Выпуск №14

май - июнь
2008 г.

Литературный журнал
"КОЛЕСО"

Количество
читателей - 860

Часть 2

прочитать в оригинальном оформлении

Анастасия Муханова

КАКОГО ЦВЕТА ВЕТЕР?

Часть 1. Je suis.

Электронные часы пригоршнями отсчитывали минуты. Сигаретный дым, извиваясь, смешивался с призрачным акварельным утром и поднимался к потолку.

Потолок, старый, весь увешанный моделями самолетов второй мировой.

Сколько пыли.

Квартира бывшего мужа. Бывшая супружеская постель. Муж подался в Чечню. Жена, сука, стерва и блядь не сохранила семью. На прощание он сказал - лучше бы тебя никогда не было.

Но я есть.

Я ненавижу эту комнату, эту постель, этот потолок, эти крутящиеся в разные стороны, от малейшего дуновения, пыльные самолётики.

Просто, мне негде сегодня переночевать.

Пепельница полна окурков. Мне слишком тяжело здесь быть.

И снова, зажженная сигарета в пересохшие губы, глоток теплого апельсинного сока, чтобы побороть тошноту от очередной затяжки. Глубокий вздох, готовый разорвать легкие. И на выдохе тонкая струйка терпкого дыма.

В моей постели спит Тот, которого я ненавижу, но которого очень хочу, а я здесь.

Снова пытаюсь вспомнить прошлое, примерить на себя чужой образ - образ счастливой женщины. Это НЕ Я.

Лучше бы меня не было.

Но я есть.

Как холодно. Нужно встать и закрыть окно. Двигаться лень. Лень даже натянуть одеяло. Я поджимаю под себя ледяные ноги.

Дребезжит телефон. Кому-то тоже не спиться в пятом часу утра. Болезнь двадцать первого века - SMS.

- Привет, не разбудил?

- Нет

- Я соскучился.

- Хм. Ты знаешь, у меня такое сейчас состояние - ни с кем не хочу общаться.

- Даже со мной?

- Такой дым зелёный в свете мелькающих циферок часов.

- И потолок, наверно, тоже?

- Потолок чужой.

- Так ты не дома?

- И постель чужая. И жизнь. И я сама себе чужая. Хочется вынуть мозг и прополоскать его в холодной воде.

- Малыш, а как ты забралась в чужую постель?

Ну что сказать?

- Попросили.

Так хочется прервать наш молчаливый диалог.

Осторожные, старающиеся не обидеть, но выведать как можно больше информации, вопросы. И более чем исчерпывающий ответ:

- Нет. Если ты хочешь узнать, то рядом со мной в постели никого нет. И не было.

- Я соскучился.

- Ты говорил.

- Почему ты такая?..

Как сказать любящему человеку - мне погано, я хочу, что бы погано было еще кому-то. Тебе.

Но я спрашиваю.

- Тебе от этого плохо?

- А ты этого добиваешься?

- У меня получается?

- Ты, как никто другой, можешь вывернуть душу на изнанку.

- Я стараюсь.

- Поговорим в другой раз.

- Что, уже надоела?

- Нет, но я не хочу, что бы ты срывала на мне свою злость? Что и кому ты хочешь доказать, малыш?

- Я посплю часок. Пока.

- Пока, любимая.

На экране телевизора мельтешащий хаос картинок без смысла и звука.

В тишине сонного утра каркающий звонок все того же пресловутого телефона.

- Алло?

Он позвонит, и я подорвусь как ненормальная. Оденусь и побегу делать то, что он попросит.

- Деньги есть? - хриплый, насквозь пропитой и прокуренный голос Того, кого я ненавижу, но очень хочу.

Деньги есть. А у него наверняка кончилось горючее. И я нужна. И я ненавижу его за то, что он позвонил. Что он сейчас в моей квартире, бухает горькую непонятно с кем. Замызганные-пропитые-поблядушки-найденные-на-дороге-которых-имеют-все-кому-не-лень. Смех. Прокурено-визгливый пьяный смех ночных мотыльков.

- Принеси пару бутылок и пива.

- Щаз, - сколько злости во мне. И этот его спокойный властный голос, чеканящий каждое слово:

- Ты. Меня. Слышала.

Короткие гудки.

- Что же ты за сволочь! Какую власть надо мной имеешь! Хоть блядей своих убери. Ненавижу!

Крик в пустоту.

Я встала. От бессонной ночи ломило глаза. Выкуренная пачка сигарет сказывалась головокружением и тошнотой.

В чужом холодильнике лишь ссохшийся кусочек сыра и пачка пельменей.

Я насыпала заварку прямо в чашку и залила кипятком. Много-много сахара. Приторно-тягучее пойло и кусочек сыра, которым можно забивать гвозди.

Умылась. Тщательно рассмотрела свое лысое без косметики лицо. Бледная кожа. Блеклые ресницы. Выщипанные в ниточку брови. Густые волосы забраны в хвост. Такой странный близорукий взгляд.

Джинсы и майка на голое тело. Кроссовки на босу ногу.

Я вышла на лестничную площадку. Прямо у порога, толстенный кот (кастрированный, само собой), пожирает бедного мыша. Лениво, не торопясь, размазывая по полу кишки, пожует - выплюнет, пожует – выплюнет. Я перешагнула через кота.

- Пожелай мне удачи, mi castrado querido.

Он что-то неразборчиво, но явно обиженно буркнул в ответ.

Солнце совсем не греет. Туманная дымка и запах гари. Обычный запах обычного утра. Дворник с метлой.

Круглосуточный маркет, где можно закупить абсолютно все. От дешевой водки, до элитного коньяка (разлитого, очевидно, там же, где и дешевая водка). Беру энное количество алкоголя, несколько пачек пельменей и ржаной хлеб. Небрежно сунув покупки в пластиковый пакет, выхожу из маркета.

Из кустов на меня смотрит зеленая собака. Глюк? До чего же реально сделано.

Ее каре-удивленные глаза отражаются в моих зрачках. Смышленый взгляд. Влажный черный нос. Чем ты удивлена, милая? Я удивлена не меньше. Собака абсолютно вся изумрудного цвета.

- Мда… это не наша собака, это наркомановская, - вспомнился тут же тупой анекдот.

Я присела на корточки и позвала ее к себе. Собака не сдвинулась с места.

- Ты ведь, наверное, есть хочешь? - я увидела ее растянутое брюхо и набрякшие, вытянутые множеством голодных щенячьих ртов, соски.

Я вернулась в маркет и купила колбасы. Торопливо расплатилась и выбежала на улицу.

Собаки нигде не было. Почему-то стало очень горько и обидно. Ну что же ты, псина, не дождалась.

Я спросила у проходящей мимо старушки (что же старушкам-то не спиться в столь ранний час?), не видела ли она зеленой собаки.

Старушку мотнуло от меня в сторону. Она испуганно брякнула собранными в соседней урне пивными бутылками, по рублю штука. Её рука сама собой поднялась осенить себя крестным знамением, но тут она что-то вспомнила. Рука опустилась, и из уст благообразной старушки, божьего одуванчика, посыпались нецензурные выражения, навечно поразившие моё воображение своим многообразием и изощренностью. Закончилась ее тирада вполне мирно - напилась пьяная!

Напилася я пьяна, не дойти мне до дому… Черт, сейчас мне вставят.

Часть 2. Сексуальные перверсии.

Поднимаюсь по лестнице на второй этаж. С каждым шагом всё сильнее стук моего сердца. Кровь кипит, лицо пылает.

Звоню.

За дверью шум и хохот. ОН открывает дверь.

Заросший темной колючей щетиной, мутные, после долгих возлияний, глаза. Но взгляд осмысленный.

Облизывает пересохшие губы, сглатывает и хрипло:

- Я тебя вечно ждать должен?

- Прости.

- Неси в кухню. Сообрази нам что-нибудь быстренько, девки с голоду умирают.

Я бросаю пакет в прихожей.

- А не пойти бы тебе, вместе со своими девками…

Докончить фразу я не успеваю. Удар наотмашь раскрытой ладонью. Больно ударяюсь спиной о дверной косяк.

Солёный вкус. Провожу тыльной стороной ладони по губам. Губы горят. На ладони кровь.

- Ссссука, - выплёвываю вместе с кровью. Непреодолимое желание вцепиться когтями в его самодовольное, недобро ухмыляющееся лицо.

Он перехватывает мои руки, больно сжимая запястья. Тащит меня в мою же, единственную, комнату. Ржущие мотыльки в испуге захлопывают рты.

Короткое:

- Пшли вон.

Девицы испаряются, не забыв прикрыть входную дверь.

- Ты чего добиваешься?

Я не знаю, что ему ответить. Смотрю слёзно-колючим взглядом.

Он так часто дышит. Запах водки.

- Чего ты добиваешься, я спрашиваю?!

Почти шепотом:

- Тебя.

Он заводит мои руки мне за спину и впивается жестким поцелуем в окровавленные губы.

Я уже не человек, а изнемогающий от желания кусок плоти.

Такие грубые поцелуи. Но мне не нужно других.

Эротическое выражение агрессии.

Он стаскивает майку. От вида бесстыдно торчащих сосков возбуждается. Обхватывает их губами, щетина царапает нежную кожу. Мои пальцы путаются в его волосах. Я запрокидываю голову и наслаждаюсь его прикосновениями. Он расстегивает на мне джинсы, и я чувствую его, жадно шарящую, руку.

- Какая ты нежная - шепчет в ухо и тут же зубами прихватывает мочку.

- Ааааах - больно, но от этого моё желание возрастает.

Черт! Что же со мной происходит? Всплывает умная фраза - защитная реакция организма, призванная смягчать непереносимые аффекты. Ааааааааа! Старик Фрейд отдыхает.

Совершенно обнаженная стою босыми ногами на грязном полу. Вся шея в укусах. На груди начинающие багроветь синяки. Расстегиваю на нем джинсы. Хочу опуститься на колени, но он разворачивает меня спиной к себе. Упираюсь ладонями в стену. Входящая плоть. Бешеный темп.

Прерывисто:

- Любишь?

Кровь пульсирует во всем теле, страсть засоряет мозги. Не соображаю. Прикусываю разбитую губу, чтобы сдержать стоны.

Через несколько минут все заканчивается. Я не могу стоять на дрожащих ногах, и он подхватывает меня на руки.

И все тот же навязчивый вопрос:

- Любишь?

- Зачем тебе?

Люблю? Это слово не из моего лексикона.

Он смеётся. И глаза почти похожи на человеческие:

- Ладно, не говори. Знаю, что нет.

Он сам приготовил завтрак. Сидим друг против друга, соблюдая рамки приличий.

Я не выдерживаю первая.

- Ну и срач ты здесь развел!

Он лениво жует, не реагируя на мои выпады.

- Ты, вообще, скоро уберёшься отсюда? Мне жить негде!

- Сейчас ухожу.

Он ставит тарелку с остатками пищи прямо в мойку.

- Свинья!

- Закрой за мной.

Я не верю своему счастью.

В дверях он оборачивается, притягивает меня к себе и нежно шепчет на ушко:

- Я тебя обожаю - рука беззастенчиво лезет под майку и сжимает сосок. Я млею от его прикосновений.

- Я вернусь - и он уходит, оставив меня наедине со своими желаниями.

Я смотрю, как через порог деловито перебегает таракан. Не нужно долго думать, откуда они берутся. Иду к соседке.

Меня накрывает жуткая вонь, как будто в квартире лежачий больной. Больных нет, есть куча детей. Они меня окружают, орут, вопят, хотят чего-то Голова кругом. Вспоминаются слова незабвенной Фаины Раневской: «Дети, идите в жопу». Хочется завернуть что-нибудь покруче, но я сдерживаю свой порыв.

- Свет, ты бы разобралась со своими домашними животными.

- ???

- Я тараканов имею ввиду. Они от тебя ко мне кочуют. Ты хоть средство какое купи, сейчас всего полно.

- Аааа! Так я пауков принесла!

- А пауки-то тебе на кой?

- Так они тараканов поедают. Уже меньше стало.

Не знаю, как реагировать. Плакать или смеяться?

- Да? Ааааааа, ну тогда да, тогда да.

Я разворачиваюсь и ухожу. Что можно еще сказать?

Часть 3. Так бывает.

Тоска.

Какая-то безысходность.

Я что-то потеряла, и мне очень хочется это найти. Но я никак не могу вспомнить что.

Лежу без сна, таращусь в потолок. По потолку бегут зайчики от света проходящих машин. Узловатые ветви деревьев касаются меня своей тенью.

- Бабуля, почему ты такая молодая?

Бабушка молчит. Только смотрит и улыбается.

Я сажусь рядом с ней на пол.

- Ты очень красивая, - я заглядываю ей в глаза. Кожа нежная, гладкая, а глаза старческие, с потухшей радужкой.

- Бабуль, так хорошо, что ты здесь. Я сказать тебе хотела, мучает меня. Помнишь, накануне я к тебе пришла? А когда уходить стала, в дверях оглянулась, словно чувствовала. И так мне тебя обнять захотелось, но тут подружка твоя, Танечка, стояла, и я застеснялась своей ласковости. Ушла. А в тот день, после экзаменов возвращалась. Шла мимо. А зайти, не то чтобы лень, а как-то не знаю. Вот думаю, если бы зашла тогда, может, все бы по-другому было. Прости меня. Пожалуйста. Прости.

Я знала, что ответа не дождусь. Но бабушка смотрела так ласково, что на глазах наворачивались слёзы. Она прощала.

