7. Поле боя - туман. Уже известная Вам, Татьяна Тернова (г. Воронеж) с очерком "Сейчас намного позже, чем нам кажется..." (еще раз об апокалиптической проблематике и причинах ее актуализации в современной русской литературе).
Лучшие авторы Литературного журнала "Колесо" 2007 года
- Архив журнала. Здесь находится всё, что было опубликовано в журнале "Колесо" начиная с 1 марта 2006 года. - Авторам и читателям. Наши условия размещения материалов в журнале. - Наши друзья. Краткие резюме и ссылки на интернет-ресурсы творческих коллективов и отдельных личностей. Добро пожаловать! - Гостевая книга. На этой странице можно оставить свои комментарии о прочитанном в журнале.
И если Вы читаете эти строки, то уже знаете о существовании литературного журнала «Колесо».
Да, мы круглое и вращаемся среди Вас - наших читателей, искренне надеясь, что не наскучили. А дабы не надоесть однообразием, сегодняшний выпуск необычайно богат литераторами. Здесь же, так сказать изюминка номера, публикуются произведения Файзуллина Ромы и Потылицина Андрея, которые, на наш взгляд, являются лучшими из опубликованных нами авторов в 2007 году.
Разделы журнала (живая старина, семеро с ложкой и глаза жизни, настольная книга и другие) никуда не пропадают. Просто так вышло, выкатилось из наших умов ВОТ ЭТО и покатилось по просторам Интернета.
В канун Первомая, после разгульного веселья, возможно, Вам захочется почитать что-нибудь приятное.
Всего Вам доброго!
Всё человечество, а в первую очередь - Весь Советский народ, с Праздником - Днём Победы!
Пусть всегда будет Солнце!
Пусть всегда будет Небо!
Голубое небо с безмятежно парящим в нём голубем Мира.
Я родился при Сталине (1921 – 1953 гг.), пошел в школу при Хрущеве (1953 – 1966 гг.), учился, служил в армии, работал, приобрел стойкую аллергию к власти и бегал от агитаторов на всенародных выборах без выбора при Брежневе (1966 – 1982 гг.), Андропове (1982 – 1984гг.), Черненко (1984 – 1985) и Горбачеве ( 1985 - 1991 гг.).
Единственный раз в жизни выбирал первого, еще российского президента, при Ельцине (1991 – 2001 гг.), но после гайдаровского лохотрона предпочитаю на выборы не ходить.
Не то чтобы я такой уж принципиальный, нет.
Я просто несколько брезглив, и мне противно участвовать во всероссийской туфте на выборах без выбора.
Паскудно чувствовать себя быдлом, ведомым на скотоприемник юркими говорливыми пастырями в костюмах-тройках. «Приемник № 1» или «Приемник № 2», - мне по барабану.
Политика – грязное дело.
Это при Брежневе на время выборов мне приходилось уезжать в командировки или прятаться в мастерской от агитаторов, - они были настырные и докучливые, как кредиторы. Агитаторы ходили домой, к семьям и застольям, их «самих по разнарядке заставили», и потому требовали от меня «исполнить гражданской долг». Хотя я точно помнил, что в долг ни у кого не брал!
А сейчас? – свобода, братцы! свобода! – и потому: - «Да п,шли они все!…»
Как гражданин СССР и Российской Федерации, я жил при шести генсеках и двух президентах, - четырех из них торжественно, под музыку и почетный караул похоронили, трех «урыли» живьем, - отстранив от престола. Нынешний, по слухам, сам отойдет от властных дел, предоставив электорату «право выбирать» некого «Приемника № N-N-N».
По судьбе, - извините, так уж разложилась колода, - я писатель. Писательская жизнь, – жизнь волка одиночки.
Стаей кормятся по преимуществу шакалы.
В России должность Главного Редактора «толстого» литературно-художественного журнала до сих пор почти наследственная, как пост Генсека ЦК КПСС или кресло Президента РФ, или трон Императора Всероссийского.
И потому, - куда уж там рыпаться с выборами Президентов, губернаторов, мэров, начальников РОВД (шерифов), районных и областных прокуроров, если в своем маленьком писательском кругу мы, профессиональные литераторы, не имеем права выбирать главного редактора регионального литературно-художественного журнала!
Д. Я. ГУСАРОВ (1954 – 1990 гг.)
Начинал я писать во времена, когда главным редактором журнала «Север» был Дмитрий Яковлевич Гусаров. Писал по ночам и посылал в редакции рукописи, которые в то время называли «самотеком» и практически не читали. Ездил по семинарам молодых литераторов. Печатался в «Авроре», «Уральском следопыте», «Костре», «Колобке», «Искорке», еще в нескольких журналах и альманахах, но в «Севере» меня почему-то упорно не принимали. Чем-то я им не приглянулся. Помню, как в восемьдесят втором году я возвращался
в Карелию переполненный дутым восторгом, как детский резиновый шарик. Ведь на «Совещании молодых писателей» меня с трибуны назвали «открытием» и пророчили светлый путь в литературе! «Вот, наконец-то! - подпрыгивал я на одной ножке в своей душе, - Уж сейчас-то меня журнал «Север» напечатает!»
Хрен там.
В «Севере» рукопись взяли, а через полгода сказали мне почти без эвфемизмов: - «Это там, в Москве и Питере для кого-то ты «открытие», а для нас ты говно!»
В советское время для молодого писателя публикация в «толстом» литературном журнале часто была «знаковым событием», - внимание критики, издательств, читателей.
Когда «северяне» год от году на всех своих встречах с читателями повторяли и повторяют, что они насквозь прогрессивные и передовые, потому что в 1967 году (от Рождества Христова) «Привычное дело» В. Белова напечатали, и Дмитрий Балашов свои исторические романы только в «Севере» публиковал, - мне грустно и смешно. И слушая «северян», я всегда вспоминаю мачеху Сонечки Мармеладовой из романа «Преступление и наказание». Екатерина Ивановна со слезами умиления на глазах постоянно рассказывала собутыльникам
мужа и своей квартирной хозяйке, как она на выпускном балу танцевала с шалью, и САМ губернатор ей ручку пожимал! Кайф! Во, - оттянулись-то! На сорок лет блаженства зацепили! Полвека млеет редакция «Севера» от вальса с шалью с Василием Беловым. Хотя и шаль была красивая, и повесть В. Белова хороша…
В 86 году вышла первая моя книжка, в 89 году была запущена в производство вторая книга. В рукописи я позволил себе стебануться над фамилией одного сотрудника журнала «Север». Просто так, из мелких хулиганских побуждений. Считал его откровенным дураком (и не я один!). Добавил только один слог, и смысл фамилии изменился кардинально. «Протоиерей Иоанн РОГОНОЩЕНКОВ»! Звучит! О!-хо-хо! В «Север» рукопись второй книги я даже не предлагал. И потому крайне удивился, когда меня пригласил «поговорить о
будущей книге» член редколлегии журнала, с которым мы не были даже знакомы. С чего бы вдруг?
Полтора часа я выслушивал вполне профессиональные замечания по моему тексту, но сама беседа напомнила мне картину одного подзабытого художника 19 века под названием «Разговор двух иезуитов». Ведь не мог же тот занятой профессор марксистко-ленинской философии просто так, из чистой любви к литературе, наставлять молодого прозаика.
Явно здесь скрыто нечто «главное», ради чего затеяна вся кутерьма!
Наконец мы дошли до фамилии персонажа, которую я переиначил, и, - вот оно! Проявилось!
- «Измените фамилию персонажа! Недопустимо!»
- «Почему? Моя книга, мои персонажи… Я им царь и бог…»
– «Вас тогда не напечатают в «Севере»!
– «Меня и так не печатают в «Севере». Я к этому привык …»
…Надо сказать, что я лет семь или восемь «пробивал» в журнале свою статью о происхождении многоглавия русских православных храмов и передатировке строительства Кижей. Тема очень важная для меня, как профессионального историка-искусствоведа. (Потом, почти через 20 лет, в 2005 году, за это исследование я был отмечен Горьковской литературной премией в номинации «По Руси».) Пробивал и пробивал, но мне её неизменно заворачивали.
И я пошел на компромисс:
- «Сначала пусть «Север» напечатает мою статью по Кижам, только тогда я выкину эту фамилию из рукописи!»
– «Договорились!»
Так в первый и последний раз я был напечатан в гусаровском «Севере». За счет хулиганской переделки фамилии одного из бездарнейших членов гусаровской команды.
Лет двадцать назад, под конец совковой эпохи, случилось в Петрозаводске «Выездное заседание Секретариата СП СССР и РСФСР» по обсуждению работы журнала «Север» за 1976 – 1986 гг. Приехали журналисты из «Литературной Газеты», органа СП СССР, и еще какие-то литературные начальники из Москвы. Все обстоятельно, серьезно, на века. (Весь СССР еще делал вид, что строит коммунизм).
