Выпуск №22

сентябрь - октябрь
2009 г.

Литературный журнал
"КОЛЕСО"

Количество
читателей - 1858

http://koveco.info                                                                         Эл.почта: koleco@inbox.ru

Ефремов Андрей Николаевич

Тишина

…Тишина. Сегодня особенная тишина. По обе стороны – тишина. Фрицы нас не задирают в громкоговорители и не слышно звуков их аккордеона. Наверное тоже, так же сидят - ждут, сволочи. Получив приказ: “приготовиться к атаке” - уже часа два сидим в окопах.

С правого фланга оживление. По цепочке опять передают: “Приготовиться к атаке” - это значит через пару минут поднимаемся. Передаю приказ дальше, налево, тщательно топчу окурок, хотя мог бы этого и не делать. Рядом со мной солдат Файззулин аккуратненько укладывает недоеденный сухарь в кармашек вещмешка, накидывает лямки на плечи, добротно застёгивает на груди.

…Тишина. Проходит вечность...

Длинная пулеметная очередь хлестнула по нервам. Из самого нутра организма повыскакивали через кожу тысячи острых иголок. С диким ревом и матом батальон, как подпружиненный, выскочил из окопов и тут же наткнулся на свинцовую стену. Много тел осталось лежать на брустверах.

Споткнулся, упал Файззулин – с живота сползали медленно на землю синеватые кишки. Бегу, стреляю не целясь в сторону немца, просто бегу по прямой. И все бегут, кто может.

Матерный рев живых и раненых перекрывают вой и разрывы мин.

Лешка Федоров, маленький молоденький якутенок, стал еще меньше в размерах… - нет ног. Лежит, раскинув руки.

А до немцев далеко, метров двадцать. Вижу их всех. Дергающиеся стволы нацелены прямо на меня. И в нас и в них летят гранаты…

Рукопашная… Нет времени перезаряжать винтовку – приклад, удачно, со смачным хрустом, входит в лицо поднявшегося навстречу фашиста.

Слышен лязг металла и крики - русский мат и немецкое “шайссе”. Режу еще одного. Сзади наваливается туша, пытается душить, ощущаю густой запах свежего перегара. Бью ножом в бедро - хватка ослабла, с разворота - в шею…

…И снова тишина, будто ватой уши заложило. Наш старшина со звериным оскалом на лице не может отдышаться, штык-нож в руке пляшет, в этом аккуратном, обшитом обрезной доской, чистеньком немецком окопчике только двое нас в живых. Стоим на телах. Задыхаюсь, не хватает воздуха. Садимся, где стоим. Смотрю на старшину. Почему-то становится смешно. И старшина на меня смотрит и смеется. Оба смеемся. Смеемся до кашля, успокоиться не можем.

Непонятно откуда всплывает режущая боль. Дыхание не восстановилось. Сколько времени прошло? Прислушиваюсь к себе – боль становится острее. Щупаю липкий левый бок. Старшина, уже молча, как мне кажется лениво-равнодушно, рвет на мне гимнастерку. Левая штанина мокрая, в сапоге хлюпает чёрная кровь.

- Подняться можешь? – Говорить нет сил, просто мотаю головой «Нет». Острая боль. – Эй, на шхуне, есть кто живой? – Кричит старшина, выглядывая из окопчика. Странное у него чувство юмора. А может так и надо?

Небо удивительно чистое. И кружится, кружится… Тишина…

***

Солнце. Ослепительно белый диск. Но смотреть – глазам совсем не больно. Вокруг чистый белый свет, синее небо. И какая-то особая, успокаивающая тишина.

Откуда-то издалека послышались голоса, но слов не разобрать. Да и нужно ли. Такое ощущение будто летаю, как в детском сне.

Солнце меркнет, раздваивается, сияние угасает. Что, уже ночь? Так быстро? Теперь четко слышу голоса: женский и мужской. Опять все тело пронизывает острая боль. Слышно, что кто-то матерно ругается. Пьяный мужик, откуда? Оказывается, валяюсь в палатке медсанбата.

Слышу женский голос:

- Пульс есть!

