Приятного Вам чтения!

Поэтический мир "Слова", звучность и образность его языка таковы, что врезаются в память каждого внимательно читавшего, особенно, если этот читавший - поэт, т.е. человек с повышенной способностью к восприятию. Т.о., воздействию "Слова о полку Игореве" подвергся язык многих поэтов. Вам уже известен перевод "Слова...", сделанный Василием Андреевичем Жуковским. А теперь послушайте отрывок из его произведения "Певец во стане русских воинов":

...О, радость древних лет, Боян!
Ты, арфой ополченный,
Летал пред строями славян,
И гимн гремел священный.
Петру возник среди снегов
Певец - податель славы;
Честь Задунайскому - Петров;
О камские дубравы,
Гордитесь, ваш Державин сын!
Готовь свои перуны,
Суворов, чудо-исполин, -
Державин грянет в струны.
Не тщетной славы пред тобой,
Но мщения дружины;
Простерли не к добычам длань,
Бегут не за венками -
Их подвиг свят: то правых брань
С злодейскими ордами.

К тексту "Слова..." обращался и Александр Пушкин. В нашем с вами учебнике предлагается найти сходство между плачем Ярославны и обращением к Солнцу, Месяцу и Ветру королевича Елисея из "Сказки о мёртвой царевне и о семи богатырях" Пушкина. А я бы порекомендовал вам теперь прочесть по-новому ещё и его "Песнь о вещем Олеге".
Кстати - о плаче Ярославны. В ваших учебниках приведены его поэтические переложения, сделанные Жуковским, Бальмонтом и Заболоцким, а вот ещё одна интерпретация этого отрывка, созданная другом Жуковского, русским поэтом Иваном Ивановичем Козловым, который должен быть вам известен своим переводом одного стихотворения Томаса Мура, положенным на музыку и ставшим уже, практически, народной песней (я имею в виду "Вечерний звон"):

То не кукушка в роще тёмной
Кукует рано на заре -
В Путивле плачет Ярославна,
Одна, на городской стене:
       "Я покину бор сосновый,
       Вдоль Дуная полечу,
       И в Каяль-реке бобровый
       Я рукав мой обмочу;
       Я домчусь к родному стану,
       Где кипел кровавый бой,
       Князю я обмою рану
       На груди его младой".
В Путивле плачет Ярославна,
Зарей, на городской стене:
       "Ветер, ветер, о могучий,
       Буйный ветер! что шумишь?
       Что ты в небе черны тучи
       И вздымаешь и клубишь?
       Что ты лёгкими крылами
       Возмутил поток реки,
       Вея ханскими стрелами
       На родимые полки?"
В Путивле плачет Ярославна
Зарей, на городской стене:
       "В облаках ли тесно веять
       С гор крутых чужой земли,
       Если хочешь ты лелеять
       В синем море корабли?
       Что же страхом ты усеял
       Нашу долю? для чего
       По ковыль-траве развеял
       Радость сердца моего?"
В Путивле плачет Ярославна,
Зарей, на городской стене:
       "Днепр мой славный! ты волнами
       Силы половцев пробил;
       Святослав с богатырями
       По тебе свой бег стремил, -
       Не волнуй же, Днепр широкий,
       Быстрый ток студёных вод,
       Ими князь мой черноокий
       В Русь святую поплывёт".
В Путивле плачет Яролславна,
Зарей, на городской стене:
       "О река! отдай мне друга -
       На волнах его лелей,
       Чтобы грустная подруга обняла его скорей;
       Чтоб я боле не видала
       Вещих ужасов во сне,
       Чтоб я слёз к нему не слала
       Синим морем на заре".
В Путивле плачет Ярославна,
Зарей, на городской стене:
       "Солнце, солнце, ты сияешь
       Всем прекрасно и светло!
       В знойном поле что сжигаешь
       Войско друга моего?
       Жажда луки с тетивами
       Иссушила в их руках,
       И печаль колчан с стрелами
       Заложила на плечах".
И тихо в терем Ярославна
Уходит с городской стены.

А вот стихотворение "Стрибожьи внуки" из цикла "В степи" ещё одного известного русского поэта XIX века Аполлона Николаевича Майкова (здесь и название, и эпиграф взяты непосредственно из "Слова", текст же стихотворения, опираясь на поэтическую реальность древнего памятника, отражает лирические переживания самого поэта.     