Дмитрий Яковлевич Гусаров – человек безусловно честный и достойный, фронтовик и партизан, но – как писатель и редактор, - без полета, сугубый документалист с крутым перекосом исключительно в «партийную правду», - вспоминал в очередной раз танец с шалью, В. Белова и Д. Балашова и пожаловался, что «Север» теряет своих читателей. В те времена был дефицит литературы и колбасы, жаждущие почитать и поесть петрозаводчане передавали хорошие книги и самиздат из рук в руки и ездили за колбасой в Питер.
В прениях я выступил и сказал, что: - «За долгие годы «Север» приобрел свое лицо. Это лицо добропорядочного, законопослушного гражданина пенсионного и запенсионного возраста, такие же лица у подписчиков журнала, и потому Д.Я. Гусарову не стоит особенно расстраиваться из-за их сокращения. Идет естественная убыль. Умирают пенсионеры, - вот и подписчиков все меньше и меньше. А для читателей моего поколения, лет около тридцати (тогда), - «Север» неинтересен, читать его, - как с тугого
похмелья портянку жевать».
Гусаров обиделся на молодого литератора Салтупа, но фраза: - «портянку с похмелья жевать», - о большинстве публикаций «Севера» – появилась на страницах прогрессивной (тогда) всесоюзной «Литературной Газеты».
Дмитрий Яковлевич Гусаров задолго до естественного ухода из кабинета главного редактора стал готовить себе «Приемника №1»… Однако, что-то там не сложилось, не срослось. Сплетнями я не интересуюсь, знаю только, что были альтернативные кандидаты в главные редакторы «№ 1», «№ 2», «№ 3» и «№ 4». Но «знающие люди» из Серого Дома настоятельно посоветовали, Карельский Обком КПСС окончательно решил, а Совмин КАССР и СП СССР В Москве…
О.Н. ТИХОНОВ (1990 – 2000 гг.)
… утвердили главным редактором певца КГБ О.Н. Тихонова.
Писателем он был ниже среднего уровня и терпел возле себя только тех литераторов, кто был еще бездарнее его. Ни одной толковой публикации в «Севере» за 11 лет его правления я не припомню. Для «Севера» наступил долгий период «жевания портянки» не только с похмелья, но и на сладкое.
Толпой повалили в редакцию журнала авторы-покойники. Писатели-славянофилы 40-60 годов Х1Х века. Ознакомиться с их трудами каждому читающему человеку, конечно, полезно. Но почему в журнале конца ХХ века, а не в библиотеке? Их труды не запрещались коммунистами, писали они все сплошь велеречиво, благородномудро и глубокочеловеколюбчиво, так что без определенной филологической и исторической подготовки осмысленночтение их творений есть тяжкоблагодарный и истиннонравственный подвиг патриота-христианина.
Их публикатором был И. Рогощенко, который сейчас наконец-таки – О! Слава Всевышнему в Небесах! - на пенсии и прекрасно поет в церковном хоре.
Очевидно, в студенческие времена И. Рогощенко с творчеством отеческих славянофилов знаком не был, тратил время на изучение трудов классиков марксизма-ленинизма, и потому в новую эпоху срочно залатывал прорехи своего образования пожелтевшими заплатами журнальной полемики позапрошлого века.
Ошибся человек стезей, ему бы в семинарии вопросами православной литургии заниматься, а не в литературу лезть, в которой он разбирается не больше, чем я в православной догматике.
При Тихонове особенно расцветала активная бездарность писательницы Галины Скворцовой (Акбулатовой). Тут и клуб женщин-писательниц «Мария», тут и суетливое щебетание по начальственным кабинетам, и поцелуйчики при встречах с министрами культуры, тут и издание по половому признаку кучи тоскливых и серых книг, чтение которых до конца осилили только редакторы и корректоры. И то за зарплату.
Итог административно-литературной активности Скворцовой забавен и поучителен, - намедни зашел я в киоск неликвидов при типографии Анохина. Вижу, - стоят на полке рядышком товары: книга Г. Акбулатовой (Скворцовой) «ЖЕНА, КОТОРАЯ УМЕЛА ЛЕТАТЬ» и рулон туалетной бумаги. Туалетная бумага стоит 4 рубля 20 копеек, а творения Г. Акбулатовой (Скворцовой) – 3 рубля ровно. По весу товары примерно равны. Значит, чистая бумага ценится на 37% дороже бумаги, испачканной «творческими потугами» писательницы Г.
Скворцовой.
У Олега Назаровича Тихонова была забавная манера общения, выработанная, очевидно, за долгие годы сотрудничества с органами госбезопасности. Он любил на многолюдных литературных и около культурных сборищах, сохраняя для окружающих ласково-загадочную полуулыбку на устах, внятным штирлицевским шепотком говорить собеседнику пакости.
Случился у нас с Тихоновым маленький межличностный конфликт, почти не имеющий отношения к литературе. Просто мы давно друг друга недолюбливали: он меня, - за то что я диссидентвую и треплюсь о чем хочу. Я его, - за то, что он стукач и конъюнктурщик. Как-то, на большом сборище творческой интеллигенции города Петрозаводска, он встал в курилке рядом со мной и зашептал мне почти в ухо:
- Ты, Гриша, много о себе воображаешь, много на себя берешь…
Я удивился столь не спровоцированной теме разговора, но принял его игру в шпионы и таким же шепотом ласково ответил:
- Не больше, чем привык поднимать…
- Ну-у-у, Гриша, ты борзеешь. Гением себя считаешь… - шипел он сквозь зубы с улыбкой, в окружении галдящей творческой интеллигенции. Со стороны окружающим могло показаться, что мы мирно обсуждаем наболевшие литературные и журнальные проблемы.
- Да нет, Олег Назарович, в гениях я себя не числю. Я тебя бездарностью считаю…
- Ну ты… Ну! Ты еще не знаешь, что я могу против тебя предпринять… - и улыбается, улыбается, главнюк «Севера», словно что приятное вспоминает.
- Как не знать! Знаю, Олег Назарович, конечно знаю! – продолжил я его игру в улыбчивый шпионский шепоток, - А ты, вот, знаешь, Олег Назарович, что я могу предпринять?
- Что? – чуток отодвинулся главный редактор толстого журнала от молодого прозаика. (Я тогда еще числился в «молодых»).
- Да я, вот, сейчас как въе(…)у тебе, Олег Назарович, по морде наотмашь… И знаешь, что подумают окружающие? Писатели, художники, артисты и музыканты? – с доброй улыбкой, не повышая тона, спросил я.
- Что? – несколько позеленел, но сдерживаясь, еще и еще дальше отстранился от меня О.Н. Тихонов. (Однако, дистанция была еще в пределах резкого выпада правой.)
- Ведь все вокруг прекрасно знают: кто ты и кто я. И все вокруг подумают: «Вот оно как! Надо же!? А-вой-вой! Антисоветчик и прозаик Салтуп прилюдно бьет по морде стукача и редактора Тихонова!» А за что? – всем давным-давно это известно…
В то время в редакционном портфеле «Севера» лежала моя повесть и несколько рассказов, которые я написал учась на ВЛК. После «шпионского диалога» рассчитывать, что хоть одна моя строчка будет напечатана в журнале при жизни главного редактора Тихонове было бы наивно.
Но к тому времени я уже знал, что есть л и т е р а т у р а, и есть «журнальная публикация». Между ними часто стоит достаточно продолжительный временной разрыв.
Текущая журнальная публикация не всегда становится значимым литературным текстом. Литературный текст очень часто не подходит под требования «журнальной публикации», и чем больше он «не годится» для той или иной редакционной команды, тем больше вероятность того, что текст несет в себе подлинную л и т е р а т у р у.
Вероятно, ушлый интриган Тихонов специально спровоцировал конфликт между нами, чтоб официально не отказывать мне в публикации.
Кстати, повесть, которую так продуманно отверг главный редактор Тихонов, я послал потом на международный литературный конкурс «Русский Декамерон» под псевдонимом Виола Тойвовна Туонелайнен. Призового места она не получила, но вошла в финальный список «номинантов». Если учесть, что до 90% современных российских литературных конкурсов и премий проходят с заранее известными «лауреатами», то это неплохой результат для моего текста – оказаться в финальной двадцатке из 768 стартовавших рукописей.
Я всегда писал и пишу не для конкурсов и премий; не для Гусарова, Тихонова, Жемойтелите или, даже, Панкратова… Они всего лишь передаточный механизм на пути к читателю. А передаточные механизмы часто ржавеют, пробуксовывают или форсунки у них слишком узкие, - рассчитаны только для «своих». Я пишу для людей, которые любят и хотят читать хорошую литературу. И редакции толстых журналов – не единственный путь к читателям.
МЫСЛЬ В ПОТОЛОК № 1
Литературно-художественные журналы были нужны тоталитарной власти (1917 – 1993 гг.) как партийные агитаторы и проводники коммунистических идей (См. «Партийная организация и партийная литература», В.И. Ленина).
Общество (потребители литературы, читатели) нуждались в журнальных лит-агитках не больше, чем нынешние потребители-покупатели в бесплатной почтовой рекламе.
Нынешней власти литературные журналы тоже не нужны, - лишние бюджетные затраты, беспокойство из-за интриг и доносов писателей друг на друга, изредка, - появление в журналах «нежелательных» высказываний.