Вижу две свечи и женщину с мужчиной во всём белом. Что-то говорю им, кричу, но себя почему-то не слышу. Страшная раздирающая боль во всем теле.

Пожилой усатый доктор в окровавленном халате трогает мою голову:

- …Твою мать… Жить будет.

Солдаты

У старого кирпичного магазина натужено пыхтя, остановилась полуторка. С пассажирской стороны кабины, не дожидаясь полной остановки грузовика, со словами: “Ну, бывай, Гоша, спасибо!” привычно и ловко спрыгнул молоденький солдат в шинели и, несмотря на пятидесятиградусный мороз, в лихо заломленной на затылок шапке. Радостно и возбужденно, закинув за плечо вещмешок и оглядевшись по сторонам, решительно зашагал в сторону Талого озера.

Прошагав по пустой улице мимо часто стоящих домиков и дворов, решил срезать путь через озеро.

Скатившись на кожаных подошвах хромовых сапог с берега, пошел по натоптанной в снегу тропинке. В надвигающихся сумерках увидел солдатик бабий силуэт, сидящий на перевернутом ведре над лункой во льду. Рядом валяются с десяток заледенелых крупных карасей.

- Здоров будем, тетя!

“Тетя” обернулась. На солдатика глядели из-под мешковины, обвязанной на манер платка вокруг головы два молодых синих глаза:

- Здоров, дядя.

- Ой! - солдат смутился, - Прошу прощения, мадам, да я только спросить, - И, обозначив махом руки направление, спросил - Федоровы то еще живут?

- А ты сам то чей? Тож с Европы штоль? Меня Зойкой зовут.- Зойка освободила от заиндевевшей тряпки нижнюю половину лица. Лицо у “мадам” было красивое, но изможденное и уставшее.

- Нет, не дошел до Европы, ранило меня. Намский я, Захаров, Алексей. Друг здесь у меня - Федоров, тоже Алексей. Знаешь его, Зоя? Мне бы до утра, да домой.

- Знаю я Намцы. Это, которое до революции скопцы построили? Была я там до войны на практике. Не ходи к Федоровым – нечисто там. В голосе у Зои появились грустные просительные нотки – а то пошли ко мне, одна я. – И тут же со смехом – иль тож скопцом зарядился?

Леша окончательно смутился – к лицу хлынула кровь и стало жарко. Хорошо Зоя этого не заметила - выуживала очередного карася:

- Ну так, Федоровы то, как? - Сделав вид, что последний Зоин вопрос его не интересует, или не расслышал, - Живы? – спросил Алексей.

- А чё ж не знать то. В городе одно бабье. Про баб не знаю, а мужиков то по пальцам пересчитать. Отец его в 42-ом умер, мать через неделю за ним ушла. А Лешка Федоров без ног, с полгода как с войны вернулся. – Зойка отцепила от сделанного из гвоздя крючка карася и снова опустила суровую нитку в лунку. – Домой причапал, а там и пьянь, и ворье, и спекулянты. Споили его. Участковый чуть не каждый день приходит. Дык у него и претензий то и нету. – Оставайся у меня, - без всякого перехода повторила Зоя, - я уже три года одна, мой то уж не вернется. И дом у меня хороший, и без работы не будешь…

***

Во дворе у дома Федоровых, возле явно пустого хотона лежали на снегу привязанные к скамейке два тощих оленя с грустными глазами. Рядом стояли тяжело груженные, покрытые оленьими шкурами и туго перевязанные сыромятными ремнями нарты. Алексей вошел в жарко натопленную избу вместе с клубами плотного морозного воздуха:

- Здравствуйте всем!

- Кимий...? Хая, солдат дуо?

- Леха! Братан! Живой!

- Погоди, Леша, не вижу ничего. - Морозный воздух улицы стал рассеиваться, Алексей сбросил вещмешок прямо под ноги, снял шапку и стал всматриваться в керосиново-желтую черноту помещения.

