...Образы искусства емче и многоаспектнее, чем афоризмы теософем или философские рассуждения. Они оставляют больше свободы воображению, они предоставляют каждому толковать учение так, как это органичнее и понятнее именно для его индивидуальности. Откровение льется по многим руслам, а искусство - если не самое чистое, то самое широкое из них...

Даниил Андреев, "Роза Мира".

День незаметно сменился вечером. В комнате потемнело, предметы и мебель стали туманными и расплывчатыми. Словно из черного бархата. Долго разгорался, собираясь с силами, а затем вдруг ослепительно вспыхнул кособокий уличный фонарь, навылет простреливая белым меловым светом всю квартиру от окна до окна. Порошков дернулся, будто его ударило электрическим током, натянул одеяло на голову, но с кресла своего не слез. Так и сидел большим бесформенным кулем.
"…колесо, колесо, колесо, - неслось откуда-то сверху, монотонно и заунывно, - колесо, колесо, колесо…"
- Колесо, - всхлипнул Порошков и высунув из-под одеяла нос, тоскливо посмотрел в окно.
Со всех сторон его обступали бетонные коробки, собранные из заранее готовых блоков, очевидно второпях и очевидно как попало. Гигантским фаллосом возвышалась над домами темная заводская труба, а прямо над трубой, словно намереваясь упасть в ее жерло, застыл молодой, едва народившийся месяц-самоубийца. Он, да яркая искрящаяся звездочка на фоне меднокупоросового неба - вот и все украшения этого вечера. Новогоднего вечера!
"…колесо, колесо, колесо…" - бубнили этажом выше.
Порошков тяжело вздохнул. Какое уж тут, братцы мои, колесо? - отчетливо слышалось в этом вздохе. - Новый год на дворе.
Он окончательно вылез из-под одеяла наружу, спихнул его на пол, прошелся по нему злорадно и, раздувая щеки, поплыл на кухню. Долго гремел кастрюлями, затем вздохнул еще раз и, открыв кран с холодной водой, засунул под него голову. Звуки несмолкающего "колеса" проникали даже сюда. Каждая капля, каждая молекула воды, разбивавшаяся о порошковскую голову, твердила это проклятое "колесо" на свой лад. В отчаянии Порошков взвыл.
- Ну сколько же можно, сколько можно?! До чего примитивно, неужели нельзя иначе? Ведь так любую идею можно довести до абсурда, ведь так можно утратить самое главное! Бездарное оригинальничание, дешевый пафос!!.
Всё! - решил он, выговорившись, - больше в этой квартире ловить нечего. И тихонечко притворив за собой дверь, прямо с мокрой головой выскочил в подъезд, а оттуда на улицу.
Вечер незаметно сменился ночью.


