| ← Июль 2002 → | ||||||
|
2
|
3
|
4
|
5
|
6
|
||
|---|---|---|---|---|---|---|
|
8
|
9
|
10
|
11
|
12
|
13
|
|
|
15
|
16
|
17
|
18
|
19
|
20
|
21
|
|
23
|
24
|
25
|
26
|
27
|
||
|
29
|
30
|
31
|
||||
За последние 60 дней ни разу не выходила
Сайт рассылки:
http://mayklov.narod.ru
Открыта:
30-01-2002
Автор
Статистика
86 подписчиков
0 за неделю
0 за неделю
Людей в клинике было совсем немного - не сезон, но каждого своего клиента Кургиев с гордостью мог назвать своей драгоценной жемчужиной. Взрощенный на "Вудстоке", Кургиев создал в своем царстве обстановку свободы и непосредственности самовыражения. Люди приезжали сюда побыть собой, отдохнуть от мирской суеты, раскрыться, пообщаться с друзьями без каких-либо условностей, а если повезет, то и воплотить в жизнь свои потаенные мечты.
Обожаю я минуты пробуждения после обеда (Не писать же после послеобеденного сна). После обеда я всегда стараюсь поспать. Пусть организм занимается пищеварением. Не надо ему мешать. Вы когда-нибудь видели, чтобы кошка или собака резвились сразу после еды, если, конечно, рядом нет пионера с рогаткой или иной напасти. А мы чем хуже? Просыпаться я люблю медленно. Полежать с закрытыми глазами, досмотреть сон, не торопясь встать, одеться. Минут десять поразмышлять о чем-нибудь вечном, выпить чашку чая или кофе. Я всегда был противником бега по утрам и интенсивных зарядок. Не надо насилия над собой. Организму нужно время, чтобы вернуться к жизни. А вот днем уже можно и в спортивный зал заглянуть. Но никак не утром, а тем более после еды.
Делать было нечего совершенно. Спать я уже не хотел. Данила ушился куда-то по делам, кобелище. Друзьями я еще не обзавелся - куда спешить. Как я уже сказал, делать было совершенно нечего. Решил я по этому поводу пойти подышать свежим воздухом и потревожиться о судьбах Мира. Облюбовав симпатичную лавочку, я погрузился в себя, и уже готов был встретиться с нирваной и передать ей…
-Привет. Ты новенький? Глупый вопрос. И почему это в голову в первую очередь лезут всякие глупости?
Передо мной стояла миниатюрная очаровашка, совсем молоденькая. Короткая стрижка, джинсы, свитер и туфли без каблуков. Поэтому она и подкралась ко мне так незаметно. Говорила она как Пятачок в русском мультфильме. Так и слышалось: "Винни! Винни! Ах, маленький зеленый шарик! Ах, большой мы уже скурили!"
-У тебя есть спички? - она держала в руке помятую и вообще очень несчастного вида сигарету.
-Нет. Ни спичек, ни зажигалки, ни напалма.
-Вот так всегда, - сказала она, безжалостно бросив сигарету и, растоптав ее ногой, - в кои веки решила закурить, и ни одной спички во всем мире.
-Если бы здесь были спички, это был бы рай.
-Все у вас так.
-У кого?
-У мужиков. Я у него спички прошу, а он старые анекдоты цитирует. Причем не рассказывает, а именно цитирует. Ну да ты не виноват. Это у вас половые признаки.
-Зато я не обращаюсь с сигаретами так жестоко.
-Не повезло ей. Такой трагической судьбы хватило бы серий на двести.
-Феминистка?
-Вот вы мужики все-таки. Сами достанут, а потом обвиняют в феминизме.
-Кто тебя так достал?
-Муж с любовником. Прячусь вот от них здесь. Представляешь?
-С трудом. Нет у меня ни мужа, ни любовника.