Почти треть избы занимала выложенная по-русски печка. За огромным трехногим столом возле маленького, сплошь покрытого толстым слоем наледи оконца сидела пестрая компания: два не то якута, не то эвенка в кухлянках, огромный русский парень, лет тридцати пяти, быстро и наработано тасовавший колоду засаленных карт, странно скрюченный на табурете пожилой якут, на левой руке, лежащей на столе, покоилась совершенно седая голова. Он спал.

Убранство стола составляли: початая бутылка водки, грязные, захватанные стаканы разных калибров, нарезанное большими кусками прямо на столе, растаявшее сырое мясо и большая рыбина, видимо, недавно это все называлось – строганина.

Источник света – тускло светящаяся керосиновая лампа, висела на прибитом к потолочной балке гвозде над центром стола. Часть балки и потолка, над лампой, густо зачернены копотью нещадно чадящего фитиля.

- …Живой!

***

Сидят два молоденьких солдатика на ороне: один - рыжеватый русский, с наполовину вырезанными в прифронтовом госпитале потрохами, другой – хмельной безногий якут. Рассказы про жизнь-войну рассказывают, друг друга расспрашивают. А с кем же еще про такое поговорить можно, как не с тем, кто через все это прошел, да к тому же с пеленок друзья - чуть ли не братья.

- …Вот так и гоним немца - жаль без нас.

- Да ни х… и без нас фрица докончат.

- А я, Леш, с утра в военкомат да домой, три месяца добираюсь…

Вдруг раздался страшный скрежет зубами на всю избу:

- Неместя-а-р, билятта-а-р! - Пожилой якут стукнул по столу кулаком. Но сам при этом не проснулся.

- А, это Ион, из Бестяха. Контуженный он. Хороший мужик, наш, – говорит Алеша-якут, - Два стакана хватает вот так до утра спать. И не шевелится. Ночью проснётся, стакан тяпнет и опять спит. Днём в обкоме был, дела какие-то пробивал. Завтра в обед за ним на санях приедут. Тридцать лет мужику, бабы вокруг вьются, как на осуохае, а ему плевать.… Да что это я, Леша, - встрепенулся безногий солдат - давай по сто, по-нашему, да и голодный ты, наверное.

Алексей с удивлением посмотрел на молодого седого “старика”:

- Да не пью я, Леха, не приучился. Ну а пайком – поделимся. По нашему.

Развязав солдатский вещмешок, выудил и поставил на стол три банки тушенки, плиточный чай, развернул чистую тряпицу, где оказались буханка хлеба и несколько кусков сахара. Засунув руку в вещмешок, выдержал паузу, улыбнулся как-то по детски и торжественно вынул сине-белую банку сгущенного молока:

- Оксе-е!

- Вот ни х…ссе!

- А то, вот так героев кормят на фронте. - Оживился и безногий солдат. – Маппый, убирай свою мертвечину, рыбу тащи, да не жмись. Уйбаан, чайник ставь!

Один из эвенков поднявшись нетвердой походкой вышел из избы. Русский солдат изменился в лице. С промелькнувшим в глазах страхом, посмотрел на сырое мясо на столе.

- Ой, не могу! - Рассмеялся Леша-якут. – Ну, ты, Леха, даешь! Не боись, это у них на Кенкеме олени дохнут, так они сюда втихушку везут, торгуют как свежатиной. Или обменивают на порох и свинец.

- Чего только не рассказывают в окопах. Всякому поверишь. – Сконфузился Захаров.

- А ведь и всяко бывает, корефан. - Мрачно встрял в разговор огромный детина, уже вскрывая финским ножом банку тушенки. Алексей разглядел на пальцах рук у парня множество татуированных перстней.

- Заткнись, Хлыщ, ты лучше бутылку вытаскивай. – Тяжелым взглядом окатил инвалид здоровяка.

- Да ты че, Ляксей, в натуре?.. – попытался держать марку парень.

- Заткнись.

Вошел Маппый с двумя большими рыбинами. Без суеты стал строгать снятым с пояса острым якутским ножом.

Безногий молодой инвалид как-то шустро, с помощью рук, перебрался с орона на табуретку у стола. На столе возникла бутылка спирта Хлыща. Солдат Фёдоров, взяв финский нож за лезвие, тяжелой рукояткой отбил по окопному, опечатанное сургучом горлышко бутылки, и, не отмеряя, стал разливать голубоватую жидкость по стаканам.