Бывший министр культуры Карелии Т. Калашник на встрече с редакцией журнала как-то гордо изрекла: - «Литература – это не культура!». Культурный уровень самой министерши культуры был крайне невысок: в одном из интервью она призналась, что её любимое чтение, это «дамские романы» (от которых тошнит даже их создательниц).
Однако наиболее дальновидные современные политики понимают, что без «серьезной» журнальной литературы российское общество ждет быстрая и необратимая духовная деградация. Оскотиниваются люди, становятся быдлом, - когда перестают думать, сопереживать, надеяться и любить. Конечно, человеческим стадом легче управлять, оно послушнее и исполнительнее, - но разве к этому идеалу идет сейчас наше общество?
Журнал «Север» выжил в самые кризисные для литературы годы, и выжил, быть может еще и потому, что его традиционная лакейская направленность «Тихоновской» редакции на мнение Начальства, тогдашнее Начальство не раздражала.
Фиолетовые обложки «Гусаровского» и «Тихоновского» журнала «Север» всегда вызывали у меня подспудную неприязнь и оскорбляли естественное чувство художественного вкуса. (По образованию я искусствовед и сам художник). Не должен «художественный» журнал быть таким же противным по цвету, как разбавленные фиолетовые чернила. Здесь личное смешалось с эстетикой. В начальной школе мы писали перьевыми ручками, и когда чернила кончались, учительница разрешала сбегать с «непроливайкой» в гардероб к тете Пане,
у которой хранились литровые бутыли с чернилами на всю школу. Завхоз выдавала ей чернила на целую школьную четверть, и под конец четверти, чтоб хоть как-нибудь дотянуть до каникул, тетя Паня разбавляла чернила водой. Они становились блеклыми, противными, плохо ложились на бумагу, а дни и часы до каникул тянулись, тянулись блекло-лиловой казенно-застиранной тоской… Как обложки старого «Севера».
«Театр начинается с подъезда!» – лозунг всех талантливых режиссеров.
С.А. ПАНКРАТОВ (2000 – 2005 гг.)
«Не вливают вино молодое в мехи старые!» - решил новый главный редактор Станислав Александрович Панкратов (2000 – 2005) и вместе с художником Виталием Наконечным создал новый журнал.
Совсем новый. Его стало приятно взять в руки.
Прежние журналы отличались друг от друга только номерами месяца и годами выпуска, как бюрократические приказы, протоколы и распоряжения, а внутри, - под сиреневой обложкой, - стилем и содержанием были почти неразличимы.
«Панкратовский» «Север» стали читать. За разработку новой концепции журнала и его новой эстетики Станиславу Панкратову, главному редактору, и Виталию Наконечному, художнику, заслуженно дали Государственную Премию Республики Карелия.
Читатели и подписчики нового «Панкратовского» «Севера» перестали ощущать себя вечными пенсионерами с «сужденьями из забытых газет» времен «посева в Заполярье Кукурузы», «освоенья Целины» и «покоренья Космоса», и с мышленьем «единственно-научным», проверенным доброжелательной советской цензурой.
В «Панкратовский» «Север» стали писать не только местные и «близкие к редакции» авторы. Подписка возросла, журнал захотели читать и в США, и в Финляндии, и в других городах Российской Федерации.
Станислав Александрович Панкратов (1935 – 2005) сам был талантливым прозаиком, драматургом, публицистом, и потому ценил чужой свежий взгляд, новое слово, неординарную, спорную позицию автора, - даже тогда, когда эта позиция не совпадала с традиционным направлением журнала. С романом Евгения Чебарина «Безымянный зверь» много спорили, но читали. Роман о чеченской войне молодого Захара Прилепина «Патология» получил всероссийского признание, был отмечен самыми престижными литературными премиями.
Станислав Александрович Панкратов вытянул журнал из протухлого тихоновского болота. Сделал его совершенно новым, свежим, - внешне и внутренне. Журналом нового века. «Север» стало приятно взять в руки, его читать стало интересно.
Жаль, что Станислав Александрович так рано ушел из жизни.
Он многое не успел, не свершил, но главное, что в нем было (и за что я его любил и уважал), это, - искренняя любовь к литературе. Русской литературе. Любовь и уважение к тексту, талантливо написанному на русском языке, вне зависимости от особенностей личности или политических пристрастий автора текста. И потому, когда после его преждевременной смерти, во главе журнала «Север» встала Яна Леонардовна Жемойтелите, я поначалу поддержал её кандидатуру…
Я.Л. ЖЕМОЙТЕЛИТЕ (2005 - 2007)
… в основном потому, что в «Севере» Яна Леонардовна оказалась «Приемником №1» у самого Стаса Панкратова. Его выбору я доверился. И даже написал в журнал статью в поддержку молодого главного редактора:
«Журнальная литература – труд почти коллективный, сродни театру. «Лай – не лай, но хвостом виляй!» В театре творческий уровень держит Главный Режиссер. В журнале, - Главный Редактор. Был театр Таирова, театр Мейерхольда, был «Новый Мир» Твардовского, была «Юность» Полевого, был «Огонек» Коротича… Нет талантливого режиссера, - и театр «так себе», и половина кресел даже на премьере пустует…»
Однако, Я.Л. Жемойтелите мою работу отвергла.
За полтора года до кондопожских событий, я принес в журнал рецензию «НАЦИОНАЛИСТИЧЕСКАЯ ПРОВОКАЦИЯ» на книгу местного историка С.В. Кочкуркиной. В книге в искаженном виде, но в «научно-популярной» форме, излагалась история славянских и угро-финских этносов на территории Обонежской пятины земель Великого Новгорода в 1Х – ХУ11 вв. Статью главный редактор отвергла сходу, т.-к. «не увидела в книге Кочкуркиной ничего русофобского»!
Я понимаю, как сложно человеку «советских» корней разобраться в деталях истории края, тебе чуждого. Чью историю ты не знаешь, не любишь и не уважаешь.
Но ведь ни кто из местных литераторов не удивился, когда на рубеже 90-х годов прозаик Я.Л. Жемойтель вдруг стала называть себя Я.Л. Жемойтелите! Все мы, выпущенные из коммунистического лагеря под названием «ЕДИНЫЙ-ЭТНОС-СОВЕТСКИЙ-НАРОД», все мы, россияне разного происхождения и вероисповедания, едва вдохнув свободы в полглотка, стали острее и глубже ощущать свои национальные корни!
Один слог в написании собственной фамилии явился для Яны Леонардовны весьма значимым фактом в её личной биографии. Точнее стала воспринимать свои литовские корни…
Почему же меня, русского, литовка Жемойтелите лишает возможности защищать свои исторические корни на этой земле?
«Я не вижу ничего русофобского!» - так это проблема вашего зрения, Яна Леонардовна! Расширять, голубушка, надо свой кругозор. Ведь Вы главный редактор русскоязычного журнала, издающегося на Русском Севере, где славяне живут более 1000 лет!
Если только себя, любимую, слушать и только собою в зеркале любоваться, то невольно нимб над собой узришь. А сияние нимба сужает диафрагму зрачка. Проверено. Невольно зрение испортится…
Один мой пра-пра-прадед, донской казак, был сослан в Олонецкую губернию во времена императора Павла. Пра-пра-прадеды по материнской линии жили в Заонежье с незапамятных времен, вероятно с ХШ века, а в самом городе Петрозаводске со времен Петра Великого, с начала века ХУШ. Для меня, как коренного жителя Русского Севера, искажение тысячелетней истории моего народа в книге, претендующей на «научность и объективность» было очевидно.
Но нынешний главный редактор видит только свои «исторические и национальные особенности»! Представителям русского народа это в «Севере» запрещено. Что позволено Зевсу, то не позволено быку…
Статья «НАЦИОНАЛИСТИЧЕСКАЯ ПРОВОКАЦИЯ» была размещена не нескольких сайтах в Интернете, в том числе и на русскоязычном сайте в Финляндии. И вызвала оживленную полемику. Только на сайте самого «Севера» эту статью прочитало свыше 11 000 человек… Число читателей одной этой статьи почти сравнялось тиражу всего журнала за целый год! Значит, потребность в такой литературе, в профессиональной оценке истории межнационального общения на территории Русского Севера, в обществе существует.
Но для нынешнего главного редактора настроения читателей-земляков – чушь!
Я думаю, что если бы моя статья «НАЦИОНАЛИСТИЧЕСКАЯ ПРОВОКАЦИЯ» была бы во время напечатана в Петрозаводске, и её прочитали бы журналисты и газетчики из Кондопоги, то им было бы легче обозначить «свои», городские, болевые точки в межэтническом общении коренных кондопожан и «новых» жителей своего города. Когда болезнь исследуют и называют, её можно во время лечить. И, возможно, не появился бы тогда в русском языке такой неологизм, как - «ОТКОНДОПОЖИТЬ»!
