал бы его корсаром; он скорей походил на
праздного щеголя с
Пелл Молл3
или с
Аламеды4.
Последнее, пожалуй, вернее, так как его элегантный
камзол с отделанными золотом петлями был сшит по последней испанской моде.
Но при более пристальном взгляде на него это впечатление менялось. Длинная
боевая шпага, небрежно откинутая назад, и стальной блеск в глазах Блада
выдавали в нем искателя приключений...
- Вы находите меня смешным, Каузак, а? - спросил он, останавливаясь
перед бретонцем, который вдруг как-то внезапно выдохся. - Кем же тогда я
должен считать вас? - Он говорил тихим, утомленным голосом. - Вы кричите,
что наша задержка породила опасность. А кто в этой задержке виноват? Мы
потратили почти месяц на то, что можно было сделать за одну неделю, если бы
не ваши ошибки.
- О, боже мой! Значит, я еще и виноват, что...
- А разве я посадил "Ла Фудр" на мель посреди озера? Вы понадеялись на
себя, отказались от лоцмана. Это привело к тому, что мы потеряли три
драгоценных дня на разгрузку вашего корабля, чтобы стащить его с мели. За
эти три дня жители Гибралтара не только узнали о нас, но и успели скрыться.
Вот что вынудило нас гнаться за губернатором и потерять у стен этой
проклятой крепости около сотни людей и две недели времени! Вот в чем причина
нашей задержки! А пока мы со всем этим возились, подоспела испанская
эскадра, вызванная из Ла Гуайры кораблем береговой охраны. Но даже и сейчас
мы могли бы вырваться в открытое море, если бы не был потерян "Ла Фудр". И
вы еще осмеливаетесь обвинять меня в том, в чем виноваты вы сами или,
вернее, ваша глупость!
Надеюсь, вы согласитесь со мной, что сдержанность Блада трудно не
назвать удивительной, если учесть, что испанской эскадрой, сторожившей выход
из озера Маракайбо, командовал его злейший враг - дон Мигель де
Эспиноса-и-Вальдес, адмирал Испании. У адмирала, помимо долга перед страной,
были, как вам уже известно, и личные причины желать встречи с Бладом из-за
истории, которая произошла около года назад на борту "Энкарнасиона" и
завершилась смертью его брата дона Диего. Вместе с доном Мигелем плавал и
его племянник дон Эстебан, еще более, чем сам адмирал, жаждавший мщения.
И все же капитан Блад сохранял полное спокойствие и высмеивал трусливое
поведение Каузака.
- Сейчас нечего говорить о том, что сделано в прошлом! - закричал
Каузак. - Вопрос сейчас стоит так: что мы теперь будем делать?
- Такого вопроса вообще не существует! - отрезал Блад.
- Как не существует? - кипятился Каузак. - Испанский адмирал дон
Мигель обещал обеспечить нам безопасность, если мы немедленно уйдем, оставив
город в целости, если мы освободим пленных и вернем все, что захватили в
Гибралтаре.
Капитан Блад улыбнулся, зная цену обещаниям дона Мигеля, а Ибервиль, не
скрывая своего презрения к Каузаку, сказал:
- Это лишний раз доказывает, что испанский адмирал, несмотря на все
преимущества, какими он располагает, все же боится нас.
- Так это потому, что ему неизвестно, насколько мы слабы! - закричал
Каузак. - Нам нужно принять его условия, так как иного выхода у нас нет.
Таково мое мнение.
- Но не мое, - спокойно заметил Блад. - Поэтому-то я и отклонил эти
условия.
- Отклонили? - Широкое лицо Каузака побагровело. Ропот стоявших
позади людей подбодрил его. - Отклонили и даже не посоветовались со мной?
- Ваш отказ ничего изменить не может. Нас большинство, так как Хагторп
придерживается того же мнения, что и я. Но если вы и ваши французские
сторонники хотите принять условия испанца, то мы вам не будем мешать.
Пошлите сообщить об этом адмиралу. Можно не сомневаться, что ваше решение
только обрадует дона Мигеля.
Каузак сердито посмотрел на него, а затем, взяв себя в руки, спросил:
- Какой ответ вы дали адмиралу?
Лицо и глаза Блада осветились улыбкой.
- Я ответил ему, что если в течение двадцати четырех часов он не
гарантирует нам свободного выхода в море и не выплатит за сохранность
Маракайбо пятьдесят тысяч песо, то мы превратим этот прекрасный город в
груду развалин, а затем выйдем отсюда и уничтожим его эскадру.
Услышав столь дерзкий ответ, Каузак потерял дар речи. Однако многим
пиратам из англичан пришелся по душе смелый юмор человека, который, будучи в
западне, все же диктовал свои условия тому, кто завлек его в эту ловушку. В
толпе пиратов раздались хохот и крики одобрения. Многие французские
сторонники Каузака были захвачены этой волной энтузиазма. Каузак же со своим
свирепым упрямством остался в одиночестве. Обиженный, он ушел и не мог
успокоиться до следующего дня, который стал днем его мщения.
В этот день от дона Мигеля прибыл посланец с письмом. Испанский адмирал
торжественно клялся, что, поскольку пираты отклонили его великодушное
предложение, он будет ждать их теперь у выхода из озера, чтобы уничтожить.
Если же отплытие пиратов задержится, предупреждал дон Мигель, то, как только
его эскадра будет усилена пятым кораблем - "Санто Ниньо", идущим к нему из
Ла Гуайры, он сам войдет в озеро и захватит их у Маракайбо.
На сей раз капитан Блад был выведен из равновесия.
- Не беспокой меня больше! - огрызнулся он на Каузака, который с
ворчанием снова ввалился к нему. - Сообщи адмиралу, что ты откололся от
меня, черт побери, и он выпустит тебя и твоих людей.
Возьми
шлюп5 и убирайся к дьяволу!