СТРИБОЖЬИ ВНУКИ.

Не только рyсская литература XIX века испытала на себе влияние "Слова..."; в 1803 году Йозеф Рихтер переводит его на немецкий язык, который тогда был в Европе фактически международным языком науки, а в следующем, 1804 году, Циприан Годебский переводит "Слово..." с немецкого на польский. Правда, Годебский не верит в подлинную древность "Слова...", считая его фальсификатом (подделкой) Мусина-Пушкина. Дело в том, что тогда же чехи Вацлав Ганка, Алоис Ирасек и другие публиковали якобы старинные чешские рукописи, сочинённые на самом деле ими самими, пытаясь таким образом доказать самобытность и древность чешской нации и культуры. Они ложно полагали, что свидетельствовать о самостоятельности и величии культуры и языка могут только такие грандиозные эпические сказания, как "Песнь о Роланде или, например, "Сказание о Нибелунгах". Но уже первый ученый-славист, поляк Йозеф Добровский, получивший в 1809 году из России печатное издание "Слова...", включавшее в себя древнерусский текст и вольный перевод на совр. русский, сделанный издателем Шишковым, подтвердил подлинность "Слова...", объявив при этом "Краледворскую" и "Зеленогорскую" рукописи Ганки подделками, чем навлёк на себя недовольство многих чешских патриотов, включая своего ученика Йозефа Юнгмана. Получив русское издание "Слова...", Добровский предпринял беспрецедентную акцию: он собрал своих учеников и поручил им сделать сразу три перевода: перевод на немецкий язык был поручен Йозефу Мюллеру, на чешский - Йозефу Юнгману, а на словацкий - С. Рожнаю. Немецкий перевод Мюллера был опубликован уже в 1811 году, а вот два славянских перевода постигла иная судьба: словацкий перевод Рожная был утерян, а перевод Юнгмана очень долго пролежал в рукописи и был опубликован лишь в 32-м году нашего (хх) столетия. Однако - важно начало - уже упомянутый Вацлав Ганка, использовал "Слово..." при создании своих фальсификатов и позже перевёл его на чешский язык. Этот перевод вышел в Праге в 1821 г. Интересно, что Ганка, переводя "Слово...", старался максимально щадить древний текст, изменяя лишь некоторые наиболее непонятные слова. Т.о. "Слово о полку Игореве" вошло в чешский язык практически без изменений, обогатив его своими словами и выражениями. Вот короткий отрывок ганковского перевода - чтобы вы поняли, о чём идёт речь.

Как видите, различия невелики.
Вацлав Ганка адресовал свой перевод не только чехам, но и всем славянам вообще. Он даже сочинил собственный алфавит, сочетающий некоторые особенности латиницы, кириллицы и греческой азбуки и способный передать все возможные славянские звуки. Переводчику казалось, что это облегчит понимание его перевода и русскими и болгарами, пишущими кириллицей, и чехами, словаками и поляками, использующими латиницу, и сербами, хорватами и македонцами, у которых на тот момент ещё не было устоявшихся азбук. На деле же ганковский "особенный" алфавит лишь затруднял чтение. Однако, несмотря на это, качество ганковского перевода было высоким. Об этом говорит и то, что к его переводу обращался Август Белевский, переводя "Слово..." на польский, и то, что ганковским переводом пользовался Александр Сергеевич Пушкин, работая над статьёй "Песнь о полку Игореве".

Влияние "Слова..." на славянские литературы трудно переоценить. Чех Юлиус Зейер написал в 1882 году "Песнь о мести за Игоря" (это о том, как Ольга мстила древлянам за смерть мужа; вы должны знать эту легенду из курса истории), подражая поэтике "Слова...". Влияние "Слова..." заметно в поэмах словена Франца Левца "Тугомер", словака Людевита Штура "Святобой", болгарина Райко Жинзифова "Гусляр в соборе", многих польских поэтов: Тофиля Ленартовича, Константа Острогорского, Стефана Жеромского, друга Александра Пушкина Адама Мицкевича (можете почитать его поэму "Конрад Валленрод": она небольшая, интересная и легко читается). На поэтику "Слова..." опирался частично и чех Алоис Ирасек при составлении своих "Старинных чешских сказаний". Вот какими словами они начинаются:

"Давайте послушаем сказания давних времён. Послушаем о нашем праотце, о предках наших, о том, как пришли они на эту землю и расселились по Лабе, Влтаве и иным рекам нашей родины.