***

Всех разморило от выпитого. Вроде как с виду и подобрели даже. Эвенки резались с Хлыщом в карты. Ставка щедрая – олень на бутылку спирта. Причем эвенки явно и не пытаются выиграть.

И проиграли.

- Ну че, Уйбаан, твой винчестер метаем стирки*? – спрашивает Хлыщ.

Происходит короткий разговор между эвенками. Маппый переводит:

- Кебись, Хылысь, бентепька не даем. Как кормиться будем? Давай опторой олень играть.

Хлыщ разворачивается в сторону орона, где накрывшись шинелями, лежат, приготовившись спать валетом, два друга. Показывая глазами на стоящие у печи щегольские сапоги, обмотанные снаружи для просушки портянками, спрашивает:

- Эй, воин, играем сапоги? У меня денег - немеряно. А то и ружьё** имеется.

- Да я играть то не умею, - Почему-то смутился Алексей, - Да и не охотник…

- Отъе…сь! – Коротко и лениво отвечает за друга безногий фронтовик, - Давай, Леха спать. Ну их на х…

- Замётано. – Смиренно соглашается Хлыщ, разливая спирт по стаканам, причем эвенкам побольше, чем себе. – Будем играть “опторой” олешка.

А солдатам - что кусок хлеба съесть, что уснуть - много сил и времени прикладывать не надо. Уже проваливаясь в приятное томление, а может уже и во сне, спрашивает русский друг:

- А кто эта Зойка, там на озере?

- Да девок у нас хватает. Завтра разберёмся…

Спят два Алексея. Якут, раскинув руки в стороны, русский, – подложив по детски ладони под щеку.

***

Режется Хлыщ с звенками в карты. Все трое пьяные. Проиграли эвенки и олешек, и рыбу, и мясо. Даже неприкасаемый американский винчестер проиграли. Не на что больше играть.

Показывает Хлыщ пальцем на хромовые сапоги:

- Да мне на х… ваша дудорга не нужна. Есть у меня своя “бентепька”. Ставлю винчестер на сапоги. - И наливает Матвею с Иваном полные стаканы…

***

Проснулся по сумеречному якутскому рассвету безногий фронтовик - в окошко уже пытается пробиться белое солнце. Силится вспомнить, что вчера было.

Вспомнил.

Улыбка тронула лицо.

Облокотился на правый локоть. Левой осторожно стал стягивать шинель с друга, как когда-то в детстве, одеяло. Вот открылось спокойное лицо. Расстегнутый воротник с чистым подворотничком. Медаль “За отвагу” и нашивка ранения…

…В районе солнечного сплетения, посреди бурого пятна почему-то стоит вертикально рукоятка якутского ножа.

Не сразу доходит увиденное до сознания молодого ветерана:

- Леха! А-а-а-а!.. Фашисты!.. Ы-ы-ы!

Спящий в одиночестве за столом Ион, на всю избу заскрипел зубами:

- Неместя-а-ар! Билятта-а-ар!...

* Метать стирки – играть в карты (уголов).

** Ружьё – золото (уголов).

Разброд и шатание!

Эту фронтовую байку я услышал, когда мне было, наверное, лет восемь. Отцу было немногим за сорок. Дело было летом. Я забежал со двора, где играл с пацанами-дворянами, чтобы попить студёной водички из холодильника. На кухне в это время сидели отец с друзьями - ветеранами. Разбивая горлышки бутылок об водопроводный кран, хлестали стаканами водку. Из динамика кухонного радио звучала модная в то время песня «Кыргыттар, уолаттар!..» - кажется, она преследовала ухо слушателя каждый день. Молодые и красивые в то время, матушка с какой-то подругой, чьей-то женой, им услуживали.

Разговор, как всегда, велся ни о чем и обо всем. И мне на эти разговоры было абсолютно «по барабану», особенно когда звучали фразы вроде «Европа буквально напичкана ядерным оружием».