Каузак, конечно, последовал бы этому совету, если бы среди французов
было единодушие в этом вопросе. Их раздирали жадность и беспокойство: уходя
с Каузаком, они начисто отказывались от своей доли награбленного, а также и
от захваченных ими рабов и пленных. Если же хитроумному капитану Бладу
удастся выбраться отсюда невредимым, то он, конечно, на законном основании
захватит все, что они потеряют. Одна лишь мысль о такой ужасной перспективе
была слишком горькой. И в конце концов, несмотря на все уговоры Каузака, его
сторонники перешли на сторону Питера Блада. Они заявили, что отправились в
этот поход с Бладом и вернутся только с ним, если им вообще доведется
вернуться. Об этом решении угрюмо сообщил ему сам Каузак.
Блад был рад такому решению и пригласил бретонца принять участие в
совещании, на котором как раз в это время обсуждался вопрос о дальнейших
действиях. Совещание происходило в просторном внутреннем дворике
губернаторского дома. В центре, окруженный аркадами каменного
четырехугольника, под сеткой вьющихся растений бил прохладный фонтан. Вокруг
фонтана росли апельсиновые деревья, и неподвижный вечерний воздух был напоен
их ароматом. Это было одно из тех приятных снаружи и внутри сооружений,
которые мавританские архитекторы строили в Испании по африканскому образцу,
а испанцы затем уже перенесли в Новый Свет.
В совещании принимали участие всего лишь шесть человек, и оно
закончилось поздней ночью. На этом совещании обсуждался план действий,
предложенный Бладом.
Огромное пресноводное озеро Маракайбо тянулось в длину на сто двадцать
миль, кое-где достигая такой же ширины. Его питали несколько рек, стекавших
со снежных хребтов, окружавших озеро с двух сторон. Как я уже говорил, озеро
это имеет форму гигантской бутылки с горлышком, направленным в сторону моря
у города Маракайбо.
За этим горлышком озеро расширяется снова, а ближе к морю лежат два
длинных острова - Вихилиас и Лас Паломас, закрывая выход в океан.
Единственный путь для кораблей любой осадки проходит между этими островами
через узкий пролив. К берегам острова Лас Паломас могут пристать только
небольшие, мелкосидящие суда, за исключением его восточной оконечности, где,
господствуя над узким выходом в море, высится мощный форт, который во время
подхода к нему корсаров оказался брошенным. На водной глади между этими
островами стояли на якорях четыре испанских корабля.
Флагманский корабль "Энкарнасион", с которым мы уже встречались, был
мощным галионом, вооруженным сорока восьмью большими пушками и восьмью
малыми. Следующим по мощности был тридцатишестипушечный "Сальвадор", а два
меньших корабля - "Инфанта" и "Сан-Фелипе" - имели по двадцать пушек и по
сто пятьдесят человек команды каждый.
Такова была эскадра, на вызов которой должен был
ответить капитан Блад,
располагавший, помимо "Арабеллы" с сорока пушками и "Элизабет" с двадцатью
шестью пушками, еще двумя шлюпами, захваченными в Гибралтаре, каждый из
которых был вооружен четырьмя
кулевринами6.
Против тысячи испанцев корсары могли выставить не более четырехсот человек.
План, представленный Бладом, отличаясь смелостью замысла, со стороны
все же казался отчаянным, и Каузак сразу же высказал свои опасения.
- Да, не спорю, - согласился капитан Блад, - но мне приходилось идти
и на более отчаянные дела. - Он с удовольствием закурил трубку, набитую
душистым табаком, которым так славился Гибралтар. - И
что еще более важно - все эти дела кончались удачно.
Audaces fortuna
juvat7, - добавил он
по-латыни и напоследок сказал: - Честное слово, старики римляне были умные
люди.
Своей уверенностью он заразил даже недоверчивого и трусоватого Каузака.
Все деятельно принялись за работу и три дня с восхода до заката готовились к
бою, сулившему победу. Время не ждало. Они должны были ударить первыми,
прежде чем к дону Мигелю де Эспиноса могло подоспеть подкрепление в виде
пятого галиона "Санто Ниньо", идущего из Ла Гуайры.
Основная работа велась на большем из двух шлюпов, захваченных в
Гибралтаре. Этот шлюп играл главную роль в осуществлении плана Блада. Все
перегородки и переборки на нем были сломаны, и судно превратилось как бы в
пустую скорлупу, прикрытую досками палубы, а когда в его бортах просверлили
сотни отверстий, то оно стало походить на половину пустого ореха,
источенного червями. Затем в палубе было пробито еще несколько люков, а
внутрь корпуса уложен весь запас смолы, дегтя и серы, найденных в городе. Ко
всему этому добавили еще шесть бочек пороха, выставив их наподобие пушек из
бортовых отверстий шлюпа.
К вечеру четвертого дня, когда все работы были закончены, пираты
оставили за собой приятный, но безлюдный город Маракайбо.
Однако снялись с якоря только часа через два после
полуночи, воспользовавшись отливом, который начал их тихо сносить по
направлению к
бару8.
Корабли шли, убрав
все паруса, кроме бушпритных, подгоняемые легким бризом, едва ощутимым в
фиолетовом мраке тропической ночи. Впереди шел наскоро
сделанный
брандер9
под командованием Волверстона, с шестью добровольцами. Каждому из них,
кроме специальной награды, было обещано еще по сто песо сверх обычной доли
добычи. За брандером шла "Арабелла", на некотором расстоянии от нее
следовала "Элизабет" под командой Хагторпа; на этом же корабле разместился и
Каузак с французскими пиратами. Арьергард замыкали второй шлюп и восемь
каноэ с пленными, рабами и большей частью захваченных товаров. Пленных
охраняли два матроса, управлявшие лодками, и четыре пирата с мушкетами.
По плану Блада, они должны были находиться в тылу и ни в коем случае не
принимать участия в предстоящем сражении.
Едва лишь первые проблески опалового рассвета
рассеяли темноту, корсары, напряженно всматривавшиеся в даль, увидели в
четверти мили от себя очертания
рангоутов10 и
такелажей11
испанских кораблей, стоявших на якорях.
Испанцы, полагаясь на свое подавляющее превосходство, не проявили
большей бдительности, чем им диктовала их обычная беспечность, и обнаружили
эскадру Блада только после того, как их уже заметили корсары. Увидя сквозь
предрассветный туман испанские галионы, Волверстон поднял на реях своего
брандера все паруса, и не успели испанцы опомниться, как он уже вплотную
подошел к ним.