Послушаем дошедшие до нас из тьмы веков чудесные предания наших отцов, поклонявшихся богам в тени старых рощ и приносивших жертвы родникам, журчащим в долинах тихих, озёрам, рекам и священному огню. Вспомним седую старину..."

Сербско-черногорский патриот Петар Негош, прославивший в 1847 году в своей поэме "Горный венец" подвиги юнаков, борцов за освобождение земель южных славян из-под власти завоевателей-турок, и осудивший сербских и черногорских князей за междоусобицы и неслаженность действий, тоже внимательно читал "Слово о полку Игореве", считая его поэтику образцом славянской героической поэмы. Вот какими словами вещает один из героев Негоша:

...Сук побегу юному не нужен,
для чего луна кресту страданья,
солнцу для чего бельмо в зенице?
Вера наша - сирая кукушка!
Племя страшное, когда проснёшься?
Каждый без других, один, бессилен -
только больше оттого мучений.
Вражья сила всюду окружила,
и нигде нет брата в целом мире,
кто б помог хотя бы сожаленьем.
Помраченье разум мой затмило,
полумесяц заслонил мне солнце.
Ох, что думаю, куда заплыл я?
Молодое жито всколосилось,
раньше срока наступила жатва.
Вижу много жертв прекрасных, юных
пред престолом церкви и народа,
и ломает причитанье горы...

Как известно, древнерусский язык был основой для возникновения трёх восточнославянских языков: русского, украинского и белорусского. "Слово о полку Игореве" т.о. является общим памятником трёх современных народов, поэтому переводилось оно и на украинский и белорусский языки. В 1857-1859 годах на украинский язык "Слово..." перевёл Михаил Максимович. Чтобы вы ощутили особенности звучности украинского перевода, приведу самое его начало:

Чи не добре б було, браття,
       Нам про Iгоря вiйну
Заспiвать жалiбну пiсню,
       Як спiвали в старину!
А початися тiй пiснi
       По сьоголiтнiм дiлам;
Не по умислам високим,
       Як Боян тiй починав.
Боян вiщий, було схоче
       Кому пiсню заспiвать,
Зараз думкою по древу
       Починає вiн лiтать;
Бiжить вовком - сiроманцем
       По горах i по долах;
Орлом сизим пролiтає
       В пiднебесних облаках...

Обращался к древнему памятнику и классик украинской литературы, оновоположник украинского литературного языка Тарас Шевченко. Он сделал два перевода плача Ярославны и перевёл отрывок, описывающий бой на Каяле:

...Земля чорна копитами
Поорана, поритая;
Костьми земля засiяна,
А кровiю политая.

I журба-туга на тiм полi
Зiйшла для Руської землi...

На белорусский язык "Слово..." переводил известный белорусский поэт Янка Купала.

После XIX века великую русскую поэму читать и перечитывать не перестали. В 1914 году Николай Асеев пишет:

Перуне, Перуне,
Перуне могучий,
пусти наши стрелы
за чёрные тучи. Чтоб к нам бы вернулись
певучие стрелы,
на каждую выдай
по лебеди белой.

Чтоб витязь бы ехал
по пяди от дому,
на каждой бы встретил
по туру гнедому.

Чтоб мчалися кони,
чтоб целились очи, -
похвалим Перуна,
владетеля мочи.

Древняя славянская звучность вообще и поэтический строй "Слова..." в частности практически сформировали поэтику футуристов (модернистского литературного течения начала нашего века), к которым принадлежал и Николай Асеев. Наиболее же яркой среди футуристов фигурой был, безусловно, Велиминр Хлебников. Вот его басня "Бех":

Знай, есть трава, нужна для мазей.
Она растет по граням грязей.
То есть рассказ о старых князях:
Когда груз лет был меньше стар,
Здесь билась Русь и сто татар.
С вязанкой жалоб и невзгод
Пришел на смену новый год.
Его помощники в свирели
Про дни весенние свистели
И щеки толстые надули,
И стали круглы, точно дули.
Но тa земля забыла смех,
Лишь в день чумной здесь лебедь несся,
И кости бешено кричали: "Бех", -
Одеты зеленью из проса,
И кости звонко выли: "Да!
Мы будем помнить бой всегда".

