«...Бесшумно отворилась дверь и рядом в комнате появился продавец оружия.
— Бери шурави, дарю. Зачем мне твои деньги? Он здесь все равно никому не нужен. Что эти,
— он брезгливо дернул плечом,
— понимают в настоящем оружии? Им подавай игрушки. Извращенцы они все.
— Он прижал ладонь руки к левой стороне груди.
— Это тебе, шурави, подарок от меня. Бери, бери, не стесняйся. Ты, шурави, если хочешь, поговори со мной. Ты не бойся, поговори.
...Куда-то
исчезла с преобразившегося стола первопричина всего происходящего
— кобура, отделяя прошлое, железное, страшное, подводя к сиюминутному домашнему и уютному чаепитию, настраивая на неспешный и необязательный восточный разговор.
Истосковался, видать, человек, хочет поговорить, отвести душу. Что ж, можно и поговорить под чаек. Тем более, как теперь говорят, на халяву. Ведь не пустяк
— оружие дарит. Наконец, хоть что-то
опустится в желудок, не избалованный последнее время деликатесами. Чай не водка
— язык не развяжет. Надоест, пойдет
разговор не так
— встану и уйду. Всего-то делов.
Остался я, не ушел. Пили чай. Сидели. Говорили...
— Кто твои уважаемые родители, шурави? Живы ли они?
— задал вопрос продавец оружия... Тогда я промолчал, не ответил, а он и не настаивал, не дождавшись ответа продолжил разговор сам. Говорил медленно и негромко, перемежая плавную восточную вязь паузами. Странное дело, но никто и ничто нам не мешало. Ярмарка, бурлившая и шуршащая голосами и шагами за фанерными стенами комнаты, казалась отрезанной напрочь. За дверь не проникало ни звука из суматошного внешнего суетного мира.
— Ты удивлен, шурави, что я говорю по-русски. Но удивлен еще больше, и именно это не дает тебе покоя, что по-русски я говорю правильно. Да, я потратил много
времени на освоение вашего языка и, могу сказать откровенно, знаю его много лучше, чем большинство твоих земляков
— простых и необразованных людей.
Круговым, легким, касательным движением он отпил маленький глоток и плавно отвел руку с пиалой.
— Я жил в твоей стране, шурави. Так уж получилось, что мои родители выросли в семьях марксистов-революционеров, в столице Афганистана, в Кабуле, и сами, когда выросли и получили образование, стали марксистами и революционерами. Я тоже рос марксистом, комсомольцем и революционером. Поэтому, когда победила революция, меня одного из первых направил Нур Мухаммед Тараки, тогдашний лидер партии и государства, в вашу страну, учиться на авиаинженера, в один из лучших вузов
— в Харьковский авиационный.
Внутренний голос твердил мне
— молчи, не подавай вида, засунь свой язык поглубже в задницу, попей чай и уходи, не вдаваясь в подробности, откажись от подарка и беги отсюда
не
оглядываясь. Но редко мы следуем хорошим советам своего второго
«я». Чаще всего приказываем ему самому заткнуться...»
Запомните
это
имя
—
Леонид
Левин.
Так
же,
как
Игорь
Гергенредер,
чью
повесть
«Селение
любви»
мы
печатаем
с
продолжением
(а
до
этого
опубликовали
потрясающий
рассказ
«Грозная
птица
галка»),
Л.
Левин
—
настоящий
крупный
писатель.
Пока
не
«раскрученный»
—
тем
большая
честь
для
нас
первыми
представить
его
широкой
аудитории.
Наталия
Евланова
(фотография
на
Главной
странице)
—
писатель
начинающий.
Но
—
оригинально
мыслящий.
перелистнул пару страниц назад
— вся жизнь, все события за последние три года
— все тут
прочел пару восторженных фраз, вздохнул
— давно это было и неправда про чувства...
прочел еще пару фраз
— и еще вздохнул—
про чувства правда, а вот про поступки чуть приукрасил...
Задумался
— а если бы кто-нибудь это читал...
нет, многие тогда бы обиделись и перестали общаться...
а если все же кто-то...
нет вряд ли кому интересно...
но мысль как мышь точит...
а если...
что ж, напишу для них, для читателей
Он занес ручку на чистым листом...
Нет,
все-таки это дневник, никто его не читал и не прочитает, и никто ничего обо мне не узнает,
— подумал он, прячась от яркого солнца в тени вещей своего стеклянного дома».
...Я проснулся от толчка. В темной комнате лицо моей любимой было бледным как мел.
—
Джаг, ты должен бежать из города, бежать немедленно. Молчи!
—
она зажала мне рот. —
Твой брат с несколькими инквизиторами ищет тебя, чтобы арестовать по обвинению в ереси.
Я похолодел. В небольших городах новости разносятся едва ли не в одно мгновение. Я верил тому, что она сказала мне.
—
Вот, —
она сунула мне в руку маленький кошелек. —
Тут немного, но домой тебе идти нельзя.
...Я еще раз поцеловал ее на прощание.
—
Через год или десять, ночью или днем, я веpнусь, —
сказал я ей, глядя в ее бездонные карие глаза. —
Клянусь тебе.
—
Днем и ночью, год, десять или сто, я буду ждать тебя, —
ответила она мне и вдруг расплакалась...
Литературный
оппонент
А.
Гуровича
—
Мария
Тарасова
—
назвала
его
стихи
«эротичными,
чувственными
и
глубоко
индивидуальными».
Прочитайте
его
новую
подборку,
и
Вы
убедитесь
в
ее
правоте.