Увлеченный наблюдениями за Джузеппе, Петр на какое-то время отвлекся от речи Трибуна, ощущаемой неразборчивым рокотом на краю сознания.
Когда Ломбарди занял свое привычное положение услужливого вопросительного знака, обращенного к старику, Петр вновь прислушался. Он слегка оторопел, увидя Трибуна в таком возбуждении. Голос старика то возвышался, то затихал, щеки его покрылись красными пятнами, выглядевшими крайне непривлекательно на фоне жирной желтизны лица.
Весьма неприятным было то обстоятельство, что при сильном возвышении голоса изо рта вылетали летящими крошечными слизняками брызги слюны, которые тут же прилеплялись на лица слушателей. Однако те не рисковали вытереть их платком, боясь нанести оскорбление оратору.
Световид, заметив это, довольно ухмыльнулся:
— Ну вот ты и нашел себе друзей по сердцу, таких же праведников, как и ты.
С этим ядовитым замечанием он исчез, оставив за собой последнее слово. Меж тем, ритмично взмахивая рукой в такт своим словам, Трибун вещал:
— Нам выпало счастье быть свидетелями Божественного вмешательства, показавшего невиновность этого простого человека. За годы своего служения святому делу я не сподобился узреть такого, ибо все, попавшие в суд инквизиции, были злостными богомерзкими еретиками, принявшими положенное наказание для спасения души. Наш “ангельский доктор” Фома Аквинский писал, что раз принятые обязательства по отношению к церкви нерушимы, отказаться от них — значит отказаться от собственной жизни. Уничтожение
зла ереси усиливает добро, потому и нужны мы, здесь собравшиеся, скромные служители церкви. Я смотрю на тебя и вижу, что ты можешь стать “родственником” инквизиции, как мы называем честных лиц, помогающих выявить нечисть. Ты будешь призывать осужденных к публичному покаянию, примирению с церковью, сопровождать их на костер, разжигать его и поддерживать огонь. Немногие удостаиваются такой чести. Подумай над моим предложением, и если согласишься, а я на это надеюсь, вернешься сюда, приняв истинную
веру, станешь нашим верным помощником.
Петр внутренне содрогнулся от такой перспективы, однако ничем не показал своего отвращения, заметив, что прежде всего ему нужно вернуться домой, поразмыслить над столь важным предложением и уж затем принимать решение.
Про себя он проклинал Световида, который умчался, не взяв его с собой, хоть легко мог вернуть в Москву. Теперь приходилось лицемерить, лишь бы вырваться из плена окружающих его фанатиков.
Однако Трибун в ответ на его слова кивнул головой, свел вместе пальцы поднятых рук, и в тот же момент Петра подхватил сияющий вихрь. Сознание оставило его, и кожевник очнулся на своем дворе, лежащим навзничь на усыпанной песком дорожке.
Первое, что он увидел, было простодушное лицо своего друга Потапа, идущего мимо дома в мастерскую, а теперь застывшего на месте, только правая рука беспрерывно взметалась в крестном знамении. Рот его был раскрыт, пшеничные волосы, стриженные под горшок, встали дыбом, щеки побагровели, а оттопыренные большие уши приняли малиновый оттенок.
Видно, после пережитого что-то ослабло в кожевнике. Не в силах подняться, он закатился в хохоте, закрывая лицо руками, чтобы не видеть ошеломленного застывшего лица, но при каждом новом взгляде на друга смех его становился все неудержимее.
Наконец Потап опомнился, побагровев еще сильнее, уже от обиды и недоумения, однако тут же взял себя в руки и помог кожевнику подняться. Чутким своим сердцем он понял, что меньше всего Петр хотел оскорбить его. Невиданное его явление, очевидно, связано с теми усилиями, которые он предпринимает для уничтожения звигеров, встречами с людьми и другими созданиями, о которых плотнику не хотелось даже думать.
Обняв враз замолкшего, побледневшего Петра за плечи, он помог ему добраться до двери дома, ввел в первую комнату, по обыкновению снеся широченными плечами несколько предметов, висящих на стенах в сенях.
Там была только Аграфена, сыновья уже отправились в мастерскую. Жена в первое мгновение побледнела, но Петр успокаивающе махнул рукой, а Потап заметил, что друг только очень устал, ничего страшного не произошло.