- Бабуль, а что ТАМ? - я положила голову ей на колени и почувствовала какая она холодная.

Она погладила меня по волосам.

Чужой мертвенный голос спросил:

- А какого цвета ветер?

Я проснулась. Съежившись, в позе эмбриончика, подтянув шершавые от мурашек коленки к подбородку.

Одеяло сползло на пол. Комната выстудилась. За ночь температура упала с тридцати градусов тепла до плюс десяти. Я закрыла балкон.

Отогреться смогла только под обжигающими струями душа.

В холодильнике полуфабрикаты. Готовить для себя лень. Вместо завтрака - сигарета и чай с лимоном.

Часть 4. Tu eres parte de mi.

- У меня сегодня первый день отпуска, - на том конце провода довольная Катерина.

- Поздравляю! С тебя поляна.

- Так чего и звоню. Может, словимся вечерком?

Бросаю взгляд на часы.

- Что в твоем понятии вечерок? Уже шесть.

- Подгребай в «Макао» к девяти.

- А ты раньше сказать не могла?

- А чего такое?

Вечное женское:

- Одеть нечего!

Катерина смеётся.

- Уж какие-нибудь рваненькие джинсики и маечку найдёшь?

- Хм, ладно. Пусть вам стыдно будет, рваненькие.

- Все, жду.

- Ок. буду.

- Возьмёшь кого?

- С Дарьей приду.

- Созвонимся еще.

- Ага.

Тридцать минут перед зеркалом. Лицо приобрело очертания. Воздушный поцелуй своему отражению:

- Конфетка!

Я решила не выпендриваться. Джинсы и маечка с глубоким декольте.

Дарья, как всегда, выглядит - высший класс.

В «Макао» как обычно полно народу и нет мест.

Мы поднимаемся на второй этаж. Катерина нас уже ждет, потягивая мартини.

- Привет.

Она поднимается с диванчика, и мы чмокаем друг дружку воздушными поцелуями где-то в области уха. Не дай бог размазать помаду.

Полумрак и ненавязчивая музыка.

Мы долго выбираем коктейли. Но оказывается, что у них ничего нет из того, что мы хотим.

- Девушка, дайте нам уже выпить! Хоть что-нибудь, а то к конкурентам уйдем!

Девушка с виноватой улыбкой уходит.

Негр ставит на столик кальян.

- Попробуйте.

Дарья затягивается и кивает. Глазки блестят, она с интересом рассматривает чернокожего. Трёп ни о чем.

Катерине приносят салат. Я смотрю на это блюдо с подозрением.

- Это чего такое?

- Попробуй, вкусно, - Катерина протягивает мне вилку.

Я отказываюсь.

- Может и вкусно, только вид у него такой, как будто его уже до тебя кто-то ел.

Коктейли. Кальян. Коктейли. Скучно.

- Блин, девчонки, душа горит! - говорит Катерина и оглядывается по сторонам.

За соседним столиком группа парней кавказской наружности.

- Душа горит, а расплачиваться заднице,- бурчу я.

Кавказцы посматривают на нас с интересом.

Модная песенка never let you go.

Мне так хочется сказать: «never let you go», - некому только.

We are dancing on broken glass.

Мне кажется, что я тоже танцую на битом стекле, больно, ноги в кровь, а больно сердцу.

Кавказцы подсаживаются к нам. Девчонки не против.

Стандартное привет - как зовут - учитесь – работаете - что будете пить. Скучно.

Я оглядываюсь по сторонам.

- Сейчас приду, - девчонки кивают.

Я обхожу зал. Мое внимание привлекает симпатичный молодой человек, сидящий в одиночестве. Подсаживаюсь к нему.

- Привет, - улыбаюсь.

- Привет, - он с интересом меня рассматривает.

Блондинчик. Не люблю блондинов. Но какие глазки. И соблазнительная родинка на щечке.

Наклоняюсь через столик, маечка ползёт вниз, обнажая грудь почти до сосков. Беру из его рук «Мохито», ласково касаясь пальцами его пальцев. Пробую.

- Ммммммм... вкусно.

Мерцающий взгляд, заночевавший на моей груди.

- Ты один?

- Друга жду.

Разговариваем. Забавно. Такой молоденький, но мне с ним интересно, резкие суждения о жизни и о любви.

- У тебя есть девушка?

- Нет, девушки у меня нет. Блядей вокруг много, а вот по-настоящему интересной - пока ищу.

- Хм. Блядей?

- Я имею в виду не профессию, а менталитет.

- Чем по твоему мнению отличаются девушки с блядским менталитетом от просто интересных девушек? Хочется узнать мужское мнение на этот счет.

- Да всем они отличаются! Бляди симпатичные, но глубоко бестолковые существа. А с интересной девушкой можно интересно проводить время не только в постели. С ними хочется общаться. А когда ты с блядью - хочется, чтобы она открывала рот только для минета, потому что в противном случае тебе придётся выслушать ту дурь, которую она лопочет.

- Я вот иной раз думаю, жаль, что в жизни нет такой клавиши - Back Space. Не понравилось - стер, переписал сам свою жизнь заново.

- С клавишей бэкспейса было бы неплохо, только, боюсь, мы вместе только на неё и жали ... Я бы не отказался от кнопочки power...

- Ты меня заставляешь задуматься, как-то так в голове все встало с ног на голову. Это хорошо, а то у меня уже интерфаза началась.

- Просто, в отличие от многих, вижу систему, в которой живу, и живём мы. Я устаю от банальностей, доведённых до пошлости. Для меня такие понятия, как свобода или, к примеру, смысл жизни - выдуманные. Смысла жизни в жизни нет. Она просто дана, и ты сам в ней ставишь цели и приоритеты.

- Смысл имеет только смерть. Как только человек рождается, делает первый вздох, с первой секунды своего появления на свет, он начинает свой путь к Смерти. А что есть смерть? Переход от одной жизни к следующей? Или человек распадается, гниет девять месяцев в могиле и от его тела остаются только черви? А куда девается душа? А что есть душа? И есть ли вообще? Или все эти понятия ложные, выдуманные человеком, чтобы было о чем думать, говорить и провоцировать у окружающих чувство вины? А что любовь?

- Не знаю, не испытывал. Да и не верю в любовь в моем возрасте. На мой взгляд, большую часть любви мы выдумываем, раздуваем в своём воображении из симпатии, желания, привязанности и тому подобного. Может, я не прав. Скорее всего.

- Любовь - это и есть привязанность, уважение, желание - как сексуальное, так и просто быть рядом. Очень обширное понятие. Можно добавлять и добавлять составляющие. И она бывает в любом возрасте! И в любом возрасте, она - правда.

- Ты знаешь, я тут недавно фильм смотрел, «Шоссе в никуда». Где-то читал, что этот фильм про то, что женщины имеют власть над мужчинами, могут заставить их идти на те или иные поступки. А сейчас почему-то о тебе подумал. Интересно, ты имеешь власть над мужчинами?

Смеюсь.

- Ты будешь еще что-нибудь пить?

- Нет, спасибо. У меня несовместимость с алкоголем. Склонность к эпатажу.

- Что же ты делаешь?

- Поверь, ничего умного я не делаю.

- Ну все же?- он с интересом заглядывает мне в глаза.

Улыбаюсь.

- Напьюсь, и приставать к тебе начну. Грязно домогаться.

Он совершенно серьезно:

- Душу бы за это продал!..

Я тоже перестаю смеяться. Думаю про себя: «Что же ты делаешь, он же совсем еще мальчишка!!!!». Но отвечаю:

- Душу? Лучше отдай ее мне.

В такси едем молча.

Поднимаемся по лестнице. Я закрываю дверь. Еще не успев включить света, чувствую его руки на своем теле.

- Хочу тебя.

....Чёрная пустота и ощущение его присутствия...

Он целует меня короткими страстными поцелуями.

let's play...

....Облизывает пересохшие губы...

Руки стягивают майку, расстегивают джинсы, снимают трусики.

Прижимает меня спиной к стене, какие жадные губы, какие нежные руки.

let's...

мы опускаемся на пол прямо в прихожей.

....play...

Я чувствую его тело.

....тихий вздох...

....передо мной...

и я вижу...

....его улыбка...

его, улыбающегося, с мерцающими зелёным светом глазами.

Мои руки на его плечах.

Медленные, будто ленивые движения.

Быстрее.

Шепот все жарче. Стоны удовольствия.

Быстрее.

....Он чувствует только меня под ладонью... и приятная пустота... и мой крик... в полный голос... он постепенно затихает.

Сквозь неплотно зашторенное окно вливается рыжий фонарный свет. Вытягиваю руку, чтобы коснуться, и он переплетается с моими пальцами, доверчиво льнёт к коже. Теплый.

- Я люблю тебя, змейка.

Я поворачиваюсь к нему. Мне это кажется?

- Макс?

- Я люблю тебя - и он зарывается лицом в мои распущенные волосы.

- Но ты говорил мне совсем другие вещи.

- Таких чувств я не испытывал ни к одной девушке. Я хочу быть только с тобой.

- Это просто страсть.

- И это тоже. Но не только. Я знаю, что мне без тебя будет плохо. Ты часть меня.

Я целую его в губы и кладу голову на грудь.

- Макс, а какого цвета ветер?

- Смотря для чего тебе это нужно.

Рассказ "Какого цвета ветер?" ранее публиковался на страницах проектов http://litklub.net/ и "Фантазии молодежи".

прочитать в оригинальном оформлении

прочитать в оригинальном оформлении

Фарит Гареев

Сильвер

Незваным гостем нагрянуть к кому-либо из своих знакомых, и вызвать его на спор, с паскудной целью довести оппонента до белого каления, - нет для Сильвера лучшего развлечения в жизни. Вообще, если хорошенько во всем разобраться, он, шельма, для того только и живет на этой Земле, чтобы портить людям настроение, в этом и смысл, и цель его существования... А быть может, и предназначение.

Спорить Сильвер может о чём угодно и с кем угодно, в ловком искусстве демагогии за неисчислимое количество словесных поединков он поднаторел изрядно, чего-чего, а этого у него не отнимешь. А поскольку истина как таковая Сильвера не интересует даже в самой малой степени, то противник его всегда оказывается в заведомо проигрышной позиции. Особенно в том случае, если он малознаком с Сильвером, и, на свое несчастье, имеет убеждения. Ему ведь и невдомек, бедняге, что для Сильвера это всего лишь игра, целью которой является не столько победа, и даже не сам процесс, сколько его, выбранной жертвы, не самое лучшее психологическое состояние. В каковом он непременно будет пребывать после спора с Сильвером, - на этот счет не извольте сумлеваться. Найти болевую точку, умело разбередить её, плюнуть в душу человеку, а потом с невинным видом покинуть его, испытывая при этом глубочайшее чувство удовлетворения и даже выполненного долга, - это Сильвер, подлец-человечишко, умеет, в этом деле он, что называется, собаку съел. И не одну.

Приблизительно с неделю после очередной победы (проколы случаются крайне редко), Сильвер пребывает в умиротворённом состоянии духа. Ничто его не гнетёт, ничто не томит, и в такие, краткосрочные периоды своей вредной жизни, Сильвер вполне безобидный и сносный человек. Но всё, как это ни банально, когда-нибудь заканчивается, и по прошествии недели Сильвер понемногу начинает испытывать душевный дискомфорт, томление неудовлетворенного духа, и вот, полюбуйтесь, - он снова выходит на тропу войны. О, в такие дни Сильвер резок, зол и беспощаден! На любое неосторожно сказанное слово он бросается, как голодный пес на лакомую кость, и вцепившись в него мертвой хваткой, начинает разматывать словесный клубок. С ловкостью и несказанным изяществом, надо заметить, доведенными чуть ли не до совершенства, - ведь если отбросить в сторону морально-этическую составную вопроса, и взглянуть на суть дела с эстетической точки зрения, то это настоящее искусство, не больше и не меньше. Уж на что, казалось бы, Жириновский Владимир Вольфович, чтец-декламатор, а и тот Сильверу в подметки не годится. Беспристрастный наблюдатель придет в восхищение, наблюдая за Сильвером. Как он гибок в эти дорогие ему минуты, как изворотлив и пластичен! А какой психолог! Как он проворно меняет тактику, когда видит, что выбранная не принесет результата, но при этом остается верен выбранной стратегии, которая, сами понимаете, у него всегда одна. Нет, как ты ни относись к Сильверу, это достойно аплодисментов. Что, кстати, изредка случается. В виде хлесткой пощёчины, а то и, глядишь, увесистого тумака. Причем, в роли аплодирующих, как правило, выступают оппоненты Сильвера. Но, надо непременно прибавить, последнее происходит крайне редко.

Вот один из таких дней. Пожалуй, что даже и особенный. Нечто навроде долгожданного праздника. К этому человеку Сильвер подбирался давно, но не торопился, держал его как своего рода деликатес, на закуску. Оттягивал вожделенный момент битвы, сколько было можно, лелеял, бередил, как самую сокровенную мечту. И, кстати, это один из тех редких моментов, когда страстное желание досадить ближнему своему замешано на глубоко личном. Нет, не на личной неприязни к выбранной жертве, а на куда более глубокой неприязни. В основе которой лежат неприятие и, больше того, ненависть ко всему свету.

На жертве Сильвера остановимся подробнее, хотя бы потому, что этот человек тоже с заковыринкой.

