Писатель и художник Лев Одинtsov

Писатель и художник Лев Одинtsov
http://www.odintsov.ru/

Лев Одинtsov

E-mail

ПРОЗА 

Россия, Курляндия и еще чуть-чуть на запад. 

Глава 8.

Лежа в карете и укутавшись в шубы, мы зевали всю дорогу до Валдаев. Снаружи доносился монотонный гул: выл ветер, ямщик вторил ему, как и положено, заунывно. В те утомительные часы, когда дружище Морфей выпускал нас из объятий, я ехал, сжав зубы, готовый выбросить французишку на дорогу, так он мне надоел. Сдерживался с трудом. Смотрители на почтовых станциях в зависимости от моего настроения получали кто в морду, кто двугривенный и меняли лошадей без проволочек. Скоро мы прибыли в пункт назначения.

Трактир размещался в двухэтажной избе, занесенной снегом. Дорожку, ведущую к крылечку, замела метель. Сугробы наполовину завалили окна первого этажа, а окна второго этажа закрывали сосульки, оторвать которые, казалось, можно было только вместе с крышей. Я б не удивился, если однорукий Фрол оказался бы гримтурсом.

Я отправил вперед Лепо – протаптывать мне дорожку. Утопая по колени в снегу, он дошел до крыльца. Не успел француз взяться за перила, как дверь распахнулась, вызвав снежную бурю, сквозь которую по ступенькам скатилась упитанная бабенка. Она опрокинула Лепо в сугроб и навалилась сверху. Следом выскочил худощавый мужичок в рваном сюртуке и принялся поленом охаживать женщину.

- Зараза! Я ж тя сколько учить буду, что кур ощипывать надо! Зараза! Дыши теперь гарью!

Я открыл дверцу, предстояло забавное зрелище.

Бабенка визжала, словно ее не колотят, а режут. Лепо охал под нею. Я понадеялся, что мужичок иной раз промахивается и французишке тоже перепадает.

- Обычное дело, - прокомментировал происходящее ямщик.

Тут я заметил, что мужичок орудует левой рукой, а правый рукав сюртука болтается пустой.

- Фрол, - окликнул я.

Он обернулся.

- А-а, это вы, сударь.

Бабенка воспользовалась моментом и начала подниматься, утаптывая француза глубже в снег. Экзекутор пихнул ее поленом, и она опять свалилась на Лепо. Фрол не спеша поднялся по ступенькам и скрылся за дверью. Я направился за ним, стараясь ступать по следам, оставленным Жаком. Когда я добрался до крыльца, бабенка уже стояла на ногах, но разминулся я с нею лишь после того, как она в третий раз укатилась в сугроб в обнимку с канальей.

- Свояченица – сука, - объяснил мне Фрол, когда я переступил порог. – Дыши теперь палеными перьями.

Несколько свечей скудно освещали трактир. Пахло прокисшими щами, пережаренным луком и – конечно же, - палеными перьями. Из-за облупленной печи вышла жена хозяина, которая, судя по ссадинам на лице, успела получить поленом за каждую составляющую висевшего в воздухе смрада. Увидев меня, она перекрестилась. За нею выскочила румяная девка со смешливой физиономией.

- Ага, граф пожаловали! – обрадовалась она.

Фрол бросил полено ей в ноги, лицо поберег – девка была ценным товаром, деликатесом для щедрых постояльцев. Она увернулась и кинулась с хохотом по лестнице на второй этаж. Прыгая по ступенькам, девка подобрала юбку так, что ткань плотно обтянула ее круглый зад. Я решил, что неплохо бы поваляться с нею на одной тарелке. Наверху она обернулась, и сквозь полумрак я почувствовал пристальный, долгий взгляд. Потом она скрылась в затененном углу, и тут же скрипнула, а затем хлопнула дверь.

- Веселая девка, - промолвил я.

- Любка-то да, - поддакнул трактирщик.

- Добро пожаловать, - невесело промолвила хозяйка и опять перекрестилась.

Все они меня знали и считали, что мой визит не сулит им ничего хорошего. Я их не помнил, но виду не подавал. Решил попытаться так вытянуть из них что-нибудь, проливающее свет на историю нашего знакомства.

- Что-то, брат, смотришь ты на меня, как на ростовщика, - произнес я, усевшись за стол напротив Фрола.

- Как на смерть я смотрю на вас, граф, - ответил он.

- С чего бы это? – ухмыльнулся я.

- Как на смерть, которая так… приходит время от времени… просто так… о себе напомнить.

- Смотри-ка, какая у тебя смерть – с чувством юмора, - улыбнулся я.

- Угу, граф, с чувством юмора.

- Ну, ладно, брат, будет тебе дуться. Ты ведь мне сообщить что-то должен.

- Должен, - Фрол кивнул, – что барышня будет ждать вас в столице в Осиной роще в доме штабс-капитана Саликова. Если приедете, а ее не застанете, отодвинете камень самый крайний слева под верхней ступенькой, там ключи будут.

- Отлично, - воскликнул я, готовый расцеловать однорукого Фрола.

Дверь отворилась, и из сеней в горницу ввалился Лепо с дорожными сундуками.

- Да ничего отличного, - пробурчал Фрол.

Но смысл его слов до меня не дошел. Француз, каналья, отвлек.

- Куда ты прешься, дурак, с сундуками?! Мы скоро дальше поедем! – крикнул я Жаку и, вспомнив про Любку, добавил. – Часа через два.

- Так лошадям-с, барррин, отдохнуть надо-с, - ответил Лепо.

- Сменим лошадей и поедем, - сказал я.

- Так-с, сударррь мой, нету-с здесь лошадей-с, я у Варрреньки выяснил-с

Я повернулся к трактирщику.

- Ну, куда вам спешить-то теперь?! – промолвил он.

- Как – куда? В Санкт-Петербург. Аннет ждет меня.

- Ага, - кивнул Фрол. – В Петропавловской крепости. Или нет. В проруби.

- Ты что городишь-то?! – я перегнулся через стол и схватил трактирщика за ворот.

Его жена начала причитать. Фрол попытался вырваться. Я потянул его вперед и прижал к столу.

- Ты что городишь, скотина?!

- Помилуйте, граф, - выдавил он. – Я ж вам объясняю…

- Что ты объясняешь, скотина?! Ты ж сказал, что она в Петербурге ждет!

- Пустите, граф, я все расскажу…

- Граф, батюшка, помилуйте, - взвизгнула трактирщица.

Она бросилась на пол и обхватила меня за ноги. На шум из сеней прибежала Варенька и, оценив обстановку, последовала примеру сестры. Испугались, что некому будет поленом их охаживать!

- Жак! – заорал я. – Убери от меня этих курв!

Лепо поспешил на помощь и первым делом вцепился в Вареньку: она была моложе.

- Граф, от меня не будет толку, если вы меня удушите, - прохрипел Фрол.

На его почерневшем лице проступила сеточка кровеносных сосудов, вздулась вена на шее. Правый глаз вращался юлой. Изо рта несло перегаром, по сравнению с которым трактирный чад казался весенним бризом.

Я отпустил его. Он схватился за горло и, закашлявшись, отошел к печи. Женщины вопили, вцепившись в меня. Лепо порвал юбку на Вареньке, но так и не справился с нею. Я дал ему кулаком по шее, а подоспевший трактирщик отделал своих баб поленом.

- Пошли, зараза, отсель! – прикрикнул он.

И женщины, поддерживая друг дружку, уковыляли в свой угол. Жак встал у печи, протянул вперед руки и, оглядываясь на меня, промямлил:

- Вечно-с вы, сударррь мой, так… Я-то для вас-с так, а вы вот как.

- Не ной, заткнись! – рявкнул я на него и прорычал, повернувшись к трактирщику. - Говори!

- Люди тут вчера были, - произнес Фрол, глядя куда-то в сторону. – Страшные люди.

- И что?

- Они знали, что я должен вам рассказать что-то…

- И ты рассказал им?! – возмутился я.

- Рассказал! – с вызовом ответил трактирщик.

- Зачем?

- Зачем?! – переспросил он. – Да вот зачем!

Фрол повернулся и, ловко справившись одной рукой, скинул сюртук и рубашку. Его костлявое тело было обмотано грязными тряпками, на спине пропитавшимися кровью.

- И признаюсь, я недолго упирался! Эти господа умеют уговаривать! – заявил трактирщик.

Он опустился на стул. Я сел напротив.

- А кто они были, эти господа? – спросил я.

Фрол махнул рукой.

- Откуда мне знать?! Но думаю, что Аннетка эта ваша либо в Петропавловке, либо в проруби.

- Ты мне полегче давай! – зарычал я, наклоняясь через стол.