Направив свой шлюп на огромный флагманский корабль "Энкарнасион",
Волверстон намертво закрепил штурвал и, схватив висевший около него тлеющий
фитиль, зажег огромный факел из скрученной соломы, пропитанной нефтью. Факел
вспыхнул ярким пламенем в ту минуту, когда маленькое судно с треском
ударилось о борт флагманского корабля. Запутавшись своими снастями в его
вантах, оно начало разваливаться. Шестеро людей Волверстона без одежды
стояли на своих постах с левого борта шлюпа: четверо на планшире и двое -
на реях, держа в руках цепкие абордажные крючья. Как только брандер
столкнулся с испанским кораблем, они тут же закинули крючья за его борт и
как бы привязали к нему брандер. Крюки, брошенные с рей, должны были еще
больше перепутать снасти и не дать испанцам возможности освободиться от
непрошеных гостей.
На борту испанского галиона затрубили тревогу, и началась паника.
Испанцы, не успев продрать от сна глаза, бегали, суетились, кричали. Они
пытались было поднять якорь, но от этой попытки, предпринятой с отчаяния,
пришлось отказаться, поскольку времени на это все равно не хватило бы.
Испанцы полагали, что пираты пойдут на абордаж, и в ожидании нападения
схватились за оружие. Странное поведение нападающих ошеломило экипаж
"Энкарнасиона", потому что оно не походило на обычную тактику корсаров. Еще
более поразил их вид голого верзилы Волверстона, который, размахивая
поднятым над головой огромным пылающим факелом, носился по палубе своего
суденышка. Испанцы слишком поздно догадались о том, что Волверстон поджигал
фитили у бочек с горючим. Один из испанских офицеров, обезумев от паники,
приказал послать на шлюп абордажную группу.
Но и этот приказ запоздал. Волверстон, убедившись, что шестеро его
молодцев блестяще выполнили данные им указания и уже спрыгнули за борт,
подбежал к ближайшему открытому люку, бросил в трюм пылающий факел, а затем
нырнул в воду, где его подобрал баркас с "Арабеллы". Но еще до того, как
подобрали Волверстона, шлюп стал похож на гигантский костер, откуда силой
взрывов выбрасывались и летели на "Энкарнасион" пылающие куски горючих
материалов. Длинные языки пламени лизали борт галиона, отбрасывая назад
немногих испанских смельчаков, которые хотя и поздно, но все же пытались
оттолкнуть шлюп.
В то время как самый мощный корабль испанской эскадры уже в первые
минуты сражения быстро выходил из строя, Блад приближался к "Сальвадору".
Проходя перед его носом, "Арабелла" дала бортовой залп, который с ужасной
силой смел все с палубы испанского корабля. Затем "Арабелла" повернулась и,
продвигаясь вдоль борта "Сальвадора", произвела в упор по его корпусу второй
залп из всех своих бортовых пушек. Оставив "Сальвадор" наполовину выведенным
из строя и продолжая следовать своим курсом, "Арабелла" несколькими ядрами
из носовых пушек привела в замешательство команду "Инфанты", а затем с
грохотом ударилась о ее корпус, чтобы взять испанский корабль на абордаж,
пока Хагторп проделывал подобную операцию с "Сан-Фелипе".
За все это время испанцы не успели сделать ни одного выстрела - так
врасплох они были захвачены и таким ошеломляющим был внезапный удар Блада.
Взятые на абордаж и устрашенные сверкающей сталью пиратских клинков,
команды "Сан-Фелипе" и "Инфанты" не оказали никакого сопротивления. Зрелище
объятого пламенем флагманского корабля и выведенного из строя "Сальвадора"
так потрясло их, что они бросили оружие.
Если бы "Сальвадор" оказал решительное сопротивление и воодушевил своим
примером команды других неповрежденных кораблей, вполне возможно, что
счастье в этот день могло бы перекочевать на сторону испанцев. Но этого не
произошло по характерной для испанцев жадности: "Сальвадору" нужно было
спасать находившуюся на нем казну эскадры. Озабоченный прежде всего тем,
чтобы пятьдесят тысяч песо не попали в руки пиратов, дон Мигель,
перебравшийся с остатками своей команды на "Сальвадор", приказал идти к
форту на острове Лас Паломас. Рассчитывая на неизбежную встречу с пиратами,
адмирал перевооружил форт и оставил в нем гарнизон. Для этой цели он снял с
форта Кохеро, находившегося в глубине залива, несколько дальнобойных
"королевских" пушек, более мощных, чем обычные.
Ничего не знавший об этом капитан Блад на "Арабелле" в сопровождении
"Инфанты", уже с командой из корсаров и Ибервилем во главе, бросился в
погоню за испанцами. Кормовые пушки "Сальвадора" беспорядочно отвечали на
сильный огонь пиратов. Однако повреждения на нем были так серьезны, что,
добравшись до мелководья под защиту пушек форта, корабль начал тонуть и
опустился на дно, оставив часть своего корпуса над водой. Команда корабля на
лодках и вплавь добралась до берега Лас Паломас.
Когда капитан Блад считал победу уже выигранной, а выход в море -
свободным, форт внезапно показал свою огромную, но скрытую до этого мощь.
Раздался залп "королевских" пушек. Тяжелыми ядрами была снесена часть борта
и убито несколько пиратов. На судне началась паника.
За первым залпом последовал второй, и если бы Питт, штурман "Арабеллы",
не подбежал к штурвалу и не повернул корабль резко вправо, то "Арабелле"
пришлось бы плохо. "Инфанта" пострадала значительно сильнее. В пробоины на
ватерлинии ее левого борта хлынула вода, и корабль, несомненно, затонул бы,
если бы решительный и опытный Ибервиль не приказал немедленно сбросить в
воду все пушки левого борта.
"Инфанту" удалось удержать на воде, хотя корабль сильно кренился на
правый борт, и все же он шел вслед за "Арабеллой". Пушки форта продолжали
стрелять вдогонку по уходящим кораблям, но уже не могли причинить им
значительных повреждений. Выйдя из-под огня форта и соединившись с
"Элизабет" и "Сан-Фелипе", "Арабелла" и "Инфанта" легли в дрейф, и капитаны
четырех кораблей могли наконец обсудить свое нелегкое положение.