Жил да был в соседнем подъезде ничем собой непримечательный человек по имени Расим, - замкнутый и молчаливый парень немногим за тридцать, тихий, неприметный. К тому же, домосед, каких поискать. Сильвер знал его плохо, - только головой кивал при встрече. И вот этот Расим, что называется, прозрел. То есть, уверовал в Создателя, в его исламской ипостаси. Впрочем, это обстоятельство так и осталось бы для окружающих незамеченным, - вспомним о нелюдимости Расима, - если бы не окладистая черная борода, которую тот отрастил, следуя канонам веры. Соседи и знакомые, прослышав обо всех обстоятельствах дела, стали хихикать да подшучивать над Расизмом. Но тому хоть бы хны, - укрепился в вере, сила это страшенная, даже самого слабого делает сильным... Как ни крути, а есть за что пострадать.

Вот этого Расима и решил прищучить Сильвер. Подкараулил его во дворе, подошёл, и поздоровался, на этот раз за руку:

- Здравствуй, Расим.

- Здравствуй, - буркнул Расим, недоверчиво, с подозрением глянув сначала на Сильвера, затем на протянутую руку. Руку он все-таки пожал, и собрался было уже прошествовать мимо, но Сильвер остановил его.

- Слушай, Расим... Я вот хотел в гости к тебе напроситься.

- Это зачем? - Расим остановился, уставился на Сильвера черными, лаковыми, как пуговицы, глазами. Нет, все же допекли человека насмешники. Да оно и немудрено. Ведь этот самый Расим и от рождения-то был человеком очень мнительным, чуть ли не с оттенком паранойи. А тут еще каждый день приходиться ловить косые взгляды, да еще приправленные ехидной ухмылкой. По любому, подобное бесследно не пройдет!

- Понимаешь, какое дело, Расим... - тут Сильвер замялся, притворно морщась и в смущении великом потирая пальцем кончик носа, точно показывая тем самым, что признание сделать ему трудно.

- Понимаешь, Расим, - решился, наконец, Сильвер, - я слышал, ты в Бога уверовал. Вот я и...

- Тебе-то какое дело? - не дал договорить Сильверу Расим. Нет, вот ведь гады! Это же надо так допечь человека... И тем самым многократно усложнить задачу Сильвера. Он, впрочем, не слишком огорчился, - чем крепче орешек, тем больше радость от победы, не так ли?

- Да ты не злись, Расим! - воскликнул Сильвер. - Прошу тебя - не злись. Ты выслушай меня! Я ведь совсем не к тому... То есть к тому, но... Вот скажи, Расим, как мне жить дальше?

- А я-то здесь причем? - вполне резонно спросил Расим.

- Да понимаешь, Расим, - затараторил Сильвер, - когда я на вас, на верующих, гляжу, то вижу, что вы знаете, зачем живёте. Как-будто вам ведомо нечто такое, что мне не известно. А я вот живу, а зачем, для чего, - не знаю. К одному приятелю пошел, - а он мне говорит: кризис среднего возраста... А что это такое спрашиваю, - а он и объяснить не может... Знаешь, Расим, иной раз такая тоска на душе, что хоть сейчас в петлю... - Сильвер взглянул на Расима с такой непритворной тоской во взгляде, что не поверить ему в этот момент было невозможно.

Расим застыл в размышлении, пытаясь найти в словах Сильвера тщательно замаскированный подвох. Но - шалишь, брат: и не таких Сильвер вокруг пальца обводил и на гарпун насаживал, не чета тебе, бесхитростному человеку. Опять же, хотелось, ох, как хотелось Расиму поделиться недавно обретенной радостью веры хоть с кем-нибудь. Новообращенные адепты, они все такие, - хлебом их не корми, дай только ближнему своему глаза открыть на суть и обустройство мира. Что, впрочем, не упрек, а пояснение... А с кем ты с радостью поделишься, с кем, я спрашиваю? Народишко-то нынче совсем подлец пошел, - ни в Бога, ни в черта не верят, атеисты упертые. Яви им чудо Господне, неопровержимое доказательство Его существования, - и то ведь отвернутся, с всенепременной саркастической ухмылкой на привычных к этому губах. Скажут, - Копперфилд, и не такие штуки выделывает, чего привязались со своим чудом?

- Пойдём, - буркнул Расим, тая в бороде довольную улыбку. Ну, а Сильвер, даже когда Расим отвернулся от него, не позволил себе улыбнуться. Играть - так всерьез, на полную катушку. Чтобы, как сказал поэт, дышали почва и судьба. Тут ведь дело такое, - когда на кону такие ставки, даже самый малейший недочёт может поставить под угрозу успех начатого дела. Стало быть, надо соответствовать.

Поднялись и зашли в квартиру Расима. Дома у него никого не оказалось, что вельми обрадовало Сильвера. Работать при свидетелях он не любил, - зачем лишний шум и разговоры? Но вот дальнейшее поведение Расима чуть было не спутало все планы Сильвера.

- Подожди здесь, - сказал Расим, и, оставив гостя в прихожей, ушел в одну из комнат. Но не успел еще опешенный столь явным негостеприимством Сильвер прийти в себя, как Расим снова возник перед ним, с одной видеокассетой и двумя брошюрками в руке.

- Вот, - он протянул Сильверу принесённое.

- Что это?

- Прочтешь и посмотришь. Видеомагнитофон у тебя есть?

- Есть... А это...

- Это книги об основах ислама, - опередил вопрос Сильвера Расим. - И видеокассета об основании этого мира. Вот ты знаешь, что даже современные физики, и те признали, что этот мир возник в результате проявления Божественной воли? Это ли не доказательство Его существования?

- Ничего себе... А разве так можно?

- Что - можно? - не понял Расим.

- Как это что? - глаза у кривляки Сильвера полезли на лоб. - Видеокассетой пользоваться настоящему мусульманину! Это же - грех! Это же всё от дьявола, - технический прогресс там, техника... Плоды цивилизации, словом.

- Эх, - вздохнул Расим, качая головой, - задурили людям голову! Это же всё пропаганда, как вы не поймёте! Специально сделали из нас, мусульман, врагов... Это же все евреи придумали. Что бы нас с христианами столкнуть! А самим сливки снять! - Расим воодушевился, глазки его засверкали безумным блеском. - А вот ты знаешь, к примеру, что в одной суре Корана сказано, что если твой сосед - христианин, то есть, человек Священного писания, то относиться ты к нему должен даже с большим уважением и вниманием, чем к своему соседу-мусульманину!

- Ничего себе! - начал входить в роль дурачка Сильвер.

- А вы говорите... - горько вздохнул Расим. - Из самой миролюбивой религии на свете сделали пугало огородное!

- Ну да, - позволил себе усомниться Сильвер. - А как же исламские террористы, ваххабиты там всякие...

- Это всё евреи придумали! - возвысив голос, заявил Расим. - Что же тут непонятного? Ничего, - будет и на них управа! Аллах их покарает! Как однажды уже покарал!

- Когда это? - душа Сильвера расправилась; Расим, кажется, попался в умело расставленные силки.

- Вот ты, небось, думаешь, что человек от обезьяны произошел?

- Конечно, меня так в школе учили.

- Черта с два! Дарвин дурак. Человека Бог создал. А потом взял и евреев в обезьян превратил! За грехи ихние!

- Это за то, что они Христа распяли? - предположил Сильвер.

- Если бы... - усмехнулся всезнайка Расим. - Хотя и за это тоже. Потому что Иисус Христос, - это Иса, один из святых в исламе. Как Моисей - Муса, как...

- Так вот это всё я и хотел узнать, Расим! - воскликнул Сильвер. - Поподробнее. Это же так интересно! Я ведь, Расим, ничегошеньки о религиях не знаю. То есть, знаю, но из атеистической литературы. Ты согласись, - жили-то мы в безбожной стране, ведь так, Расим?

- Безбожной, - прогудел Расим, важно кивнув головой. - Отсюда все наши беды. Гордыня всё наша. Мы про Бога забыли, ну, а он - от нас отвернулся. Возомнили о себе... Червяки.

Едва не набросился уже после этих слов на Расима Сильвер, поскольку почувствовал, что клиент созрел, но успел сдержаться. Рано еще, рано, - надо ведь потешиться, поиграть с жертвой, как, к примеру, сытая кошка с пойманной мышью.

- А вот Максим Горький говорил, что человек - это звучит гордо!

- Нашел на кого ссылаться... Говорю же, - это всё гордыня.

- Слушай, а может, так оно и есть? - в раздумье произнес Сильвер. - Я вот тоже всё думаю, думаю...

- Всё, - неожиданно оборвал его Расим. - У меня дела.

- Ну, Расим! - взмолился Сильвер, глядя на Расима... И ведь как глядит, паразит, как глядит! - Не гони ты меня! Мне... Мне деваться некуда, пойми! Кто, если не ты?! Да ведь это же твой долг, Расим, как всякого настоящего мусульманина, - помочь человеку в беде, укрепить его.

- А у тебя что случилось? - подумав, спросил Расим.

- Да нет, ничего не случилось... Просто жить не хочется, - пожаловался Сильвер. Причем, сделал это с такой обезоруживающей искренностью, точно перед ним стоял не малознакомый человек, а самый близкий друг. - Смысла никакого в жизни не вижу. Да это и не жизнь, а существование какое-то! Иногда думаешь, - вот живу, дышу, ем, пью, хожу, что там еще делаю, - а зачем это всё? Ну, проживу я еще сколько-то там лет, а толку? Перед лицом-то вечности!

- Вот потому, что не веришь, потому и жить тебе не хочется, - подвёл жирную черту под монологом Сильвера Расим. - А если бы верил, - тогда и не встал бы перед тобой такой вопрос.

- А как мне поверить, Расим, как? - чуть было даже не пустил слезу Сильвер. - Как мне поверить, если в меня с детства вбили ту мысль, что Бога нет?!

- Гордыня, гордыня всё людская...

- Да погоди ты со своей гордыней, Расим! - позволил себе некоторую вольность Сильвер. - Я ведь разобраться хочу, честно!

- Разбираться там нечего, это не поможет. Да вы потому и не верите, что во всем разобраться хотите! Что посредством формальной логики хотите понять то, что слабый человеческий разум осмыслить не в силах. Тут только вера может помочь. Настоящая вера!

- Но как, Расим, как?!

Расим вздохнул, подумал...

- Ладно, - сказал он, - пойдем.

...Битых два часа Сильвер слушал монолог Расима, поддакивая где нужно, а где и возражал, но очень осторожно, словами, но больше интонацией показывая своему гуру, что вопросы эти вызваны вовсе не желанием поспорить, а болью душевной, и желанием докопаться до истины. На сегодня Сильвер выбрал именно такую тактику. Вернее, - пришлось это сделать под давлением обстоятельств. Уж больно мнительный человек этот Расим, чёрт возьми, того и гляди, соскочит с крючка. Не то, что шаг в сторону, но и прыжок на месте воспримет как провокацию. И только когда каким-то шестым чувством Сильвер учуял, что Расим помягчел, размяк, полностью утратив бдительность, он позволил себе перейти в наступление.

- Хорошо вы устроились, как я погляжу, - оборвал очередную тираду Расима Сильвер, разом поменяв интонацию и выражение глаз и лица. - Хоть бы придумали более правдоподобную сказку, что ли, а то... За что ни возмись, всё белыми нитками шито, и концы висят!

- Чего? - опешил Расим.

- А ничего! Что слышал! Шишка-то у тебя где, придурок? Где шишка, я спрашиваю?!

- Какая... Какая шишка?!

- Да на лбу шишка, дурень!!! Ты что, не знаешь, что у каждого истого мусульманина на лбу шишка должна быть?! От молитв неустанных, ага. Вот так вот раз - и головой о пол! И - шишка на лбу! Мозолистая! Как брюхо у обжоры!

- Да ты чего? - Расим непонимающе глядел на своего гостя. Мгновенная трансформация, произошедшая с Сильвером, явно обескуражила его. Да и то - еще бы не обескуражила! Это же один из самых излюбленных приёмов Сильвера, отработанный и доведенный чуть ли до совершенства инстинкта.

- Бесмеле-е-е... Месмеле-е-е... - высунув язык и полоская лицо ладонями, загнусавил Сильвер, по-своему подражая голосу муэдзина. А потом и вовсе заблажил: - Бе-е-е, ме-е-е!

- Что?!!!

- Джангл Бенгс, Джангл Бенгс... - запел Сильвер американскую рождественскую песенку, юродствуя.

В мгновение ока умиротворённый, переполненный божественной благостью человек Расим очутился перед Сильвером, тряхнул его за грудки... И отпустил.

- Гад ты, - сказал он с придыханием. - Сука. Не был бы ты убогим, - набил бы тебе морду!

- А ты набей, набей! - расхрабрился изрядно перетрусивший было Сильвер. - Все вы такие, - против овцы молодцы! Да был бы я здоровым, - сам бы тебе в глаз зарядил! Уверовал он... У-у, ненавижу! Ненавижу вас, гадов! Уверуют, и корчат из себя незнамо что. Типа - я знаю, а вы, дураки, ничего не знаете! А как до дела доходит... Непротивленцы, тоже мне. Да что вы знаете?! Что вы знаете-то?! Только голову людям морочите!

- Сволочь. Скотина одноногая... Мараться еще об тебя!

- Вот, вот. Что и требовалось доказать. - Душенька Сильвера ликовала, парила высоко над землей. Злоба, досада, обида, исходящие от Расима, наполняли ее энергией, как гелий - воздушный шарик, и тянули вверх, вверх...