Только по этому факту я понял, что у Станислава Александровича Панкратова «Приемником №1» на должность главного редактора Я.Л. Жемойтелите оказалась случайно, чисто по хронологическому принципу. Не разглядел он в ней главного…
На мой взгляд, она наследует «духовные традиции» О.Н. Тихонова, последнего главнюка советской эпохи, - традиции интриг, подковерной борьбы и сплочения вокруг себя маленькой, но верной «группы единомышленников». Верным единомышленникам Яна Леонардовна разрешает распространять клевету, подтасовки и фальшивки на страницах «своего» журнала. (См. статьи Г.Г. Скворцовой «Литература подпольных жителей» № 5-6, 2005 г . и «Экспресс-анализ», сайт журнала, март 2007 г .).
Ответить на клевету мне возможности не дали. Хотя клевета было напечатана под журнальной рубрикой «ДИСКУССИОННЫЙ КЛУБ», - а само слово «дискуссия» предполагает высказывание по крайней мере двух сторон!
Даже О.Н. Тихонов, при всем своём субъективном («стукаческом») подходе к личности прозаика Г. Салтупа, не опускался до публикации в «Севере» прямых подтасовок, фальсификаций и клеветы, которые сейчас распространяет «Север» с благословения нового главного редактора Жемойтелите.
Увы! Жемойтелите мне не пережить…
Она моложе меня, не курит и не пьет, ведет здоровый образ жизни и, - самое важное! - она умеет ладить с Начальством. Ладить с Начальством – главное качество главных редакторов (главнюков и главнючек) «толстых» российских журналов советского периода.
Однако! - вспомним опыт главного редактора Александра Трифоновича Твардовского. Он не искал начальственных улыбок и поощрений.
«Матренин двор» он выловил из «самотека»…
«Один день Ивана Денисовича» Твардовский напечатал в своем журнале не потому, что его автору когда-то там в будущем могут дать Нобелевскую премию по литературе. Правда и художественность. Критерии, которыми он руководствовался, и благодаря которым мы вспоминаем тот период в истории русской литературы, как период «Нового мира» Твардовского…
Жемойтелите мне не пережить… Хвостом вилять в команде «приближенных» я не умею. И не хочу учиться этому мастерству.
Когда-нибудь («лет через пятьсот, по вычислению философических таблиц»), когда мы будем выбирать себе губернаторов, депутатов и президентов без административного ресурса, тогда и мнение писателей будет учитываться при назначении (выборах) главного редактора регионального литературно-художественного журнала…
Мне не привыкать писать в стол. Мои литературные тексты уже доказали, что временной разрыв в 20 лет между созданием и объективной оценкой они переносят легко. А попробуйте сейчас напечатать какой-нибудь «выдающийся» материал времен гусаровского или тихоновского «Севера», – ведь обсмеют добрые люди! Срок хранения им как колбасе советских времен, - чуть больше двух недель…
При Я.Л. Жемойтелите мои тексты не станут «журнальными публикациями» в «Севере» и придут к читателям не сейчас, а когда-нибудь потом. Но придут. Я это знаю.
Но все равно очень неприятно, когда на тебя систематически и безнаказанно льется грязь и клевета со страниц издания, учредителем которого является «Союз писателей России»…
МЫСЛЬ В ПОТОЛОК № 2
Много лет назад я видел сцену: катит впереди нашего автобуса грузовик, борта надстроены ограждением из горбыля, а внутри пассажиры, - десяток годовалых телят. Им несколько непривычно и неудобно, они мычат не то что бы пугливо, - нет. Они мычат от мелкого жизненного неудобства, земля под ногами трясется, урчит мотор, нет сена и пойла, хотя по времени сейчас должно быть пойло и сено, и добрые руки телятниц, - но это не страшно, просто раньше с ними такого не было.
Утром их вывели из родного телятника, загнали на какой-то грузовик и куда-то повезли. И хотя их везут на мясокомбинат, это их не пугает. Ведь они – не мясо. Они точно знают, что их зовут не «мясо», а «телята». У них есть мамы-коровы и тети-телятницы. Они всегда были, есть и всегда будут. Как пойло и сено. Просто сегодня что-то все задерживается. А «мясокомбинат», - это просто слово такое, новое неприятное слово, которое они утром услыхали от бригадира животноводческой бригады.
Один бычок из молодых да ранних, с просыпающимися инстинктами отцовства, пытается закинуть копыта на соседку, глазастую телочку с упругими боками. У него не получается, в кузове тесно, трясет, его копыта не могут на подруге удержаться, но своих попыток он не оставляет… Телочка что-то жует и мечтательно выглядывает из-за ограждения на мир. Ни грусти, ни страха, ни любопытства в её красивом «волооком» взоре нет. Она молода и прекрасна, и продвинутые сверстники начинают оказывать ей внимание. Перед
въездом в город грузовик сворачивает на мясокомбинат, и телка ласково моргает мне большими выгнутыми ресницами…
Быдло.
«Быдло».
Сейчас это слово звучит грубо, с отрицательным и пренебрежительным смыслом-хребтом внутри. Во времена В.И. Даля, «БЫДЛО», - это просто «домашняя живность», - коровы, козы, овцы, - рогатый скот, опекаемый свыше мудрыми силами, бессловесное стадо, не интересующееся вопросами собственной жизни, воспринимающее мир однолинейно: пожрать, поспать, испражниться и совокупиться. Все просто и неизменяемо для них в этом мире.
Много лет это случайная сцена преследовала меня. Я никак не мог дать себе отчета, - почему же я время от времени вспоминаю тот прекрасный взгляд телки из грузовика, и нескладные попытки её сверстника дать начало новой жизни? Почему же этот предпоследний эпизод чужой короткой жизни до сих пор не уходит из моей памяти?
Попытаюсь дать один из вариантов ответа. (Литература не дает «Формулы Мира», она лишь ищет её вместе с читателем…)
Современные глянцевые («гламурные») доходные и прибыльные журналы изначально жестко опекают круг красивого, сытного и удобного бытия для двуногого быдла. Как причесаться, во что одеться, на чем поспать и где без запоров лучше испражняться; на чем кататься, чем заправляться и где застраховаться; что съесть, что выпить, с кем принято совокупляться и как предохраняться; где можно отдохнуть от выпивок, совокуплений и сна; и каким образом этими великими деяниями занимаются великие мира сего и звезды
эстрады…
И всё.
Вопросов не задавать.
Из круга не выходить.
Любите и цените свой загон.
А то - …!
Мир плоский, многоцветный и блестящий, - на бумаге «мелованной № 12».
Мир лишь слегка неспокойный, - ведь кузов-то трясет по дороге на мясокомбинат.
Великая русская журнальная литература в Х1Х веке дала один из вариантов ответа в формуле: - «Деды пьянствовали, а у внучков от похмелья головы трещат…»
Как оказалось в 17-м, у внучков трещали головы не только изнутри, но и снаружи.
Ответ подзабылся за минувший ХХ век. Он показался несколько простоватым: - «Как у деда-комиссара вырос внучек-олигарх!»
В этом мире все уравновешенно, и отнимая у нищей пенсионерки кусочек сладенького к воскресному дню, нынешний чиновный хапала невольно добавляет дозу наркоты своему спиданутому внучку через три десятка лет в будущем… Дозы, от которой внучок загнется в черной слизи, и ветвь жизни деда-демагога исчезнет, отсохнет как ненужная, ошибочная ветвь эволюции, не выдержавшая исторической конкуренции.
Сейчас литературой и культурой управляют, на мой взгляд, «гламуры из племени двуногого быдла», и потому прорваться «литературному тексту» к думающему читателю сквозь «журнальную публикацию» почти невозможно…
Post Skriptum.
Эта статья была написана в период властвования Жемойтелите. Если Вы ее читаете, значит, какой-то Редакции мой текст «приглянулся». Только по этому я могу высказать несколько субъективных и спорных суждений о журнале «Север», и о его прошлом. Вы, уважаемые читатели, имеете возможность их прочитать, поспорить, не согласиться и высказать свои личные мнения.
Эволюция.
Корявая, кривобокая, с вывернутыми пятками, но все же, - эволюция.
Толерантность.
Начальственная, плоскодонная, на ощупь почти что эфемерная, но хотя бы объявленная во всеуслышании, - толерантность.
Уже нет установки на «единственно-правильное» мнение… И то Слава Богу!
В пространстве висит вращающийся, периодически замедляющийся, а порой и вовсе останавливающийся валун конусообразной формы, равномерно серого цвета. По всем законам физики этого не может быть (вращение). Потому что пространство, где оно находится, не имеет даже вакуума, и самого пространства, как такового нет, и названо автором условно, так, только потому, что бы хоть как-то обозначить энное, поскольку «оно» не существует настолько, что даже назвать его каким то понятием наверняка, не представляется
возможным. Но, тем не менее, оно есть! ...
II
6 часов утра, сейчас по радио заиграет гимн, и будет слышен звук проснувшихся троллейбусов. Через два часа проснется Мама, а еще через 30 минут хлопнет она входной дверью, уходя на работу.
На что может претендовать человек, могущий дать из всего, только собственное сердце, и насколько это сердце уступает тому, которому повезло? Очевидно, на все «сто».