Глава 17 |
|
На полуюте "Арабеллы" под яркими лучами утреннего солнца заседал
поспешно созванный совет. Капитан Блад, председательствовавший на совете,
совершенно пал духом. Много лет спустя он говорил Питту, что этот день был
самым тяжелым днем его жизни. Он провел бой с искусством, которым по
справедливости можно было гордиться, и разгромил противника, обладающего
безусловно подавляющими силами. И все же Блад понимал всю бесплодность этой
победы. Всего лишь три удачных выстрела батареи, о существовании которой они
не подозревали, - и победа превратилась в поражение. Им стало ясно, что
сейчас нужно бороться за свое освобождение, а оно могло прийти лишь после
захвата форта, охраняющего выход в море.
Вначале капитан Блад сгоряча предложил немедля приступить к ремонту
кораблей и тут же сделать новую попытку прорваться в море. Но его отговорили
от этого рискованного шага: так можно было потерять все. И капитан Блад,
едва лишь спокойствие вернулось к нему, трезво оценил сложившуюся
обстановку: "Арабелла" не могла выйти в море, "Инфанта" едва держалась на
воде, а "Сан-Фелипе" получил серьезные повреждения еще до захвата его
пиратами.
В конце концов Блад согласился с тем, что у них нет иного выхода, как
вернуться в Маракайбо и там заново оснастить корабли, прежде чем сделать еще
одну попытку прорваться в море.
Так они и решили. И вот в Маракайбо вернулись победители, побежденные в
коротком, но ужасном бою. Раздражение Блада еще более усилил мрачный
пессимизм Каузака. Испытав головокружение от быстрой и легкой победы над
превосходящими силами противника, бретонец сразу же впал в глубокое
отчаяние, заразив своим настроением большую часть французских корсаров.
- Все кончено, - заявил он Бладу. - На этот раз мы попались.
- Я слышал это от тебя и раньше, - терпеливо ответил ему капитан
Блад. - А ведь ты, кажется, можешь понять, что произошло. Ведь никто не
станет отрицать, что мы вернулись с большим количеством кораблей и пушек.
Погляди сейчас на наши корабли.
- Я и так на них смотрю.
- Ну, тогда я и разговаривать не хочу с такой трусливой тварью!
- Ты смеешь называть меня трусом?
- Конечно!
Бретонец, тяжело сопя, исподлобья взглянул на обидчика. Однако
требовать от него удовлетворения он не мог, помня судьбу Левасера и
прекрасно понимая, какое удовлетворение можно получить от капитана Блада.
Поэтому он пробормотал обиженно:
- Ну, это слишком! Очень уж много ты себе позволяешь!
- Знаешь, Каузак, мне смертельно надоело слушать твое нытье и жалобы,
когда все идет не так гладко, как на званом обеде. Если ты ищешь спокойной
жизни, то не выходи в море, а тем более со мной, потому что со мной спокойно
никогда не будет. Вот все, что я хотел тебе сказать.
Разразившись проклятиями, Каузак оставил Блада и отправился к своим
людям, чтобы посоветоваться с ними и решить, что делать дальше.
А капитан Блад, не забывая и о своих врачебных обязанностях, отправился
к раненым и пробыл у них до самого вечера. Затем он поехал на берег, в дом
губернатора, и, усевшись за стол, на изысканном испанском языке написал дону
Мигелю вызывающее, но весьма учтивое письмо.
"Нынче утром Вы, Ваше высокопревосходительство, убедились, на что я
способен, - писал он. - Несмотря на Ваше более чем двойное превосходство в
людях, кораблях и пушках, я потопил или захватил все суда Вашей эскадры,
пришедшей в Маракайбо, чтобы нас уничтожить. Сейчас Вы не в состоянии
осуществить свои угрозы, если даже из Ла Гуайры подойдет ожидаемый Вами
"Санто-Ниньо". Имея некоторый опыт, Вы легко можете себе представить, что
еще произойдет. Мне не хотелось беспокоить Вас, Ваше
высокопревосходительство, этим письмом, но я человек гуманный и ненавижу
кровопролитие. Поэтому, прежде чем разделаться с Вашим фортом, который Вы
считаете неприступным, так же как раньше я расправился с Вашей эскадрой,
которую Вы тоже считали непобедимой, я из элементарных человеческих
побуждений делаю Вам последнее предупреждение. Если Вы предоставите мне
возможность свободно выйти в море, заплатите выкуп в пятьдесят тысяч песо и
поставите сто голов скота, то я не стану уничтожать город Маракайбо и
оставлю его, освободив сорок взятых мною здесь пленных. Среди них есть много
важных лиц, которых я задержу как заложников впредь до нашего выхода в
открытое море, после чего они будут отосланы обратно в каноэ, специально
захваченных мною для этой цели. Если Вы, Ваше высокопревосходительство,
неблагоразумно отклоните мои скромные условия и навяжете мне необходимость
захватить форт, хотя это будет стоить многих жизней, я предупреждаю Вас, что
пощады не ждите. Я начну с того, что превращу в развалины чудесный город
Маракайбо... "
Закончив письмо, Блад приказал привести к себе захваченного в
Гибралтаре вице-губернатора Маракайбо. Сообщив ему содержание письма, он
направил его с этим письмом к дону Мигелю.
Блад правильно учел, что вице-губернатор был самым заинтересованным
лицом из всех жителей Маракайбо, который согласился бы любой ценой спасти
город от разрушения.
Так оно и произошло. Вице-губернатор, доставив письмо дону Мигелю,
действительно дополнил его своими собственными настойчивыми просьбами.
Но дон Мигель не склонился на просьбы и мольбы. Правда, его эскадра
частично была захвачена, а частично потоплена. Но адмирал успокаивал себя
тем, что его застигли врасплох, и клялся, что это никогда больше не
повторится. Захватить форт никому не удастся. Пусть капитан Блад сотрет
Маракайбо с лица земли, но ему все равно не уйти от сурового возмездия, как
только он решится выйти в море (а рано или поздно ему, конечно, придется это
сделать)!