- Ладно-ладно, - поднял Фрол руку и, уронив ее на колени, добавил. – Не доведет она вас до добра.

Я вспомнил незнакомцев в черном, отобравших у меня письма. Выходит, они выяснили все, что им было нужно, и обогнали меня на сутки. Даже если б я получил коней немедленно, не смог бы их опередить.

- Фрол, а когда Аннет здесь была? И вообще что-нибудь еще ты знаешь? – спросил я.

- Знаю, что вы, граф, ничего не знаете, - промолвил он.

- Откуда ты это знаешь?

- Оттуда, что напились вы воды забвения.

- А кто ж меня напоил? – удивился я.

- Сами выпили, - сообщил трактирщик.

- Как это сам выпил?

- Да так. Барышня вам дала, вы и выпили. А мне ваша компания сразу не понравилась! Чуяло мое сердце, что ничего хорошего от вас не будет!

- Подожди ты, - перебил я. – Что ты городишь? Какая барышня меня опоила?

- Аннета ваша.

- Аннет?!

- Ну! Я вам про что говорю!

- Аннет подпоила меня водой забвения?!

Фрол махнул рукой.

- Да не подпоила, а вы сами по доброй воле выпили.

- Зачем? – изумился я

- Да кто вас знает-то?! – ответил Фрол.

- А это-то ты откуда знаешь? – спросил я. – Мы что тут на всю округу объявили, что будем пить воду забвения?

- Варька, зараза, подслушала, - признался трактирщик.

Я повернулся к печи, за которой воцарилась подозрительная тишина.

- Варька, эй! А ну иди сюда! – приказал я.

Женщина, придерживая порванную юбку, медленно вышла.

- Что еще ты услышала? – спросил я.

- Ничего, батюшка, Христом-богом клянусь, - она перекрестилась.

- Как же ты так? – насупился я.

- Да я ж виновата разве? Постоялец тут был. Барин… это… толстый такой. Он в соседней комнате жил. А как съехал, я за ним прибирать пошла и подслушала. Да самый конец вот только. Кабы он пораньше съехал.

- Подойди-ка поближе, - велел я. – Рассказывай, что ты слышала.

Она сделала несколько шагов вперед. Из-за печи высунулась голова ее любопытной сестры. Можно подумать, что она не слышала этой истории раньше, этак раз пятнадцать.

- Барышня, значит, ваша что-то говорила, что вот, мол, больно вам вспоминать чево-та там будет…

- Чего – “чево-та”?

- Дак не слышала я чево. Она говорила, больно, а вы соглашались. И спросили, мол, что вот если выпить воды забвения, то все забудется! Она и говорит, пей, мол, мил-друг, все забудется. Вы, значит, спросили еще, Лерчик, а не яд это?

- Что еще за “лерчик”? – спросил я.

- А это называли вы так ее – Лерчик, - сообщила женщина. – Значит, спросили вы, не яд ли? Она заплакала и говорит, неужто ль, мол, ты думаешь, что отравить тебя хочу. А вы, значит, ответили, что готовы и смерть, значит, от нее принять. Потом это,.. – Варвара запнулась.

- Чего – это? – я ударил ладонью по столу.

- Ну, повозились там вы немного, значит, поворковали. А потом слышу, вы так еще сказали “С богом!” и, слышу, пьете потом, так это – бульк-бульк.

Она умолкла и посмотрела на Фрола.

- И дальше-то что? – спросил я.

- Уехали вы. Увезли, вернее, вас, - продолжил рассказ Фрол. - А вы спали беспробудно. Барышня ваша на прощанье сказала мне, если вы сюда без нее вернетесь, передать вам адрес этот в Санкт-Петербурге.

- Во как, значит, - сказал я.

- Во как, - согласился Фрол.

- Анисовая есть? – поинтересовался я.

Фрол кивнул и крикнул жене:

– Манька, анисовой рюмку подай! - окинул меня взглядом и поправился. - Не-е, не рюмку, стакан налей.

- Стакан в самый раз, - согласился я.

- А откушать, граф, не изволите? – спросил Фрол.

- Изволю.

- Манька, жрать подавай! А ты, Варька, отведи гостей наверх в комнаты.

- Пойдемте, батюшка, самые лучшие покои для вас.

Мы поднялись по лестнице, по которой пять минут назад проскакала Любка. Настроения думать о ней у меня уже не было. Голова была занята мыслями об Аннет. Неожиданно мне пришло в голову, что все сказанное Варварой – выдумка, потому что, если бы даже она и подслушала нас, то как смогла понять?

- Варвара, а на каком языке мы говорили?

- Чего? – удивилась женщина.

- Я спрашиваю, на каком языке мы говорили с Аннет, когда ты подслушивала нас?

- А, по-французски, сударь.

- И как же ты поняла, о чем мы говорили? – повысил голос я.

- Жо парлез францэз, - ответила Варвара.

- Парлез францэз, говоришь? – удивился я.

- Ну да, - подтвердила Варвара. – Меня с малолетства еще к одной барышне отдали. А она только по-французски и говорила. Пока от чахотки не померла.

- Вот так, значит, - только и вымолвил я.

Варвара провела меня в двухкомнатные покои. Первая комната была проходной, с вешалкой для одежды и широким сундуком, вполне подходящим для Лепо. Во второй комнате стояли круглый стол с креслом, в левом углу размещалась широкая кровать, на стене висел рукомойник. Варвара зажгла свечи.

- Что-нибудь принести вам, батюшка?

- Анисовой обещали.

- Это мы мигом.

Женщина ушла. Я скинул сапоги и улегся на кровать. Через минуту появился Лепо со стаканом водки. Я выпил залпом и отправил француза прочь.

- Поди, Жак, у печи погрейся. Только поесть не забудь принести.

- Да, ррразве ж я оставлял-с вас голодным, сударррь мой? – надулся он.

- Ладно. Поди прочь.

Я остался один ломать голову над этой историей. Похоже, это был форшмакъ, который не стоило мазать на хлеб! Тем не менее я жрал его с маниакальным упорством. Выходило, что я по собственной воле уничтожил свою память! Зачем? Что произошло со мной и Аннет, о чем больно вспоминать? Почему об этом ни слова не говорилось в письме?

Да потому, приятель, что ты и не должен был узнать об этом! Ну, конечно же! Если бы незнакомцы не выпытали из однорукого Фрола про петербургскую квартиру, я б помчался по оставленному для меня адресу, и мне бы в голову не пришло задавать какие-то вопросы трактирщику. Кроме того, он и сам узнал про воду забвения случайно. Если бы Варвара не подслушивала, ни Фрол, ни я ничего б не узнали. И когда я принял из рук Аннет чашу с зельем, предполагалось, что я так и не выясню причину приключившейся со мной амнезии. Но почему я пошел на это? Что это за история произошла в нашем прошлом, воспоминания о которой причиняют такую боль, что я согласился предать забвению и эту историю, и даже свою… любовь.

Мильфейъ-пардонъ!..

Что - мильфейъ-пардонъ! Никакой не мильфейъ-пардонъ, а самый настоящий салатъ амморетто! Это любовь, приятель! Ты любил эту женщину, раз готов был смерть принять от нее!

Ну да, если только Варвара ничего не напутала! Наверняка шпионила за всеми подряд, потом все услышанное поленом в голове перемешалось, и теперь я нажрался этого тутти-фрутти.

И еще один вопрос не давал мне покоя: почему я называл девушку “Лерчиком”? Черт его знает? В конце концов, я решил, что Лерчик – это уменьшительное от эклеръ. Ну, конечно, у каждой влюбленной парочки – свой язык, свои словечки, только им одним известные. Эх, видно, сладкая девушка была, эта Аннет! Но вот смерть принимать от нее! На хрен надо!

На хрен-то на хрен, но было же в Аннет что-то такое, что заставило меня бросить дом и отправиться искать неприятностей на свою голову. Возле Шевалдышевского подворья я видел ее словно впервые. И одного ее взгляда было достаточно, чтобы я убежал из-под опеки полиции. Шварц скорее всего теперь считает меня преступником, вляпавшимся в какую-то историю и что-то скрывающим. И если он так думает, то, в принципе, недалек от истины. Только с оговоркой, что я и сам не знаю, что скрываю и куда вляпался. И мало того, что вляпался, так зачем-то с завидным упорством лезу в самую гущу. Сидел бы сейчас в тепле и уюте! Пусть бы Шварц с Развилихиным бегали, раз им не нравится, что стреляют на улице! Нет же, отправился за этой Аннет, будто других девушек нет!

Эх, Лерчик, Лерчик!

Глава 9.