Он ударил по мусорному баку, и из него выскочила кошка. Он ударил еще раз, но никто больше не выскочил. Тогда он пошел дальше и очень скоро наткнулся на одинокого прохожего. Прохожий висел, перекинувшись через перила продуктового магазина, и блевал. Рядом с ним стояла ополовиненная бутылка коньяку и валялась меховая шапка.
- Вам плохо? - осведомился Порошков, мягко тронув Прохожего за выступающую сверху часть. - Позвать на помощь?
В голосе его звучала тоска.
Прохожий перестал блевать, на некоторое время замер, а затем вдруг стал мерно раскачиваться, подергивая всеми членами и мало-помалу сползая наземь.
- Дым коромыслом, аж глаза жжет, - угрюмо буркнул он, вытирая рот кулаком.
И уже более миролюбиво, растягивая рот до ушей, добавил:
- Разморило малость. На свежем-то воздухе.
- Да, - согласился Порошков, - воздух сегодня свеж.
- Выпьем? - предложил Прохожий.
- Выпьем, - согласился Порошков. - Новый год, как-никак.
Выпили.
Прохожий уселся в свою шапку, Порошков примостился на корточках рядом. Садиться задницей в снег ему не хотелось.
- Худо мне, - пожаловался он, - у всех праздник как праздник, а я вот тоскую. Утратил былую сноровку, не в форме я нынче.
- По те заметно, - клацнул зубами Прохожий, - а мя жена выперла. Пришел к ней, как человек к человеку, а она…
Он махнул рукой.
Выпили еще. Порошков немного взбодрился. Мерзкая тоскливая жаба, сидевшая у него внутри, размякла и стала смотреть на мир куда более снисходительно. Мир обретал краски. Засверкала разноцветными огнями елка в сквере напротив, небо расцвело вспышками новогодних ракет. Мимо прошла старушка, закутанная с ног до головы в шерстяной пуховый платок. Лица ее не было видно, эдакий кокон в валенках. Старушка катила обруч.
- Женский пол, - сокрушался Прохожий, - никакой логики! Я к ней по-доброму, а она…
Он снова махнул рукой и поморщился.
Выпили за женский пол. Порошков вдруг понял, что этот день самый лучший из всех дней его жизни. Ему захотелось петь.
- Крахмал, - проскрипел над самым ухом Прохожий.
- Что? - не понял Порошков.
- Крахмал, - Прохожий ткнул указательным пальцем в небо. - Манна небесная.
- А-а… - Порошков понял.
Падал пушистый снег. Жирные белые хлопья кружились в свете уличных фонарей и даже как будто негромко пожужживали. Впрочем, возможно, пожужживали не они. Возможно, жужжали дети, кружившиеся по двору в снежных вихрях и ловившие снежинки ртом.
- Все "ж-ж", да "ж-ж-ж". Давай и за нас выпьем.
- Давай, - кивнул Порошков.
Он страшно заволновался, потянулся к бутылке и принял ее дрожащей рукой из твердых и уверенных рук Прохожего. Не сохранив равновесия, он уселся-таки в снег.
- Что это? - спросил он плаксиво.
На бутылке значилось: "КОЛЕСО № 7", а сверху скалили зубы три безобразных звезды.
- Откуда это у вас?
- Известно откуда, из магазина, - рассмеялся Прохожий. - Не самосад!
- А что внутри?
- Пойло внутри! - Прохожий начинал злиться.
Порошков растерялся.
- В такой красивой бутылке? - с трудом выдавил он.
- То-то и оно. Ведь, казалось бы, зелье. Во что ты его ни налей, все одно зелье. Отр-рава! А вот по красивым пузырькам рoзлили, этикетку рельефную наклеили и совсем другое дело. Так бы я ее и даром не взял, а в эндаком вот костюмчике целый полтинник не жалко выложить. И вкуснее кажется, и за ушами трещит.
- Ах, форма! Так значит, все дело в форме?! - Порошков рассвирепел. - Колесо номер семь, да?!.
- Глупый ты. И чего я здесь с тобой сижу?
Прохожий поднялся, отодрал от (…неразборчиво…) свою шапку, которая уже успела пристыть, и не отряхивая нахлобучив ее на голову, зашагал прочь.
- Ну и катись отсюда! - проорал ему вслед Порошков.
И уже для себя, как бы успокаивая, добавил:
- Для дураков всегда главное форма.
Зубы у него застучали. Он вдруг вспомнил, что выскочил на улицу с мокрой головой и без шапки. С ужасом прикоснулся он тонкими пальцами к своей голове и обнаружил, что голова заледенела. Хрупкие сосульки, позванивая, свисали с ушей, а на самом верху головы было совсем худо. Заорав не своим голосом, Порошков попытался встать, но встать не смог. Тогда он понял, что примерз к земле и заорал громче. Со всех сторон к нему начал сбегаться народ.