А вот и дверь хлопнула… Голова болит, легкая тошнота. Переполненный мочевой пузырь тянет встать, но сил во всем теле нет, и ты оттягиваешь, сколько можно полное (мнимое) пробуждение. Так нехотя, иногда возвращаясь из сна, чтобы затем поскорее опять заснут,… оставляю форточку открытой.
Хохоу! Привет! Есть кто дома? Можно зайти…эээ-залететь? – протянулось бодро из верхней области окна.
Карлсон, здорово. Что с тобой делать… Залетай, раз уж пришел. – едва слышно проворчал я.
Ээ- мы что-то совсем сдались. Увядаем, а как же… Кто–то кому-то, чего то обещал?...- продолжил он.
Мне все равно. Все кончено…Я проиграл.
Так ты еще и игру не начинал.
Да! Вот так вот - проиграл, не играя!
Вчера к Игорю в Уфу ездил, на заседании союза писателей были, мартини-коньяк пили… Потом еще дома по приезду пивом добавился… Он как вроде Апостол. Ну, из тех, кто меня видит, и кого я вижу. Не из массы червей мразливых. Какой во мне максимализм юношеский, аж самому смешно…
Да уж… Совсем ты высох. Людей стал делить на червей и Апостолов. Сам то кто?
Сам? Тоже червь. Мерзкий, поганый червь, которому не суждено вкусить единственного зеленого Яблока… Я пойду душ приму, а ты пока слетай-сходи, возьми чекушку коньяка, два пива, и закусить там чего-нибудь…мандаринки. Сейчас деньги дам.
Тяжело встал с кровати, взял джинсы со стула, что рядом с кроватью напротив стола с монитором. И пошарив в карманах, протянул в пухлую, похожую на детскую руку Карлсона измятые купюры.
На, здесь триста пятьдесят рублей, хватит. Форточку я оставлю открытой, сам в душ…
Когда я вышел из душа, Карлсон уже сидел за моим столом перед выключенным компьютером, болтая короткими ногами, что свисали со стула. На столе стояла чекушка коньяка «Арарат», две «Балтики Куллер» и полкило мандаринов в целлофановом мешочке.
Нам предстоит многое увидеть - сказал он, бросив желтую бутылку, которую я едва успел поймать левой рукой, правой же, придерживая полотенце на себе. Выпей пива. Тебе надо быть трезвым, и бодрым.
А ведь я часто заблуждаюсь,- начал я, шпокнув крышкой бутылки, и укладываясь на кровать. Даже в своей безнадежной усталости…
Все это тренировка малыш. Все это тренировка.- опростав пол бутылки одним глотком, лукаво улыбаясь, пояснил он. Ты можешь сделать все, что считаешь нужным. Во всяком случае, попытаться. А потом уже решать, есть ли тебе место здесь, или нет. Хотя, врятли ты найдешь что - то новое для себя. Но преграды, для того и существуют, чтобы их встретить…
Закончив речь, Карлсон вздохнул, и так же, одним глотком опростал оставшиеся полбутылки.
Вставай. – заговорил я. Почту надо проверить… Переносись на кровать.
Нет, я лучше на форточке посижу. Погода на улице хорошая.
Как хочешь.
Я сел за свой стол. Затарахтел куллер в процессоре, зажегся монитор. Так: 7 раса, и-секс-ти, сплин… 7 раса-качели; - задрожали колонки…
Твою пустоту ни чем не заполнить, потому что ты не можешь определить, где она, эта пустота, находится в данный момент. И при этом, ее постоянно кто-то наполняет…
Да пошел ты! Счас как дам, вылетишь, и пропеллер включить не успеешь…
Ха-ха, – закатился Карлсон, - злись малыш, злись. Злоба поможет тебе стать сильнее. Нам это понадобится.
Закончилась песня. Я повернулся к окну, взяв в руки гитару, которая всегда ждет своего часа, облокотившись рифом на край стола. Ударив по струнам, запел:
Файзуллин умрет на дуэли с кентавром -
Он выстрелит себе в лоб.
Он так ненавидел, все эти главы,
где кентавр Её бо-оо-ог…
Кентавр забрал мою мечту…
Кентавр забрал, мою мечту…
Браво, малыш. Но этого мало. Ты же знаешь.
Да знаю я. Только вот неизвестно, кто исчезнет раньше, стена, или я…
Может, стоит только понять, что никакой стены нет и….
Это все теория Карлсон. На практике же, каждодневный ад. Сырой, прогорклый воздух, постоянная усталость, тошнота и подъездная вонь.
Это часть тренировки. Ты не можешь изменить этого, как и отказаться. Что-то мы про коньяк забыли…
Держи, - протянул я ему чекушку, отхлебнув глоток.- да, и мандаринку вот, я почистил.
Ладно. Одевайся, нам пора, коньяк по пути допьем. Я пока слетаю, бутылки выброшу (благо параша находится не далеко от дома).
Когда добродушная морда Карлсона появилась в форточке, я уже стоял одетый. Черная приталенная рубашка на выпуск, с расстегнутыми рукавами и непонятным орнаментом на спине, рваные джинсы, и черные, замшевые ботинки прямоугольной формы, как будто сшитые специально для меня.
Да, вид подходящий для нашей прогулки…- улыбаясь начал он.- и волосы уложил, и челка один глаз закрывает. Ну прямо эмо –мальчик. Ты подчернился что ль?
Для эмо я слишком взрослый, по возрасту не подхожу. А волосы я не красил, просто раньше они короче были, казались светлее.
Все, пошли, болтать в пути будем.
Карлсон, я не могу летать, как ты. Я обычный человек.
Можешь, просто не знаешь об этом. Держись меня, тогда будешь лететь, а дальше… сам научишься.
Вначале, было немного страшно и некомфортно в воздухе. Проваливался в воздушные ямы. Постоянно терял равновесие, переваливаясь с бока на бок, как цыпленок в космосе. Нахлынивало чувство, что вот-вот сорвешься(откуда?) и начнешь падать… Но потом я вполне привык держаться в пространстве, и в конце концов, мне стало это нравится, ведь немногие могут летать. Карлсон объяснил мне, что часто не получается лететь, потому что, ты наивно полагаешь, что так называемый низ и верх существует. Куда можно
упасть, если никакого низа, как и верха, нет?
Научись бывать здесь малыш! – кричал мне Он. – виртуозно выделывая кренделя в воздухе. Там ты сей альтернативы не увидишь! Твое «Кольцо гиены» ждет тебя!…
III
Огромной каменный серый коридор – зал, с иногда, тянущимися из стен его растениями, похожими на ползущие лианы, с листьями папоротника. Почему-то я был, уверен, что это здание какого-то продюсерского центра. Постепенно коридор сужался, в конце концов, выведя меня в заброшенный сад, с поросшими мхом, пересохшими, но все еще очень красивыми фонтанами, с обломками кирпичных стен, тянущийся на многие сотни метров. Отдельные фрагменты, говорили, что здесь, люди задумывали, что-то масштабное и созидательное.
Но, как это часто бывает, бросили, отказавшись, оставив никому ненужные воспоминания, о том, что когда-то, было чьей-то мечтой…
Вжжи-вжжи, - завибрировал мобильник в левом кармане моих джинс. Алло –ответил я.
Рома, ты где?! – нервно закричал в трубку Стас.- у нас же запись, съемка! Дома у тебя был, тебя нет. В студии час ждал, не дождался…
Да, я опоздал немного, проспал. Я уже здесь. Только я ведь никого сам не знаю. Ты подъезжай к концу сада, я буду там ждать.
Может я позвоню, тебя люди Марка Григорьевича из съемочной бригады встретят?
Нет, лучше я подожду. Вместе пойдем. Знаешь же, не люблю я эти незнакомые встречи с неизвестно с кем…
Ладно тогда. Я сейчас подъеду. Жди.
Ага. Подъезжай. – закончил я, и пошел по направлению к концу сада, туда, где данная площадь сужается.
Дойдя до места завершения пространства сада, я увидел, что из него вытекает не очень широкая дорога.
По этой дороге очевидно и подъедет ко мне Стас на своем Лексусе.
Пройдемте с нами. – холодно сказал вдруг сзади чей то голос.
Я обернулся. На меня смотрели три крепких, молодых человека, одетых как манекены в черные, одинаковые костюмы, явно, далеко недешевые. Отлакированные, ухоженные ногти, эксклюзивные, но одинаковые на всех троих ботинки из крокодилей кожи, модные стрижки, и набитые костяшки рук, - все это выдавало в них нерядовых служащих внутренней сферы охранной системы сада.
Я никуда не пойду. – ответил я.- Почему это?
Тогда один из троих, сделал шаг ко мне и попытался схватить за руку.
Руку убери. - нервно предупредил я.- Ты знаешь кто я?
Хорошо, я уберу руку. – спокойно ответил он. – Мы знаем кто вы. Разве вас Станислав Андреевич не предупредил?
Стас…- подумал я- значит все-таки позвонил, чтоб меня встретили. Ну, говорил же..