Вице-губернатор был в отчаянии. Он вспылил и наговорил адмиралу много
дерзостей. Но ответ адмирала был еще более дерзким:
- Если бы вы были верноподданным нашего короля и не допустили бы сюда
этих проклятых пиратов, так же как я не допущу, чтобы они ушли отсюда, мы не
попали бы сейчас в такое тяжелое положение. Поэтому прошу не давать мне
трусливых советов. Ни о каком соглашении с капитаном Бладом не может быть
речи, и я выполню свой долг перед моим королем. Помимо этого, у меня есть
личные счеты с этим мерзавцем, и я намерен с ним расплатиться. Так и
передайте тому, кто вас послал!
Этот ответ адмирала вице-губернатор и принес в свой красивый дом в
Маракайбо, где так прочно обосновался капитан Блад, окруженный сейчас
главарями корсаров. Адмирал проявил такую выдержку после происшедшей
катастрофы, что вице-губернатор чувствовал себя посрамленным и, вручая Бладу
ответ, вел себя весьма дерзко, чем адмирал остался бы очень доволен, если бы
мог это видеть.
- Ах так! - спокойно улыбаясь, сказал Блад, хотя его сердце
болезненно сжалось, так как он все же рассчитывал на иной ответ. - Ну что
ж, я сожалею, что адмирал так упрям. Именно поэтому он и потерял свой флот.
Я ненавижу разрушения и кровопролития. Но ничего не поделаешь. Завтра утром
сюда доставят вязанки хвороста. Может быть, увидев зарево пожара, адмирал
поверит, что Питер Блад держит свое слово. Вы можете идти, дон Франциско.
Утратив остатки своей смелости, вице-губернатор ушел в сопровождении
стражи, с трудом волоча ноги.
Как только он вышел, Каузак, побледнев, вскочил с места и, размахивая
дрожащими руками, хрипло закричал:
- Клянусь концом моей жизни, что ты на это скажешь? - И, не ожидая
ответа, продолжал: - Я знал, что адмирала так легко не напугаешь. Он загнал
нас в Ловушку и знает об этом, а ты своим идиотским письмом обрек всех на
гибель.
- Ты кончил? - спокойно спросил Блад, когда француз остановился,
чтобы передохнуть.
- Нет.
- Тогда избавь меня от необходимости выслушивать твой бред. Ничего
нового ты не можешь сказать.
- А что скажешь ты? Что ты можешь сказать? - завизжал Каузак.
- Черт возьми! Я надеялся, что у тебя будут какие-нибудь предложения.
Но если ты озабочен только спасением своей собственной шкуры, то лучше будет
тебе и твоим единомышленникам убраться к дьяволу. Я уверен, что испанский
адмирал с удовольствием узнает, что нас стало меньше. На прощанье мы дадим
вам шлюп. Отправляйтесь к дону Мигелю, так как все равно от вас пользы не
дождешься.
- Пусть это решат мои люди! - зарычал Каузак и, подавив в себе
ярость, отправился к своей команде.
Придя на следующее утро к капитану Бладу, он застал его одного во
внутреннем дворике. Опустив голову на грудь, Блад расхаживал взад и вперед.
Его раздумье Каузак ошибочно принял за уныние.
- Мы решили воспользоваться твоим предложением, капитан! - вызывающе
объявил он.
Капитан Блад, продолжая держать руки за спиной, остановился и
равнодушно взглянул на пирата. Каузак пояснил:
- Сегодня ночью я послал письмо испанскому адмиралу и сообщил, что
расторгаю союз с тобой, если он разрешит нам уйти отсюда с военными
почестями. Сейчас я получил ответ. Адмирал принимает наше предложение при
условии, что мы ничего с собой не возьмем. Мои люди уже грузятся на шлюп, и
мы отплываем немедленно.
- Счастливого пути, - ответил Блад и, кивнув головой, повернулся,
чтобы возобновить свои прерванные размышления.
- И это все, что ты мне хочешь сказать? - закричал Каузак.
- Я мог бы тебе сказать еще кое-что, - стоя спиной к Каузаку, отвечал
Блад" - но знаю, что это тебе не понравится.
- Да?! Ну, тогда прощай, капитан! - И ядовито добавил: - Я верю, что
мы больше не встретимся.
- Я не только верю, но и хочу на это надеяться, - ответил Блад.
Каузак с проклятиями выбежал из дворика. Еще до полудня он отплыл
вместе со своими сторонниками. Их набралось человек шестьдесят. Настроение
их было подавленное, так как они позволили Каузаку уговорить себя
согласиться уйти с пустыми руками, несмотря на все попытки Ибервиля
отговорить их. Адмирал сдержал свое слово и позволил им свободно выйти в
море, чего Блад, хорошо зная испанцев, даже не ожидал.
Едва лишь французы успели отплыть, как капитану Бладу доложили, что
вице-губернатор умоляет его принять. Ночные размышления пошли на пользу дону
Франциско: они усилили его опасения за судьбу города Маракайбо, так же как и
возмущение непреклонностью адмирала.
Капитан Блад принял его любезно:
- С добрым утром, дон Франциско! Я отложил фейерверк до вечера. В
темноте он будет виден лучше.
Дон Франциско, хилый, нервный, пожилой человек, несмотря на знатное
происхождение, не отличался особой храбростью. Будучи принят Бладом, он
сразу же перешел к делу:
- Я хочу просить вас, дон Педро, отложить разрушение города на три
дня. За это время я обязуюсь собрать выкуп - пятьдесят тысяч песо и сто
голов скота, которые отказался дать вам дон Мигель.
- А где же вы его соберете? - спросил Блад с чуть заметным
удивлением.
Дон Франциско повел головой.
- Это мое личное дело, - ответил он, - и в этом деле мне помогут мои
соотечественники. Освободите меня под честное слово, оставив у себя
заложником моего сына.
И так как Блад молчал, вице-губернатор принялся умолять капитана
принять его предложение. Но тот резко прервал его:
- Клянусь всеми святыми, дон Франциско, я удивлен тем, что вы решились
прийти ко мне с такой басней! Вам известно место, где можно собрать выкуп, и
в то же время вы отказываетесь назвать его мне. А не кажется ли вам, что с
горящими фитилями между пальцами вы станете более разговорчивым?