Обычно после таких встреч отец по ночам, во сне, громко на всю квартиру скрипел зубами. Не знаю, как это у него получалось. Наш родственник дядя Семен, кроме того, еще и кричал: "Неместя-ар! Билятта-ар!". В то время это было обыденное явление. Во всех семьях фронтовиков скрипение зубами по ночам было в порядке вещей.

Ну, так вот, забежал я на кухню, пью водичку и тут в отце проснулся педагог:

- Сына! Ты когда дома то жить будешь? Вообще, полный разброд и шатание!

Время было весьма доброе и люди были добрые. В совершенно седой голове одного из ветеранов включается, благодаря этой фразе, модуль памяти. И с любовью погладив меня по голове, говорит другу, чтобы замять отцовское негодование:

- Слышь, Коля, а вот случай у нас был...

Не знаю правда это, или нет, но иной раз все ветераны дружно и понимающе, ни разу не улыбнувшись, серьёзными головами, в знак согласия, кивали. Речь пошла о войне. И так как мне отец ни разу в жизни про войну не рассказывал, хотя я иногда настойчиво и просил, я остался, чтобы послушать.

Только по прошествии многих лет до меня дошло, что поведанное с юмором и великой иронией, на самом деле, является выплеснутыми болью и страхом самого рассказчика, с ходу понятые только друзьями-фронтовиками.

***

- Батальё-он! Рывня-айсь! Сми-ир-рна-а! Рядовой Руденко, выйти из строя!

Рядовой Руденко из строя вышел.

- За утерю сапёрной лопатки рядовому Руденко объявляется три наряда по кухне вне очереди! Рядовой Руденко, встать в строй!

Рядовой Руденко, отдав честь:

- Слушаюсь, три наряда вне очереди! - Встал в строй.

- Вольна-а!

Командир артбатальона капитан Максимов, изобразив на лице крайнюю степень озабоченности, хорошо поставленным командирским голосом начал толкать речь:

- Товарищи бойцы! В батальоне разброд и шатание! Каждый день выявляются нарушители воинской дисциплины! Вот, Руденко, извольте-ка знать, неизвестно где потерял лопатку! А ведь это не просто так лопатка, это, если вам неизвестно, еще и оружие! И вообще, все прекрасно видели у штаба агитплакат «Лопата – друг солдата!». Завтра Руденко потеряет винтовку. А потом еще и орудие! Так что, товарищи бойцы, извольте-ка знать, - И, чеканя слова, в стиле лозунга, произносит, - Утеря саперной лопатки - это измена Родине! Я правильно говорю, товарищ лейтенант?

Особист лейтенант Смирнов, которого нелегкая принесла на построение и благодаря его присутствию, собственно, Руденко и получил три наряда от комбата, согласно кивает головой. Обычно за такое солдаты либо получают разгон, либо, если командир не в духе, один наряд. Но в данном случае, комбат вынужден показать особисту, что работа в вверенном подразделении держится на должном уровне, в батальоне полный порядок и все находится под тотальным, жесточайшим контролем.

Капитан продолжает:

- К нарушителям воинской дисциплины, всегда и впредь будут применены самые строгие меры дисциплинарного, - В такт, помогая указательным пальцем, уже по слогам, - Воз-дей-стви-я! – Выдержав эффектную паузу, продолжает, - Вплоть до трибунала, извольте-ка знать! До тех пор, извольте-ка знать, пока разброд и шатание полностью не будут искоренены! Я правильно говорю, товарищ лейтенант?

Особист лейтенант Смирнов, заложив руки за спину,опять равнодушно кивает фуражкой.

- Так, товарищи командиры, имейте в виду, что и с вас, в случае чего, будет, извольте-ка знать, особый спрос!..

Наконец наступил момент менять тему:

- Так, старшина!

- Ийя!

- На третьей позиции почему «предатели» не докрашены?

- Дык ить краска ещё позавчера закончилась, я ж докладывал, товарищ капитан!

- Ну что, мне теперь за вас ваши проблемы решать? Проявите смекалку, в конце концов, максимум ко вторнику, нет, к понедельнику, чтоб покраску закончили!