Глаза начали слипаться, скрипнула дверь, послышались мягкие шаги, но… это оказался не славный Морфей, а Любка. Она остановилась возле кровати с распущенными волосами, обутая в огромные валенки. Еще одну пару валенок девушка держала в руках.

- Барин, неужто вы спать изволите? – спросила она. – А я вам баньку приготовила. Пойдемте со мной, вам утешиться надо.

Конечно, мне надо в баньку. А что же сидеть и киснуть теперь из-за не то потерянной и напрочь забытой любви, не то из-за нашедшей блажи?! Конечно, если эта Аннет угодила в крепость или еще куда похуже, жалко ее. Ну, так тем более надо утешиться.

- Ну, пойдем, красавица, глянем, что там твоя банька.

Я сел в кровати, а Любка опустилась на колени и одела мне валенки. Я запустил руки в ее волосы, пахшие парным молоком, и поцеловал в макушку. Она засмеялась. В одной рубашке и валенках я отправился за нею.

Мы спустились вниз по лестнице, прошли через дверь за печью и оказались в пристройках. Люба провела меня в темноте через узкий проход, заставленный мешками.

- Корма для кур на зиму, - пояснила она.

За следующей дверью оказался скотный двор. Коровы красивыми глазами смотрели нам вслед и жалобно мычали. Пахло свежим навозом. Затем был сарай, доверху заполненный аккуратно сложенными дровами, которых хватило б на несколько зим и на гарем жен и своячениц. Миновав поленницы, мы вышли на улицу.

Дул ветерок и кое-как мела метель. Любка скинула валенки, зажала их подмышкой и, повизгивая, побежала, босая, к баньке, стоявшей особняком. Я вдохнул свежий морозный воздух с крепким привкусом дыма, по примеру девушки сбросил обужу и погнался за нею, обжигая ступни. У входа она замешкалась, я схватил ее, и мы повалились в снег.

- Ой, морозно! Морозно! – кричала Любка.

- Ох, морозно! – ответил я и обсыпал ее снегом.

Взвыл ветер, и метель, оскорбленная непочтительным к ней отношением, бросилась на нас, мгновенно добравшись до самых потаенных мест.

- Ой! – завизжала Любка и отворила дверь.

Из баньки пыхнуло спасительным жаром.

- У-ух! – воскликнула девушка.

Я бросился за нею, но Любка сильной рукой выпихнула меня восвояси и перед носом моим захлопнула дверь, успев прокричать:

- Валенки, валенки, барин, возьмите! Замерзнут же, потом не наденешь!

Вот так Любка! Еще и спину-то мне потереть не успела, а уже из холопки в столбовую дворянку превратилась. Я закоченевшими руками собрал валенки, которые метель уже схоронить вознамерилась, и ринулся обратно в баньку, прочь, прочь от мороза.

Руки замерзли так, что хотелось сунуть их в топку с дровами посуше. Любкина игривость вдруг исчезла. Она вытряхивала снег из оброненных валенок.

- А то ж мокрые не наденем потом, - молвила она, расставляя их на просушку.

Я прижал ее к себе и запустил руки под рубашку.

- Пальцы ледяные! – завизжала она так, что я застыл на секундочку.

И этого мгновения хватило, чтобы ее шаловливые пальчики добрались до моего хозяйства, уж совсем скукожившегося после вылазки на мороз за валенками.

- У-у, какие мы скромные, - протянула Любка.

- Ну, знаешь ли, - возразил я, - достоинство не в том, чтоб огромный марешаль между ног болтался без надобности, а в том, чтобы в нужную минуту отменный круасанъ оттуда выпрыгивал.

- Кросан, говорите. Красивое имя. Видно, любите вы его.

Мы превосходно попарились, трижды подкатывали нужные минуты, круасанъ не подводил, и, не вдаваясь в подробности, но и без лишней скромности отмечу, что на славу мы стыд сотрясли.

А потом лежали в изнеможении в обнимку на лавке, собираясь с силами, чтобы напялить валенки и отправиться в обратный путь сквозь мороз, через сарай с поленьями, мимо тоскующих коров, между мешками с сыпучим кормом для кур, по пути превращаясь – я из удалого молодца в надменного графа, а она из столбовой дворянки в холопку с постоялого двора.

- Что-то рука затекла, - произнес я, высвобождаясь из объятий.

Мы поднялись с лавки и надели горячие рубашки.

- Барышня ваша передать вам велели, чтобы вы в Кронштадт ехали, - вдруг сказала Люба.

- В Кронштадт? – удивился я.

- В Кронштадт, в Кронштадт, - повторила девушка. – Там найдете капитан-поручика Косынкина…

- Обожди ты! – перебил я. – Какого еще Косынкина?! Фрол же сказал…

- А забудьте вы, барин, все, что Фрол сказал! – отмахнулась девушка. – Обман это все. Аннетка-то эта ваша ловко все придумали!

- Что придумала?

- Да я же вам говорю. Мамзелька письмо-то вам написали, а на случай, если оно в чужие руки попадет, Фролу-то соврали все. И он тем господам, что выпороли его, тоже соврал. И вам соврал, только не знает об этом. А мне-то, значит, мамзель-то ваша поручили, как приедете вы, сказать, чтобы в Кронштадт отправлялись и нашли там капитан-поручика Косынкина. А уж он-то, видать, скажет, что вам дальше-то делать.

Вот тебе и Аннет, Лерчик-эклерчик, вот ведь умница! Ловко как одурачила своих преследователей! Небось, сидят теперь в Осиной роще и ждут, дураки, пока она появится! Ну, скажите, как не любить такую женщину, как не восхищаться ею, как не благоговеть перед ней?!

- Так чего же ты раньше молчала-то?! – спросил я Любку.

- Ага! – огрызнулась она. – Раньше сказала б, так и осталась бы без кросана с марышалью.

Я обнял ее и поцеловал.

- Не осталась бы, не переживай! Ты чудо! Я еще вернусь за тобой! Обязательно вернусь! Возьму тебя горничной к себе!

Мильфейъ-пардонъ, граф! Надо же чушь такую нести! Куда я возьму ее горничной? А как Аннет на это посмотрит? Впрочем, можно снять для Любки отдельные меблированные комнаты. Да, но это уже будет не горничная, это будет содержанка.

Да что это со мной?! Еще вчера попадись мне такая Любка, я б забыл о ней через пять минут после того, как… как она бы мне попалась. А всему виной Аннет, ее последний взгляд, пойманный мною в случайном отблеске костра. Взгляд женщины, которая надеялась, что я приду к ней на помощь, и даже перед лицом смертельной опасности прощала то, что я не смог ее спасти. Ни одна женщина до сих пор не смотрела на меня с пониманием. И я готов был идти на край света за этой женщиной и попутно защищать всех униженных и оскорбленных.

Мильф… Мильф… Мильфейъ-пардонъ, граф! Готов идти на край света за женщиной – эти слова пробудили во мне какое-то смутное воспоминание. Они вдруг завертелись в голове жгучей ниточкой, казалось, схвачу и воспоминание целиком вытащу. Да только ухватить никак не удавалось!

А ведь нельзя было терять ни минуты! Господа, отправившееся по адресу в Санкт-Петербург, могли вернуться и, скорее всего, не в лучшем расположении духа.

Я еще раз прижал к себе девушку и поцеловал ее на прощание.

- Любка, Любушка, до скорого!

Она высвободилась из объятий, смахнула слезу со щеки и улыбнулась.

- Ступайте, граф, ступайте. А там что бог даст.

Я впрыгнул в валенки и бросился вон. На улице обжегся морозом, в сарае ударился о дрова, чуть не упал, поскользнувшись в коровнике, потом наткнулся на мешок с кормами для кур – это было не так больно, как коленкой о поленницу, в горнице велел однорукому Фролу закладывать лошадей и ринулся на второй этаж.

- С вас-с три рубля-с, сударь, - крикнул однорукий трактирщик.

- Какие еще три рубля! – я замер на лестнице.

- Помилуйте-с, граф, как-с – какие? – воскликнул Фрол. - Чай – двадцать пять копеек, хлеб с маслом – десять копеек, Любка – два рубля, борщ, жаркое – еще шестьдесят пять копеек.

- Ладно, получишь свои деньги.

Мое внимание привлекли странные звуки, доносившиеся из моего номера. Словно кто-то тараном пытался выбить дверь изнутри и делал это настойчиво и с завидной ритмичностью. Я вошел и при слабом свете, пробивавшемся между сосульками и через окно, увидел Лепо. Жак размеренно сотрясал сундук, распластавшись на нем. Между французишкой и сундуком, задрав ноги навстречу сосулькам, корячилась Варвара. Судя по мученическому выражению лица, она была не рада, что ввязалась в эту затею, и предпочла бы, чтоб каналья сотрясал сундук в одиночку.