Дон Франциско чуть побледнел, но все же снова покачал головой:
- Так делали Морган, Л'Оллонэ и другие пираты, но так не может
поступить капитан Блад. Если бы я не знал этого, то не сделал бы вам такого
предложения.
- Ах, старый плут! - рассмеялся Питер Блад. - Вы пытаетесь сыграть
на моем великодушии, не так ли?
- На вашей чести, капитан!
- На чести пирата? Нет, вы определенно сошли с ума!
Однако дон Франциско продолжал настаивать:
- Я верю в честь капитана Блада. О вас известно, что вы воюете, как
джентльмен.
Капитан Блад снова засмеялся, но на сей раз его смех звучал
издевательски, и это вызвало у дона Франциско опасение за благоприятный
исход их беседы. Ему в голову не могло прийти, что Блад издевается над самим
собой.
- Хорошо, - сказал капитан. - Пусть будет так, дон Франциско. Я дам
вам три дня, которые вы просите.
Дон Франциско, освобожденный из-под стражи, отправился выполнять свое
обязательство, а капитан Блад продолжал размышлять о том, что репутация
рыцаря в той мере, в какой она совместима с деятельностью пирата, все же
может иногда оказаться полезной.
К исходу третьего дня вице-губернатор вернулся в Маракайбо с мулами,
нагруженными деньгами и слитками драгоценных металлов. Позади шло стадо в
сто голов скота, которых гнали рабынегры.
Скот был передан пиратам, ранее занимавшимся охотой и умевшим
заготовлять мясо впрок. Большую часть недели они провели на берегу за
разделкой туш и засолом мяса.
Пока шла эта работа и производился ремонт кораблей, капитан Блад
неустанно размышлял над задачей, от решения которой зависела его дальнейшая
судьба. Разведчики-индейцы сообщили ему, что испанцам удалось снять с
"Сальвадора" тридцать пушек и таким образом увеличить и без того мощную
артиллерию форта еще на одну батарею. В конце концов Блад, надеясь, что
вдохновение осенит его на месте, решил провести разведку самолично. Рискуя
жизнью, он под покровом ночи с двумя индейцами, ненавидевшими жестоких
испанцев, перебрался в каноэ на остров и, спрятавшись в низком кустарнике,
покрывавшем берег, пролежал там до рассвета. Затем уже в одиночку Блад
отправился исследовать остров и подобрался к форту значительно ближе, чем
это позволяла осторожность.
Но он пренебрег осторожностью, чтобы проверить возникшее у него
подозрение.
Возвышенность, на которую Блад взобрался ползком, находилась примерно
на расстоянии мили от форта. Отсюда все внутреннее расположение крепости
открывалось как на ладони. С помощью подзорной трубы он смог убедиться в
основательности своих подозрений; да, вся артиллерия форта была обращена в
сторону моря.
Довольный разведкой, он вернулся в Маракайбо и внес на рассмотрение
Питта, Хагторпа, Ибервиля, Волверстона, Дайка и Огла предложение о штурме
форта с берега, обращенного в сторону материка. Перебравшись в темноте на
остров, они нападут на испанцев внезапно и сделают попытку разгромить их до
того, как они для отражения атаки смогут перебросить свои пушки.
Предложение Блада было холодно встречено всеми офицерами, за
исключением Волверстона, который по своему темпераменту относился к типу
людей, любящих риск. Хагторп же немедленно выступил против.
- Это очень легкомысленный шаг, Питер, - сурово сказал он, качая
головой. - Подумал ли ты о том, что мы не сможем подойти незамеченными к
форту на расстояние, откуда можно будет броситься на штурм? Испанцы не
только вовремя обнаружат нас, но и успеют перетащить свои пушки. А если даже
нам удастся подойти к форту незаметно, то мы не сможем взять с собой наши
пушки и должны будем рассчитывать только на легкое оружие. Неужели ты
допускаешь, что три сотни смельчаков - а их осталось столько после
дезертирства Каузака - могут атаковать превосходящего вдвое противника,
сидящего в укрытии?
Другие - Дайк, Огл, Ибервиль и даже Питт - шумно согласились с
Хагторпом. Блад внимательно выслушал все возражения и попытался доказать,
что он учел все возможности, взвесил весь риск...
И вдруг Блад умолк на полуслове, задумался на мгновение, затем в глазах
его загорелось вдохновение. Опустив голову, он некоторое время что-то
взвешивал, бормоча то "да", то "нет", а потом, смело взглянув в лицо своим
офицерам, сказал громко:
- Слушайте! Вы, конечно, правы - риск очень велик. Но я придумал
выход. Атака, затеваемая нами, будет ложной. Вот план, который я предлагаю
вам обсудить!
Блад говорил быстро, отчетливо, и, по мере того как он излагал свое
предложение, лица его офицеров светлели. Когда же он кончил свою краткую
речь, все в один голос закричали, что они спасены.
- Ну, это еще нужно доказать, - сказал он.
Они решили выйти из Маракайбо утром следующего дня, так как еще
накануне все уже было готово к отплытию и корсаров ничто больше не
задерживало.
Уверенный в успехе своего плана, капитан Блад приказал освободить
заложников и даже пленных негров-рабов, которых все считали законной
добычей. Единственная предосторожность по отношению к освобожденным пленным
заключалась в том, что всех их поместили в большой каменной церкви и заперли
там на замок. Освободить пленных должны были уже сами горожане после своего
возвращения в город.
Погрузив в трюмы все захваченные ценности, корсары подняли якорь и
двинулись к выходу в море. На буксире у каждого корабля было по три пироги.
Адмирал, заметив паруса пиратских кораблей, блиставшие в ярких лучах
полуденного солнца, с удовлетворением потирал длинные сухие руки и злорадно
хихикал.
- Наконец-то! - радостно приговаривал он. - Сам бог доставляет их
прямо в мои руки. Рано или поздно, но так должно было случиться. Ну,
скажите, господа, - обратился он к офицерам, стоявшим позади него, - разве
не подтвердилось мое предположение? Итак, сегодня конец всем пакостям,
которые причинял подданным его католического величества короля Испании этот
негодяй дон Педро Сангре, как он мне однажды представился.
