Я думала, ты привиденье
Я думала, ты привиденье, являешься в полночь.
Я думала, ты наважденье и сгинешь под утро.
Мне грезилось: кто-то бежал и кричал тебе "сволочь!",
а ты улыбался и грустно, и нежно, и мудро.
Да, ты улыбался и мило, и робко, и томно,
и как там ещё? - на какой не споткнуться бы маске?
Так сколько их было, скажи мне, тех маленьких комнат,
в которых ты умер - кого предавая огласке? -
в которых ты вытек - по капле - из мышцы и крови,
идущей не горлом, в котором ни звука, ни рвоты, -
кого выдавая на каждом залгавшемся слове,
не зная, не помня зачем ты, и где ты, и кто ты
средь павших и падших, в особом строю сумасшедших -
отродье? исчадье? спаситель? гомункулус? гений?
Ты думал: знаменье! и ты из породы обретших!
Взгляни на Харона. Сегодня не будет знамений.
Взгляни на Харона, - не так, как вчера, но иначе
он вечные воды разводит движением плавным.
Он выменял лодку на гидрокостюм от Версаче
и люки от "Курска" на старые песни о главном.
И всё, что случится, он знает, он хитрый и тертый:
смерть - больше, чем труп, отплывающий в дивную Лету.
Он бросит тебя, потому что ты всё-таки мертвый.
Нет, он не предатель, а просто свидетелей нету.
Так кто ты, скажи. Я, быть может, немногого стою,
но я научилась молчать и на крик не срываться,
поэтому знай: я могу говорить с пустотою,
поэтому знай: я могу от неё отличаться.
Вот так вот
это прошлое, вряд ли нам следует помнить о прошлом.
это ушлое дошлое зряшное бывшее "верь мне"
обнаглевшее счастье мое в варианте киношном
об которое билась то камнем то каплей то просто как дура
мне легко говорить я теперь совершенно другая
я взираю на все с туповатой ленивой ухмылкой.
ты еще покричи порыдай: о моя дорогая!
я услышу тебя не глухая но лучше не надо.
я к тебе не приду ни под вечер ни тайно ни в белом
из фамильного склепа а может быть прямо с вокзала
потому что мой друг я тебя игнорирую в целом
слишком долго мой друг я тебя по частям забывала.
что ж, желаю тебе ни добра ни покоя ни воли
ни сумы ни тюрьмы ни пристанища и ни причала
ах, какую любовь мы бездарно с тобой запороли
и не дай нам господь начинать эту песню сначала.
отрывочное
И вроде пробились, и вроде бы просто живем.
Вот чай и еда, и немного улыбок в кармане...
Вот только мы тысячу лет не сидели на кухне вдвоем,
А - веришь ли - тянет. Жестоко по-прежнему тянет...
Болею
Уже весна, да вот прохладно только,
Во облацех - болотная вода,
Луны растущей призрачная долька...
А здесь - беда.
В бредовых снах темнеют океаны,
Седые раки ползают по дну
И пьют морскую горечь из стакана,
А я - тону.
В большой клубок смотала одеяло,
Дрожа, как перепуганная мышь,
Нашла плечо. Воткнулась. Задышала.
А ты - не спишь.
Воображаешь страшные картины...
Родные в гневе, суд и эшафот...
Но будет день и крепкий чай с малиной.
И все пройдет.
*** "blues"Идет бычок качается...
Видимо, нет во мне ничего певчего.
Слушаю радио _ от тишины прячусь.
Это любовь кончилась _ петь нечего.
Это доска кончилась _ не иначе.
Буду молчать, улыбаясь чужому блюзу... как
им не смешно _ ныть на одной струне?
baby, мне так одиноко, вернись ко мне...
baby, мне так одиноко, вернись ко мне...
Это уже не "хочу", а "заело". Музыка...
Слишком все просто: две разнополые особи,
после встать и уйти _ говорить-то не о чем.
Я же молчу. И лишь иногда _ госссссподи,
рецидивист, пойманный на мелочи _
лишь иногда, по ночам...
Кто бы знал, как странно _
за гранью сна _ синеглазую дочь Анну
под яркой лампой рожать для тебя _ кесаревым...
А поутру _ плакать.
Скажи, если бы...
Браки вершатся не на земле _ на небе.
So hush, little baby...
и так уже почти что на краю
еще себя подталкивая к краю
за коим никого не выбирают
и в зеркале лица не узнают
а видно только: женщина в окне
еще раз постаревшая до срока
она стоит спиной и вьется локон
и клетки шали вьются по спине
а видно только: кутается в шаль
и над плечом восходят кольца дыма
и слишком нить судьбы исповедима
чтобы найти причину сделать шаг
и видно как бессмысленна затея
вернуться в это зябнущее тело
застывшее на ветреном краю
пусть даже это я сама стою
