Джакомо, едва оправившись после удара, полученного в бою, не смог взгромоздиться на коня и вел его в поводу, кипя от черной ненависти.

Дойдя до ручья, он напился, ополоснув лицо и руки, постарался привести в порядок одежду, загрязнившуюся и кое-где порванную – впрочем, все скроет длинный плащ, который он достал из седельной сумки.

Отдохнув, Кордероне на время перестал думать о мести, которую следовало планировать, лишь имея больше сведений о своем враге и его окружении. Наконец лицо его приобрело обычное выражение холодной надменности, он ощутил себя в силах ехать верхом.

Джакомо хорошо ориентировался в Москве, предварительно изучив ее планы. В Зарядье он проехал немного по Великой улице, остановившись возле нарядной церкви Николы Мокрого, названной так, видимо. потому, что покровителя мореплавателей часто изображали с мокрыми волосами.

Тут же из-за церкви выехал богато одетый боярин с грубоватым, будто высеченным лицом. Это был Геннадий Копылов – невысокий кряжистый человек средних лет, по-мужицки приземистый, как будто знаком был с тяжелой физической работой. Когда не сидел на лошади, короткие толстые ноги стояли так, вроде в землю вросли, не стронуть.

Ладони лопатами с широкими пальцами, когда отпускали трубу, крепко опирались на перила заграждения, охватывая их с такой силой, будто вырвать хотели из раствора, соединяющего камни. Почти квадратное лицо заросло густой черно-белой бородой. Она была тщательно ухожена, как и длинные усы, спускающиеся вдоль глубоких борозд, идущих от крыльев носа к подбородку.

Атласная шапка с меховой оторочкой не скрывала черных волос, в которых лишь кое-где пробивались серебряные пряди. Коричневые, без блеска глаза смотрели с тяжелой проницательностью, почти физически ощутимой недоверчивостью, как бы заранее признавая лживыми еще не высказанные собеседником слова.

Они сразу узнали друг друга, и Копылов, ни о чем не расспрашивая, заметил только, что иноземец сильно опоздал, и предложил следовать за ним в его усадьбу. В доме, когда гость скинул с плеч свой плащ, хозяин обратил внимание на весьма потрепанный вид его наряда, однако вновь промолчал.

Встреча между католиком и православным проходила без особого тепла. Каждый считал другого отступником от веры, но оба знали, что важные дела заставляют объединиться, пусть и временно.

Пока слуги накрывали стол в соседней комнате, гость и хозяин присматривались друг к другу, обмениваясь малозначащими репликами. Наконец Копылов спросил:

– Разве вместе с вами не должны были приехать трое людей ордена, переодетых русскими ратниками?

Тот, уже подготовивший приемлемый для себя ответ, зная неизбежность вопроса, рассказал о встрече в лесу, изрядно при этом приврав, чтобы не дать повода хозяину глумиться над поражением четырех человек одной нимфой, которая в конце концов была лишь женщиной.

Он поведал, что на них напал отряд из тринадцать существ, одновременно похожих на огромную обезьяну, силы великой, человека с клювом попугая и перьями, и горного шакала.

Разгорелся страшный бой, в котором он лично истребил восемь тварей, его сопровождавшие погибли, предварительно убив остальных. Он уже занес свой меч, чтобы прикончить нимфу, да передумал, отпустив ее.

Копылов пришел в недоумение:

– Зачем, если была возможность хоть немного очистить землю?

Джакомо с видом мудрой предусмотрительности ответил:

– Я просил Бога подать мне знак, с чего начинать нашу общую миссию, и встреча с нимфой была послана мне недаром.

Собеседник изумленно возразил:

– Но ведь нимфа – нечисть, она совершенно непригодна для наших целей!

С тем же видом высшего предвидения, Джакомо наставительно произнес:

– Конечно, но у нее наверняка есть друзья среди людей, которые и послужат нам.

С некоторым сомнением Геннадий согласился с его словами, затем сказал, что отведет гостя в недавно купленный им дом, на тихой улочке, о которой даже старожилы многие не знают, так удобно спряталась она за церквушкой. Оба переоделись в скромные одежды небогатых купцов, ничем не привлекающих к себе интереса.

Джакомо с некоторым сомнением напялил на голову серый суконный колпак, взяв с собой запас одежды из седельной сумки. Копылов пояснил, что в доме несколько человек вооруженных слуг, которые при случае могут быть и защитниками. Большей охраны он не собирал, да она и не понадобится, если соблюдать осторожность.

Голубоватый весенний вечер напоен ароматом цветущих груш и яблонь. Легкий ветерок, срывая один-два лепестка, роняет их на черное одеяние немолодого щуплого мужчины, сидящего на скамейке в глубине сада возле церкви.

Это отец Михаил, священник маленькой церкви Заовражья, окончив свой хлопотный день, присел отдохнуть, поразмышлять, откинув голову, вглядываясь в сверкающий купол неба, усеянного мириадами звезд, с таким вниманием, как будто ждал оттуда голоса, дающего ответ на все его вопросы.

Раздались тихие шаги, высокий стройный мужчина приближался к нему по тропке между деревьев. Прищурив глаза, чтобы четче видеть, он узнал Хорса, остановившегося в отдалении:

– Простите, отец Михаил, я не видел вас, иначе не стал бы мешать.

Но священник приветливо попросил присоединиться к нему в этот прекрасный вечер. Хорс с неожиданным для себя удовольствием согласился, присев на лавку.

Он уважал Михаила за его необыкновенную доброту, твердость в вопросах своей веры, но не окостенелую, фанатичную, а мудрую, умеющую прощать поколебавшегося, оступившегося.