Да, он говорил. Просто я не ожидал. Простите, если был груб…
Да ничего. – успокоил манекен - Станислав Андреевич предупреждал, чтобы с вами поаккуратнее…Давайте проследуем в нижнюю студию, она кстати на этой высоте находится, надо только пройтись немного.
О чем это Стас предупреждал их? Странно. На него это не похоже.
Мы пошли обратно в сторону, откуда я шел к месту встречи. Двое из них шли по обе стороны от меня, третий же с упоением рассказывал историю местных достопримечательностей, о том, что пару сотен лет назад, здесь задумывалось самая крупная, чуть ли не в мире, звукозаписывающая и клипо-снимающая даже не студия, а нечто вроде культурного центра, продвигающего преимущественно самые честные и неформатные группы. Но потом, человек, спонсирующий все это, покончил суицидом, выпрыгнув с окна восьмого этажа,
и все это остановилось, за неимением средств. Но отдельные части сада успели быть построенными, и до сих пор вполне функционируют.
Мы подошли к большой, слегка обшарканной, черной, стальной двери в стене коридора. Мне стало не по себе. Я понял, что я ошибся, пойдя с ними, но зайти мне придется.
Вам сюда,- учтиво пояснил третий.
Я зайду, - сказал злобно, глядя ему в глаза, я, - но я ведь выйду…
Не думаю. – холодно ответил он.
Дверь открылась, и два накачанных стражника в набедренных повязках, серых матерчатых сапогах и черных масках волоком вытащили худощавого мужика с длинными, темно русыми, вьющимися волосами, одежда на нем была изорвана, и в грязи, лицо было разбито.
Оставьте его здесь. .- указал им третий.- Скоро сам исчезнет.
Стражники оставили его, облокотив на стену, по которой он медленно сполз. Сами же скрылись за закрывшейся дверью.
Что с тобой было? – спросил я наклонившись к мужику.
Они и тебя обманули записью и женщиной…И тебя.- пробормотал он.
Вы, уроды, - закричал я троим, - вы что тут делаете вообще?!
Он не вышел из комнаты…- надменно улыбаясь, хором, синхронно, ответили они.- Теперь ваша очередь господин, прошу.
Я зайду, - но ведь я выйду…
Да, да. – еще более ехидно улыбаясь ответили они.
Дверь открылась, и я зашел. Шум, публика- болельщики…. Вместо сцены желтая, кирпичная стена – прижавшись к ней стоит перепуганный человек. За стеной подвешен гигантский крокодил, он раскачивается хаотично и удар его может прийтись на любую точку, съев человека пробив стену, если ему (крокодилу) повезет, и удар совпадет с местом, где стоит человек. Человек-пленник, он не может отойти от стены, его тут же убьют, отрубив ему голову.
Ба-бах! – пробил крокодил носом стену. – В этот раз человеку повезло, удар пришелся полуметрами левее от него. Публика аплодирует, и не понятно, человеку, или же… крокодилу.
Ба-бах! – второй раз. Тут уже… жаль парня. Крокодил схватил его за голову, но не убивает, а лишь терзает подобно акуле. Затем бросает окровавленного на грязный пол поганой комнаты. Стражники подбирают его и выволакивают. Никогда не добивают, - а оно и не нужно…
Публика в экстазе.
Стас…- подумал я судорожно, ища его номер в мобильнике.
Да. – ответил он.
Стас! Быстро едь сюда! Ищи, как хочешь!– закричал я. – Не подъезжай в концу сада, меня, заманили какие то уроды, я в такой ситуации…срочно найди меня, я в какой - то желтой комнате с большой железной дверью!... Меня сей – час!…
Ладно, я уже…- все, что я услышал, перед тем, как связь оборвалась.
Ну, попал. Что же делать?... Может сказать им кто я? Хотя,… те трое, врятли они не представляли, с кем имеют дело, однако, - это их ни чуть не смутило.
Здесь ты такой же, как и все, даже хуже! – прокричал кто-то из публики, отвратительно хохоча.
Давайте следующего! - закричал куратор зрелища.- Стена уже восстановлена.
К стене, пожалуйста, – указал мне стражник.
Я хотел, было воспротивиться, но стражник сжал двумя руками рукоять секиры, что была у него в правой руке, дав мне ясно понять, что не стоит.
Я понял, что так есть хоть какие то шансы. Надо протянуть время… И подошел к стене.
Поопладируйте нашему новому счастливчику! – продолжил куратор. Кажешься что-то из сферы искусства? Считает себя Поэтом? Музыкантом?...- я не ошибаюсь дорогой вы наш везунчик?
Позже узнаешь. Или не узнаешь, если повезет, тебе. – ответил я, прижавшись к стене.
И так, начали, – продолжил он. – Публика замерла.
Стас, ну где же ты, ну где же? Убью… . Так, главное расслабиться и не слушать сознание, - как там учили в книгах, - и интуиция выведет.
На слове «выведет» нос чудища с диким грохотом вышел ровно над моей головой.
О-о, да нам сегодня везет! – запел ведущий. Аплодисменты герою.
Публика заликовала.
Специально для вас, мы усложним задачу, подойдем к делу творчески, так сказать. Поставьте подставки на разных уровнях, будет интереснее.
По всему периметру стены прикрепили пронумерованные подставки, на разных уровнях, так, чтобы человеку было удобно на них стоять.
А на какую из них ступит нога везунчика, наверное, решит публика.- продолжил он.
Номер 3! – прокричал толстяк из второго ряда. – Номер три! Подхватили остальные.
Вставай. – указал куратор.
Вы отрубите мне голову, если я отойду от стены. – заговорил я, отдышавшись и отряхивая голову. – Скорее всего, я погибну, если встану на одну из подставок. Но я же могу просто оставаться на этом месте…
Ха, какой умный у нас участник попался. – перебил он.- Да, действительно, этот пункт был в правилах до тебя, пока никто не догадывался о нем. Но сейчас, опять же, специально для вас, мы вычеркнем его. Вставай, а то так зарубим.
Ладно. - согласился я . И сделал шаг к третьей табличке, благо она располагалась метрах в трех от меня, и чтоб на нее встать надо было сперва взобраться на номер 7, и уж оттуда - на 3.
Ну, все, - подумал я, вставая на подставку, - второй раз так не повезет.
Ба-бах! – и слева от меня, примерно в метре, образовалась дыра.
Ну, надо же! Ну что же такое! И сейчас ему удалось… Да вы у нас гражданин «искусство» прямо бессмертный. Может просто отрубить ему голову?– устало предложил он стражникам.
Просто нельзя, вы же знаете, – ответил один из стражников. - Мы можем менять пункты, этого «там» не узнают, но убить просто так, в открытую,– мы не можем, «там» нас сразу вычислят, и последует наказание.
Вставай тогда на пятый номер. – фыркнул куратор.
Теперь уж точно все. Третий раз не может повезти. Ладно, что тянуть.
И только моя нога коснулась подставки, как дверь открылась, и в комнату вошел Стас.
Отпустите его, он со мной! – уверенно крикнул, глядя на стражников и ведущего, он.
Мы должны закончить…- поникнув, попытался возразить ведущий.
Закрой свой рот,- перебил Стас. – Тебе еще не звонили? Ты знаешь, кого вы забрали? Ты здесь уже не работаешь…
Мы же не знали что он с вами Станислав Андреевич.
Те трое, что, привели его сюда, знали. С ними уже говорят…
Заманиванием другая кантора занимается. – немного повеселев, продолжил уже дрожащий куратор. Мы только разделкой, выжимкой, изнашиванием занимаемся. А заманивание, это люди с внутренней охраны, они должны только безответных приводить, - ну тех за кем никто не приедет. Что же вы молодой человек, - изменив тон с повелительно омразелого на услужливый, - сказал он посмотрев на меня, - не сказали нам, кто вы, что вы под началом Станислава Андреевича. Мы же все здесь Станислава Андреича, как родного…
Я тебе счас объясню кто я! – перебил я, спрыгивая с 4 номера. – Сейчас объясню.... И левая рука моя, нанесла ему резкий, короткий удар в область переносицы.
Куратор схватился за нос обеими руками, пошатнулся, и припал на одно колено. Из носа, как из едва включенного крана захлестала кровь, разукрашивая руки и белую рубашку, что была на нем.
Ты, мразь, скольких здесь сломал? ! И за что, главное?! – озверевшим голосом стал кричать я.
Да успокойся ты, - спокойно смеясь перебил Стас, подойдя к нам. – он ведь только служащий. Это его работа, ему кормить надо детей, жену, собаку…
Да на хрена ему дети, и жена! Ты хоть знаешь, что он тут делает?! – схватив Стаса за грудки, - продолжил кричать я. Ты почему так долго!? Я тут чуть не подох!
Ну не подох же. – с удивительным спокойствием ответил он. – А ситуация стандартная, сейчас везде так. Аттракцион с крокодилом, на все времена беспроигрышно-прибыльная штука. Не нами придумано, не нам отменять малыш.
Прибыльная?! Да я тебя сейчас убью здесь! - еще сильнее сжав кулаки, что вцепились в Стаса, - продолжил я. Я тебе верил, а ты мне «прибыльная»!...