Увидя, что его помощь больше не требуется, плотник ретировался, Петр крепко обнял жену, прижимая ее к себе, вдыхая легкий медвяный, смешанный с травами аромат ее прекрасных волос, да так и замер на минуту. Затем направился в мыленку, где уже были приготовлены полотенца, а горячая вода всегда имелась в изобилии.
Он с наслаждением мылся, смывая с себя липкий запах инквизиции, Трибуна, страха, усталости. В белой исподней рубахе и штанах прошел к себе в комнату, Аграфена уже расстелила постель, он скользнул под одеяло, вновь притянув к себе жену:
— Граня, диво мое ясное, сердце мое. Сколько же зла в людях, сколько черного вокруг нас. Только бы до тебя да детей ничего не дотронулось, ведь вы жизнь моя.
Глаза его медленно закрывались, он хотел сказать еще что-то, но мгновенно заснул. Аграфена сидела рядом, вглядываясь в суровое, самое прекрасное на свете лицо мужчины, молясь о том, чтобы исполнилось все, им задуманное.
Глава 10. Ритуал
Утром решающего дня Петр проснулся рано, даже птицы еще не начали своих переговоров и песен, солнце не заявило о себе, выслав вперед розовую зарю. Легкий ночной туман исчезал, оставляя за собой полупрозрачные белые хлопья.
Аграфены уже не было рядом, и он немного полежал, прислушиваясь к тишине мира и дома. Петр ощущал удивительное спокойствие, силу и твердость. Все сомнения исчезли, он видел дорогу, по которой следовало идти, и был уверен, что пройдет ее до конца.
Поднявшись, вышел в первую комнату, молча обнял жену, тщательно умылся. Надел белую рубаху, — круглый ворот и разрез возле него были украшены искусной вышивкой Аграфены, — полотняные порты, подпоясался красивым коричневым кожаным поясом, который уже сумел смастерить Алешка. На ноги надел короткие тонкие сапоги своей работы, приготовил к выходу высокую остроконечную шапку с отворотами.
Сыновья тоже встали, и вся семья преклонила колени перед иконами, молясь о помощи и Божьей поддержке в нелегком деле. Петр не хотел есть и вышел на крыльцо, там надел шапку и взял поданный Спиридоном посох.
Попрощавшись, твердым шагом направился к оврагу, перейдя который, оглянулся, увидев всю семью на высоких ступенях крыльца. Дойдя до дома Григория, нашел калитку, как водится, незапертной, и вошел в дом, где за столом уже сидел Касым, напротив устроился Григорий.
На лавке возле окна сидели рядом отец Михаил и Мелентий, на другой расположились небольшого роста, черноволосый, с темными глазами Жюль и высокий, уже не такой изможденный, как впервые увидел его кожевник, Фридрих.
Григорий при виде Петра явно обрадовался, встал навстречу и, объявив собравшимся, что они подготовят для поездки возок, вышел с ним в сени. Тихим шепотом рассказал, что все явились почти одновременно, поздоровались вежливо, но с тех пор лишь несколькими незначащими словами обменялись, как ни пытался он разговорить собрание. Даже веселый Жюль приуныл.
С некоторым недоумением Клыков продолжил:
— Даже не пригласил поесть людей. Кто его знает, что им можно, а что нельзя. Подумал, еще обижу кого, тот и сбежит в последний момент. Возок уже готов, это я так вышел, чтоб с тобой словом перемолвиться.
Вернувшись в комнату, Петр объявил, что к поездке все готово и люди разом поднялись со своих мест. Григорий уже стоял у поместительного крытого возка с поднятыми кожаными шторками. Только когда все разместились, он раскрыл ворота и выехал на улицу, сказав, что Маланья, которая сейчас прячется от смущения, за ними закроет.
Захватывающий фэнтезийный
боевик.
Эта книга много недель находилась в списке
бестселлеров Ozon'a.
В настоящее время, ее нет ни в одной из
он-лайновых библиотек.
Все в Москве знают купца
Григория Клыкова.
Да только людям невдомек, что раньше он был
разбойником,
а его помощник, Федотка, — не человек вовсе, а
лесной оборотень-корочун…
Все права на произведения,
опубликованные на сайте и в рассылке, охраняются
в соответствии с законодательством РФ, в том
числе об авторском праве и смежных правах. Любое использование произведения, полностью или частично, без разрешения правообладателя
запрещается.