- Жак-скотина, кончай! Мы уезжаем через три минуты! – крикнул я уже из своей комнаты.

Сундук забился в конвульсиях.

Глава 10.

Оставалось несколько часов езды, и я сгорал от нетерпения так, что хотелось бежать впереди лошадей и тащить их под уздцы. Ямщик в этот раз попался певучий.

“Все степь да степь, да снежная равнина,

да черный ворон надо мной кружит”, - доносился его голос.

Я понимал, что встреча с капитаном-поручиком Косынкиным – еще не конец путешествию. Наверняка он снабдит меня новыми указаниями, оставленными Аннет. А если окажется, что капитан-поручик успел выдать кому-нибудь доверенную ему тайну, придется поискать среди его челяди горничную, желающую познать разницу между круасаномъ и маришалью.

Я гадал, что уготовано мне впереди, а приключение не заставило себя ждать. Оно оказалось не горничной и даже не капитаном-поручиком. Нас окружили несколько всадников, которые, очевидно, предпочитали не видеть меня в здравом уме и твердой памяти. Они не были столь любезны, как Аннет, и не предложили выпить воды забвения, а попросту ударили меня рукояткой пистолета по темечку, когда я высунулся из возка.

Очнулся я в темноте из-за натянутого на голову мешка. Причем пыль из него выбить прежде, чем на меня напяливать, никто не удосужился. Я лежал связанный на полу нанятого мною же возка. Скрипели полозья, и слышалась песнь ямщика:

“Одна и та ж в моих глазах картина.

Как ни хлещи, тоскливо конь бежит…”

Безрадостное бытие у мужика. Тоскливое. Конь ленивый. Пассажиру по голове дали, связали и бросили на пол с пыльным мешком на голове. Но и это происшествие не внесло разнообразия в жизнь ямщика. Одна и та ж картина в глазах стоит. Ох, зачем, ямщик, ты песню поешь?! Заткнулся б! И без тебя тошно!

Я задумался над тем, как себя вести, подать ли голос или так и валяться без признаков жизни? По голове мне дали, чтоб не сопротивлялся и до пункта назначения ехал, как мешок с кормами для кур. Так что лучше лежать да помалкивать, может, удастся подслушать что-нибудь важное.

- Скоро эта шельма очнется? – раздался чей-то голос.

Ага, значит, и Лепо по башке получил и валяется тут же. Интересно, как это мы все уместились в одном экипаже?

Кто-то приподнял мою голову, потянув за мешок, и бросил так, чтобы я стукнулся об пол. Вот как! Я-то и не подумал, что “шельму” мне адресовали, а не каналье-французу. Меня приподняли второй раз и вновь уронили головой об пол. Настойчивые господа оказались. А удар по голове они считали средством, одинаково пригодным как для того, чтоб оставить человека без чувств, так и для того, чтобы привести его в чувство. Пожалуй, если мне повезет, надо будет опробовать этот способ на ком-нибудь из них.

Меня приподняли в третий раз.

- Э-эй, дырку в полу пробьете! – крикнул я, не желая больше стукаться головой.

Опустили меня нежно и пнули ногою в бок.

- Ну, гадина, говори, куда путь держишь? – проскрежетал невидимый собеседник.

- Откуда мне знать, куда вы меня везете? – простонал я.

- Ты давай не шути тут, скотина! – последовал удар ногой.

Я дернулся от боли, и, если б позволяло пространство, согнулся бы кренделемъ. Голова гудела, от полученных ударов ныли почки, снаружи доносился вой ямщика. Господа шутить не советовали и сами не собирались. И меньше всего мне хотелось, чтоб они добрались до Аннет.

Мильфейъ-пардонъ, а с чего я взял, что им нужна Аннет?! Пока что они поинтересовались, куда направляюсь я. А про девушку никто и не спрашивал. А может, стоит привести их к Аннет? Может, они передерутся с теми, кто ее похитил, и перебьют друг друга?! Вот было бы здорово!

Рольмопсъ твою щуку! А чего это я, дурень, переживал, что однорукий Фрол выдал кому-то адрес в Санкт-Петербурге? Ведь Аннет силой увезли у меня на глазах! И сомнительно, что ее повезли в столицу меня дожидаться. И те, кто ее похитили, настроены были весьма решительно. Упырь в шубе стрельбу, не задумываясь, затеял при том, что самому ему ничего не угрожало. Разве что мой пистолет был серебряной пулей заряжен. Или лук да колчан под рукой оказались бы, а в колчане – осиновые колья вместо стрел.

Интересно, а кто был второй похититель? Вдруг тоже вампир? И как это я сразу об этом не подумал? Может, они и ей успели венку яремную порвать? И у нее у самой теперь клыки отрастают? Отыщу ее, а она меня в шею – чмок! Неужто ль, скажет, Серж, ты ради моей любви в нелюдя не обернешься?! Вот тебе и Лерчик-эклерчик получится!

От этих мыслей мурашки по спине побежали. Задрожал я и никак остановиться не могу. Дрожь-то уже не от тяжких дум, а от холода пошла. Снаружи ветер воет, ямщика-то уж и не слышно, а может, картина в его глазах сменилась, он и умолк. Все равно ему, поди, лучше, чем мне. Хоть и снаружи сидит, а в тулуп завернулся, ветер не проберет. А я – лежи, коченей, с головой в мешке. Хоть бы шкуру медвежью сверху накинули, да под бока подоткнули!

- Эй! – окликнул я невидимых конвоиров.

- Чего тебе? – раздалось в ответ. – Решил-таки рассказать, куда путь держал?

- Да ладно, приедем, вот тогда-то он как миленький запоет, - послышался еще чей-то голос.

Голову мою потревожили. Сапог, на котором я щекой лежал, вверх пополз. И черт меня дернул вслед за ним повернуться?! В следующее мгновение я получил удар каблуком в переносицу, в голове взорвалось пушечное ядро, я взревел от боли, и привиделся мне… граф Безбородко.

Я стою навытяжку перед вице-канцлером. Он то и дело наклоняется, чтобы подтянуть чулки, и от каждого наклона багровеет и задыхается. Мы находимся в его доме. Граф принимает меня в кабинете, при этом он подвел меня к окну и во время разговора с опаской оглядывается на массивный стол, стоящий в центре, словно подозревает, что стол этот давно завербован злейшими врагами.

- Ну что, сударь, - говорит он, брызгая слюной, - так и будем по девкам ходить, груди их на упругость проверять или важными делами займемся наконец?

- Я готов исполнить любое поручение, ваше сиятельство, - отвечаю я.

Граф вновь подтягивает чулки, задыхается, хрипит и кашляет. Если когда-нибудь ему придется самому надевать сапоги, видит бог, он помрет, обутый на одну ногу.

- Задание, значит, я тебе дам. Тайное. Чтоб ни одна – ни одна! – собака, кроме нас с тобой, кобелей блудливых, об этом не знала.

Я склоняю голову в знак согласия.

- Это… эй там! – кричит граф и трясет золотым колокольчиком.

Открывается дверь, входит секретарь с золотым подносом, на котором лежит конверт, перевязанный черной лентой с надписью: “Открыть после моей смерти в Совете”.

- Что?! Что ты, государь?! – машет руками Александр Андреевич. – Что ты принес?! Водки принеси!

Секретарь разворачивается, но граф останавливает его.

- Это… дай сюда, что принес. И еще один, большой конверт принеси!

Безбородко забирает бумаги с подноса. Секретарь уходит. Граф показывает мне запечатанное и перевязанное черной лентой письмо.

- Вот это вот будущее наше, - сообщает он. – Понимаешь, вот где ключик-то. Отвезешь эти документы князю Афанасию Федоровичу Дурову.

Я морщусь. Этот Афанасий Федорович скотина изрядная. Безбородко отвлекается на чулки и не замечает моей реакции. Входит секретарь, на подносе две золотые рюмки с водкой и конверт.

- А, вот так-то, - одобряет Безбородко явление своего помощника.

Граф берет конверт и вкладывает письмо, перевязанное черной лентой, внутрь.

- Это копия, - говорит он. – Написана собственноручно ее величеством. Первый экземпляр в канцелярии останется. А этот спрячем понадежнее. Мало ли чего тут, - вице-канцлер наклоняется ко мне и шепчет в самое ухо, так, чтобы его секретарь не слышал. - А у Афанасия Федоровича-то хрен кто найдет.

Он шлепает на конверт сургуч, ставит печать и вручает документы мне.

- У князя искать никто не будет, - уверяет граф.

- А как насчет третьей собаки, которая слышит то, о чем полагается знать двум блудливым кобелям? – я одними глазами указываю на секретаря.