Симпатия эта была взаимной. Михаилу нравился Хорс, с его чуть сумрачным видением мира. Сердце священника, метавшееся сначала в смятении при встрече с чародеем, которого следовало признать враждебным церкви, потом успокоилось.

Он пришел к твердому выводу, что и маг, и корочуны, как и лесные духи, созданы Господом, его волей для исполнения неведомых человеку замыслов.

Их следует воспринимать как часть жизни, природы, Божественного мира отнюдь не пытаясь ни изменить, ни тем более искоренить, ибо установленное высшими силами равновесие не должно быть поколеблено.

Отец Михаил осознавал, что такая позиция не будет одобрена многими церковнослужителями, потому благоразумно помалкивал о своем мнении.

Неожиданно для себя замкнутый, не склонный полагаться на советы других Хорс начал рассказывать внимательному молчаливому слушателю о том, что угнетало его, мешало обрести обычную твердость в решениях и поступках.

Голосом, подрагивающим от гнева, к которому примешивалось недоумение, непонимание поступков людей, он передавал рассказ нимфы о встрече с Джакомо и его слугами в лесу, тех несправедливых мучениях, которым ее подвергли.

– Почему? – вопрошал он собеседника, пристально и требовательно глядя в его голубые добрые глаза. – Почему люди, считающие себя служителями Бога, считают себя вправе действовать от его имени, совершая отвратительные по жестокости поступки? Ведь она, полагая их беспомощными, дала им амулет, охраняющий от всяких опасностей в лесу и при этом не спрашивала, какого они вероисповедания, чтят ли богов, которых она, возможно, считает единственно сущими? Если бы я был там, то не задумываясь убил бы итальянца, но вправе ли я сделать это сейчас, не в пылу боя, а хладнокровно мстя за совершенную подлость? Разве не займу я при этом его места – ведь он тоже считал себя вправе вершить правосудие?

Его страстный голос замолк, и после некоторого молчания он устало проронил:

– Простите меня, я задаю вам вопросы, на которые нет ответа, взваливая на вас ответственность за то решение, которое должен принять.

Однако священник мягко произнес:

– Позволь, я буду называть тебя «сын мой» – не потому, что я священник, просто мне так привычно, да и отношусь к тебе как к сыну.

Прочитав согласие на лице Хорса, он продолжил:

– Я знаю, ты не признаешь Бога, которому служу и поклоняюсь я, но мудрость его столь велика, что содержит ответы на многие недоумения человека. Твой гнев, возмущение вполне понятны и даже простительны, однако что дальше? Как писал апостол Иаков, «всякий человек да будет скор на слышание, медлен на слова, медлен на гнев, ибо гнев человека не творит правды Божией». То же и апостол Павел – «гневаясь, не согрешайте: солнце да не зайдет во гневе вашем. И не давайте места диаволу». Это умные и прекрасные слова, независимо от того, во что верит человек. Пусть гнев твой выльется в поединок с магистром, но ежели он победит, то только озлобится, причинит еще больше бедствий. С доносом к властям ты не пойдешь, да ежели бы и пошел, то бессмысленно – человек он другой веры, иноземец, положение и деньги его защитят да и что бы ты сказал? Ты можешь убить его, но ты не убийца, и этот путь, который может показаться разумным, когда рассудок опьянен гневом, все же неправилен.

Слушая отца Михаила, Хорс слышал свои сомнения, понимая, что оказался на распутье – оставить Джакомо безнаказанным не может, но и опуститься до мести просто убив того, не в состоянии. Священник же убежденно продолжал:

– Для такого надменного человека нет ничего страшнее, чем разрушить его планы, подорвать веру в свою силу. Не просто так явился в Россию магистр ордена северинов, ярых врагов православия. Если ты раскроешь его замыслы, наверняка недобрые, то не только не дашь достичь цели, но и к ответу призовешь за все злодейства, и душу свою кровавыми преступлениями не погубишь.

И вдруг Хорс совершенно ясно увидел дорогу, по которой следует идти, не пятная руки кровью и одновременно уничтожая зло. Поднявшись, он склонил голову перед Михаилом:

– Отец, спасибо за слова мудрые, за то, что помог принять правильное решение, освободил мое сердце от тяжести.

Священник перекрестил его и это воспринялось совершенно естественно обоими. В сгущающихся сумерках Хорс направился к выходу из сада, почти столкнувшись, поворачивая за угол церкви, со своим давним другом, с которым пришлось пережить опасные приключения, преодолеть многие несчастья – кожевником Петром.

Был тот так же высок и строен, как Хорс, силен и отважен, многие желали заручиться его дружбой, но он не так легко сходился с людьми, лишь несколько человек и среди них маг, были по настоящему близки ему.

Петр, сначала на миг приостановившись, ибо место было пустынное, лес неподалеку, разных людей можно было встретить в темноте, сразу узнал Хорса, как только тот насмешливо воскликнул:

– Что, испугался, заячья душа?

Неожиданный порыв ветра освободил небо от сгущавшихся туч, полная луна ярко осветила лица обоих мужчин, блестящие в широкой улыбке белые зубы Петра.

– Тебя испугаешься, идешь неслышно, в плащ замотался, а там, может, кистень или нож припрятаны.

Они по братски обнялись, ибо давненько не приходилось видеться, затем кожевник обеспокоенно спросил:

– Ты не видел отца Михаила? Ночь уже, я посидел в доме с его женой, моя Граня велела передать им меду майского да плюшек каких– то напекла, так уже и Ефросинья Макаровна забеспокоилась, послала меня на поиски.

Хорс ответил:

– Это я виноват, заговорил его, своими проблемами засыпал. Он остался еще на лавочке посидеть, скоро будет.

Петр расспрашивать не стал – нужно будет, Хорс сам поделится заботой, и отправился звать Михаила, тогда как чародей медленными шагами пошел к своему дому.