-Везет. А у меня и то и другое. И оба бестолковые. Пришлось сюда, как в монастырь от них убегать. Замуж я вышла по большой любви. Надо же было кому-то придумать эти романтические бредни! Поначалу жили неплохо. Просто замечательно. Изо всех сил старалась быть хорошей женой. Я ведь дуреха и вправду верила, что все это, пока смерть не разлучит нас. Сколько предложений упустила, да таких, что закачаешься. Жила бы сейчас как королева. Так нет же. Как это так, я буду мужу изменять! Потом он все испортил. Буду по-королевски, намеками. Есть такие семейно-гадкие вещи… Ненавижу его. Я и вернула-то этого гада, чтобы жизнь ему испортить, как он мне. А порчу только себе… Разводиться я не хочу, да и некуда мне разводиться. У меня семья, дети. Он ведь только как муж говно. Зарабатывает ничего. Если бы еще не приставал…
С любовником у нее все с точностью наоборот. Он нежный, ласковый, верный, заботливый. С ним хорошо, и она его любит по-настоящему, а не как мужа. Веришь, ушла бы к нему не задумываясь, да разве к такому уйдешь? У него с головой не в порядке. Не как у уважаемых пациентов Кургиева, а на самом деле. Он музыкант. Естественно, непризнанный. Мнит себя гением. Целыми днями валяется на диване или тарабанит по клавишам. Это у него творческий процесс. Работать он даже не пытался - вредно для здоровья. Сидит на чьей-то шее. Изредка, правда, подрабатывает на шАрах, когда остро нуждается в деньгах. О нормальной работе и слышать не хочет. Разговоры о работе давно стали доброй традицией.
-Что я здесь делаю? - Спрашивает она.
-Кофе пьешь.
-Что я вообще здесь делаю? У меня семья, муж, ребенок. Я всем рискую. Что, если он узнает? Что я буду делать с детьми на улице?
-Зачем на улице?
-А куда мне идти? К тебе что ли?
-Ко мне ты придешь, если веревка порвется, бритва сломается и таблетки не подействуют.
-И ты знаешь, почему. Как ты собираешься содержать семью?
-Ты забыла, у меня нет семьи.
-Сколько ты ко мне приставал с замужеством?
-Извини, я больше не буду.
-И потом, мне все надоело. Целыми днями только твой диван. Мы никуда не ходим, никого не видим.
-А у кого здесь вездесущий муж?
-А когда ты мне в последний раз дарил подарки?
-Пару недель назад.
-Пару месяцев не хотел?
-У тебя со мной день за три?
-Ты меня не любишь.
-Чего ты хочешь?
-Чтобы ты работал, как все нормальные люди.
-Зачем? Чтобы я горбатился за те же деньги, что имею сейчас?
-Не вижу.
-А что ты хочешь видеть?
-Тысячу.
-Тысячу, так тысячу.
-Каждый месяц.
-Хорошо.
-Что хорошо?
-Тысячу каждый месяц. Как ты и хотела.
-Ты меня не любишь.
-Не успели договориться, и уже забастовка. Требуем повышения заработной платы.
-Если бы ты меня любил, ты бы дарил мне подарки каждую неделю.
-Хорошо, давай каждую неделю.
-Тысячу в неделю?
-Двести пятьдесят в неделю. Как договорились.
-Ты меня любишь всего на двести пятьдесят в неделю?
-Я люблю тебя бесконечной бескорыстной любовью.
-Меня такая любовь не устраивает.
-Тогда как договорились.
-Так я стала любовницей на зарплату. Ты не знаешь, почему я тебе все это рассказываю? Мы ведь даже не знакомы.
-Это поправимо. Валера.
-Софи.
-Тебе идет твое имя.
-Ты забавный. А если ты к тому же настолько джентльмен, что угостишь меня пивом, считай, что мы друзья, но не больше. Извини.
-Друзья, так друзья, - похоже, мой ответ ее слегка разочаровал.
Местный бар только открылся, и кроме нас там скучал один единственный посетитель, привлекающий внимание своей лысиной и бородой, как у Льва Толстого.
-Тебе обязательно надо с ним познакомиться. Это гордость Кургиева - Солженицын. К сожалению, не тот самый, однофамилец, но все равно, не каждая клиника может похвастаться своим Солженицыным.
-А кто он такой?