Тут же были отданы необходимые распоряжения, и вскоре форт превратился
в оживленный улей. У пушек выстроилась прислуга, в руках у канониров тлели
фитили, но корсарская эскадра, идя на Лас Паломас, почему-то стала заметно
отклоняться к западу. Испанцы в недоумении наблюдали за странными маневрами
пиратских кораблей.
Примерно в полутора милях от форта и в полумиле от берега, то есть там,
где начиналось мелководье, все четыре корабля стали на якорь как раз в
пределах видимости испанцев, но вне пределов досягаемости их самых
дальнобойных пушек.
Адмирал торжествующе захохотал:
- Ага! Эти английские собаки колеблются! Клянусь богом, у них есть для
этого все основания!
- Они будут ждать наступления темноты, - высказал свое предположение
его племянник, дрожавший от возбуждения.
Дон Мигель, улыбаясь, взглянул на него:
- А что им даст темнота в этом узком проливе под дулами моих пушек?
Будь спокоен, Эстебан, сегодня ночью мы отомстим за твоего отца и моего
брата.
Он прильнул к окуляру подзорной трубы и не поверил своим глазам,
увидев, что пироги, шедшие на буксире за пиратскими кораблями, были
подтянуты к бортам. Он не мог понять этого маневра, но следующий маневр
удивил его еще больше: побыв некоторое время у противоположных бортов
кораблей, пироги одна за другой уже с вооруженными людьми появились снова и,
обойдя суда, направились в сторону острова. Лодки шли по направлению к
густым кустарникам, сплошь покрывавшим берег и вплотную подходившим к воде.
Адмирал, широко раскрыв глаза, следил за лодками до тех пор, пока они не
скрылись в прибрежной растительности.
- Что означает эта чертовщина? - спросил он своих офицеров.
Никто ему не мог ответить, все они в таком же недоумении глядели вдаль.
Минуты через две или три Эстебан, не сводивший глаз с водной поверхности,
дернул адмирала за рукав и, протянув руку, закричал:
- Вот они, дядя!
Там, куда он указывал, действительно показались пироги. Они шли обратно
к кораблям. Однако сейчас в лодках, кроме гребцов, никого не было. Все
вооруженные люди остались на берегу.
Пироги подошли к кораблям и снова отвезли на Лас Паломас новую партию
вооруженных людей. Один из испанских офицеров высказал наконец свое
предположение:
- Они хотят атаковать нас с суши и, конечно, попытаются штурмовать
форт.
- Правильно, - улыбнулся адмирал. - Я уже угадал их намерения. Если
боги хотят кого-нибудь наказать, то прежде всего они лишают его разума.
- Может быть, мы сделаем вылазку? - возбужденно сказал Эстебан.
- Вылазку? Через эти заросли? Чтобы нас перестреляли? Нет, нет, мы
будем ожидать их атаки здесь. И как только они нападут, мы тут же их
уничтожим. Можете в этом не сомневаться.
Однако к вечеру адмирал был уже не так уверен в себе. За это время
пироги шесть раз доставили людей на берег и, как ясно видел в подзорную
трубу дон Мигель, перевезли по меньшей мере двенадцать пушек.
Он уже больше не улыбался и, повернувшись к своим офицерам, не то с
раздражением, не то с беспокойством заметил:
- Какой болван говорил мне, что корсаров не больше трехсот человек?
Они уже высадили на берег по меньшей мере вдвое больше людей.
Адмирал был изумлен, но изумление его значительно увеличилось бы, если
бы ему сказали, что на берегу острова Лас Паломас нет ни одного корсара и ни
одной пушки. Дон Мигель не мог догадаться, что пироги возили одних и тех же
людей: при поездке на берег они сидели и стояли в лодках, а при возвращении
на корабли лежали на дне лодок, и поэтому со стороны казалось, что в лодках
нет никого.
Возрастающий страх испанской солдатни перед неизбежной кровавой
схваткой начал передаваться и адмиралу.
Испанцы боялись ночной атаки, так как им уже стало известно, что у
этого кошмарного капитана Блада оказалось вдвое больше сил, нежели было
прежде.
И в сумерках испанцы наконец сделали то, на что так рассчитывал капитан
Блад: они приняли именно те самые меры для отражения атаки с суши,
подготовка к которой была столь основательно симулирована пиратами. Испанцы
работали как проклятые, перетаскивая громоздкие пушки, установленные так,
чтобы полностью простреливать узкий проход к морю.
Со стонами и криками, обливаясь потом, подстегиваемые грозной бранью и
плетками своих офицеров, в лихорадочной спешке и панике перетаскивали они
через всю территорию форта на сторону, обращенную к суше, свои тяжелые
пушки. Их нужно было установить заново. Чтобы подготовиться к отражению
атаки, которая могла начаться в любую минуту.
И когда наступила ночь, испанцы были уже более или менее подготовлены к
отражению атаки. Они стояли у своих пушек, смертельно страшась предстоящего
штурма. Безрассудная храбрость сумасшедших дьяволов капитана Блада давно уже
стала поговоркой на морях Мэйна...
Но, пока они ждали нападения, эскадра корсаров под прикрытием ночи,
воспользовавшись отливом, тихо подняла якоря. Нащупывая путь промерами
глубин, четыре неосвещенных корабля направились к узкому проходу в море.
Капитан Блад приказал спустить все паруса, кроме бушпритных, которые
обеспечивали движение кораблей и были выкрашены в черный цвет.
Впереди борт о борт шли "Элизабет" и "Инфанта".
Когда они почти поравнялись с фортом, испанцы, целиком поглощенные
наблюдениями за противоположной стороной, заметили в темноте неясные
очертания кораблей и услышали тихий плеск рассекаемых волн и журчание
кильватерных струй. И тут в ночном воздухе раздался
такой взрыв бессильной человеческой ярости, какого, вероятно, не слышали
со дня
вавилонского столпотворения12.
Чтобы умножить замешательство среди испанцев, "Элизабет" в ту минуту,
когда быстрый отлив проносил ее мимо, произвела по форту залп из всех своих
пушек левого борта.
Тут только адмирал понял, что его одурачили и что птичка благополучно
улетает из клетки, хотя он еще не мог сообразить, как это произошло. В
неистовом гневе дон Мигель приказал перенести на старые места только что и с
таким трудом снятые оттуда пушки. Он погнал канониров на те слабенькие
батареи, которые из всего его мощного, но пока бесполезного вооружения одни
охраняли проход в море. Потеряв еще несколько драгоценных минут, эти батареи
наконец открыли огонь.