А вот ещё один поэт начала века, не столь известный, не входивший ни в какие объединения и течения, но тоже весьма талантливый. Если бы вы учились лет на 15 раньше, вам бы обязательно давали учить наизусть его длинное, но трагически красивое стихотворение "Смерть пионерки". Этот поэт - Эдуард Багрицкий. Эстетика "Слова о полку..." и его не обошла стороной. Вот, послушайте его стихотворение "Славяне":

Мы жили в зелёных просторах,
Где воздух весной напоён,
Мерцали в потупленных взорах
Костры кочевавших племён...
Одеты вкосматые шкуры,
Мы жертвы сжигали тебе,
Тебе, о безумный и хмурый
Перун на высоком столбе.
Мы гнали стада по оврагу,
Где бисером плещут ключи,
Но скоро кровавую брагу
Испьют топоры и мечи.
Приходят с заката тевтоны
С крестом и безумным орлом,
И лебеди, бросив затоны,
Ломают осоку крылом.
Ярила скрывается в тучах,
Стрибог подымается в высь,
Хохочут в чащобах колючих
Лишь волк да пятнистая рысь...
И желчью сырой опоённый,
Трепещет Перун на столбе.
Безумное сердце тевтона,
Громовник, бросаю тебе...
Пылают холмы и овраги,
Зарделись на башнях зубцы,
Проносят червонные стяги
В плащах белоснежных жрецы.
Рычат исступленные трубы,
Рокочут рыдания струн,
Оскалив кровавые зубы,
Хохочет безумный Перун!

Работа над стихотворным переложением "Слова...", проделанная в 1938 и 1945 годах Николаем Заболоцким сказалась и на его дальнейшей поэтической деятельности. В 1958 году Заболоцкий пишет поэму "Рубрук в Монголии", о французском монахе, пытавшемся обратить монголов в католическую веру. Видимо, грандиозность замысла и, так сказать, "географическая" близость места действия (Рубрук идёт через Русь, разорённую кочевниками, к этим самым кочевникам) будят в душе поэта некоторые ассоциации... Так или нет, но и в "Рубруке" мы находим отголоски мотивов "Слова":

...А он сквозь Русь спешил упрямо,
Через пожарища и тьму,
И перед ним вставала драма
Народа, чуждого ему.
В те дни, по милости Батыев,
Ладони выев до костей,
Ещё дымился древний Киев
У ног непрошенных гостей.
Не стало больше песен дивных,
Лежал в гробнице Ярослав,
И замолчали девы в гривнах,
Последний танец отплясав.
И только волки да лисицы
На диком празднестве своём
Весь день бродили по столице
И тяжелели с каждым днём...

Совершенно по-новому зазвучали переложения "Слова..." в дни Великой Отечественной войны. Снова на русской земле был враг, и поэтому образы "Слова..." были актуальны, как и в дни его создания. Вот стихотворение Людмилы Татьяничевой "Ярославна", написанное в 1943 году:

Снова дует неистовый ветер -
Быть кровавому, злому дождю.
Сколько дней, сколько длинных столетий
Я тебя, мой единственный, жду. Выйду в поле, - то едешь не ты ли
На запененном верном коне?
Я ждала тебя в древнем Путивле
На высокой на белой стене. Я навстречу зегзицей летела,
Не страшилась врагов-басурман.
Я твое богатырское тело
Столько раз врачевала от ран. Проходили согбенные годы
Через горы людской маеты,
И на зов боевой непогоды
Откликался по-воински ты. Не считал ты горячие раны,
И на землю не падал твой меч.
Откатилась орда Чингисхана
Головою, скошённою с плеч. И остался на вечные веки
Ты грозой для пришельцев-врагов.
Омывают российские реки
С рук твоих чужеродную кровь. ...Снова ветер гудит, неспокоен,
Красный дождь прошумел по стране.
Снова ты, мой возлюбленный воин,
Мчишься в бой на крылатом коне. Труден путь твой, суровый и бранный,
Но нетленной останется Русь,
И тебя я, твоя Ярославна,
В славе подвигов ратных дождусь.

За годы существования Советского Союза произошло очень сильное взаимопроникновение культур. И не только славянских. Русский язык и русскую литературу изучали во всех союзных республиках. Некоторые считали это национальной дискриминацией, а некоторые искренне восхищались и проникались красотой русского языка и величием русской литературы. К числу последних принадлежит таджикский поэт Тимур Зульфикаров. Вот коротенькое его стихотворение "На поле Куликовом":

Воин воин в поле помер воин в поле упокоен воин в поле скошен сложен ко снопу главою
Матерь всходит в золотых колосьях матерь воина главу омоет родниковою водою
Матерь к очам воина склонна мирно неистошно
С холма святого поют бродят вдов пресветлых хороводы
Летают над полем стаи ангелов и воронов.