Заскочив в подъезд, Порошков постучал, но дверь ему никто не отпер. Он разбежался, постучал сильнее, и дверь слетела с петель. В комнате заседали. Большие и маленькие люди разместились вокруг стола. На столе находилось: а) вилки, б) чашки, в) много постороннего хлама. Среди прочего Порошков заметил ножницы, корку хлеба в форме буквы "С" и дюжину гнутых гвоздей.
Собравшиеся спорили.
Опасаясь за свой внешний вид, Порошков поспешил присесть сбоку.
- Итак, - возвестил седовласый священник, - они утверждают, что Сиддхартха был нашим Господом.
- Чушь! Чушь!! - завопили одни, и их было больше.
- Нет, не чушь! Не чушь!! - визжали другие, но они находились в явном меньшинстве.
- Тихо! - священник треснул по столу кулаком. - Сказано вам: не орать. Чего разорались? Единственный истинный Бог, это Иешуа. Третьего не дано!
- Но це ж визмутительно! - подал голос маленький лысый старичок, в прошлом, по всей видимости, горячий поклонник Митры.
- Если Бог - Иисус, причем Бог единственный, то кто ж в таком случае Вишну, кто Брахма и Шива?
- Миф! - осклабился седовласый.
- Это Пушкин миф, а Кришна - Бог! - огрызнулся старик. - Он (…Ахура-Мазда…) есть великая экспансия. Он есть Параматма, локализованный аспект, заключенный в сердце каждого. Иешуа мертв! Вы собственноручно убили его и насмеялись над ним. И до сих пор насмехаетесь.
- Тихо ты, шудра! - инициативу перехватил некто смуглый. - Сиди и не воняй, экспансия лысая. У-уу, неверные! Аллах - Бог, о чем речи-то? Ведь сказано в Коране: "у Аллаха прекрасные имена; зовите Его по ним и оставьте тех, которые раскольничают о Его именах. Будет им воздано за то, что они делают!.."
Поднялся гвалт.
- Обра! Элла! Шамаш!!. - понеслось со всех сторон.
Но тут произошло нечто. Нечто влезло на стол в форме совершенно пьяного человека и, ударяя себя в грудь, заявило:
- Я - Бог!
В комнате повисла тишина.
Все присутствующие вдруг как-то сникли, а иные даже забились под стол. Некоторое время тишина висела неподвижно, затем взмахнула крылами, заметалась и выпорхнула в окно, напуганная чьим-то вопросом по существу:
- Где написано?
- Здесь написано!
И некто, влезший на стол, указал грязным пальцем на стену. Медленно повернулись головы собравшихся в указанном направлении. Прямо на обоях, под непрестанно цокающими часами с треугольным маятником, жирным черным фломастером было выведено: ВАСЯ, ТЫ - БОГ!
И подпись: МУСЯ.
Поднялась суматоха. Самозванца стащили со стола, бросили на пол и начали бить. Били, надо заметить, нещадно. Ничто так не сплачивает людей, как совместная оргия.
- Братия, братия, - взывал взгромоздившийся на подоконник Порошков, - ну о чем вы здесь спорите? Ведь это все вздор.
- Не вздор! Не вздор! - приговаривал лысый поклонник Митры-Вишну, ударяя избиваемого тяжелым медным половником по зубам.
- Вы не там ищите Бога!! - взвизгнул Порошков, и в комнате наступил порядок. - Аллах, Христос, Будда… Все это не то!
Собравшиеся устремили на него горящие взоры. Порошков поежился, предчувствуя недоброе, но отступать было поздно.
- Каждый из вас и прав, и не прав. Это же элементарная диалектика. Вы стали жертвой своих образов, жертвой ненаучной абстракции. Ну где, где ваш разум?! Увлеченные внешней формой, вы утратили сущность Господа. (…Иегова!..) Вы забыли Бога живого, единого и истинного. Вы отстаиваете каждый свое представление о Нем, отрицая тем самым Его объективное бытие. Форма! Форма ввела вас в обман. Внешняя форма!
Тут Порошков полетел вверх тормашками, и все увидели его порванный зад. На гребне всеобщего негодования, Порошков был вынесен вон.
Ну что ж, - смиренно пожал он плечами, - значит, не судьба. Могло быть и хуже. Могли и глаз выколоть.