Безбородко по-своему трактует мой взгляд.

- Ага, брат, это ты правильно мыслишь! – восклицает он и снимает с подноса рюмки с водкой.

Одну граф передает мне.

- Ну, сударь, за успех! – провозглашает граф и залпом осушает рюмку.

Выпив, он дышит так, словно чулки пять раз подряд до пупа дотягивал.

- Значит, так, - продолжает граф. – Денег тебе дам изрядно, чтоб ни в чем там себе не отказывал. Чтоб на широкую ногу! Чтоб знали сволочи, что русский человек приехал, понимаешь, а не голландец какой худосочный! Понял?! В общем, на девок хватит…

Видение прошло. Я очнулся на дне экипажа, дрожащий от холода, с мешком на голове. Попытался припомнить, что было дальше, после того, как я получил от вице-канцлера таинственный конверт, но не смог. Воспоминания ускользали, словно утренний сон.

От полученного удара в переносицу болела голова. Какая-то липкая жидкость - кровь, конечно же, - залила лицо. Я испугался за глаза. Оба ли на месте, не выбиты ли? Но в темноте не смог разобраться. Даже движения бровями причиняло острую боль. Если и дальше восстанавливать память таким образом, я не доживу до окончания воспоминаний.

Интересно, что это было за письмо, которое вице-канцлер поручил тайно передать князю Афанасию Федоровичу Дурову? Похоже, что вся катавасия вокруг этих бумаг и крутится, догадался я. И Аннет каким-то образом оказалась замешана в эту историю. И я ни за что не допущу, чтобы эти господа добрались до нее! Да, но как быть с теми, кто похитил ее? Кто они все такие? Что им нужно – Аннет или письмо, написанное ее величеством?

Ее величеством?! Ну, конечно же, вице-канцлер же говорил: “Написана собственноручно ее величеством”. И эта надпись: “Открыть после моей смерти в Совете”. Может быть, это завещание по поводу престолонаследия? Может, это письмо и есть ключик к интриге между Павлом и его собственным сыном Александром, любимым внуком Императрицы Екатерины? И кто из них завладеет этим письмом, тот и будет у нас эмменталемъ!

Я почувствовал, что лежу не на дне экипажа, избитый и замерзший, а где-то между жерновами истории, которые только-только начали вращение. Место крайне неуютное, практически несовместимое с жизнью. Захотелось куда-нибудь на обочину.

А еще мне стало по-настоящему страшно. Понятно, что меня похитили не для прогулки с мешком на голове. Они, скорее всего, будут меня пытать. А их жестокость наводила на мысль, что меня не собираются оставлять в живых. Нужно было срочно что-то предпринимать для того, чтобы освободиться. Я пошевелил руками, но они были надежно связаны. Эти господа хорошо знали свое дело. С ужасом я подумал о том, что когда мы доберемся до места назначения, шансов вырваться не останется вовсе. Слезы против воли хлынули из моих глаз. Я прикусил губу, чтобы сдержать рыдания. Не хватало еще, чтоб мои палачи увидели, что я плачу!

А потом свое дело сделал мороз. Я замерз так, что забыл обо всем на свете и мечтал об одном - чтобы это путешествие закончилось. Неважно чем: пытками или казнью; если казнью, то лучше сожжением на костре.

Глава 11.

Когда наше путешествие окончилось, я окоченел так, что не мог передвигаться самостоятельно. Меня схватили под руки, вытащили из саней и поволокли куда-то вниз по ступенькам. Больше всего на свете мне хотелось согреться, меня уже не интересовали ни Аннет, ни проблема отца и сына в царской семье, ничего. Лишь мысль о том, что вот-вот меня дотащат куда-то, где будет теплее, заставляла сердце еще хоть как-то биться.

Меня бросили, и я ударился о каменный пол. Чьи-то руки стянули мешок с головы, и я зажмурился от яркого света. Слава богу, глаза, значит, целы.

- Че ощерился? – раздался чей-то рык.

Я находился в большом каменном помещении, освещенном факелами и огнем в очаге. За грубо сколоченным столом сидел седой господин, еще двое сидели по обе стороны от него на стульях. У одного из них лицо распухло так, словно ему приходится отдуваться за семерых беспробудных пьяниц. А надо мною склонилась гора мускулов. Это был велетень. Он смотрел на меня с деловым равнодушием, словно я был пнем, который нужно выкорчевать, порубить на щепки и сжечь. Велетень сидел на маленькой табуретке, закрывая от моего взора половину камеры. Он был голым по пояс, подпоясан черным кожаным фартуком, на ногах синие панталоны и громадные ботфорты, прошитые мельчайшей строчкой и украшенные серебряными пряжками на ремнях и серебряными шпорами. Присутствие этого чудовища наводило на меня беспросветную тоску. И особенно портил настроение кожаный фартук. Когда велетень двигался, казалось, что не мускулы, а булыжники перекатываются под его смуглой кожей. Он схватил меня за плечи и поставил на ноги. За его спиной я увидел бочку с водой, таз с кувшином и сток, проделанный в полу. А еще там стоял деревянный конь, отшлифованный до блеска телесами несчастных, которых на нем пороли, и еще один стол, старинной работы, сделанный искусным мастером, весь в изысканных завитушках. Наверняка, этот стол появился здесь благодаря стараниям велетеня. Эти твари сами уродливы, но любят изящные вещи. Я физически ощутил то эстетическое наслаждение, с которым велетень раскладывал на этом столе инструменты для пыток. Мои ноги подкосились, и я упал в обморок.

Очнулся я от боли. Чудовище трепало меня по лицу.

- Экий ты слабонервный, граф, - произнес седой господин. – И куда ты полез с такими нервишками? Тебе бы в деревне на печи лежать, в мамкину юбку сморкаться.

- Что вам угодно, господа? – вымолвил я.

- Нам угодно знать про твою миссию за границей. Куда ездил? К кому? И самое главное, кому передал бумаги? Те, что получил от графа Безбородко.

Я с трудом сглотнул, почувствовав некоторое облегчение оттого, что их не интересовала Аннет. Слава богу, им нужны были сведения, которые я вспомнил по дороге сюда. Я расскажу им все, что знаю, потому что плевать мне на все государственные тайны вместе взятые. Как говорил покойный папенька? - Храни тебя Господь ради тех, кого ты любишь. Ради тех, кого люблю, а не ради того, кому срать на царском стульчаке!

- Господа, я все расскажу…

- Конечно, расскажешь, - седой господин слегка пожал плечами.

У него было то скучающее выражение лица, которое бывает у людей, настроенных терпеливо выслушивать какую-нибудь долгую и нудную историю.

- Безбородко передал мне письмо, оно было перевязано черной лентой и с надписью “Открыть после моей смерти в Совете”, - проговорил я.

- Ну и? - поддакнул седой господин.

- Вице-канцлер сказал, что это письмо написано собственноручно Ее Величеством Императрицей Екатериной. Он велел передать его на хранение князю Дурову. Дурову Афанасию Федоровичу.

Седой господин за столом вскинул брови. Опухший господин фыркнул и заявил:

- Брешет сволочь, брешет!

- То есть как это - брешу? – растерялся я. – Видит бог, господа, это вся правда, более мне ничего неизвестно! Надо у князя Афанасия Федоровича спросить, что там с этим письмом-то?

- Издеваешься, да? – насупился седой господин.

- Вот вам истинный крест, господа, - я перекрестился.

Велетень зашипел и с отвращением отвернулся.

- Тебе, Дементьев, - обратился ко мне седой господин, - должно быть не хуже нашего известно, что князь Дуров пропал без вести в польскую кампанию. Так что, если ты впрямь, передал письмо ему, то изволь, милостивый государь, объяснить, где ты его нашел.

Князь Дуров пропал! Да еще в польскую кампанию! То есть задолго до того, как граф Безбородко отправил меня к нему. Выходит, мое воспоминание было мороком, наваждением. А князь Дуров, скорее всего, погиб. Туда ему и дорога, скотине, прости господи. Но сейчас я бы предпочел, чтоб Афанасий Федорович томился в соседней камере.

- Господа, господа, видит бог, это все, что я знаю! – произнес я. – Граф Безбородко передал мне письмо и велел отвезти его князю Дурову. А что было далее, я не помню. Меня опоили, господа, водой забвения.

- Возможно, Дементьев, возможно. Это мы проверим, - седой господин кивнул велетеню.

Послышался грохот далекого камнепада. Это чудовище хрустнуло костями, разминая руки. Зазвенели колесики в серебряных шпорах – переминался с ноги на ногу велетень.

- На эти штучки они мастера, - произнес опухший господин. – Может, и впрямь опоили его.