-Кем еще можно быть с фамилией Солженицын? Поэтом можешь ты не быть, но диссидентом быть обязан. Гулагов он, правда, не писал. Честно говоря, не знаю, написал ли он вообще хоть что-нибудь.
-А здесь он что делает?
-Скрывается от душителей свободы.
Софи без лишних церемоний села за столик Солженицына и показала мне на стул рядом.
-Садись. Он не против. Знакомьтесь.
За знакомство решили выпить, причем Солженицын в корне пресек мои попытки заказать пиво.
-Я не против пива как такового, но пить его за знакомство, по меньшей мере, оскорбительно. Что мы бюргеры недобитые? - он уже был заметно пьян.
Коньяк нисколько не оскорблял нежных чувств Солженицына, и мы выпили за знакомство. Потом мы пили за встречу как-никак русичи. Только мы собрались выпить за что-то там по третьей, как к нам подсели Пупкин с каким-то мужиком в мечтающем об утюге костюме. Причем пиджак он надел прямо на майку. Не на футболку, а на майку в довольно преклонном возрасте.
-Отец Авессалон. - представился тот, - Бывший служитель дьявола по незнанию, - добавил он после продолжительной паузы.
Мы снова выпили за знакомство, за встречу, за что-то там еще, за прекрасных дам, очаровательной представительницей…
-Вы думаете, легко творить с такой фамилией? - кричал Солженицын, - С ним же будут сравнивать, с великим! И я не имею права… Обязан… Всю жизнь в тени "Гулага"! Я просто обязан соответствовать…
Работал он в какой-то умеренно-оппозиционной газетенке. Писал, по его словам, разоблачительные статьи, метал, по его же словам, громы и молнии, мнил себя народным трибуном и костью в горле. Под шумок выпивал, имел несколько скандалов вокруг чьих-то жен, добывал материальные блага, выбивал жилье. В общем, жил полной жизнью борца за народное дело. Потом, как снег на голову, нагрянули компетентные органы и арестовали газету, которая, кто бы мог подумать, была прикрытием для незаконного производства порно. Кто-то сел, кто-то срочно уехал, кого-то уволили. Солженицын, узрев во всем этом длинные руки и очередную попытку задушить свободу в отдельно взятом ее очаге, бросил все и устремился к Кургиеву, где и был благополучно причислен к лику неизлечимых святых. Здесь он успокоился, отъелся, отоспался, почувствовал себя в безопасности, обзавелся солидным животиком
и, ощутив прилив творческого вдохновения и патриотического негодования, принялся писать роман века, которому надлежало стать очередной вехой в Российской, а может и мировой… При этом он боялся черной мести со стороны спецслужб и прочих власть имущих палачей.
-… и дело здесь уже не в том, что успел написать или сказать автор. Это, дамы и господа, уже история, казус, который все более или менее благополучно пережили. Важно, что он может создать еще, что он может сказать людям в свой звездный час, когда его перо подобно молнии, а каждое слово раскату грома. Вот когда он наиболее опасен, и они это понимают. Они это понимают очень хорошо, и делают все возможное, чтобы не дать ему пробиться к людским сердцам, чтобы не дожил он до своего звездного часа, а если и дожил, то лежал бы усталый и измордованный, ловя воздух разбитым ртом, и, мечтая лишь о покое, и чтобы вновь не начали бить. Думаете, Маяковский с Есениным сами на тот свет отправились? Без посторонней помощи? Или зря Куприна в Россию так настойчиво приглашали? Они это хорошо понимают. И мы должны. Мы просто обязаны дожить до звездного часа, и
не просто дожить, а суметь сказать людям в полный голос… Понятно, что я не Куприн и не Маяковский, но я Солженицын! Я шило, геморрой в чьей-то заднице. И мне тоже надо быть готовым к тому, что позовут, предложат хорошую работу, начнут хвалить, издавать, а там и приступ сердечный или еще что. Умер, так и не вкусив славы. Поэтому я здесь, в тени. Простой легальный сумасшедший. А вот когда мой роман увидит свет…
Отец Авессалон поехал на религиозной почве, а если быть точнее, то на добре и зле и вечной борьбе между ними. Раньше он был батюшкой в каком-то там селе. Пил водку, портил девок, искал, где что плохо лежит и был счастлив. Но однажды к нему явился Господь. Во сне конечно. Господь был в годах и имел лицо трагического актера и по совместительству пьяницы. Господь открыл ему страшную тайну.