- Слушаюсь, товарищ капитан!

- Все! Я все сказал! Товарищ лейтенант, у вас есть что? - Особист отрицательно мотает головным убором, всем своим видом показывая, что присутствует на построении чисто в целях занять своё свободное время. - Так, товарищи командиры, развести личный состав согласно плану, - И размыто заканчивает, - Остальное - в рабочем порядке.

Единственное, чем хорош наряд по кухне, так это вполне сносное и сытное питание. Пока солдат находится при полевой кухне, повара к нему относятся как к своему. Стоит только сроку наряда закончиться, считай, что кулинары тебя не знали и знать не желают.

Работы при кухне – непочатый край. Воды натаскать. Если рядом воды нет - проявить смекалку и всё равно натаскать. Заготовить сносное количество дров, по крайней мере, чтобы хватило поварам на сутки, а там посмотрим. Если дров рядом нет, необходимо опять же проявить смекалку, но чтоб дрова были.

С дровами Руденко повезло, даже, можно сказать, через край. В родном артбате пустых снарядных ящиков хоть пруд пруди. Из крышек от больших ящиков ладили полы и стенки в ротных палатках и очень даже одомашненные нары.

Кроме того, нужно начистить огромное количество картошки. К четырем часам утра необходимо начинать топку котлов полевой кухни, довести в них воду до кипения, разбудить поваров к пяти. Развести на батальонной кляче, с подпольной кличкой Ева Браун, огромные термосы с готовой пищей по подразделениям. Помыть всю посуду и котлы. И так три раза в день. На перерыве можно перекурить самокруточку и повнимательнее рассмотреть этот самый плакат на фанерке, прибитый к дереву возле котлов полевой кухни. На нём изображён мужественный солдат с патриотическим блеском в глазах, по всему видать ни разу в жизни не произнесшего ни единого матерного слова. С помощью индивидуальной сапёрной лопатки он явно рыл кому-то яму.

«Да-а, в начале войны пришлось лопаточкой-то повозиться», - Размышляет солдат, - «А сейчас прём, даже не пригибаясь… А может это сапёр орудует?.. Замполит говорит – скоро войне конец… Как там, дома то?.. Надо б письмишко написать…». Жарко. Вспомнилось зимнее белое солнце родины.

Спать бедному Руденко приходилось здесь же, рядом с котлами, на родных пустых ящиках, вздрагивая и просыпаясь от малейшего шума. Потому что, несмотря на наличие постового, бдительно охранявшего территорию полевой кухни, как от внутреннего, так и внешнего врага, весь солдатский люд крайне изощрённо проявлял смекалку при добыче воды и дров. Та же разведрота, к примеру, даже сами и не таскали, давали часовому пару банок консервов, так он и натаскает под сенью ночи чего, как говорится, душе угодно. А душе обычно угодно воды и дров. На большее, например, на кухонный котёл с трубой обычно никто не посягал. А утром, уже другой, сменившийся часовой и знать ничего не знает.

Руденко не сомневался, что и лопатка, на которой он, иной раз, любил поджарить на костерочке какой-нибудь деликатесный продукт, ушла также благодаря чьей-то смекалке.

Ну, так вот, настала пора прекратить кухонную возню и рядовой Руденко, весь измученный, уставший, хронически сонный, но сытый, утречком возвращается в родную батарею. Причём вернулся он со своим новым другом – с сапёрной лопаткой. Так получилось, что один из бдительных часовых спал некоторое время стоя и с открытыми глазами. Вот Руденко и проявил смекалку.

И вернулся ведь как раз вовремя, чтобы узнать, что весь люд чем-то занят и кроме него, стало быть, некому стоять во внешнем суточном наряде, охранять эту самую артбатарею от посягательств внутреннего и внешнего врага.

Взял солдат свою винтовку, примкнул штык, тщательно начистил сапоги промасленной оружейной ветошью, придал блеск суконкой. Накинув на плечо скатку шинели, ругнулся для порядка и пошёл на пост, к орудиям, нести нелёгкую службу.