- Не может, а наверняка, - заявил второй. – А иначе, на кой хрен была им нужна вся эта канитель?!

- Господа, о чем вы говорите? Объясните хоть что-нибудь…

- Тут, Дементьев, видишь ли, дело такое, - произнес с сочувствием седой господин. - Будешь много знать, придется господину Марагуру сломать тебе хребет.

- Какому господину? – спросил я.

- Мне, глупыш, - объяснил велетень, звякнув шпорами.

Я облизнул засохшие губы. Выходило, что убивать меня пока не собираются. Хорошо бы и без пыток обойтись.

- Умой ты его, а то ж не пойми, с кем говоришь – с человеком или с кровавым бифштексом.

Марагур обернулся, набрал в кувшин воды из бочки, перелил ее в таз. Поднял меня, наклонил и громадной ручищей вымыл мое лицо, почти не причинив мне боли. Затем он подал мне полотенце. Пока я вытирался, господин Марагур смотрел на меня так, что я удивился, как это слезы умиления не покатились из его глаз? Некоторые нанимают велетеней в качестве сиделок для своих детей. Говорят, что из них получаются самые заботливые няньки.

А где-то сейчас мой Лепо? Жив ли?

- Подойди-ка сюда, - приказал седой господин.

Я подошел к столу.

- Дело, Дементьев, вот какое, - начал он, но вдруг повернулся к опухшему господину. – Ну-ка, дай ему стул! Терпеть не могу, когда надо мной стоят.

Я сел, а опухший и оставшийся без стула господин отошел в сторону и, скрестив руки, встал у стены.

- Нам нужно письмо, которое отдал тебе Безбородко, - продолжил седой господин. - Мы думаем, оно у тебя или у мадмуазель де Шоней…

- У кого? – переспросил я.

- Аннет де Шоней.

- Аннет, - повторил я.

- Ну, Дементьев, только не говори, что и ее ты не помнишь, - усмехнулся седой господин.

- Помню, - пролепетал я.

У меня за спиной пыхтел господин Марагур, готовый с одинаковой обстоятельностью переломить вам хребет или подтереть за вами, если вы облажались. Напротив сидел человек с выцветшими глазами, привыкший поручать велетеню деликатные вопросы. А я успел отогреться достаточно для того, чтобы начать думать не только о себе. И мне очень не хотелось, чтобы на моем месте оказалась Аннет. Однако надежды на то, что она их не интересует, лопнули. И это обстоятельство сильно портило мне настроение, что не ускользнуло от внимания собеседника.

- Мы, милостивый государь, чтобы ты правильно понимал, - сказал он, - ни против тебя, ни против мадмуазель де Шоней ничего не имеем. Нам всего-то и нужно – получить небольшой конверт. Тот самый, который вручил тебе вице-канцлер. Ты говоришь, что передал его князю Афанасию Федоровичу Дурову.

- Наверно, наверняка передал. Только я ничего не помню.

- Экий ты! Наверняка передал! – передразнил седой господин. - Как же передал, если нет его давно, князя Дурова?! Но смею заверить тебя, что будь Афанасий Федорович жив, он без сомнения – в этом мое глубочайшее убеждение – выдал бы нам эти бумаги! И в твоих же интересах не упрямиться!

- Помилуйте, да разве же я упрямлюсь?!

- Не знаю, - развел он руками. – Знаю, что у тебя, Дементьев, письма нет. С мадмуазель де Шоней мы опоздали. Она улизнула от нас в Москве. Мы думали, что она передала бумаги через твою невесту. И из-за этого погиб мой человек. Его застрелил полицеймейстер Развилихин. А мне, знаете ли, не нравится, когда стреляют в моих людей.

Не нравится ему! Они б со Шварцем нашли друг друга!

- Я приношу соболезнования по поводу гибели вашего человека. Но, видит Бог, я не имею ни малейшего представления о происходящем, - кажется, примерно то же самое я говорил в кабинете московского полицеймейстера.

- Да, - кивнул головой седой господин. – Бумаги, переданные через твою невесту, оказались всего лишь письмом мадмуазель де Шоней, адресованным тебе. Как видно из него, ты и впрямь ничего не знаешь. Забыл все напрочь, кто-то поработал над твоей памятью. Но мадмуазель де Шоней куда-то ведет тебя хитроумным способом. Куда? Куда ты направляешься? Где она тебя ждет?

- В Санкт-Петербурге, в Осиной роще, в доме штабс-капитана Саликова, - ответил я.

- Argumentum ad ignorantiam, - прокомментировал мои слова велетень.

- Ай-ай-ай! Дементьев, Дементьев! – седой господин откинулся на спинку стула. – А говоришь, что не упрямишься. Этот адрес мы уже знаем. Трактирщик… Фрол, кажется, сообщил нам. Но это оказался ложный след. Даже не след, а ловушка. Четверо моих людей взяли ключ, спрятанный под ступенькой, открыли дом. А оттуда вылетели зимние осы, слегка расстроенные тем, что половину сезона провели взаперти. И покусали моих людей, двоих до смерти.

- А я, слава те господи, выжил, да вон как опух! – пожаловался опухший господин. – И Иванову тоже рожу разнесло будь здоров как!

- А мне, знаете ли, не нравится, когда травят насмерть моих людей, - заявил седой господин.

Жалобы опухшего он проигнорировал.

Вообще, интересный напротив меня сидел господин. Одного его человека застрелили, еще двоих закусали до смерти, ему это не нравится, но в принципе лично против меня и мадмуазель Шоней он ничего не имеет. Только письмо ему отдайте. Черной ленточкой перевязанное.

И будь у меня возможность, я бы отдал ему и это письмо, и все остальные письма Романовых, доверь они мне их. И пусть открывает их хоть в Совете, хоть в кунсткамере. Но это - будь моя воля. А Аннет, похоже, была другого мнения. Она участвовала в каком-то заговоре. И в ходе своей игры отправила на досрочное рандеву с Главным Поваром каких-то несчастных, понадеявшихся встретиться с нею в Санкт-Петербурге. Веселая мадмуазель!

Рольмопсъ твою щуку! Девушка, которую я недавно любил и в которую вновь был влюблен, совершает хладнокровные убийства! Да еще с какой жестокостью! Да я и сам мог угодить в смертельную ловушку, которую она подстроила! Случись что-нибудь с девкой из валдайского трактира, с Любкой этой, я отправился бы по адресу, указанному Фролом, и – привет! – сейчас бы нимб над головой примерял! Интересно, на что еще она способна? Я бросился за нею, за девушкой, которая поразила меня своим взглядом, но что я о ней знаю? Ничего. Вот теперь знаю, что она мимоходом на тот свет отправить может. Так что, можно сказать, что мне еще повезло – с водой забвения-то!

Фу, эти новости надо было переварить. Вот только времени не было на это.

- Милейший, - произнес седой господин, - я еще раз задам тебе вопрос. И советую хорошенько подумать, прежде чем отвечать на него. От твоей искренности будет зависеть твое ближайшее будущее. Куда ты направляешься, где тебя ждет мадмуазель де Шоней и как она сообщила тебе об этом?

За спиной раздался грохот камнепада. Господин Марагур сопел, разминая руки. Седой смотрел на меня в упор. Взять да и рассказать им про капитана-поручика Косынкина. Они же не знают, что Аннет похищена вампирами. Вот и встретятся там с вурдалаками. “Мне, знаете ли, не нравится, когда моим людям глотки перегрызают, - скажет потом этот старик. – Но против вас лично я ничего не имею. Только письмо, черной ленточкой перевязанное, отдайте, а то Альсандру Палычу на царском стульчаке посерить не дают!”

Но что, если Аннет удалось вырваться от похитителей? Может, ее похитители уже в земле гниют, от земных проблем освободившись? Мало ли, что они ее похитили? У нее и на этот случай какой-нибудь фокус-покус мог быть припасен! И она сидит сейчас, пьет чай с капитаном-поручиком, а я к ним велетеня приведу!

Нет, не мог я предать ее.

- Господа, - приложив руки к груди, произнес я, - честное слово, господа, я направлялся в Осиную рощу в дом штабс-капитана Саликова. Трактирщик Фрол сообщил мне этот адрес. А вы… вы, можно сказать, спасли мне жизнь… Если бы вы не задержали меня, я бы был уже мертв.

Я надеялся, что мои слова звучат убедительно. И напрасно.

- Брешет, подлец! – заявил опухший и уступивший мне стул господин.

- Да что вы, что вы, право?! – возразил я.

Седой господин жестом приказал мне замолчать.