У подъезда его уже поджидала упряжка.
- Домой! - скомандовал Порошков, усаживаясь в сани и закутываясь в тулуп.
Похолодало. Успевшую оттаять голову, вновь начало прихватывать. Порошков затрясся. Призрак смерти предстал перед ним в форме метрдотеля. Отогнав видение троекратным крестным знамением, Порошков обратился к Погонщику:
- Мне бы шапочку, - он указал на замерзающую голову. - Мне бы надеть что-нибудь. У вас нет головного убора?
- Нет, - сухо отрезал Погонщик.
Но взглянув на трясущегося в лихорадке пассажира, умилостивился:
- Шапки у меня нету, а вот ведерко одолжить могу. Я из него собак пою.
- Ведерко? - опешил Порошков и клацнул зубами. - На кой ляд мне ведерко?
- Я из него собак пою, - пояснил Погонщик, - а вы… Вы можете на голову надеть. Шапчонка, конечно, не ахти… Но все ж таки!
"Угу, - смекнул Порошков, - а ведь, пожалуй, он прав. Мудры они, эти корифеи…"
Он надел ведро на голову и сразу согрелся. Ведро оказалось с меховым подкладом. Это шлем великого Одина, - успокаивал себя Порошков, - и Один дал мне его поносить. А что? По форме похоже… Правда, по должности мне не полагается, ну да ладно. Кто меня в нем увидит? И достав из бокового кармана трико томик Гарднера, углубился в чтение.
Вот, - с чувством собственного достоинства думал Порошков, пока глаза его скользили по буквам, знакам препинания и пробелам между слов, - в этот поздний час я, наверняка, единственный человек во всей Вселенной, который читает Гарднера. На всем земном шаре нет сейчас никого, кто бы был занят тем же. При желании я мог бы установить с Гарднером телепатический контакт, но делать я этого не стану. Зачем отрывать человека от дел? Да, может, он и умер уже давно, кто его знает?! Порошков поежился. Это значило, что если Гарднер действительно умер, то дух его витает в эту минуту где-то поблизости. Ведь он, Порошков, единственный человек на Земле, который читает сейчас его книгу.
- Гарднер, - негромко позвал Порошков, - ты меня слышишь? Гарднер!..
- Пр-р-р!!. - зарычал Погонщик, и упряжка остановилась.
- Что? - охнул Порошков.
- То! - выдохнул Погонщик. - Вылезай, дальше не повезу.
- Но почему?
- По кочану. Это сани, а не вертящийся столик. Пошел вон, темнота деревенская. Во-о-он!!!
Сойдя с саней, Порошков неуверенно потоптался на месте, затем плюнул, разодрал Гарднера надвое и, швырнув его наземь, принялся топтать ногами. В валенках топталось не очень, тогда он разулся и стал топтать босиком.
- Гад! Гад!! Гад!!.
В этот момент за спиной у него послышался топот и чье-то прерывистое дыхание. Не помня себя от ужаса, Порошков схватил валенки под мышки и бросился наутек. Кирпичная арка, подворотня. Пустой безжизненный двор, с одиноко торчащей в сугробе елкой и спящим под ней мужиком. Погоня не отставала. Порошков свернул в переулок, но хода не было.
- Тупик! - взвизгнул он и грохнувшись наземь, пополз на брюхе.
Но и это не спасло. Погоня его настигла. Кто-то тяжелый вскочил на спину и рыча принялся подминать его под себя.
- Ой! Ой! Аа-й!! - визжал Порошков.
- Ну чего орешь? - услышал он знакомый голос. - Ведерко-то отдай. За него деньги как-никак плочены.
Порошков поднялся. Перед ним стоял Погонщик и добродушно сопел. В зубах у него торчала стеариновая свечка. Молча вернул Порошков чужую собственность, и Погонщик исчез восвояси.
- Господи, - Порошков заплакал.
Крупные желтые слезы потекли у него по щекам.
- Кулацкая морда! Частник гребаный! Оставить человека на улице в такой мороз. Одного, без шапки и музыки. О, великий Рама, нет предела человеческой подлости!
Кое-как он обулся, натянул на голову шерстяной носок и спотыкаясь, заковылял к трактиру.
Трактир оказался заперт. Тогда он направился в ресторан, но в ресторан, с носком на голове, его не пустили. Порошкову ничего не оставалось, как вернуться к тому, с чего он начал. Первое - форма всегда вторична; второе - по одежке встречают, провожают совсем иначе; и третье - когда Нафиков облапал засиженный мухами кусочек сыра, Пронин отказался его жрать.
Тут Порошков запнулся о дохлую собаку, и цепь его размышлений была прервана.
Собака лежала на спине, широко раскинув конечности, а изо рта у нее торчал одеревеневший язык. Мух вокруг не было, но зато валялось много снежных комочков. Нехороших комочков. С виду мирных, но кто его знает. А собаку Порошков пожалел.
- Бе-едненькая… - всхлипнул он и уже готов был заплакать, но вовремя вспомнил, что мудрые не должны скорбеть ни о живых, ни о мертвых.
А Порошков был мудр (…как кедр мудр и добр как бобр…), и смерти он не боялся. А зря. Оставив собаку, он двинулся навстречу рассвету. Мороз крепчал. Улицы обезлюдели, праздник остался в прошлом. Свершилось! Новый год наступил.
Сердце учащенно вздрагивало, и только тут Порошков понял, что схватил воспаление легких. До дома он добрался в бреду.
Ночь незаметно сменилась утром.