-Друг мой, - так и обратился к нему Господь, - Друг мой, видя, что ты человек хороший, хоть ты и бабник, и пьяница, избрал я тебя для дела великого…
Вот что поведал ему господь: Решающая битва добра со злом, оказывается, в самом разгаре. Силы зла оказались хитрыми и коварными, что впрочем, от них и ожидалось. Они быстро сообразили, что людям свойственно стремление к добру и свету. Даже злодеи стремятся к добру, понимая его по своему. Решили силы зла нанести удар в самое сердце добра, стремясь разрушить его изнутри, подобно червю, пожирающему плод. Проникли они во все мировые религии и заняли там ведущие посты. Извратили они слово Божие и стали всеми силами насаждать обряды свои сатанинские. И стали церкви оплотом зла. Инквизиция, охота на ведьм, религиозные войны, запрет всех тех радостей, которые даровал Господь людям, лицемерие, ханжество - вот далеко не полный список их деяний. Они продолжают говорить о боге, любви и всепрощении, но на деле внушают своей пастве страх, чувство вины и нетерпение
ко всему иному. Утопили они церкви в крови…
-Я же говорил, что тебе понравится. Какой типаж! - Пупкин блаженно прикрыл глаза, - Сюда бы Достоевского или, на худой конец…
А у меня падало настроение. Чем сильнее я пьянел, тем глубже погружался в пучину депрессии. Что ты за человек? Чего тебе не живется? Работа… Карьера такая, что только в сказках бывает. Какая баба в спальне. Другой бы и не задумывался, а ты никому ненужную гордость показать решил. Вот теперь и будешь дрочить свою гордость. Да еще и без работы. Тошно видите ли ему. Брезгливый какой. Ручки испачкать боится, чистоплюй хренов. Другой бы на моем месте… Другие живут, и ничего, а добрая половина еще и счастлива. Тут как курсовой в институте: "Учитывая, что этот проект все равно никто читать не будет, делаем сердечник трансформатора из дерева". Из дерева, так из дерева. Лишь бы ответ совпал. Все равно делать никто не будет. А ты как тот зануда. Мало ему, что сам все пересчитал, так он еще кричать начал, доказывать. Нельзя из дерева, не пойдет.
Да кому это надо, пойдет, не пойдет! В любом случае макулатура. Не дай бог к нему прислушаются. Это же всем переделывать придется. По зубам ему, чтобы не высовывался. У нас тут демократия, понял? Свобода, равенство и братство. Свобода для равных. Остальных просим подойти к доктору Прокрусту.
-Ты чего?
Черт! Я и не заметил, что говорю вслух.
-Ты права, моя маленькая Софи. Очаровательная Софи, далекая от всех этих разведок и контрразведок, что делает тебя еще более очаровательной. Ну его! Не будем пылить, рвать глотку. Давай лучше выпьем, а потом еще и еще, пока не погибнем прямо здесь, за этим столом. У тебя налито? За тебя, Софи! И до встречи в коме!
ХХХ
-На кого со мной спишь?
Она не понимала. Она все еще не понимала. Она вообще не была готова понимать, думать и серьезно разговаривать. Она все еще была счастливой, очень счастливой, самой счастливой женщиной на свете, пока я… Какой же я дурак!