До вечера простоял более-менее бодро. Хохмил с дружками, наводившими порядок на гаубичной батарее и докрашивающих «предателей», неизвестно где раздобытой краской, в летний камуфляж, по поводу испуганно пробегавших мимо них молоденьких санитарок последнего набора. Внимательно, не перебивая, выслушал гневную речь, сопровождавшей их, тоже молодой, но старослужащей санинструкторши. Категорически отказался помочь товарищам с покраской орудий, сославшись на ответственную службу, в то же время, не забывая давать им дельные советы. Пару раз, сменившись, поспал днём, согласно караульной ведомости. Вечером, от нечего делать, убивая время, опять же, суконочкой, до блеска начистил свои медали. Отужинал.

А вот как стемнело - навалилась усталость. Почувствовал себя, натурально, выжатым лимоном. И не лимоном даже, а какой-то донельзя выкрученной и обсосанной лимонной коркой. Даже, казалось бы, давно забытый вкус этого самого лимона на языке почувствовал. Вот бы сейчас чайку с лимончиком - сил восстановить. Полковые разведчики как-то трофейным угощали, здорово помогает.

Сел солдат на снарядные ящики, винтовку между ног поставил. Посмотрел на звёзды в тёмном небе, на ящик, на котором сидел. Пригляделся повнимательнее, разлито что-то на ящике. Пригнулся, понюхал, - пахнет чаем с лимоном. Непорядок, думает солдат Руденко, надо бы вытереть. А чем вытереть-то? Проявить смекалку что ли?

Недолго думая, превращается он вместе с винтовкой в половую швабру и давай наяривать снарядный ящик, чтобы блестело всё, как положено. Ну до того отдраил, что даже плакат «Лопата – друг солдата» на досочках стал проявляться, - аж сам удивился.

Тут неожиданно подползает к нему какая-то змея и шипит человеческим голосом: “Да ты что это, Руденко, твою маму я видал, да ты что это себе позволяешь? Вста-ать!”

Солдат от испуга вскочил на ноги и открыл глаза, перед ним стоял капитан Максимов:

- Да ты что это себе позволяешь!? В предатели захотел записаться!? Под трибунал?.. – Сдавленным голосом, натурально шипит, сквозь зубы, комбат, - Да я тебя сейчас лично расстреляю!

Оказывается, уже рассвело, Руденко свою смену не поднял. И оправдываться в таких случаях не принято. Трибунал, так трибунал. Был бы разводящий у караула, у которого в обязанности смену приводить, так и это не отговорка, ведь людей то, как всегда, не хватает.

Скрутил комбат самокрутку, послюнявил, огляделся вокруг, прицелился зажженной спичкой к самокрутке, и вдруг, будто что-то только что дошло, опять оглядевшись, выронил все курительные прибамбасы вместе с кисетом:

- Твою мать! Где гаубица… - Голос сорвался, закашлялся, - …Где гаубица с третьей позиции?! - Дальше у капитана дыхание совсем перехватило.

Руденко тоже глянул в сторону третьей позиции, - желудок в мочевой пузырь ушёл - нету орудия! В мозгу тревожно прокрутились варианты беспощадного пролетарского возмездия за факт вопиющей халатности.

О таких возмутительных случаях, наверное, ни в каких героических эпосах не упоминается, но в жизни всякое случается. Если лопатку, винтовку или автомат можно списать на боевые легко, то уж орудие, – надо комиссионно. Вот мол, разворотило прямым попаданием, бывает, вот и подписи имеются. Лишь бы подпись, на бумажке, не погибшего была.

А тут на тебе, скоро конец войне, канонада слышна где-то далеко на западе. А здесь, в резерве, в тылу, гвардии рядовой Руденко с жиру бесится, жрёт да отсыпается.

Из-за чьей-то смекалки пострадал Руденко. Вырыл всё-таки плакатный солдат ему яму! В каком-то полку так же прозевали орудие, или вовремя не списали, вот и спёрли.