Успокойся. Давай выйдем, я тебе все расскажу в коридоре.
Мы проследовали в коридор.
Мной снова обуял приступ гнева, я схватил его за воротник и, тряся, стал кричать: «Кинуть меня решил!...»
Малышь, приди в себя. – шлепая ладонями мне по щекам начал он.- Это было необходимо, необходимо для тебя.
Карлсон? – вдруг понял я. Лицо Стаса, а затем и весь он, стал расплываться, постепенно принимая вид Карлсона.
Да, малыш, это я. – продолжил окончательно вернувшийся в свою форму, этот мудак с пропеллером. – Это только начало, к тому же не самое страшное.
Да ты знаешь, что я чувствовал, пока здесь был?...
Ты должен был, это почувствовать, - без этого ты не сможешь идти дальше.
Я понял, Карлсон. Вся эта зарисовка от том, что у человека - есть выбор, но он всегда рискует, к тому же, он в любюй момент может отойти от стены…и все закончить.
Да малыш, теперь мы можем идти. – сказал он.
IV
Весна. Май. Асфальт по пути к больнице приятен ногам, воздух, как добрый гость встречает теплотой, а мы возвращаем ему это спокойными разговорами, а чем то повседневном…Например…Бони и Клайд, почему не Бони и Клайд?
Карлосн, тебе нравится Бони и Клайд?
Песня, да. Больше ничего сказать не могу…
Я про песню и говорил. Надо зайти в магазин. У больницы как раз магазин есть. Взять фрукты, хотя врятли Дядя Боря будет, что-то из этого есть. 7 лет назад мы здесь вместе лежали; у меня были переломаны малая и большая берцовые кости левой ноги. Переломаны со смещение и осколком. Добротно. Врачи долго тянули с операцией, и я, как человек здравый, вполне понимал, что есть большая вероятность развития некроза, и мне, в свои золотые шестнадцать лет придется лишиться левой ноги по самое колено. Но
не подавал вида. Психика моя реагировало на это весьма забавно: временами я был необъяснимо весел, что выливалось в навящевые шутки и комплементы относительно медсестер. Этот смех по сей день остается со мной.. Дядя лежал тогда на одном со мной 5 этаже травматологии, - из бедра его извлекали стальные пластины, насколько я помню. Он каждый день ходил ко мне. Вот, - восклицал сосед по палате, - а говорил родственники не навещают!
Малышь, я в палату заходить не буду, - пояснил Карлосн, когда мы подошли к двери с номером 340,- твой дядя же меня все - равно не знает. Я тебя здесь подожду.
Я зашел в комнату. Пять койко-мест были пустыми и только с лева у окна, лежал худощавый мужчина с густой седой бородой. В руках он держал книгу, поверх которой был лист белой бумаги, на которой он рисовал руку, которая держит лист бумаги, на котором рисует руку, которая держит лист бумаги, на котором рисует руку, которая…
Здравствуйте. – тихо сказал я подойдя.
Здравствуй, - ответил он пожав мне руку. Я сел на соседнюю кровать напротив.
Вот, - начал он, улыбнувшись, - рисую. Добавив, через непродолжительную паузу, - а ноги нет…Тропическая язва.
Я только молча кивнул.
Как вы? – спросил наконец я.
Да ничего, только вот рана сочится. Домой выписывать собирались, я уговорил врача еще оставить. Боюсь…
Это «Тропическая язва» называется, да?
Да, откуда она у меня, в тропиках вроде не был. Ну по телевизору смотрел тропики, может оттуда взял?- улыбается.
Да уж. А я стихи принес, и вот три части повести моей.
Что-то непонятно как-то, нескладно… а проза, про что пишешь? В каком жанре?
Да это неважно…Нескладно? – это диссонансы, не точные рифмы. Это немногим дано. При определенном видении поэзии начинаешь понимать всю их прелесть, но это очень долго… Жанр? Ха…- я обычно в этом случае говорю, очевидно, нечто альтернативно эзотерическое.
Я позже прочту. – сказал он отложив рукописи в ящик у кровати.
Я слышал у вас выставка должна была быть в Уфе?
Да, после того, как в Стерлитамаке сделали, той зимой, хотели еще в Уфе делать. Но это же надо кому то вести, а потом вести обратно. Да и картины еще не все готовы. Т.е. я начинаю рисовать, а какая то краска заканчивается, я эту картину откладываю, и рисую пока другую… Мне бы хоть у нас, в Стерлитамаке к о этой осени выставиться.
А вот, после этой выставки, в Уфе, вам звание дадут?
Еще не факт. Ведь можно тысячу картин нарисовать…. А можно одну, и она всего стоить будет. Ты бы хоть пришел ко мне домой, посмотрел…
Я после того, как повесть допишу, - о вас буду писать. Обязательно приду. Приду.
Обо мне, что писать…- заулыбался он застенчиво. – Рома, у вас есть картина дома, Рож?
Да, она в зале весит.
Я как то пришел к твоему деду, еще учеником. Он мне говорит: « Вот эту за сколько нарисуешь?». Я ему: « Ну не знай… неделя…больше». Я говорит, такую за два дня рисую. Тогда за нее примерно рублей семьдесят пять получить можно было. Это как месячная зарплата, неплохая. Получит, и гуляет, пока все деньги не прокутит. Да, я бы конечно порисовал сей – час…
Наверное уже идти надо тебе. А то время к восьми, не выпустят.
Да нет, еще есть немного времени. Сейчас уже пойду.
Выздоравливайте. Я завтра приду еще. До - свиданья. Мы пожали друг другу руки.
Да уж придется, куда деваться. Ты тоже береги здоровье, и не простывай!...- крикнул он, когда я уже сделал пару шагов к двери.
Я вышел. Сел на диван, что напротив пустующего поста медсестры, и обхватил голову. Карлсон сидел рядом.
Ну что, как он там?
Да потихоньку вроде. Настроение боевое, к осени, если все нормально будет, планирует выставку сделать… Карлсон, у меня в голове перегоревшая каша. Я ничего не могу изменить.
Не повторяй условности. Ты и сам знаешь, что менять ничего не надо. То что произошло, - оно произошло. Но можно сделать много другого…
В противовес?
Хотябы. Теперь вставай. Тебе надо пройти с соседний корпус.
Зачем?
Надо. Иди. Иди один. Без меня. Но то что ты там увидишь, зависит от тебя.
Дойдя до середины длинного танеля, который соединяет два корпуса данной больницы(я почему то всегда называл их первая половина и вторая), по желанию можно было увидеть дверь, за которой столовая для больных. Питание там, как у нас принято соответствующее: заваренный по десятому кругу чай с привкусом резины, ложка перловой каша, если повезет с несколькими кусочками брезентового мяса и подливка, - для гурманов. Впринципе, это такая невеселая пародия на «зону», с соответствующими тремя прослойками
и понятиями. И хуже всего, что врятли кому-то из всех этих «лидеров», когда нибудь придется «топтать» настоящую «зону». Но есть индивиды, которые не подходят не под одну из трех категорий, их, вся эта слизь странным образом обходит стороной. Условно их можно назвать «святые».
Всем встать! – скомандовал бритый олень в гимнастерке.- Первый и седьмой убирают стол. Все остальные за мной в палату кругом! – по его лицу было видно, что он убежден в важности своего дела и в значимости своего положения среди дурдомовцев.
В стороне, за крайним столом, у входа, сидел мальчик, лет 18 – 20 – ти. Худой и довольно бледный, коротко стриженый, в серой робе. Сидел так, словно все происходящее никак не задевало его и вообще, происходило в другом конце мира.
Проходите. Садитесь. – предложил он мне.
Привет. – сказал я устраиваясь на обшарканном железном стуле.
Хотите чаю? Мне как раз два принесли, почему-то…
Я отхлебнул глоток из ржавой, с кружками отколотой эмали по бокам, и обгрызенной временем краями металлической кружки, желтую воду с привкусом резины.
Простите. Мне больше вас угостить нечем.
Да ничего. Я все равно ничего не хочу. Вы, наверное, здесь давно?
Да я уже не помню. Кажется, скоро все должно закончиться.Вы видели фильм «Герой»
Да.
Вы считаете, такими возможностями должен обладать человек?
Не знаю. Наверное.
Просто люди из-за своего дерьма забыли себя. Погрязли в этой липкой плесени… Я причастен к этому тоже, и вы. Мы все…. – Он посмотрел в тарелку по которой была размазана серая бурда. -У вас глаза хорошие, но иному кажутся холодными и злыми. Я прав?
Да. Вы психолог?
Нет, просто из личных наблюдений. У ваз же бывает, что вы чувствуете себя не на свое месте, не в той жизни, не в том теле?
Да. Но это быстро проходит.
Это потому что на самом деле, вы здесь на своем месте, только чтобы разглядеть это место, требуется время.
Мне надо идти. Было приятно по - обсчаться. Спасибо.
И мне. Никогда сюда больше не возвращайтесь! – крикнул он мне во след.
Постараюсь. – не оборачиваясь ответил я.