Бледный свет проникал сквозь покрытое ледяными узорами окно и слабо освещал убогое убранство комнаты. Порошков лежал на своем любимом диване и умирал. Голова у него была повязана полотенцем, в ногах теплилась грелка. Это все, что мог он себе позволить. Лекарств и малинового варенья в доме не было. Одиночество навалилось на него и сплющило его в блин.
"…колесо, колесо, колесо, - доносилось от соседей сверху, - колесо, колесо, колесо…" - словно и не смолкало, и никогда не смолкнет.
Десятая песнь Бхагаватама. Люди строят мыслеформы…
Взгляд Порошкова скользнул по снежному узору. Еловые ветви оплавлялись и таяли. Открывалась крыша дома напротив, утыканная колючими антеннами, на которых сидели вороны, открывалось бледное чахоточное небо. Над черной заводской трубой поднимался столб белого пара, хвост которого, изгибаясь, уносился вдаль.
Теперь над трубой висел колыхающийся малиновый диск - солнце (…обычный желтый карлик класса G…). Отсутствие строгих и четких форм, форм, установленных законами и правилами, есть тоже форма. Форма неожиданная и непредсказуемая, дающая радость, свежесть и не сковывающая свободного полета мысли…
Порошков вздохнул и закашлялся. Мало, мало он пожил на свете. Мало увидел, мало узнал. На кухне звенел телефон, но сил подняться с постели уже не было. Порошков умирал. Умирала мечта. Освободить мир от догматов и надуманных правил; освободить мир от стереотипов, глупости и лжи. Не бывать тому! Время вышло.
"…колесо, колесо, колесо…"
Новый год…
Интересно, - думал он, - а имеет ли время форму?.. Комната наполнялась туманом. Белый клубящийся дым застилал все вокруг. Дым от трубы. Взгляд Порошкова перебегал с предмета на предмет. Медленнее, медленнее… Он поднимался. Он парил. Рука скользнула по одеялу, откинулась в сторону и повисла безжизненной плетью. Порошков ушел. На диване остался никому более не нужный футляр.
Шэргетер! Форма пуста.

Литературной Лаборатории "GoldBee" cрочно требуется литературный агент - деловой человек, имеющий связи в литературных кругах или виртуозно владеющий Internet. О заработной плате договоримся!!! Все подробности по адресу: tot@students.ru

Желающие разместить свои объявления в нашей рассылке, пишите сюда: dir@udm.ru.

Поможем, чем сможем! :)