- Уйди! - взвизгнул Расим. - Добром прошу, - уйди!!!

- Ай-яй-яй... - укоризненно покачал головой Сильвер, добивая Расима. - А еще - Бога он нашел. Мир, понимаешь, в душе обрел, покой... Какие слова, какой текст!!! А как до дела дошло... Тьфу!

С этими словами Сильвер покинул квартиру Расима. Свысока, презрительно глянув на её хозяина... И, тяжело опираясь на свою палку, медленно стал спускаться по лестнице.

Он ведь потому и Сильвер, что одноногий. Вместо левой ноги у него протез. В детстве еще, в результате несчастного случая, он потерял ногу, ну, а приятели, не со зла, конечно, а по детскому недомыслию, прозвали его Сильвером, как того главаря пиратов у Стивенсона.

Рэкетир Кузькин

По узким улочкам городского рынка, между напротив друг друга расставленных прилавков, слонялись редкие покупатели. Приценивались, торговались, что-то покупали... Но чаще, все-таки, так ничего и не купив, переходили к соседнему прилавку.

Продавщицы откровенно скучали, даже позевывали; день это был будний, поэтому покупателей на рынке было много меньше против обычного. Да и те из них, кто пришел на рынок за покупками, напоминали скорее праздных гуляк, нежели настоящих покупателей, - агрессивно-настороженых, готовых к моментальному отпору в случае какой-либо непредвиденной ситуации.

Вообще, непривычно сонная атмосфера царила в это утро на рынке. Скорее всего, не только отсутствие большого числа покупателей этому способствовало, но и погода. Стояла как раз та, благословенная пора, что в народе прозвана “бабьим летом”. Низкое и нежаркое, уже осеннее солнце скорее только светило, нежели согревало землю. Прохладный еще после ночного заморозка воздух казался дымчатым, лучистым, он словно светился изнутри. Сонные голуби, вальяжно переваливаясь с боку на бок, прохаживались между рядами. Две розные стайки воробьев рассыпались возле торговок жареными семечками, но к активным действиям переходить не спешили. Невдалеке от воробьев сидела жеманная черно-белая кошка, но потенциальная добыча ее, кажется, совсем не интересовала.

Словом, скучно было на рынке, и сонно в это утро.

Откровенно скучали и два упитанных короткостриженных молодца в кожаных куртках; судя по всему, принадлежали они к тому самому, всем известному, но нигде официально не отмеченному сословию наших сограждан. Стояли они на центральной, самой широкой улочке рынка, своеобразном проспекте здешнем. Один, бровастый, облокотясь о столешницу высокого прилавка, лениво разговаривал с продавщицей, второй, носатый, прислушиваясь к разговору и время от времени, посмеиваясь, глазел по сторонам. Внезапно он оживился и толкнул бровастого локтем.

- Ты только глянь, Серега... Какие люди!

Бровастый взглянул в указанном направлении, и расплылся в довольной улыбке.

- Гы... Коллега!

- Это мы с тобой удачно зашли, - в точности такой же улыбке расплылся носатый.

- А что там, что? - заинтересовалась продавщица и высунулась из-за прилавка.

- Коллега идет, не видишь, что ли? - ответил бровастый. - Браток... Гы!

Но продавщица и сама уже увидела того, чьё появление на рынке привлек внимание ее собеседников. Она радостно ойкнула и без промедления полезла обратно в свою палатку. Но в ней продавщица не задержалась, - откинув задний полог, она выскользнула наружу, в узкий служебный проход позади двух торговых рядов.

- Катька! Верка! - донесся ее голос из-за палатки. - Пошлите!

- Чего еще? - спросил грубоватый женский голос.

- Ахтунг! Ахтунг! - сообщила продавщица. - Рекетир Кузькин на горизонте!

- Ну, сейчас начнется, - сказал бровастый, посмеиваясь.

- Угу, - подтвердил носатый и, после некоторой паузы, спросил: - А вот интересно, Серега, что он сегодня отчебучит?

- У меня думалка после вчерашнего еще не работает, - пожаловался бровастый, - что бы думать.

- А все-таки?

- Да кто ж его знает? - пожал плечами бровастый. - Это же прямо какой-то... Я даже и не знаю кто! Мне бы такую голову, - такие дела можно было бы крутить!

Парни переглянулись и рассмеялись. В то же мгновение в свою палатку вернулась продавщица.

- Я только Катьку с Веркой предупредить, - объяснила она причину своего отсутствия. - А они уже дальше передадут.

После этого троица уставилась на того, кто привлек внимание носатого.

По центральной улочке рынка, в самом начале ее, шел старик лет семидесяти, - сухонький, небольшого росточка, одетый в старую курточку неопределенного цвета. В поведении старика не было заметно чего-либо необычного, во всяком случае такого, что могло бы объяснить неожиданный интерес к его персоне, но троица, тем не менее пристально следила за его продвижением. Да и не только она; появление старичка не осталось незамеченным и остальными аборигенами рынка. Тех из них, во всяком случае, кто мог увидеть старичка. Вообще, по рынку словно бы невидимое дуновение ветерка пронеслось. Еще минуту назад сонный, рынок оживился, задвигался. Слышался шум голосов, смех, топот многочисленных ног.

Старик тем временем замедлил движение и стал внимательно поглядывать по сторонам. Вернее - по прилавкам. На том отрезке центральной улочки, где он шел, как раз проходила невидимая граница, за которой кончались прилавки с промышленными товарами, и начинались прилавки с товарами продовольственными.

- Сейчас начнется, - прокомментировал бровастый действия старичка и блаженно заулыбался, потянулся всем телом, захрустел косточками. Видно было, что наблюдение за стариком доставляет ему немалое удовольствие. Как и его компаньонам.

Старик меж тем, не дойдя каких-то десяти метров до троицы, остановился возле одного из прилавков, внимательнейшим образом осмотрел разложенную на нем бакалею, затем не менее тщательно оглядел продавщицу, но результатом осмотра, видимо, остался недоволен. Перейдя к следующему прилавку, он проделал то же самое, но того, что искал, судя по всему, не обнаружил и здесь.

- Еще и выбирает, - шепнул бровастый остальным. - Во дает дед! Ну, и наглый же!

- И не говори, Лешка, - взмахнула рукой продавщица. - Какой он, все-таки, настырный, этот Кузькин. Мало того, что бесплатно ему все достается, так еще и выбирает!

- Вот интересно, - задумчиво спросил носатый, - что он сегодня придумает?

- А чего гадать? - пожал плечами бровастый. - Сейчас узнаем...

Тем временем обитатели рынка, оповещенные по невидимому рыночному телеграфу, подтягивались к месту предполагаемого действия. Были это, в основном, продавщицы. Радостно посмеиваясь, они стекались изо всех боковых улочек рынка на главную улицу. Только те их них, что торговали на главной улице рынка, остались на своих рабочих местах. Еще из глубины рынка, на орлином своем наречии переговариваясь и громко хохоча, вылетели стайкой злых пчел несколько кавказских человеков, все как один в черных кожаных куртках, до сизости смуглые и черноволосые. Кроме этих, двумя унылыми группками по пять-шесть человек приплелись так же местные грузчики, - самая низшая каста в рыночной иерархии.

Был это народец своеобразный, и большей частью никчемный. Эта никчемность, собственно говоря, и низвела многих до этого уровня. Но попадались среди них и весьма любопытные экземпляры. Из тех, что по-научному называются деклассированным элементом, а по-народному - бывший интеллигентный человек. Основной причиной падения этих последних, несомненно, был алкоголь. Вернее, неумеренное потребление его.

Несколько продавщиц, впрочем, остались стоять за своими прилавками, с тем, что бы присмотреть не только за своим, но и соседским товаром. На лицах этих продавщиц была написана неописуемая досада. Одна их таких обделенных продавщиц крикнула вслед подруге:

- Наташка! Может, поменяемся?

- Фигушки! - ответила та. - Сегодня твоя очередь охранять!

- Ладно... - проворчала первая. - Попросишь еще у меня...

Старичок тем временем неспешно шествовал вдоль прилавков, точно давая зрителям время собраться. Останавливался, окидывал придирчивым взглядом прилавок, затем внимательно всматривался в лицо продавщицы, и, качнув головой, шел себе дальше, ничем, вроде бы, непримечательный. По мере продвижения старичка напряжение в рядах зрителей нарастало. С деланно равнодушными лицами они разобрались в группки по три-четыре человека, и перемещались вслед за стариком, неумело изображая из себя покупателей.

Старичок остановился перед очередным прилавком, осмотрел его, затем приценился к продавщице. Результатом последнего осмотра он, очевидно, остался доволен, потому что дальше не двинулся, а наоборот, вытряхнул из кармана сетку-”авоську”, каких давно уже не выпускают, но которая каким-то неведомым сохранилась у него, и стал неторопливо тыкать пальцем, указывая на тот или иной продукт.

- Макаронов два килограмма... Гречки тоже два... Кетчуп... Майонез... Чаю две пачки... Масла подсолнечного...

Продавщица, кивая головой, принялась лениво складывать отобранные стариком продукты на край прилавка. Губы у нее при этом как-то странно подрагивали, - не поймешь, то ли она считала, то ли сдерживала невольную улыбку.

- Тушенки, пожалуй, что и три банки... - продолжил старичок. - Кильку еще в томатном соусе...

Спустя несколько минут на краю прилавка уже громоздилась изрядная куча продуктов. Старичок стал неторопливо складывать продукты в сетку, продавщица вынула из кармана фартука калькулятор и принялась подсчитывать общую сумму набранного стариком товара.

- Двести тридцать два рубля, - объявила она результаты подсчета. Старичок недоуменно взглянул на продавщицу, хмыкнул, и продолжил складывать продукты в “авоську”. Стоило только старику опустить голову, как продавщица улыбнулась неведомо чему, подмигнула зрителям, но тут же сделала серьезное лицо, и сказала:

- Ты что, старый, не слышишь? Двести тридцать два рубля, говорю!

- И что? - Старичок положил на место взятую было мясную консерву, воззрился на продавщицу.

- Как что? Деньги, говорю, плати!

- Какие еще деньги, красавица? Ты что, - окочумела?

- Какие... Такие!

Несколько мгновений старик молчал, с удивлением рассматривая продавщицу.

- Ты что, - спросил он наконец, - новенькая, что ли?

- Причем здесь, - новенькая? - удивилась продавщица. - Ты платить собираешься?

- Ты что, - меня не знаешь? - спросил старик, оставив последний вопрос продавщицы без ответа. - Меня?!

- Много вас тут ходит, всех не упомнишь, - бранчливо ответила продавщица и повторила: - Ты, дедушка, платить собираешься, или нет, я не пойму.

- Дедушка на печке лежит, косточки старые греет, - бодренько заявил старичок. - А я тебе не дедушка, а Кузькин Алексей Петрович, прошу любить и жаловать.

- Кузькин... - ответила на это продавщица. - По мне, так хоть Клинтон. Главное, что бы деньги заплатил. А там хоть на край света катись. Ты платить собираешься или нет, я в последний раз спрашиваю?

Аборигены наблюдали за происходящим, едва сдерживаясь. Продавщицы тихо хихикали, прикрывали губы ладошками. Кавказские человеки похохатывали, тыча пальцами в старика и продавщицу. Большинство из грузчиков, еще непохмеленных, наблюдали за происходящим угрюмо, тяжело. Но двое из них, судя по чрезмерно раскованным движениям, с утречка уже успевшие перехватить рюмочку-другую, перетаптывались, горели жаждой жизни... Ну, или жаждой действия, на худой конец.

- Мужики, - сказал один из них, - такой, веселый, - я чего-то не пойму. Мы чего сюда пришли-то?

Вопрос его остался без ответа.

- Может, поможем? - спросил тогда веселый.

- Кому? - меланхолично поинтересовался один из угрюмых его товарищей.

- Как это кому? - недоуменно переспросил веселый. - Катьке, конечно. Ее же Катькой зовут, кажется. - Он кивнул головой на продавщицу. Угрюмый взглянул на него, затем посоветовал:

- Смотри, как бы тебе не помогли. С рынка исчезнуть.

- Чего это? - не понял веселый. - Ты это о чем?

- Ты лучше стой, где стоишь. И не вякай лишнего.

- Не вякай... А в чем проблема-то? Сунул в репу, если такой непонятливый, и всех делов. Да ему и щелбана хватит, если на то пошло.

- Как бы тебе самому не сунули, - ворчливым тоном сказал угрюмый. - В репу.

- Это кто это тут такой смелый?

Угрюмый снисходительно оглядел веселого, затем покосился на носатого и бровастого, и с опаской кивнул головой в их сторону. На лице веселого появилось недоумение.

- Нет, мужики, я что-то не пойму, - видя, что от угрюмого объяснения не дождешься, веселый обратился за помощью к остальным. Веселому решил помочь другой из грузчиков, такой... печальный, что ли. По всему, - из этих, бывших интеллигентных человеков.

- Вы, Аркадий, - сказал он, - человек здесь новый. Поэтому мой вам совет, - вы лучше молчите, и на ус наматывайте. Вникайте, одним словом. Здесь свои законы. Жестокие, быть может, но... Но не нам их менять.

- Да тише вы! - шикнул на них один из их товарищей.

Веселый недоуменно оглядел всю честную компанию, пожал плечами, и продолжил наблюдение. Уже молча.