В ответ прогремел ужасающей силы бортовой залп "Арабеллы", поднимавшей
все свои паруса. Взбешенные испанцы на мгновение увидели ее красный корпус,
освещенный огромной вспышкой огня. Скрип
фалов13 утонул в
грохоте залпа, и "Арабелла" исчезла, как призрак.
Скрывшись в благоприятствующую им темноту, куда беспорядочно и наугад
стреляли мелкокалиберные испанские пушки, уходящие корабли, чтобы не выдать
своего местоположения растерявшимся и одураченным испанцам, не произвели
больше ни одного выстрела.
Повреждения, нанесенные кораблям корсаров, были незначительны.
Подгоняемая хорошим южным бризом, эскадра Блада миновала узкий проход и
вышла в море.
А дон Мигель, оставшись на острове, мучительно переживал казавшуюся
такой прекрасной, но, увы, уже утраченную возможность расквитаться с Бладом
и думал о том, какими словами он доложит высшему совету католического короля
обстоятельства ухода Питера Блада из Маракайбо с двумя двадцатипушечными
фрегатами, ранее принадлежавшими Испании, не говоря уже о двухстах
пятидесяти тысячах песо и всякой другой добыче. Блад ушел, несмотря на то
что у дона Мигеля было четыре галиона и сильно вооруженный форт, которые
позволяли испанцам держать пиратов в прочной ловушке.
"Долг" Питера Блада стал огромным, и дон Мигель страстно поклялся перед
небом взыскать его сполна, чего бы это ему ни стоило.
Однако потери, понесенные королем Испании, этим не исчерпывались.
Вечером следующего дня у острова Аруба эскадра Блада встретила "Санто
Ниньо". Корабль на всех парусах спешил в Маракайбо на помощь дону Мигелю.
Испанцы решили вначале, что навстречу им идет победоносный флот дона Мигеля,
возвращающийся после разгрома пиратов. Когда же корабли сблизились и на
грот-мачте "Арабеллы", к величайшему разочарованию испанцев, взвился
английский вымпел, капитан "Санто Ниньо", решив, что храбрость не всегда
полезна в жизни, спустил свой флаг.
Капитан Блад приказал команде испанского корабля погрузиться в шлюпки и
отправиться на Арубу, в Маракайбо, к черту на рога или куда им только
заблагорассудится. Он был настолько великодушен, что подарил им несколько
пирог, которые все еще шли на буксире за его кораблями.
- Вы застанете дона Мигеля в дурном настроении. Передайте адмиралу
привет и скажите, что я беру на себя смелость напомнить ему следующее: за
все несчастья, выпавшие на его долю, он должен винить только самого себя.
Все зло, которое он совершил, разрешив своему брату произвести неофициальный
рейд на остров Барбадос, воздалось ему сторицей. Пусть он подумает дважды
или трижды до того, как решится снова выпустить своих дьяволов на какоелибо
английское поселение.
С этими словами он отпустил капитана "Санто Ниньо" и приступил к
осмотру своего нового трофея. Подняв люки, люди "Арабеллы" обнаружили, что в
трюмах испанского корабля находится живой груз.
- Рабы, - сказал Волверстон и на все лады проклинал испанцев, пока из
трюма не выполз Каузак, щурясь и морщась от яркого солнечного света.
Бретонец морщился, конечно, не только от солнца. И те, кто выползал
вслед за ним - а это были остатки его команды, - последними словами ругали
Каузака за малодушие, заставившее их пережить позор, который заключался в
том, что их спасли те самые люди, кого они предательски бросили и обрекли на
гибель.
Три дня назад "Санто Ниньо" потопил шлюп, подаренный им великодушным
Бладом. Каузак едва спасся от виселицы, но, должно быть, лишь только для
того, чтобы на долгие годы стать посмешищем "берегового братства".
И долго потом на острове Тортуга его издевательски расспрашивали:
"Куда же ты девал свое маракайбское золото? "
Продолжение следует...
1 Кордегардия - помещение для военного караула, а также для содержания арестованных под стражей обратно к тексту
2 Гибралтар - небольшой город на берегу озера Маракайбо (Венесуэла). обратно к тексту
3 Пелл Молл - улица в Лондоне. обратно к тексту
4 Аламеда - улица в Мадриде. обратно к тексту
5 Шлюп - одномачтовое морское судно. обратно к тексту
6 Кулеврина - старинное длинноствольное орудие. обратно к тексту
7 Audaces fortuna juvat (лат.) - счастье покровительствует смелым. обратно к тексту
8 Бар - песчаная подводная отмель; образуется в море на некотором расстоянии от устья реки под действием морских волн. обратно к тексту
9 Брандер - судно, нагруженное горючими и взрывчатыми веществами; во времена парусного флота применялось для поджога неприятельских кораблей. обратно к тексту
10 Рангоут - совокупность деревянных частей оснащения судна, предназначенных для постановки парусов, сигнализации, поддержания грузовых стрел и проч. (мачты, стеньги, гафеля, бушприт и т.д.). обратно к тексту
11 Такелаж - все снасти на судне, служащие для укрепления рангоута и управления им и парусами. обратно к тексту
12 Вавилонским столпотворением, по библейскому преданию, называется неудавшаяся попытка царя Нимрода построить (сотворить) в Вавилоне столп (башню) высотой до неба. Бог, разгневавшись на людей за их безрассудное желание, решил покарать строителей: он смешал их язык так, что они перестали понимать друг друга, вынуждены были прекратить стройку и мало-помалу рассеялись по свету. Отсюда, как объясняли древние, и пошло различие языков. В обычном понятии вавилонское столпотворение или просто столпотворение означает беспорядок, неразбериху при большом скоплении народа. обратно к тексту
13 Фал - веревка (снасть), при помощи которой поднимают на судах паруса, реи, сигнальные флаги и проч. обратно к тексту
Подпишитесь:
http://subscribe.ru/
E-mail: ask@subscribe.ru |
Отписаться
Убрать рекламу |
В избранное | ||