Не правда ли, это напоминает плач Ярославны?

Hо более всего в творчестве Тимура Зульфикарова потрясает "Поэма о князе Михаиле Черниговском", повествующая о том, как русский князь-христианин, будучи в Орде, отказался поклониться идолу Чингисхана и был за это казнён. Поэтика, близкая поэтике "Слова о полку Игореве", переплетается здесь с особенностями мышления восточного человека, в ткань русского текста причудливо вплетаются тюркские слова:

...О Господи о Спасе Иисусе охрани мя неповинного Твоя!..
А в степи татарской сырой чужой продувной февраль.
А в степи февраль.
А в душе князя февраль.
А в душе князя Русь-улус-ясак-тать-тля оброк-падь-рана-свеща-таль...
А в душе князя Русь-малая дщерь его отроковица Василиса в княжеском платье рытого золотого персидского бархата бежит бежит в талых дальних черниговских родимых холстах холмах простынях льняных снегах снегах снегах...
И ручонками берет и пьёт талый снег хрупкий ломкий сквозистый крупитчатый она...
Дщерь, не пей талый снег... Дщерь, остудишь отроческую юную гортань...

...Как горят костры!.. Как глядит поминальный чингизов куст, а из него змеи как от живого Чингиза Хакана смертные конницы кумысные гортанные победные пылящие тюмены тьмы ярые весенние гюрзы змеи рыщут ищут ползут яд спелый несут!..
Как Идол мерцает агатовыми маслянистыми мерклыми ночными бычьими очами из звериных чуждых замогильных шкур шкур шкур!..
- Князь - поклонись огню! Поклонись кусту! Поклонись Золотому Властителю Чингизу из тибетских горных высших шкур!.. Уйю! Уй!..
...Уран!
Я поклонюсь тебе Бату-хан.
Я поклонюсь рабу твоему.
Я поклонюсь коню твоему.
Но не мертвому кусту.
Но не мертвому огню.
Но не мертвому Идолу из шкур.
Ибо Русь - обитель Христа а не идолов кумиров! да...
И так было десять раз.
И десять раз Батый-хан посылал к князю Михаилу Черниговскому адовых ползучих змеиных нукеров своих... Берикилля... Князь коназ! Аман! Аман! Аман!..
...Ай Русь! ай дщерь сирота!
Ай гляди гляди гляди через дремучие забытые века!
Ай гляди на князя своего!..

Из современных русских поэтов самые интересные переложения "Слова..." сделал Виктор Соснора, которого многие уже считают живым классиком. Вот, например, что он сделал всего из двух строчек древнерусского памятника ("...храброму Мстиславу, иже зареза Редедю предъ пълкы касожьскыми..."):

БОЙ МСТИСЛАВА С РЕДЕДЕЙ.

Произведений на тему "Слова..." у Сосноры очень много, и мы не успеем здесь их все даже просто упомянуть. Сосчитать же вообще все поэтичесские произведения (хотя бы и только русские), так или иначе интерпретирующие "Слово...", и вовсе не представляется возможным. Его следы - всюду. Есть, например, опера Бородина "Князь Игорь". Но надо сказать, что отголоски древней поэмы встречаются отнюдь не только в поэзии или в классической музыке. Если присмотреться и прислушаться, их можно обнаружить и в так называемой "лёгкой прозе", и в современной популярной музыке, и я уж не говорю об изобразительном искусстве. Буквально пропитаны стихией "Слова..." картины Константина Васильева, Ильи Глазунова, Николая Рериха, песни Дмитрия Ревякина... Сейчас хорошо известен римейк оперы "Князь Игорь", сделанный дуэтом Warren G&Sissel. Очень своеобразна роль упоминания героев "Слова..." в песне Б. Гребенщикова "Древнерусская тоска"... etc.

Дома, чтобы совместить приятное с полезным, советую почитать по этой теме повесть Бориса Зотова "Каяла" и стихотворения Велимира Хлебникова "Скифское" и "Перуну".

БАЗОВЫЙ УЧЕБНИК.

ЛИТЕРАТУРА.