Скандал у прилавка тем временем разгорался. Старик положил руку на мясную консерву, но стоило только ему проделать это, как хищной птицей сверху на нее метнулась рука продавщицы.

- Да ты... - вскрикнула она при этом, захлебываясь от возмущения. - Да ты что?!

- Ты, красавица, как я погляжу, не уймешься? - спросил старик, аккуратно высвобождая свою руку.

- Да что же это такое?! - вскрикнула продавщица. - Я сейчас милицию позову!

- Ми-ли-цию... - презрительно, по складам, протянул дед. - Ну и что?

- Ребята! Ребята! - крикнула продавщица, обращаясь за помощью к бровастому и носатому. Но тех уже и след простыл. Еще за несколько секунд до выкрика продавщицы они успели нырнуть в боковую улочку и в это мгновение стояли там, корчась от смеха. Не обнаружив “защитников” на месте, продавщица воззвала к остальным.

- Да что же вы стоите-то?! Вы что, - не видите?!

Но народ - безмолвствовал. Вернее, из последних сил держался. Даже непохмеленные грузчики, и те оживились, предчувствуя близкую развязку. Только веселый, единственный из всех, кто, похоже, не знал всех обстоятельств дела, растерянно глядел на продавщицу и старика. Да еще печальный, наблюдая за всем этим, морщился, как от зубной боли.

- А ну, дед, клади все обратно! - воскликнула продавщица, уяснив, наконец, что помощи ей ждать не от кого.

- Эх, красавица! - укоризненно покачал головой старик. - Сама того не понимаешь, с кем связалась.

- Ты попугай меня еще, попугай... И не таких я видала!

- Счас харкну!

В толпе заржали. Но пока еще не в полную силу, сдерживаясь.

- Что?! - опешила продавщица.

- Харну, говорю! - воскликнул старик и тут же, словно и не слыша гогота вокруг себя, спросил: - Харкнуть?

- Он харкнет... Ну, харкни... И что?

- А ты не понимаешь?

- А чего такого-то? - пожала плечами продавщица. - Подумаешь... Он харкнет...

- А вдруг я туберкулезный?!

Вот этого, ключевого момента, все зрители, похоже, только и ждали. Ради него одного они, судя по всему, и держались из последних сил, наблюдая за происходящим у прилавка. Вокруг загоготали, захихикали, зареготали... Но старика произведенный его последним заявлением эффект ничуть не смутил. Скорее, даже наоборот, - он горделиво огляделся, приосанился, и добил продавщицу:

- Да ты хоть знаешь, что потом будет? Я же потом один звоночек сделаю, куда надо, только один!.. Но проблемы у тебя будут большие. Тебе это нужно?

Продавщица онемела. На лице ее отразился нелегкий мыслительный процесс. Действительно, перспектива, на которую указал старик, была не самой радостной. Толпа уже завелась, разошлась. А старик тем временем озвучил все мысли продавщицы:

- Да тебя же потом проверками замучают! Ты что, красавица, совсем на голову больная?! В общем, - выбирай. Или я сейчас все забираю и ухожу. Или... - старик не договорил и сделал такое движение головой и грудью, словно бы набирая побольше слюны во рту, и воздуха в легких, что бы подальше плюнуть.

Толпа, примолкшая было, пришла в неистовство. Надсаживались, хлопали себя руками по коленкам и бокам, сгибались в три погибели под тяжестью животного смеха... Продавщица дернула головой и сказала:

- Забирай все... И вали отсюда! Козел старый...

- Ты погруби еще у меня, погруби... - на последок проворчал старик, и стал складировать остаток продуктов в свою безразмерную ”авоську”. Закинув последнюю консерву в сетку, он подмигнул “красавице”, повернулся, и неторопливым, как бы прогулочным шагом двинулся к выходу с рынка.

Толпа зрителей постепенно приходила в себя. Некоторые из продавщиц, посмеиваясь и на ходу обсуждая все перипетии недавнего зрелища, поспешили к своим рабочим местам, некоторые подошли к тому прилавку, возле которого происходило действие, и заговорили с продавщицей. Кавказские человеки, гудя, как шмели и возбужденно размахивая руками, пошли к центральному павильону. Один из них, впрочем, отделился от группы и, подойдя к грузчикам, повелительно-презрительным тоном спросил:

- Ви работат сыгодня будыти илы нэт?

Грузчики молча взглянули на него, и нестройной гурьбой, как идет стадо под кнутом пастуха, послушно направились к центральному павильону рынка, у заднего входа в который стояло несколько автофургонов. Веселый зло глянул на кавказского человека, потом спросил у печального:

- Все равно ничего не понял.

- А чего тут понимать? - хмуро спросил печальный. - Ты знаешь, как этого старика здешние прозвали?

- Ну.

- Рекетир Кузькин. Сказать, почему?

Веселый кивнул головой.

- Потому что он пользуется теми же самыми методами, что и... - тут печальный смолк, испуганно огляделся, и сказал: - Ну, сам знаешь кто.

- Бандиты, что ли? - громко спросил веселый.

- Тише, тише! - придавлено вскрикнул печальный. - Умоляю вас, тише!

- Эх, ты... Интеллигент! - презрительно высказался на это веселый. - Да и все вы тут тоже... Интеллигенты!

Печальный обиженно промолчал. Веселый оглядел печального, взгляд его смягчился.

- Да ладно тебе обижаться, - сказал он примирительно. - И что дальше?

- Дальше? А дальше ничего. Забавно просто. Хотя кому как, конечно.

- Все равно ничего не пойму, - подумав, сказал веселый. - А с какой радости ему все прощается?

- Так ведь тут какое дело... Я наверняка не знаю, но думаю так, - задумчиво сказал печальный. - Убытку от старика немного. Зато всем этим - развлечение. - И он кивнул головой назад, поясняя этим движением, кого он имеет ввиду. - А вообще, это не мое дело.

Грузчики как раз подошли к автофургонам и, после минутной неразберихи, стали разгружать какие-то коробки.

Вовик

1

На Поле Чудес Вовик очутился случайно. Брел по улице мимо строящегося коттеджа, подгоняемый голодом и похмельем, давними своими преследователями, и вдруг услышал окрик.

До Вовика как-то сразу и не дошло, что обращаются именно к нему, и он продолжил свое бесцельное, куда глаза глядят, движение. Да и когда Вовика окликнули во второй раз, он не обернулся. Лишь третий окрик остановил Вовика. Да и то потому, что ему стало любопытно, - кого это зовут так настойчиво?

Но подзывали, оказывается, его. Что случалось крайне редко. Куда чаще Вовика гнали. Или посылали. По всем известному адресу. Нередко присовокупляя к словам удары или унизительные пинки.

Кричал один из строителей-шабашников на втором этаже строящегося коттеджа, возле которого как раз проходил Вовик.

- Ты, ты, - подтвердил шабашник. – Тебе кричу! Или глухой?

- Не-ет, - глуповато протянул Вовик.

Шабашники дружно засмеялись. Их было четверо, нестарых еще мужиков в разномастной спецовке.

- Тогда иди сюда, - приказал крикун.

Вовик повиновался. Робко поплелся к коттеджу, страшась подвоха. Обычно, если его подзывали, дело заканчивалось унижением или побоями.

- Да ты не бойся, чудило! – крикнул второй шабашник. – Солдат ребенка не обидит!

Вовик смолчал. Подошел поближе, замер, вопросительно глядя на шабашников.

- Подзаработать хочешь? – спросил крикун.

- А что надо делать? – пугливо спросил Вовик. После трех лет бездомной жизни он сторонился людей, как бродячий пес.

- У нас сегодня подсобник не вышел, - объяснил крикун. - Человек вместо него нужен.

- Я давно говорю, гнать его надо, - сплюнул один из шабашников. – Зачем нам этот гамбитчик нужен? День работает, неделю гудит.

- Ах, глаза у Синеглазки ярче самой синей краски, - засмеялся третий шабашник. – Особенно, когда в аптеку за перчиком сгоняет.

- Ага, - подтвердил второй, - или за «Ламивитом».

- Подожди, с ним мы еще разберемся, - крикун остановил напарника, и спросил у Вовика: - Подсобничал когда-нибудь?

Вовик отрицательно мотнул головой.

- Ничего страшного. Дело нехитрое. Раствор замешивать, кирпичи подносить. Ну, и так, по мелочи… За все про все - сто пятьдесят рублей в день.

- Ни фига себе, - возмутился один из напарников крикуна. – За сто пятьдесят я сам в подсобники пойду.

- Так иди! – посоветовали ему.

- Больно надо… Нас и здесь неплохо кормят.

- Вот и молчи, - ответил ему крикун и обратился к Вовику. - Ну, так что? Согласен?

- Конечно! – выкрикнул Вовик, еще не веря своему счастью. Сто пятьдесят рублей – не Бог весть, какая сумма. Но Вовик и такой малости давно не держал в руках.

- Вот и лады, - одобрил крикун. - Видишь поддоны с кирпичами?

Вовик кивнул головой.

- Твоя первая задача, - растаскать кирпичи. Если кто скажет, - поднести раствор. Раствор пока есть, до обеда хватит. После обеда замесишь новую порцию. Пропорция три к одному. - Крикун распоряжался четко, без суеты. Видно, бригадир, решил Вовик.

До обеда Вовик безостановочно подносил кирпичи, тянул тяжеленные ведра с раствором, семеня ногами от натуги. Работалось не сказать, чтобы весело, но и не без радости, поскольку Вовик, таская тяжести, представлял, сколько вкусного он сможет накупить на эти сто пятьдесят рублей вечером.

Если, конечно, не обманут. Но думать о плохом не хотелось. Наоборот, - хотелось мечтать. Например, о том, что шабашники возьмут Вовика к себе вместо Синеглазки (тот оказался запойным пьяницей, что на языке шабашников называлось странным словом «гамбитчик»). И сто пятьдесят рублей станут ежедневным заработком Вовика. Семь дней в неделю на сто пятьдесят… Ого! Да это же больше тысячи! На такие деньги можно сменить одежду. Пойти на рынок и купить дешевое, но новое и чистое. А что, вполне, если не особенно шиковать, и откладывать от ста пятидесяти рублей, скажем, по стольнику в день. Для человека, который часто оставался без еды по три-четыре дня, пятидесяти рублей в день на пропитание хватило бы за глаза. Да на эти пятьдесят рублей можно было бы купить столько, что и не вообразить!

От приятных размышлений Вовика оторвал резкий голос крикуна-бригадира, Романа.

- Обед! – крикнул Роман, и положил мастерок на кирпичную кладку.

- Война войной, а обед по расписанию, - откликнулся один из его напарников, Аркадий, и, в свою очередь, отложил свой мастерок. Как заметил Вовик, Аркадий, мужичок небольшой и веселый, вообще любил к месту и не к месту вставлять давно известные и донельзя затертые фразы.

Все последовали примеру бригадира, и дружно двинулись к небольшому вагончику на колесах неподалеку от коттеджа. Вовик поднял очередную стопку кирпичей.

- Я же сказал, - обед! – обернулся Роман.

Вовик поставил кирпичи обратно на поддон, стал, свесив руки. Бригадир задумчиво глядел на него.

- Пошли с нами, - приказал Роман. И Вовик подчинился.

Все поднялись по металлическому трапу в вагончик, а Вовик остался стоять внизу, как хорошо обученный пес, в ожидании разрешения войти… Или приказа остаться на улице.

- Поднимайся, - не пригласил, а приказал Роман. Невысокий, худой, но жилистый и резкий в движениях, он с первого взгляда вызывал невольное уважение. Не страх, а именно уважение. Ему хотелось подчиняться. И работать, - не за страх, а за совесть.

- Будь как дома, но не забывай, что ты в гостях, - добавил весельчак Аркадий под одобрительный, но незлой смех напарников.

Войдя в бытовку, Вовик встал в дверях, скользким взглядом окинул три топчана в глуби будки, небольшую печку-буржуйку возле входа, груду спецовки на вешалке.

- Проходи, садись, - распорядился Роман. – Не маячь в дверях.

Вовик послушно примостился на ближнем к дверям топчане, сложил неуклюжие руки на коленях, сгорбился. Тем временем Виктор, третий из шабашников, бухнул на шаткую столешницу пятилитровый термос, крутанул крышку, - неистовый аромат крутого борща шибанул в нос Вовику, и он замер, боясь выдать движением кадыка мгновенно набежавшую в рот слюну. Последний раз Вовик ел вчера днем, - хотя можно ли назвать едой кусок черствого хлеба да несколько огурцов, уворованных на дачном участке?

Это было настоящей пыткой, - вдыхать этот плотно сбитый запах, и знать, что даже ложечки замечательного, вне всякого сомнения, борща ему, Вовику, не достанется. Зачем, зачем они зазвали его в будку, садисты! Вовик отвернулся, чтобы не видеть, как шабашники обедают.

- Держи, - услышал он резкий голос Романа.

Вовик обернулся и увидел перед собой глубокую миску с борщом. И не просто борщом, - из медного, с рыжими пятаками жира, бульона выпирал островерхий хребет мяса… Настоящего мяса!

Вовик, не веря ни ушам, ни глазам, медлил. Глаза защипало, он поспешно опустил голову, скрывая от шабашников свое лицо, но не отрывая взгляда от мяса. Подводная часть волнительной темно-коричневой полоски с оранжевыми обводами гипнотизировала, как всякая тайна.

- Долго я буду ждать? – поторопил Вовика Роман.