- Дементьев, ты хочешь сказать, что мадмуазель де Шоней желала твоей смерти? Согласен, такое возможно. Но отправлять тебя в Санкт-Петербург ради этого?! Звучит неправдоподобно. Чересчур замысловато. Если б она желала твоей смерти, она б это сделала раньше и проще, у нее была масса возможностей.

Он мне не верил. Нужно было срочно придумать что-то, вызывающее доверие и непротиворечащее уже сказанному.

- Господа, вот что я думаю. А может, несчастье с зимними осами произошло потому, что меня там не было? Может, если бы к дому штабс-капитана подошел я, кто-нибудь в последний момент меня бы остановил и сказал бы, что, мол, нельзя дом открывать, а надо сделать то-то и то-то? Вы никого там поблизости не видели?

- Никого там не было, - ответил седой господин. – Но отправить тебя погулять в Осиную рощу – мысль неплохая. Может, мы так и поступим? Вот господин Марагур с тобой побеседует, а потом бросим тебя на крыльце того осиного гнезда.

Велетень захыхыкал, загремел суставами, зазвенел серебряными колесиками. У меня подкосились ноги.

Очнулся я оттого, что мне плескали в лицо водой, но пошевелиться не мог. Пока был в обмороке, меня догола раздели и привязали к деревянному коню. Надо мной возвышался господин Марагур. В руках он держал кнут.

- Ну что? – прозвучал голос седого господина.

- Смилуйтесь, господа! – заорал я. – Я же все рассказал вам! Все, что знал!

Велетень щелкнул кнутом и с оттяжкой ударил меня по спине. Я взревел. Мне казалось, что меня разрубили пополам, и по странной случайности я сначала не умер, а потом глаза не выскочили из глазниц от боли.

- Ну? – донесся голос седого господина.

- Господа, помилуйте, - произнес я.

Велетень ударил меня еще раз. Я завыл, надрывая горло и легкие. Я был уверен, что третьего удара не выдержу и умру или сойду с ума от боли. Неожиданно я вновь вспомнил встречу с вице-канцлером, и мне пришла в голову одна мысль. Я надеялся, что спасительная.

- Господа, вспомнил! Вспомнил! – закричал я, надеясь упредить третий удар кнутом.

- Ну, и что же ты вспомнил? – спросил седой господин.

- Граф Безбородко когда я был у него когда он передал мне письмо там был секретарь у вице-канцлера был секретарь он подслушивал наверняка подслушивал да и граф не особенно скрывался от него этот секретарь наверняка что-то знает может вы у него спросите, - протараторил я.

- Да заладил ты: секретарь, секретарь, - послышался голос седого господина. – Иванов, секретарь вице-канцлера. Знаем мы его, ждем с минуты на минуту.

Кнут со свистом рассек воздух и опустился на меня в третий раз.

- Капитан-поручик Косынкин! Я еду в Кронштадт к капитану-поручику Косынкину! – заорал я от жалости к себе и преданной мною Аннет.

- Вот это уже интереснее, - одобрил мои признания седой господин. – А посмотрим, что ты расскажешь под батогами.

Господин Марагур освободил меня, попросту разорвав веревки. Я свалился на пол. Велетень поднял меня, связал мне руки за спиной и подвесил на дыбу.

- Вот так, - сказал седой господин.

Я застонал от боли. Суставы в плечах заскрипели, готовые расколоться и, прорвав кожу, выломиться наружу. Я изо всех сил напрягал плечевые мускулы, чтобы удержать руки от превращения в плети.

Отворилась дверь, и в камеру вошли еще какие-то люди. Я повернул голову, но велетень загораживал от меня половину камеры, и я видел только кожаный фартук, забрызганный кровью. Я свесил голову и закрыл глаза.

- Ну что? – спросил седой господин, обращаясь ко вновь пришедшим.

- Кое-что есть, Василий Яковлевич, - сообщил кто-то и спросил в свою очередь. – А этот что?

- Покочевряжился немного, а теперь заговорил, - ответил седой господин – Василий Яковлевич, вот значит, как его звали. – Тебя вот вспоминал, говорит, был там секретарь у вице-канцлера.

Послышались шаги, чья-то рука, ухватившись за волосы, приподняла мою голову. Я открыл глаза и прямо перед собой увидел опухшую рожу, но не того господина, что уступил мне стул, а некоего Иванова, второго из оставшихся в живых после визита в дом штабс-капитана Саликова. Зимние осы попортили лицо этого человека, и все же я узнал его. Это был секретарь графа Безбородко.

Эх, намекал же я вице-канцлеру, что негоже третьей собаки слышать то, о чем полагается знать двум блудливым кобелям. А он не обратил на мое предостережение внимания. Секретаря своего граф, видимо, даже за собаку не считал, а так – за пустое место. Эх, говаривал, помнится, папенька: свято место пусто не бывает, а пустое место не бывает святым.

- Да, был я там, - промолвил Иванов, словно подтверждая мои мысли. – Но, к сожалению, выяснил лишь то, что бумаги должны быть переданы какому-то князю. А еще понял, что этот князь находится где-то заграницей.

Он отпустил меня. Велетень без предупреждения врезал мне толстым прутом по спине. Нестерпимая боль вспыхнула в почках и сковала меня целиком. У меня не хватило сил, чтобы кричать. Я только охнул, обмяк и безвольно повис на вывернутых руках.

- Ну, что еще вспомнил? – спросил Василий Яковлевич.

- Это все, господа. Я должен был ехать в Кронштадт к капитану-поручику Косынкину. Убейте меня, но больше я ничего не знаю.

Господин Иванов, экс-секретарь вице-канцлера вновь поднял мою голову.

- Похоже на правду, - сказал он и добавил, глядя мне в глаза. – По крайней мере, твоя валдайская зазнобушка перед смертью то же самое говорила.

Я равнодушно вспомнил несчастную Любку. Равнодушно подумал о том, что Иванов – тварь и что его нужно убить. Равнодушно смирился с тем, что мне не удастся этого сделать.

Велетень вновь ударил меня. И я молил Богородицу, чтоб лишила меня сознания, и еще, чтоб меня поскорее убили и избавили от этих мук. Я уже не верил, что останусь в живых, и жалел о том, что отправился следом за девушкой.

Удары посыпались один за другим. Я плыл в кровавом тумане. Откуда-то доносился голос седого господина:

- Говори, Дементьев! Что еще ты вспомнил? Говори!

- Кронштадт,.. – шептал я.

- Что?! Громче, голубчик! Не слышу ни хрена!

- Капитан-поручик Косынкин… это все, господа… убейте меня… умоляю вас…

Меня оставили в покое – висеть на дыбе с выкрученными руками.

- Ну, что ж, значит, в Кронштадт? – рассуждал Василий Яковлевич.

- В Кронштадт, к капитану-поручику Косынкину, - отвечали ему.

Я застонал, не в силах терпеть и надеясь привлечь внимание к моей персоне.

- Голубчик-то все сказал?

- Все, наверное, все. Слаб он оказался.

- Но порядок надо соблюсти.

В это мгновение острая боль пронзила мою ногу. Я заорал так, что стены задрожали. Я извивался на дыбе, удивленный тем, что у меня нашлись еще силы, чтобы так голосить и дергаться. Сначала я подумал, что это опухшим господам каким-то образом удалось поймать зимнюю осу, и теперь велетень заставил ее ужалить меня. Но потом запахло горелым мясом, и я понял, что господин Марагур просто ущипнул меня за щиколотку раскаленными щипцами.

- Кронштадт!!! – ревел я. – Косынкин! Штабс… то есть, тьфу, черт, капитан-поручик!

Боль от ожога была резкой, но не такой мучительной, как от ударов батогами и кнутом. И велетень, словно о том же подумал и решил исправить оплошность. Он еще подержал орудие пытки в огне, а затем схватил меня за другую ногу и сжимал ее раскаленными щипцами до тех пор, пока не выдохся мой крик. А когда он отпустил, мне показалось, что такие же раскаленные щипцы сдавили сердце, и я – наконец-то! – лишился чувств.

Глава 12.

Я очнулся на полу. Все тело ныло от боли, но интуиция подсказывала, что пыток больше не будет. Я лежал, уткнувшись в серые, холодные камни, и это были самые счастливые минуты моей жизни. Велетень брызгал водою в мое лицо, но я не подавал признаков жизни. Хотелось продлить эти мгновения.

- Хватани ты его щипцами еще раз, он и придет в себя, - посоветовал Василий Яковлевич.

- Нет! – запротестовал я.

- Ага! – обрадовался Василий Яковлевич. – Вставай, Дементьев, давай, мы уезжаем.

- Куда? – спросил я.

- Как – куда? – переспросил Василий Яковлевич. – Ты же сам говорил, в Кронштадт! Или еще какие-нибудь воспоминания пробудились?