V
Во втором корпусе было тихо. Даже привычные разговоры о вчерашних походах в сауну по почетному приглашению бывшего одноклассника, или же очередному обходу дешевых баров, после которых –ах, как голова болит, что в вену опасается не попасть, среди медсестер, - отсутствовали. Видимо тихий час.
Пилять…Сцуко..- раздалось, едва слышно из 3 палаты. Это Диман в интернет вышел. Туда мы заходить не будем, врядли сегодня там появится что-то новое.
Вообще, я не собирался никуда заходить, хотел просто прогуляться по больнице. Но мое внимание привлек волчий вой издаваемый, по всей видимости человеком, доносившийся из комнаты, в самом конце корпуса, у окна.
Я зашел. Повсюду провода, разбитые микросхемы, клавиатуры…. По среди помещения стоял стол на котором был компьютер. Место пустовало…. Я подошел, коснулся мышки, и вдруг, экран монитора загорелся серебристо - зеленым и комнате стало темно. Это было странным, поскольку был день, и свет с улицы сквозь незашторенные окна не мог не наполнять комнату.
Я понял что запутываюсь, как в лианах, в проводах, что растянуты по всему полу. И подобно цапле, высоко поднимая ноги, стал пробираться к входу. Но, не тут то было! Дверь пропала, т.е. ощупывать стены удавалось без всякого труда, но выступа, который предполагал бы наличие входа, обнаружить не получалось.
Выходи! - Крикнул мне юный женский голос, - и нежная рука вытянула меня из западни.
Вы что по больнице без халата и бахил разгуливаете? Вас кто пропустил?
Красивая медсестричка с голубыми, банальное сравнение, но как небо глазами, из - под колпака которой виднелись черные волосы, смотрела на меня.
Вы? Вы меня не помните? Вы у нас молодой человек, поэт,- лежали 7 лет назад.
Хи, - удивительно, что я не запомнил такую красивую девушку.
Спасибо. Но ничего удивительного, вы тогда в таком состоянии были.…А на следующий день я в отпуск ушла. Но вас, я запомнила, хоть вы тогда стихов молодой человек и не писали. (Смеется)
Последовала продолжительная пауза.
Читала твое последнее. Ты мастер лепить из говна конфетку. Я имею в виду романтизацию образа белобрысой посредственности.
Эту посредственность я люблю больше всего на свете. – перебил я.
Глаза ее из светло голубых переменились в необыкновенной красоты зеленые.
Не надоело умирать в каждом тексте? Живи и умирай ради себя, ради меня не надо. Ты мне не нужен. И мне абсолютно не важно, что с тобой и с кем ты. Я счастлива в браке. И кстати, по паспорту у меня теперь другая фамилия…
Да. Но я не выбирал этот мир. Не выбирал родиться тем, кто Тебе будет не нужен. Прости меня за то, что я, - есть Я.Мне от тебя ничего не надо, кроме того, чтоб ты была. Полагаю, мне гораздо труднее, чем тебе, ведь это мне предстоит пройти эту жизнь… без Тебяя--аа-ааааааааааа!!!...
При этом крике, зеркало у медицинского поста и стекла окон больницы треснули, разлетевшись на мелкие осколки. Я провалился,… Медленно падая в прохланую пустоту, прежде чем, окончательно перестав что-то чувствовать.
Что держишься за голову? Плохо? – спросил у меня Карлосн при выходе из больницы.
Да, что-то голова разболелась, пока по коридору шел.
Ха, - коридор, как и мир, коварная штука.
Карл, ты знаешь, я это уже давно понял.
Понял, да не внял, как это у тебя часто бывает. Все в тех же дебрях бродишь…
Пойдем уже отсюда. Устал.
Может пролетимся?
Нет, лучше пешком. Прогуляться охота.
Пешком так пешком. По пути еще кое куда зайдем, показать тебе надо малыш…
VI
Карл, вот я все думаю, нормально ли, что человек ощущает вину за собственное существование? Хочет, просит прощение, за то, что он есть?
Это лучше, чем, если бы ты этого не чувствовал. А что ты хотел? Очередная адекватная посредственность лишенная всякой надежды на разговор с чем - то не пустотным?
А может, и хотел бы. Не видеть в каждом цветке трагедию солнца, в каждой капле тюрьму дождя, в каждом рождении, сам знаешь что…. Иногда, кажется, что хотел бы.
«Иногда» не в счет. Лучше посмотри, за следующем поворотом будет вывеска одной из местных редакций. Довольна забавная…
И в правду, за поворотом над стаой, деревянной дверью висела вывеска: « Уважаемые авторы, убедительная просьба не присылать ничего на адрес редакции, потому что мы рукописи не читаем, не рецензируем и уж тем более не публикуем! С уважением, редакционный совет журнала «Люли – пули, цап(!) за пипу».
Хи, действительно здорово…
Ну, я же знаю, что тебе нравится…. Вот тебе и твое «Кольцо Гиены».
Какое кольцо гиены?
Кольцо гиены – рисунок, который ты будешь рисовать всю свою жизнь, но так и не дорисуешь.
Может Кольцо Феи?..
Нет, это в корне не правильная интерпретация. Вообще не помню как там, в книге было…. Да какая, в сущности, разница, как это называется, ты же без всяких имен знаешь, куда тебе нужно, хотя бы, где ты хочешь быть.
Ее нельзя закончить, можно только рисовать. Я правильно тебя понял.
Рисовать…. Рисовать уже что-то сделать. Рисовать – это круто.
Что ты мне хотел показать?
Подожди. Еще не так скоро, пару кварталов.- Карлосн сник.- Но еще есть время. Еще есть. – улыбнулся он. Как это, бывает; переживаешь бессмыслие за бессмыслием, кажется, что уже вот – вот… и все лопнет. А потом смотришь, как король, так легонько, сдержано улыбаясь в себе тому, что «это» для тебя уже ничего не значит. Но если «это» не значит, то что тогда вообще есть: не прогибаемое, не липнущее, абсолютное, как мера тебя, а не серой каши, вечно перегнивающих инстинктов желания перерождаться?
Ты повторил сей – час мои мысли Карл.
Не твои, свои. Просто мы думаем об одном и том же. Это нормально, что двое похожих существ чувствуют примерно одно и тоже. Как будто все мы здесь не на своем месте…
С самого детства я чувствовал, что мир – лажа, и я, такая же ошибочная лажа. Неужели, все действительно так?
Не могу сказать, я не видел всего мира. Но ты, скоро это узнаешь малыш. А вот мы и пришли. Надо же, как быстро.
В пространстве висит вращающийся, периодически замедляющийся, а порой и вовсе останавливающийся валун конусообразной формы, равномерно серого цвета. По всем законам физики этого не может быть (вращение). Потому что пространство, где оно находится, не имеет даже вакуума, и самого пространства, как такового нет, и названо автором условно, так, только потому, что бы хоть как-то обозначить энное, поскольку «оно» не существует настолько, что даже назвать его каким то понятием наверняка, не представляется
возможным. Но, тем не менее, оно есть! ...
Что это, Карлосн?
Все не касающееся нас и валуна, расплылось в абсолютную темноту. Иными словами, черный лист, на котором можно разглядеть две маленькие фигурки: одна человека, другая ребенка 3-4 лет, или же карлика – смотрящие вверх на огромный вращающийся серый вал конусообразной формы.
Это, место, где заканчивается рисунок.
Но ты же сказал?…
Он не может быть дорисован, но заканчивается он всегда. От красоты иллюзии не зависит ее вечность.
А Она?...
Нет, Она часть другой иллюзии. Разные иллюзии никогда не смешиваются.
Но ведь были случаи? Ведь были...
Ты же знаешь, что думать что-то и надеяться, глупо…Что, завораживает, то, как пустотно холодно он вращается?
Карл, у тебя коньяк остался?
Нет, я пока тебя у больницы ждал, допил.
Жаль.
Чувствуешь, как он начинает тебя все глубже и глубже тянуть? Ты становишься слабее, но это приятная слабость, интуитивно ты чувствуешь, что больше никогда не будет, не страха, не прогорклого ужаса, не каждодневной духоты подъездных стен. Даже мысли о мечте уже не так невыносимы, потому что никакой мечты больше нет. Тебе надо возвращаться, здесь нельзя находиться долго, затянет…
Ну, так пойдем. Карл пойдем. Я сей-час точно чувствую, что нам нельзя больше здесь оставаться.
Нет, ты пойдешь один. Нельзя просто прийти к валу, и вернуться обратно, надо что-то оставить, иначе он не отпустит. Я показал тебе это, что бы ты понял, что сюда не стоит стремиться просто так. Вал прекрасен, только как последний мазок к общей картине, но сам по себе, он ничего не стоит. Теперь прощай малыш. Иди. Больше нельзя ждать.
Мне будет тебя не хватать Карл. Спасибо тебе…. Ааа-аааааааааа!....
Было опубликовано на форуме "ALTLIT.RU".
Пунктуация и орфография автора сохранены
Конец 1 части
Редакция журнала «Колесо» приглашает авторов и просто творческих людей к общению, сотрудничеству и продвижению настоящего искусства.