- Не спи, - замерзнешь, - не упустил случай ввернуть в разговор очередную народную мудрость Аркадий.

Вовик осторожно взял миску.

- За столом места нет, - сказал Роман. - Так что, извини, брат…

Вовик помотал головой, пытаясь показать, что он не в обиде. Густая слюна во рту мешала ему говорить. Роман протянул Вовику ложку и ломоть хлеба. Вовик умостил миску на коленях, взял ложку и хлеб в руки. Как ни стыдно было Вовику, как он ни старался есть степенно, голод пересилил: буквально через минуту тарелка оказалась пустой.

- Ого! – восхитился Николай, третий из бригады.

- Ешь – потей, работай – мерзни! - под общий хохот одобрил Аркадий. – Наш человек в Гаване!

- Давай сюда тарелку, - сказал Виктор, четвертый шабашник, самый серьезный в бригаде, и, не дожидаясь реакции Вовика, взял тарелку и наполнил ее борщом.

- Давай, ешь, - грубовато сказал он, и взялся за свою ложку. Его примеру последовали остальные. В том числе и Вовик.

После обеда шабашники выкурили по сигарете, и незамедлительно принялись за работу.

2

Работу закончили ближе к семи, но домой шабашники не торопились. Переоделись и сели возле вагончика, закурили. Ждали, как выяснилось, хозяина коттеджа. Еще с утра он посулил шабашникам расплатиться за первый этаж.

Вовик присел чуть в стороне. Спешить ему было некуда. Да и будь у Вовика какое дело, уйти он не мог, поскольку Роман пообещал отдать дневной заработок, как только с ним рассчитается хозяин коттеджа. В ту секунду, когда Роман произнес эту фразу, в душе Вовика шевельнулось подозрение, что его в бессчетный раз хотят обмануть. Но когда он быстрым своим, скользящим взглядом посмотрел на Романа, то понял, что тот не врет.

В ожидании хозяина коттеджа шабашники пустились в воспоминания. Вспоминали в основном хорошее, веселое. Должно быть, на общую атмосферу повлияло ожидание денег. Но даже если вдруг возникала в беседе грустная или неприятная тема, то и здесь присутствовал незатейливый и незлой юморок. Без которого, как ни крути, наша жизнь стала бы невозможной.

Вовик, слушая разговор шабашников, где надо, смеялся, где надо, кивал головой, - даже если не понимал, о чем идет речь. Но все это он проделывал осторожно, подчиняясь давно выбранной манере поведения быть тише воды, ниже травы. Даже в те редкие и благостные часы, когда Вовик бывал нешуточно пьян, он не изменял своей спасительной привычке.

- Что же он опаздывает? – спросил вдруг Николай.

- Начальство не опаздывает, начальство задерживается, - заметил на это любитель потасканных афоризмов Аркадий.

- А может, оно и к лучшему, что наш барыга задерживается? - вставил Виктор.

- Это еще почему? – забеспокоился Николай.

- Сейчас хоть надежда есть, - объяснил серьезный человек Виктор. - А приедет он без денег, и ее не будет…

- Что правда, то правда. Дурная девка по имени Надька умирает последней, - переиначил на свой манер выказывание Виктора Аркадий.

- Надежда… - передразнил Николай своих напарников. – На хрен она мне нужна? Дэнги давай! Дэнги!

Вовик заволновался. Как это так, - хозяин приедет без денег? А как же тогда он, Вовик? Шабашники, - ладно, они свои деньги рано или поздно получат. Но вот как быть с ним, Вовиком? Главное, он уже успел распределить сто пятьдесят рублей, - так, чтобы и на еду хватило, и на курево, и чтобы на завтра-послезавтра осталось. И вдруг этот чудесный, тщательно выстраиваемый весь день замок рухнул.

Да и вообще, кто сказал, что кто-то собирается платить ему, Вовику, деньги? Обедом накормили, весь день сигаретами угощали, - и за это он должен быть благодарен шабашникам. Какие ему тогда деньги?

Сам того не заметив, Вовик стал готовить себя к грядущему обману. Природная склонность к самоистязанию, помноженная на несчетное количество обид, нанесенных Вовику людьми, привели к тому, что он давно уже стал оправдывать всех своих мучителей, виня в своих бедах себя одного. Вот и сейчас Вовик пошел по проторенному пути. В самом деле, - не заслужил он ста пятидесяти рублей. Плохо работал. Слишком часто отдыхал. И, стало быть, сам виноват. Кому какое дело, что от постоянного недоедания и недосыпа он не то, что работать, но даже передвигаться мог с небольшим, но усилием? Как говорится, это твои проблемы, дружище.

- Нормально все будет, мужики, - успокоил всех Роман. – На фуфлыжника наш барыга не похож. А если что, - сами знаете, что.

- Кто нас обидит, тот дня не проживет! - мгновенно отреагировал Аркадий.

И Вовик сразу успокоился. Нерастраченной силы жизни, с лихвой отпущенной Роману природой, хватало не только на него самого, но и на всех, кто находился рядом с ним. Щеголевато одетый, Роман сидел на стопке кирпичей напротив Вовика, изящно расставив легкие ноги, но в этой его небрежной позе таилась нешуточная сила сжатой пружины, которой только коснись, и она разожмется, сметая все на своем пути. Разве такого обманешь? И, разве, такой - обманет?!

Когда к коттеджу подкатил черный джип, шабашники дружно вскочили со своих мест. Все, кроме Романа. Тот неторопливо поднялся, и медленно пошел к иномарке. Следом за ним потянулись остальные.

Вовик моментально шмыгнул за будку. Огляделся, и присел. Пригнул голову, глядя на хозяина коттеджа и шабашников в просвет между днищем будки и землей. Если простых людей Вовик сторонился, то богатым и вовсе старался не попадаться на глаза. Сердце колотнулось в груди, повисло на миг в гулкой пустоте и запрыгало упругим мячиком, когда он увидел, как хозяин коттеджа после короткого разговора протянул Роману толстую пачку денег, перетянутую резинкой.

Едва-едва Вовик дождался отъезда хозяина коттеджа, чтобы выйти из-за укрытия. Шабашники вернулись к будке, где Роман проворно разделил пачку на пять частей, - четыре равных, одну потоньше. Четыре он разделил между собой и напарниками, из маленькой отделил и протянул Вовику две купюры:

- Держи. Как обещал. Все ровно?

Вовик поспешно кивнул головой, и заблестел глазами преданной собаки.

- Вот и ладненько.

Аркадий тем временем навесил замок на дверь, крутнул ключом.

- Роман, - позвал Вовик бригадира.

- Да.

- А можно… можно, я в будке переночую? – спросил Вовик, глядя себе под ноги.

- Ночевать негде? – спросил Виктор.

- Негде, - честно признался Вовик. Врать было бессмысленно. Неухоженность, видная невооруженным взглядом, сразу же выдавала социальное положение Вовика. Да и потом, - как можно было солгать Роману, после всего, что сделал он сегодня для Вовика?

- Ночуй, - после короткого раздумья разрешил Роман.

- Слушай, Роман, а может, мы его вместо Синеглазки возьмем? – Виктор ткнул в Вовика.

Роман помолчал, потом спросил у Вовика:

- Нет желания с нами поработать?

- А разве можно?

- А почему нельзя? – ответил за всех Николай.

- Вы же говорили, что у вас есть подсобник…

- Считай, что уже нет, - жестко отрезал Роман.

- Точно, - одобрил решение бригадира Аркадий. – Среди нас есть такие товарищи, которые нам совсем не товарищи.

Вовик едва сдержался, чтобы не показать шабашникам своей радости. Как только они уехали домой, он выкурил заначеную сигарету, и взялся за дело. Хотя тело звенело от усталости, а ломкие ноги казались стеклянными, Вовик закрыл будку и сходил в магазин на соседней улице, где купил немного еды, коричневый брусок хозяйственного мыла и две пачки сигарет. Хороших сигарет, с фильтром, каких не курил уже давно. Хватило бы и одной пачки, но в магазине Вовику вдруг представилось, как угостит он завтра своих новых товарищей, и он не устоял перед душевным порывом.

Затем он вымыл небольшую кастрюльку и поставил вариться на электрическую плитку куриный окорочек. Пока бульон медленно закипал, Вовик успел прибраться в будке. Подмел и вымыл полы, как смог, облагородил лежаки, застелив их смятыми до этого одеялами, прибрался на столе и аккуратно развесил спецовку на вешалке. Вроде бы малость, но и того хватило, чтобы неприглядный хаос в будке приобрел давно забытую гармонию порядка, по которой Вовик тосковал больше всего, вспоминая свою прошлую жизнь.

После этого Вовик присел на ступеньке металлического трапа и неспешно выкурил сигарету. Можно было курить и в будке, - кто ему мог запретить? - но почему-то захотелось так, - присесть на ступеньку и неторопливо курить, бездумно глядя на дальнюю опушку леса в просвете между двумя соседними коттеджами. Это ведь, если разобраться, самые дорогие минуты в жизни человека: присесть после работы и выкурить сигарету, чувствуя редкий покой и тишину в груди… Жаль только, что выпадают они крайне редко…

А дальше вновь пошла радостная суета. Вовик сварил суп, но с ужином решил повременить. Надо было постирать одежду, - благо в коттедж уже провели водопровод. Да и сполоснуть тело чистой, пусть и холодной водой не мешало.

Вовик нашел среди спецовки вполне сносные спортивные штаны и футболку, переоделся и ушел в коттедж. Стирка и купание отняли полчаса, зато тело после помывки ледяной водой обрело неожиданную упругость резинового мячика. Или же это радость удачного дня наполнила Вовика новой энергией?

Поужинал Вовик в сумерках. Электричество в будке было, но свет включить он боялся. Мало ли кто может заглянуть на огонек ночью?

Так и лег в темноте, хотя когда убирался в будке, нашел и отложил в сторону несколько старых газет и журналов. Печатное слово, от которого Вовик отвык за время бездомной жизни, манило его, но животный страх перед людьми стал второй натурой его существа. Буквально каждую секунду он следил за собой, чтобы по неосторожности не привлечь к себе внимания, но нигде не чувствовал себя в безопасности. Разве что, - в темноте. Где он становился равным любому человеку. Поскольку мог удрать без особых проблем.

Стоило только телу расслабиться, и Вовик почувствовал, как он устал за этот день. Но, не смотря на изнеможение, заснул Вовик не сразу. Он решал, - стоило ли ему переносить в будку то немногое из вещей, что хранилось в тайнике, или же с этим стоит обождать?

3

С этого дня жизнь Вовика изменилась кардинальным образом. У него появились пусть временные, но все-таки работа и пристанище. А много ли надо человеку без будущего и с сомнительным настоящим? Даже простой определенности ему за глаза хватит на первое время. Потом, правда, захочется большего, но тут уж никуда не денешься, - аппетит, как известно, приходит во время еды.

Каждый день, за исключением воскресенья, начинался теперь с раннего пробуждения, скудного, но - завтрака, и работы до позднего вечера, с небольшим перерывом на обед. Работником Вовик оказался исполнительным и толковым. А это все, что требуется от подсобника на стройке.

С утра до позднего вечера Вовик растаскивал кирпичи, просеивал песок через панцирную сетку от кровати, сноровисто замешивал зеленоватый раствор в старой помятой ванной, и разносил его в ведрах. Работал наравне со всеми. Точнее, - больше всех. Сам труд подсобника на стройке не требует мастерства, - только физической силы и выносливости. Которых Вовику когда-то было не занимать, но теперь не хватало. Слишком ослабел он за те три года, когда в одночасье лишился квартиры, и превратился в лицо «без определенного места жительства». Недостаток силы Вовик возмещал усердием. Превозмогая слабость и приступы дурноты, он весь день сновал по стройке, страшась не только упреков, но и просто косого взгляда.

Стены коттеджа тем временем росли, и через три недели после появления Вовика на стройке второй этаж перекрыли плитами, и начали выкладывать фронтоны. Вовик смотрел на быстрорастущие стены коттеджа с тоской, поскольку каждый новый кирпич, положенный в кладку, приближал его возвращение к прежней, голодной и бездомной жизни. Из разговоров шабашников Вовику было известно, что после возведения коробки коттеджа бригада Романа переезжает на другой конец поселка, где возьмется за возведение нового дома, а вот про то, что будет с ним, никто из его новых товарищей не говорил. Вовик, конечно, надеялся, что Роман заберет его с собою на новый объект, но это была всего лишь надежда. Не подкрепленная ничем, кроме желания.

Чем выше становились стены дома, тем большим становилось беспокойство Вовика. Стены росли, проклятые, и время от времени Вовику приходила в голову подленькая мысль разбирать по ночам кладку. Немного, так, чтобы никто не заметил. Глядишь, расставание Вовика с бригадой Романа отложилось бы на день. Малость, вроде бы, - но это тоже как посмотреть. Всего лишь день, и - целый день! Обычно такие мысли посещали Вовика по вечерам, когда он в одиночестве сидел на ступеньках и курил, но первый душевный порыв неизменно натыкался на неприступную крепость разума, пробить брешь, в которой способно только страстное, на грани безумия желание. С желанием проблем не возникало, но вот до сумасшествия Вовику было далеко.

В первое же воскресенье, когда скопилось немного денег, Вовик сходил на рынок и купил новые брюки, курточку, рубашку и кроссовки. Все – самое дешевое, зато новое. Для человека, длительное время таскавшего обноски, этого оказалось достаточно, чтобы снова почувствовать себя равным среди прочих. За следующие две недели у Вовика скопилась еще большая сумма, но он решил ее не тратить, потому что не знал, что будет с ним после того, как шабашники закончат свою работу.