- Нет! Нет! В Кронштадт, господа! – закричал я.

- А то смотри, любезный, если там, в голове еще чего брезжит, так господин Марагур поможет память освежить!

- Нет, нет! В Кронштадт, господа, в Кронштадт, к капитану-поручику Косынкину! – повторил я.

- Помоги ему оправиться, - распорядился Василий Яковлевич. – Да одевать не надо, просто в медвежью шкуру заверни, по пути с ним доктор Биттехер поработает. Пока доедем, будет как огурчик. Ну, поторопитесь. Мы будем ждать на улице.

Господин Марагур умыл меня и вытер белым полотенцем. Затем он усадил меня за стол, а сам вышел из камеры. Через минуту он вернулся, одетый в однобортный кафтан, с медвежьей шубой в руках. Я попытался встать из-за стола, но ноги не слушались. Велетень завернул меня в шкуру, поднял на руки и понес.

Три экипажа на полозьях ожидали нас на улице. Один из них был очень больших размеров. Я решил, что эта карета предназначена для велетеня. Но ошибся. В этот экипаж Василий Яковлевич распорядился поместить меня вместе с бывшим секретарем Безбородко и еще каким-то худощавым господином. Велетень уложил меня на пол, застланный красным ковром, и исчез. Иванов и худощавый влезли внутрь.

- Ну, что, все? – донесся голос седого господина. – Ну, поехали!

- Но, милая, но, трогай, твою мать! – прокричали извозчики.

Мы тронулись.

У худощавого в руках был саквояж, набитый, судя по мелодичному позвякиванию, склянками.

- Я доктор Биттехер, - представился он, разместившись рядом с Ивановым. – Ну, кому нужна помощь?

- Да вот тут с графом неприятность приключилась, - кивнул в мою сторону Иванов. – А ему в Кронштадте важная встреча предстоит.

Глядя на меня, бывший секретарь вице-канцлера улыбался. Улыбка на опухшем лице выглядела столь омерзительно, что я удивился, как это он с такой мордой других людей не стесняется. Как показали дальнейшие события, Иванов вообще не склонен был кого-либо стесняться и чего-либо стыдиться.

- Ну, Кронштадт. До Петергофа часа два добираться будем. За это время мертвого воскресить можно, - подбодрил меня доктор Биттехер.

- Что ж вы раньше-то не сказали, а? – воскликнул Иванов. – Мы бы этим воспользовались.

Доктор не понял его юмора и поправился:

- Ну, я немного преувеличиваю. Воскрешение из мертвых – не моя специфика. Да и, по-моему, воскреснуть можно только в виде зомби, привидения или вампира. Или еще там в виде кого-нибудь…

- Ну, нет уж, - помотал головой Иванов. – Граф Дементьев нужен нам в человеческом обличье.

Доктор раскрыл саквояж, вытащил бутылочку с темной жидкостью и, прищурившись, перелил часть ее содержимого в мензурку. Затем поднес мне ко рту сосуд.

- Ну-ка, милостивый государь, выпейте, вам будет лучше.

По вкусу жидкость напоминала дешевый портвейн. Я проглотил ее, и меня передернуло.

Доктор Биттехер развернул шубу, я застонал.

- Ничего-ничего, милостивый государь, все будет хорошо. Раны эти неопасны для жизни. Сейчас я вам еще одно снадобье дам, чтобы кости не ломило.

Он достал еще один пузырек из саквояжа.

- Ага, вот оно что, - произнес он, взглянув на ярлык, приклеенный к бутылочке. – Будет все хорошо, граф.

Он поднес эту склянку мне ко рту и заставил выпить прямо из горлышка. У этой жидкости был сладковатый привкус.

- Минут через двадцать подействует, боль в руках и ногах перестанете чувствовать, руки слушаться начнут, - сообщил доктор.

- Ну, вы там смотрите, - подал голос Иванов. - Богатыря-то нам из него делать не надо.

Я с надеждой следил за действиями доктора. Вот как странно человек устроен. Несколько минут назад хотел сдохнуть, а теперь уповал на то, что найдется волшебное средство, которое залечит раны на спине, ожоги на ногах, снимет боль и превратит меня в сильного и уверенного в себе молодца, такого, каким я был еще несколько часов назад до встречи с этой компанией.

- Мамзель Аннет-то ловко нас вокруг пальца обвела, - сказал Иванов. – Но мы потом уж быстро сообразили, что к чему. В письме-то, что она тебе написала, был только трактир однорукого Фрола указан. Значит, кроме, как там, нигде больше сообщений оставить она не могла. А там – у кого? Фролу она обманный след оставила. Манька - его жена, Варька, считай, тоже как жена ему – им, значит, не могла Аннет довериться. Остается кто? Девка твоя, Любка эта. Понял?

Иванов пихнул меня ногой. Ему, видимо, было важно, чтобы собеседник поддакивал.

- Ну, да, в смекалке вам не откажешь, - отозвался я.

- Ага! – обрадовался Иванов и сообщил. – А Любку-то твою придушил я.

Не скрывая вызванных его словами чувств, я взглянул на него снизу вверх. Конечно, Любка была случайным эпизодом в моей жизни. Но мне не понравилось, что гнусный тип, каким был этот Иванов, позволял себе душить женщину, которую считает моей. Мне вообще не нравится, когда душат женщин.

Мильфейъ-пардонъ, граф! Ишь, не нравится, когда женщин душат! А сам полчаса назад предал Аннет! И теперь везешь к ней шайку убийц! Они же и ее придушат!

Я проклинал себя за малодушие! Взял и выдал им Аннет! Эх, Лерчик-эклерчик! И главное, если б хоть сколько-нибудь облегчил этим свою участь! Все равно меня били и пытали, а я знай орал: “В Кронштадт, господа, в Кронштадт, к капитану-поручику Косынкину!” С таким же успехом мог бы повторять про Осиную рощу и дом штабс-капитана Саликова. Пытали бы столько же, зато теперь не мучился бы угрызениями совести за сделанную низость и не валялся бы на этом красном ковре!

Не валялся бы на этом красном ковре! А где бы я тогда валялся?!

Где бы ни валялся, все лучше, чем такой позор.

Сердце мое сжалось так, словно его сдавили щипцы палача, даром, что не раскаленные. Да, нераскаленные, только боль от них такая, которая до конца дней моих не отпустит.

И вдруг меня осенило! Я понял, что скрывало мое прошлое, что лечилось водой забвения и почему я безропотно принял этот напиток из рук Аннет? Как там Варька-то сказала: “Барышня, значит, ваша что-то говорила, что вот, мол, больно вам вспоминать чево-та там будет…”. Вот, что больно вспоминать! Значит, и в прошлом нашем случай был такой, что предал я Аннет, тоже под пытками, вероятно! Но предал же! А она простила! И не только простила, а и позаботилась о том, чтобы совесть меня не мучила! Господи, вот повезло же мне, дураку, встретить такую женщину! А я предал ее! Второй раз предал! Прав был Василий Яковлевич, когда заявил, что мне надо на печи лежать и в мамкину юбку сморкаться! Как же я ненавидел его за эту правоту! А что я теперь Аннет скажу? Здравствуй, милая Анечка, не осталось ли там еще глотка забвения, а то жить тошно?!

Я стиснул зубы и замычал.

- Что, больно, голубчик? – спросил доктор Биттехер.

Пока я предавался неприятным размышлениям, он колдовал над моим телом. И весьма успешно! Я больше не чувствовал, что у меня есть тело, что является верным признаком физического здоровья. Эх, если бы этот австрияк мог бы и душу так же залатать! Но нет, в этом медицина бессильна. Не моя специфика, сказал бы доктор Биттехер. Душевное спокойствие обрету я лишь в том случае, если сумею расправиться с бандой негодяев, в лапы которых угодил.

Что ж, доктор поставил меня на ноги, и я буду полнейшим ничтожеством, если не использую шанс оправдать свое спасение – спасение, достигнутое ценой предательства!

примечания

К главе 8.

Лада – богиня любви.

Гримтурс – великан инея, демон зимы.

Форшмак – паштет из селедочного фарша (еврейская кухня).

К главе 9.

Марешаль – класс мясных блюд, для изготовления которых используется только филейная часть туши животного или птицы.

К главе 11.

Велетень – исполин непомерной величины и силы, велетени - народец гоблинов, известные со времен Римской Империи.

Зимние осы – больше и выносливее обычных ос, собирают зимний мед.

Argumentum ad ignorantiam – (латынь) довод, рассчитанный на неосведомленность собеседника

Рольмопс – свежая или соленая сельдь, сваренная в подкисленном уксусе.

(продолжение в течении недели)