Час назад она влетела в мою комнату. Красивая, соскучившаяся, влюбленная женщина. Она кинулась мне на шею, забралась на меня с ногами и долго-долго целовала, и я целовал, нес в спальню, торопливо раздевал и раздевался сам, снова целовал руки, шею, ботинки, ножки, живот, грудь, снова губы…
Она сыто прижималась ко мне открытая, доверчиво-беззащитная и счастливая, бесконечно счастливая. А я лежал рядом и закипал. Что-то, а вернее кто-то подленький, гадливо-мерзкий, прячущийся в тени, в темных уголках моего сознания и оттуда нашептывал: "…ты дурак, лопух, Несси. Открой глаза. Она же только свиду такая ласковая и беззащитная. Она же не любит тебя, притворяется, обманывает. Ей нет до тебя никакого дела, она выполняет приказ. Как все. Как все в этом гребаном мирке, где не бывает друзей и любимых. А ты поверил, влюбился, как маленький, как школьник, как последний сопляк. А ей… Да она еле сдерживалась, чтобы не рассмеяться тебе в лицо, вернее в затылок, когда ты, распустив сопли, целовал ей туфли, идиотик влюбленный…" Он продолжал шептать, а я заводился все больше и больше. Ком злобы и ненависти нарастал, становясь селевым
потоком, потоком грязи, гноя, нечистот, убивая все на своем пути, и я не мог уже больше сдерживаться. Мне хотелось сделать ей больно, оскорбить, нагрубить, ударить в самое больное место…
-А вы, Наталья Сергеевна, боец мой невидимого фронта, вы из какого ведомства?
-Что? - спросила она сквозь сон, не открывая глаз.
-Из какого ты ведомства.
Ее глаза были наполнены любовью, ангельской чистотой и неведением. Она ничего не понимала или делала вид…
-На кого со мной спишь?
До нее начало доходить. Она резко отшатнулась с выражением обиды и брезгливого ужаса и отвращения на лице, как от таракана, как от змеи, как от дохлой крысы, как от ядовитого паука. Ее глаза сузились, и какое-то мгновение, показавшееся мне вечностью, она смотрела на меня, как сквозь амбразуру, смотровую щель, прицел, а ее палец нащупывал курок…
-Пошел ты! - она отвернулась и заплакала, - какой же ты…! Скотина! Дерьмо! Мразь! Как ты мог?! Как ты только мог?!
Она стреляла в меня словами, вздрагивая после каждой фразы, словно из-за отдачи. Стреляла не целясь и не жалея патронов. И эти пули пронзали мое тело, рвали на части, забрызгивая все кровью, мозгами и дерьмом из разорванных кишок. А я смотрел на мою изничтоженную плоть, на нее в совершенном отупении, не чувствуя боли, не чувствуя вообще ничего, даже того, что я мертв.
Она одевалась, нервно ходя по комнате, не пытаясь вытирать слезы, не замечая слез. На меня она не смотрела. Она одевала ботинки. Осталось завязать последний шнурок. Вдруг во мне что-то дзинкнуло, будто всунули, догадались наконец-то всунуть эту чертову вилку в розетку. И тут на меня обрушилась лавина. Отчаяние, ужас, стыд. Что я наделал! …! Через секунду она завяжет шнурок и… Нееееет! Крик разорвал меня изнутри, ударил нашатырем, сорвал, наконец, мое тупое постылое оцепенение, а вместе с ним и мое сознание, как старые отжившие свой век обои и выбросил на помойку. Только инстинкты, только звериная сущность.
Я схватил ее за плечи и одним рывком бросил на кровать, закрывая ей рот поцелуями. Она вырывалась, дралась, прокусила мне губу, чудом не выцарапала мне глаза, пыталась кричать. Рвалась ткань, трещали пуговицы. Потом широко раскрытые глаза. Удары сменились объятиями. Стоны. Круги перед глазами…
-Ненавижу! Тебя ненавижу, себя. За то, что так хорошо. За то, что поддаюсь тебе. За то, что тело предает меня, что ничего не могу с собой сделать, что не могу без тебя - козла, скотины, гада. Послать бы тебя сейчас, бросить здесь одного. Навязался же на мою голову. Что притих, насильник? Вот подам на тебя в суд, будешь знать. Одежду испортил. Раздеть по человечески уже не можешь. Хватит валяться! Раздень меня, приведи вещи в порядок. И вообще, я хочу кофе.
Продолжение читайте в следующей рассылке.
На сегодня все. Заходите ко мне на сайт.
Или пишите сюда
| http://subscribe.ru/
E-mail: ask@subscribe.ru |
Отписаться
Убрать рекламу |
| В избранное | ||