Поднялся, соответственно, великий шум. Прибыли комполка со свитой, и, конечно же, особист, сотрудник прифронтового СМЕРШа лейтенант Смирнов. Все с умными лицами знакомятся с обстановкой, по десять раз опрашивают бедного Руденко. Столько же раз звучат на все лады страшное слово “Расстрел” и фразы: «Сон на посту – предательство!».

В итоге Смирнов, который всё это время молча стоял в сторонке, говорит командиру полка:

- Значьтак, орудие уволокли ночью, на лошади, цыганским способом, тряпками копыта обмотали…

Полковник тревожно:

- Комбат, эта… как её… кляча на месте?

Капитан виновато:

- С утра Ева Бра… Её брали… При кухне лошадь была, товарищ полковник, посты сам обходил - видел.

- Вот и вещдоки валяются, - Пнул лейтенант сапогом продукт лошадиного обмена веществ, - Полковник чуток уменьшился в росте. - В вашем хозяйстве орудие на х… никому не нужно. Да и вам, я смотрю, не особо… - Плевав на субординацию, вложил руки в карманы галифе, устремил, как бы задумчивый взгляд специалиста куда-то в сторону, - Та-ак, дерьмо не кобылье, потому-как сухое… Похоже на мерина… - Военные опять переглянулись, уже облегчённо, полковник выпрямился. - Позавчера в пяти километрах от вас полк Самсонова остановился. Ну, это я так, для общей информации. - И поворачиваясь к Руденко, продолжает, - До пятнадцати ноль-ноль не доложишь о местонахождении орудия - пойдёшь под расстрел. Найдешь - отправим в штрафбат. – Чисто для проформы делает согласование с высоким пожилым чином, - Вы согласны, товарищ полковник, не против?

- Конечно, конечно, Аркадий Анатольевич, – Скосил взгляд в сторону солдата, не заметил ли унижения, - но тому не до таких мелочей, - Как же можно…

Но оперработник, уже развёртываясь в сторону капитана, перебивает:

- А у тебя, капитан, действительно, извольте-ка знать, разброд и шатание. – И, мило улыбнувшись, ушёл по своим особым делам.

Капитан остался стоять, как штырь, с бледным лицом.

Снабдили ни живого ни мёртвого солдата паролями, и отправили его куда глаза глядят до пятнадцати ноль-ноль. Глаза у Руденко глядели строго в сторону соседнего полка. А затылок, в то же время, уже чувствовал пулю, отлитую на родном тыловом заводе.

Буквально через полтора часа прибегает, возбуждённо-радостный и запыхавшийся, к своему командиру и уже более оптимистично докладывает:

- …Уже и перекрашивать собрались, сволочи! Банок то с красками понатаскали, сволочи! Что я, свою маскировку не узнаю что ли? Сволочи! Вот этими, своими, руками вчера «предателя» красить помогал! – Лукавит солдат и даже, для достоверности, показывает ладони рук, - Сволочи! Да если б и перекрасили, так я на ём каждый винтик с болтиком знаю наощупь и на нумера не гляну! Сволочи!

Вот и вся байка.

Хорошо, что запомнил солдат свежую раскраску «предателя» пока хохмил с санитарками, так что гвардии рядовой Руденко Алексей Иванович с теми “сволочами” отделался, благодаря «последнему слову» сотрудника грозного ведомства, только штрафбатом. Вышли все они оттуда друзьями, с тяжёлыми ранениями и с очередными наградами.

Особист Смирнов Аркадий Анатольевич, бывший участковый милиционер из далёкой Якутии, хороший, кстати, парень и полный земляк солдату Руденко, получив за боевые заслуги орден Красной Звезды, по навету какого-то завистника, канул в лету. Капитан Максимов демобилизовался в звании подполковника.

…Да, чуть не забыл. «Предатель» - это защитный щит у пушки. При стрельбе по немецким танкам прямой наводкой из-за этого «предателя», враг видит орудие очень даже хорошо и в ответ тоже бьёт прямой наводкой. Обычно этот щит, визуально намного увеличивавший размер пушки, артиллеристы просто снимали.

Приветствуется всяческое распространение информации о журнале "Колесо"

http://koveco.info                              Эл.почта: koleco@inbox.ru