Не столько даже сама упорядоченность жизни, определенность ее, какая обычно не по нраву людям, но по какой тоскуют они, стоит ей только исчезнуть, нравилась Вовику в новом его положении, сколько человеческое отношение к нему шабашников. Главная ценность, конечно же, - ребята из бригады Романа разговаривали с ним, как с равным. Вовик отвык от этого за три года бездомной жизни. Жаль только, времени на разговоры тяжелый труд шабашника не оставлял. Но и дружеской болтовни во время перекуров и быстрого обеда хватало Вовику за глаза.

В первую же неделю шабашники выведали у Вовика все обстоятельства его прошлой жизни, и главную причину его нынешнего положения. Она оказалась достаточно тривиальной, но и в тоже время достаточно актуальной для мужчин, чтобы оставить шабашников равнодушными.

- Одно слово, - курва, - отреагировал Николай, после того, как Вовик рассказал свою историю шабашникам.

- Весь мир бардак, известное дело, - поддержал его Аркадий. – А бабы – суки!

- Вот только не надо обобщать, - неожиданно воспротивился Николай. – Люди разные. И бабы в том числе. У всех свои тараканы.

- Вот такущие! – засмеялся весельчак Аркадий и показал пальцами, какие тараканы скрываются в голове у каждого человека.

Молчун Виктор только хмыкнул и неопределенно мотнул головой. Как и Роман…

Едва ли не каждый день шабашники в разговорах возвращались к беде Вовика, пытались найти выход из ситуации, давали советы. Но… Все упиралось в отсутствие жилья.

- Подумаешь, квартиры нет… Да ты чего, Вовик? – удивлялся Николай. – Заведи себе бабу, делов-то. Но только обязательно с квартирой. И все наладится! Знаешь, сколько сейчас баб без мужиков? Уйма! Да я один тебе целую колоду предоставлю!

- Выбирай на вкус! – поддакивал Аркадий, посверкивая шальными глазенками.

- Во! И все с квартирой…

- Но страшные, как моя жизнь, - веселился Аркадий. – И накрашенные страшенные, и не накрашенные. С похмелья лучше не смотреть, в общем.

- Да ну, тебя, - отмахивался от него Николай. – Ты его не слушай, Вовик. Он балаболка, это всем известно! Ты меня слушай! Я тебе дело говорю! Ну, что? Прямо сегодня можем пойти! Точно тебе говорю! А то, что с первой женой у тебя так вышло, – ты на это не смотри. Бабы – они разные. Мне с первой женой тоже не повезло. Зато сейчас не нарадуюсь.

- Да нет… - вяло сопротивлялся Вовик. – Я так не могу. Какой я мужик, если на все готовое приду?

А сам в это время думал: а может, стоит попробовать? Чем черт не шутит? Разве нельзя начать жизнь сначала? Пусть даже ради этого придется поступиться принципами.

- Причем здесь – мужик, не мужик? – искренне изумлялся Николай. – Тебе на ноги надо встать! Понял?! Главное-то у тебя что? Жилья нет. А где ты его возьмешь? Не в советское время живем!

- Правильно, Вовик, не слушай их, - принимал сторону Вовика Виктор. – Своими руками свою жизнь надо строить! На Бога надейся, а сам не плошай.

- Вот я и говорю, - гнул свою линию Николай, - не жди милости от природы, бери их сам!

Вовик благодарно кивал в ответ напарникам, но сам в это время уныло думал о том, что силенок-то у него, чтобы наладить новую жизнь, – кот наплакал. И искоса взглядывал на Романа. Вот кому можно было позавидовать! Роман в таких условиях, в каких очутился Вовик, уж точно бы не пропал! Да и вообще, не попал бы он в такую ситуацию, какая привела Вовика к нынешнему положению.

В такие минуты к Вовику возвращалась давняя его, детская мечта о старшем брате, - сильном, надежном, умном. На которого можно было бы переложить всю ответственность за свои поступки… Да и за всю свою судьбу. Но брата у Вовика не было. Никакого. Даже самого плохонького, за которого отвечать пришлось бы самому Вовику. Временами Вовик думал о том, что, быть может, именно брата ему не хватило в жизни. Пусть даже не такого сильного, как Роман. Если рядом слабый, то человек поневоле становится сильнее, чем он есть на самом деле. В том случае, конечно, если он - человек.

4

К появлению на стройке бригады бетонщиков Вовик отнесся без интереса, поскольку здесь постоянно появлялись новые лица. С неделю, например, перед домом выкладывала кирпичные столбики для ограды бригада армян-шабашников. Вслед за ними на пару дней появились два сварщика. Эти сварили решетки между столбиками ограды. Или, еще, очень часто подходили к Роману кровельщики, отделочники, и прочий шабашный люд, с одним и тем же вопросом, – не перепадет ли здесь какая-нибудь работа?

Бригада бетонщиков состояла из трех человек, - двух подсобников, юнцов лет восемнадцати, и бригадира, угрюмого мужика лет сорока пяти. Появились они как раз в тот день, когда бригада Романа заканчивала второй этаж. В первый день, пока бетонщики (они подрядились залить отмостки вокруг здания) выравнивали землю вокруг коттеджа и сколачивали опалубку, оказался ничем непримечательным. Да и второй выдался тихим и мирным, где каждый занимался своей работой, не вмешиваясь в дела соседей.

Конфликт возник на третий день, когда бетонщики приступили к заливке бетона. Главный лозунг любого частного строительства, - экономия на всем. Даже на том, на чем экономить не стоит. Коттедж был большой, но емкость для замешивания раствора имелась всего одна. Та самая ванная, с вбитым в слив деревянным чопиком, в которой Вовик замешивал раствор.

Бригадир бетонщиков договорился с Романом использовать ванную для замешивания бетона, с условием, что как только она понадобится бригаде Романа, юнцы тотчас очистят ее.

- Сам чисть, - бросил Вовику один из юнцов, Олег, когда Вовик подошел к ним, чтобы сказать, что нужно освободить емкость для раствора. – Тут ведра три осталось, мы заберем, а дальше дело твое.

- Как это? – удивился Вовик. – Ведь мы же договорились, что каждый чистит емкость сам.

- Ты сам это сказал! - заржал второй юнец, Игорек. - Каждый чистит сам!

- Нет, вы не поняли, - разволновался Вовик. – Каждый чистил ванну, перед тем, как отдать другому.

- Бери лопату, и чисть, если тебе надо! – бросил Олег, выгребая и шлепая остатки бетона в носилки. – Чего встал, вшивота!

- Педикулез ходячий! – подхватил Игорек. – Да с тобой стоять рядом страшно!

Неожиданная агрессия юнцов застала Вовика врасплох. Он и в прежней своей жизни был человеком робким и застенчивым, а после бесправной жизни бомжа Вовик разве что собственной тени не шугался. И неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы не вмешательство Романа. Вовик уже взялся за лопату, когда сверху прозвучал негромкий, но требовательный голос бригадира.

- Так. Взяли лопаты, и почистили емкость!

Вовик и юнцы разом задрали головы. Роман глядел на них с высоты третьего этажа. Казался он снизу легким коршуном, - вольным, недоступным и всемогущим. Рядом с ним стояли его напарники, больше похожие на стайку возбужденных, но добрых и безвредных птиц. Особенно Аркадий, - горбоносый, с широким клювом растянутого в улыбке губастого рта.

- Некогда нам, - негромко сказал Игорек, и глянул на своего напарника, ища поддержки.

- Нам работать надо, - набычился Олег. – Пусть этот чистит.

- Взяли лопаты и почистили бадью, - повторил Роман, не меняя ни интонации, ни высоты голоса. И это оказалось куда действенней, чем, если бы Роман сорвался на крик. Юнцы опустили головы, и взялись за лопаты с той же покорностью, что минуту назад Вовик.

- Почистили? – спросил Роман, когда ванная оказалась чистой.

- Ну, - ответил Игорек, не поднимая головы.

- Теперь так, - выговорил Роман. – Чтоб я вас рядом с емкостью больше не видел.

- В смысле?

- В том смысле, ребята, - засмеялся Аркадий, - что пулемета я вам не дам!

- А где же нам бетон замешивать?

- Это ваши проблемы, - жестко отрезал Роман.

- Армянский замес знаешь? - посоветовал сердобольный Николай, неумело копируя кавказский акцент. – Лопату берешь, и замешиваешь. Хочешь там, а хочешь здесь. Видишь, сколько тут места?!

Каменщики дружно засмеялись. Только Роман остался серьезен. Он повернулся и пошел работать. Остальные присоединились к нему. Только весельчак Аркадий задержался. Да и то для того, чтобы ободряюще подмигнуть Вовику, и скрыться за стенкой фронтона.

С этого момента жизнь Вовика на стройке превратилась в мучение. Во всяком случае, днем, когда юнцы работали. И если раньше Вовик мечтал о том, чтобы строительство коттеджа затянулось, то теперь он стал желать быстрейшего завершения его. Как и все слабые люди, Вовик предпочитал бежать от проблем, а не решать их.

Юнцы то и дело шпыняли Вовика, но не на людях, а исподтишка, улучив момент, когда рядом не было никого из каменщиков. Правда, своего угрюмого бригадира Марата они не стеснялись. Тот мог прикрикнуть на них, как кричал, если видел, что подсобники сачкуют, но жизнь какого-то бомжа его не интересовала. Когда юнцы крутились вокруг Вовика навязчивыми осами, он поднимал голову и снова опускал ее, возвращаясь к своему занятию. А юнцам, казалось, только того и надо было. Если приставать к Вовику при каменщиках они опасались, то присутствие безмолвного зрителя лишь подзадоривало юнцов. В этом случае они красовались не столько друг перед другом, сколько перед своим бригадиром.

Больше всего Вовика поражало то, что для юнцов это было даже не местью за пережитый позор унижения, а простым время провождением, игрой, - благо, что жертва им досталась удобная, бессловесная. Они просто играли с ним, как сытая кошка с пойманной мышью, ничуть не задумываясь над тем, - хорошо ли это, плохо ли? Травить человека было для них столь же естественно, как справлять физическую нужду. Особенно - для Олега, высокого парня с красивым лицом и яркими голубыми глазами. Игорек, тот шел на поводу. Хотя чаще всего именно от него Вовику доставалось больше… Ничтожество всегда само утверждается за счет других.

Чем больше уступал Вовик, тем труднее становилось ему. Безнаказанность – безотказные дрожжи для человеческого порока. Выход из ситуации Вовику виделся только один. Он привык уступать, стало быть, и здесь ему надо было уступить. А попросту - уйти обратно в бездомную жизнь. Тем более что, так или иначе, это должно было произойти в ближайшем будущем. Стоило ли тогда сопротивляться ради нескольких дней подобия нормальной человеческой жизни? Конечно, нет!

Последнее было всего лишь оправданием, одним из многих, какими Вовик привык объяснять свою слабость… Выгораживая тем самым самого себя в своих собственных глазах.

Решение Вовик принял через пару дней мучений, но медлил, поскольку никак не мог решить другой вопрос: уйти, не прощаясь с каменщиками, или же объявить им о своем решении, и лишь затем уйти. Слишком уж понравился ему этот небольшой, но крепко спаянный коллектив, где он впервые за долгое время почувствовал себя не только человеком, но и нужным человеком, чтобы покинуть Романа и его товарищей по-английски.

После нелегких размышлений Вовик решил оставить стройку в воскресенье, но перед этим, в субботу вечером, купить спиртного и закуски, и выпить с напарниками отвальную.

Каково же было разочарование Вовика, когда в субботу после обеда Роман объявил, что на сегодня – шабаш.

- Почему? – потерянно спросил Вовик.

- По качану, - беззлобно улыбнулся Аркадий.

- А я хотел…

- Отдохни сегодня, Вовик, - не дослушал его Виктор. – Мы на рыбалку на выходные собрались. Надо отдохнуть.

- Всех денег не заработаешь, - добавил Николай.

- А то работаешь, работаешь, а потом бац, – вторая смена. И прощай школа на неделю! – подвел черту донельзя довольный Аркадий.

Тут бы Вовику сказать о своем намерении, но он промолчал. Посмотрел на счастливые лица своих напарников, и решил – зачем навязывать людям свои проблемы?

- Много не пей! – крикнул напоследок Аркадий, забираясь в салон желтого «Жигуленка» Романа.

- И мало тоже! – высунул из окна добродушное усатое лицо Николай и отсалютовал Вовику рукой.

Все складывалось совсем не так, как представлялось Вовику. К чему он, впрочем, давно привык. Всю жизнь действительность вносила коррективы в его планы и мечты. Как и сейчас. Должно быть, именно поэтому спустя самое малое время Вовик смирился с утратой и этой мечты. Больше того, он решил, что так будет даже лучше, - провести воскресенье в привычном одиночестве, но зато в комфорте временного жилища, а в понедельник, ранним утром, не дожидаясь каменщиков, покинуть стройку, и вернуться к старой жизни. Или, - начать новую? Ведь принято новую жизнь начинать с понедельника…

Сразу же после отъезда каменщиков Вовик переоделся в чистое, и ушел в город. Можно было остаться на стройке, тем более что перед новыми скитаниями хотелось провести хоть вечер в тишине и покое, но бетонщики, в отличие от каменщиков, работу не бросили. Поэтому Вовик решил, что разумнее будет побродить по городу, чем подвергнуть себя риску новых унижений. Благо, не велика потеря, - в запасе у него оставался целый день. Тоже немало. Особенно, если провести его с толком.

До позднего вечера Вовик гулял по городским улицам. Он был рад, что не остался на стройке, как хотелось несколько часов назад. Оказывается, это большая разница, - бродить по городу, когда ты грязен, нездоров, и нищ. И совсем другое дело, - когда ты ничем не отличаешься от праздных горожан, а в кармане у тебя есть деньги, на которые ты можешь себе позволить купить, чего захочется. Мороженное, например. Или сосиску в тесте. Чтобы неторопливо съесть, прямо на ходу.

Вовик даже прикупил пару газет в киоске и прочел их, сидя на скамейке, лениво потягивая бутылочное пиво, как в давние благословенные времена. И немедленно по прочтению бросил газеты небрежным жестом в урну рядом со скамейкой, точно показывая прохожим, что ничем он не отличается от них, благополучных.

Когда стемнело, и зажглись фонари вдоль берегов городского озера, где как раз сидел Вовик, он с большой неохотой поднялся с теплого каменного парапета и пошел на Поле Чудес. С еще большей, пожалуй, если сравнить ее с той, какая владела им, когда он шел в город. Уютная черная гладь озера, изрезанная желтоватыми клиньями падающего фонарного света казалась Вовику символом недостижимого благополучия. А все попытки изобразить себя равным гуляющим обывателям, - тщетными.

Стройка после праздничной обстановки городских улиц показалась Вовику унылой. Даже то, что в темноте было видно немного, мало что меняло. Черная громада коттеджа вызывала отвращение. А строительный мусор под ногами – доводил до тихого бешенства. Хотя еще несколько дней назад ничего подобного Вовик не чувствовал. Наоборот, - тогда на стройке его устраивало практически все. Что лишний раз подтверждает ту старую мысль, что весь этот мир, - лишь наше представление о нем. Где смена ракурса, а значит и качества жизни, зависит только от воли и желания человека. Или, напротив, - от их нехватки.

5

Не смотря на то, что накануне расстроенный Вовик заснул далеко заполночь, проснулся он рано, когда солнце еще не успело высушить утреннюю росу. Неторопливо умылся, неспешно выкурил первую сигарету, затем прошелся вокруг коттеджа, внимательно рассматривая все то, с чем предстояло расстаться завтра. Последний день на стройке ему хотелось провести осмысленно, без суеты. Запомнить непривычно статичный и тихий пейзаж, оставить его в своей памяти подобием праздничной фотографии, а не оживленной кинохроникой трудовых будней.

Но для начала Вовик решил сходить в магазин, и купить что-нибудь вкусненькое. Дешевое, но вкусное. Конечно, деньги разумнее было бы попридержать, но, с другой стороны, - имел он право позволить побаловать себя напоследок? Тем более, на заработанное честным трудом. К тому же, бездомная жизнь приучила его жить одним днем, не загадывая на завтра. А завтра начиналась старая жизнь. Где каждый новый день был похож на предыдущий только безнадегой, во всем же остальном ничуть не походил на предыдущий.

Вовик позавтракал остатками вчерашней гречневой каши, и отправился в город, в магазин. Проще и ближе было бы сходить в продуктовую лавку на соседней улице, но Вовик вовремя вспомнил, что в городе те же самые продукты стоят дешевле. Пусть на рубль, на два, но все же. Вроде бы, малость, но из них потом складывались небольшие суммы, о нехватке которых потом приходилось жалеть. Когда не хватало какого-то несчастного рубля, чтобы купить буханку хлеба, например.

В магазине Вовик накупил целый пакет всякой всячины, и двинулся обратно. Возвращался быстро, с удовольствием ставя ноги в дешевых новых кроссовках на грунтовку. (В этой части поселка строительство коттеджей только начиналось, и асфальт на дороги, как на обжитых улицах, еще не положили). Дорога была безлюдна, и Вовик шел, время от времени посматривая на свои кроссовки с гордостью и нежностью. Ослепительно белые, они радовали Вовика, как в детстве, когда купленные накануне кеды или ботинки несли его вперед, подкидывая ноги, как пружины.

По правую сторону от Вовика оставались развалины старых домов и заросшие бурьяном заброшенные сады, по левую – коробки недостроенных особняков. Коттедж, где обитал и работал Вовик, находился в самом конце улицы. Проходя мимо возведенных или недостроенных коробок двухэтажных домов, Вовик ревниво поглядывал на них, сравнивая каждый с тем, где находилось его временное пристанище. Казалось бы, какое ему дело до чужого благополучия, - скорее, наоборот, он должен был испытывать неприязнь, а то и вовсе ненависть к хозяину коттеджа, - но причастность к общему делу (быть может, главное, чего не хватало Вовику в его бездомной жизни) сводила на нет всю социальную антипатию. Все это было частью его жизни в последние три недели, и потому «свой» коттедж казался ему лучше, значительней, - как частица собственной жизни для всякого человека.

Он тщательно оглядывал каждый новый дом на своем пути, выискивая в нем недостатки. А если не находил их, тут же выдумывал. Кирпичные коробки отбрасывали графитовые тени, точно в напоминание об устройстве мироздания, разделяя пространство на свет и тень. Возле каждой дома громоздились кучи песка и песочно-гравийной смеси, хаотично расставленные поддоны с кирпичами и емкости для замешивания раствора. Строительный мусор на земле, изодранной траками тракторов и колесами большегрузных самосвалов, довершал хаос на строительных площадках. Человеку еще предстояло внести порядок, навязать неживой природе свое понимание гармонии.

Так, внимательно рассматривая все вокруг себя, запоминая, Вовик добрался до коттеджа. Остановился перед въездом, пытаясь запечатлеть в памяти особняк именно под таким углом. По сравнению с вчерашним, настроение его заметно улучшилось. Он уже полностью смирился с необходимостью вернуться к прежней жизни. И больше того, - нашел неоспоримые преимущества в своем выборе… Как и всегда, когда под давлением обстоятельств ему приходилось принимать единственно возможное решение, подброшенное не столько судьбой, сколько собственной слабостью.

- А вот и он, герой детских сказок!

Вовик замер, глядя на Олега и Игорька. Погруженный в свои мысли, он заметил юнцов слишком поздно.

- Ну, что смотришь? – спросил Олег.

- Картина Репина, - приплыли, - объяснил Игорек. – Что, суки, не ждали?!

Вовик молча смотрел на своих мучителей, не понимая, откуда они взялись. Ведь сегодня воскресенье, а в этот день даже шабашники отдыхают. Если, конечно, нет авральной работы.

- Ребята, - сказал, отступая, Вовик, - что вы ко мне привязались… я же ничего плохого вам не сделал… давайте жить дружно… я же вас не трогаю…

- Смотри, прямо кот Леопольд! – восхитился Игорек.

- Не то слово, - откликнулся Олег. – Миротворец, блин!

- А это что это у тебя в пакете? – заинтересовался Игорек. – Ну-ка, покажи!

Он потянулся к пакету, но в самый последний момент Вовик, неожиданно даже для самого себя, сильно, хотя и неловко ударил ладонью по протянутой руке Игорька. Узкая и гибкая кисть руки бетонщика вызвала в нем такое же гадливое чувство, какое испытывает человек при виде скользкой мокрицы под перевернутым камнем. Игорек с деланным удивлением посмотрел на руку, потом на Вовика, затем перевел взгляд на Олега:

- Ты видал?

Тот лишь хмыкнул в ответ.

- Эй, вы работать сегодня собираетесь? – раздался поозадь хрипловатый голос Марата.

Вовик обернулся и увидел бригадира бетонщиков. Тот стоял в тени коттеджа, неподвижное смуглое лицо его было равнодушным.

- Сейчас, Марат, только разберемся, - ответил Олег.

Вовик с надеждой смотрел на Марата. Вот кто мог спасти его! Одним словом… Нет, - жестом! Но Марат смотрел мимо Вовика, точно его не существовало.

- Быстрей разбирайтесь… или что там у вас, - отворачиваясь, Марат мельком глянул на Вовика, презрительно кривя узкие змеиные губы.

- Да мы сейчас, Марат, одну минуту! – воскликнул Олег.

Марат даже не обернулся, только махнул рукой.

- Ну, что с ним сделаем, Игорек? – спросил Олег, переводя взгляд красивых голубых глаз на Вовика.

- В милицию сдадим, - хохотнул Игорек. - За оскорбление действием.

- Нет, мы пойдем другим путем, - решил Олег. - Мы предоставим ему шанс искупить свою вину. Исправительными работами. Пусть он нам бетон месит… Армянским замесом.

- Точно! - обрадовался Игорек.

- Вы что, ребята? – В другое время нарочитая вежливость юнцов, как и неумелые потуги на изысканный юмор посмешили бы его, но не сейчас.

- А вот что! – С этими словами Олег с силой наступил на кроссовку Вовика кирзовым сапогом. - Будешь работать?!

- Ой! – невольно вырвалось у Вовика. Было не столько больно, сколько обидно за испачканные кроссовки, - новенькие, беленькие. Первым, инстинктивным движением Вовика было вырвать ногу из-под грубой рубчатой подошвы, но затем он остановил рывок ноги, чтобы не испачкать обувь еще больше.

Олег убрал ногу сам. В тот самый момент, как Игорек, пнул Вовика. Сзади, по подлому. Вовик, не выпуская пакета из рук, обернулся, - и тут же получил второй пинок, от Олега.

Били не столько сильно, сколько унизительно. Пока Вовик поворачивался к первому, второй наносил пинок. Вовик тут же оборачивался ко второму, но первый в это время бил сзади. Вовик поворачивался к первому, - и все повторялось заново.

Через минуту Вовик почувствовал, что на глазах сами собой навернулись слезы обиды. Он, взрослый мужик, ничего не мог поделать с двумя юнцами! То, что эти юнцы сильнее его физически, ничего не меняло. По возрасту Вовик годился им в отцы, и с этим, осознанным превосходством в возрасте ничего нельзя было поделать.

Кто-то сделал подсечку, и Вовик рухнул на землю. Пакет упал на землю, из него выкатились несколько апельсинов и яблок. Один апельсин, жарко-оранжевый, ткнулся в щеку, закрыл обзор, громадный, как солнце. Вовик попытался встать на ноги, но юнцы тут же начали пинать его, умело, расчетливо. И опять, - били не сильно, но унизительно, просто не давая ему возможности подняться с земли. Скорее толкали хорошо рассчитанными по силе ударами, чем били. И все приговаривали: - «Будешь работать?! Будешь?!»

- Все, ребята, не надо… - закричал Вовик. - Не надо, хватит!

- Стоп, - скомандовал Олег, и все кончилось: - Ну что, будешь работать?

- Буду… - тихо сказал Вовик. Почти прошептал.

- Тогда вперед! Вот лопата, - Олег подпихнул ногой совковую лопату со стертым у основания черенком.

- Сейчас… - сказал Вовик, поднимаясь.

Юнцы отошли метра на три, остановились и, смеясь, закурили. Игорек по дороге поднял с земли яблоко, оттер об одежду, куснул. Так и стоял, - курил и ел яблоко. Откусывал со снежным хрустом, быстро прожевывал и, не успев еще проглотить, затягивался сигаретным дымом.

Вовик поднялся, осмотрел испачканную одежду. Сухую сероватую грязь на новых черных брюках и белой футболке. И рубчатый след кирзового сапога на левой кроссовке, черно-серый на ослепительно белом.

И тотчас в его голове зазвучал странный марш, с медленным, но все возрастающим ритмом. В глаза Вовику бросился лом, лежавший неподалеку от лопаты. Не понимая, что он делает, только подчиняясь приказу все ускоряющейся барабанной дроби, Вовик поднял лом с земли и пошел к юнцам.

Лом был теплый и грязный. Слушая громкую требовательную дробь в голове, Вовик потными ладонями счищал с лома землю.

Он всегда был чистюлей, Вовик.

Подойдя к юнцам, он взметнул лом над головой Олега. В момент замаха, видимо, заметив движение тени перед собой, Олег оглянулся и Вовик успел увидеть его глаза, в которых, до того, как лом опустился на голову, поочередно успели смениться пустота равнодушия, недоумение и ужас.

Лом опустился на череп паренька точно посредине, и Вовик скорее почувствовал руками, чем услышал страшный треск под железом. Падал Олег с хриплым криком, валился на землю, держась за голову слишком поздно поднятыми руками. Упал, засучил ногами, руки от головы так и не отнял.

- Вот так вот, - сказал Вовик, глядя на тело подле своих ног, и перевел взгляд на Игорька. Тот, стоял, глядя на Вовика и не делая ни единой попытки защититься, или хотя бы уклониться от удара. В одной руке – дымящаяся сигарета, в другой – покусанное яблоко. Поднимая лом для замаха над вторым своим мучителем, Вовик молчал. Музыка в голове смолкла, осталась только ясная и страшная тишина, какой прежде слышать ему в жизни до этого никогда не доводилось.

Конец 2 части

       Редакция журнала «Колесо» приглашает авторов и просто творческих людей к общению, сотрудничеству и продвижению настоящего искусства.

В рамках сотрудничества

Если Вам понравился данный выпуск, можете переслать его Вашим знакомым и друзьям.

http://koveco.info                              Эл.почта: koleco@inbox.ru