Глава девятнадцатая. Куколка начинает превращаться в мотылька.
«Ты знаешь всех наших существователей, всех населивших Нежин. Они задавили корою своей земности, ничтожного самодовольная высокое назначение человека. И между этими существователями я должен пресмыкаться... Никогда еще экзамен для меня не был так несносен, как теперь. Я совершенно весь истомлен, чуть движусь. Не знаю, что со мною будет далее. Только я надеюсь, что поездкою домой немного обновлю свои силы...»
Так жаловался Гоголь своему петербургскому другу Высоцкому в длиннейшем письме, начатом еще в Нежине 26 июня 1827 года.
Вторая половина письма, которая, судя по другим чернилам и по другому, более небрежному почерку, была написана позднее и при других обстоятельствах, звучала совершенно иначе; там с удовольствием рассказывалось об ожидаемом обилии фруктов: «деревья гнутся, ломятся от тяжести; не знаем девать куда»; а в заключение, совершенно уже неожиданно, конечно, для «единственного друга, Герасима Ивановича», давалось ему такое поручение:
«Нельзя ли заказать у вас в Петербурге портному самому лучшему фрак для меня? Мерку может снять с тебя, потому что мы одинакового росту и плотности с тобой. А ежели ты разжирел, то можешь сказать, чтобы немного уже. Но об этом после, а теперь — главное — узнай, что стоит пошитье самое отличное фрака по последней моде, и цену выставь в письме, чтобы я мог знать, сколько нужно послать тебе денег. А сукно-то, я думаю, здесь купить, оттого, что ты говоришь — в Петербурге дорого...
Напиши, пожалуйста, какие модные материи у вас на жилеты, на панталоны, выставь их цены и цену за пошитье. Какой-то у вас модный цвет на фраки? Мне очень бы хотелось сделать себе синий с металлическими пуговицами*); а черных фраков у меня много, и они мне так надоели, что смотреть на них не хочется. С нетерпением жду от тебя ответа, милый, единственный, бесценный друг.
__________________
* «Этот вкус сохранился у Гоголя до конца жизни», замечает его биограф (П. Кулиш): «между платьем его после смерти остались сини фрак с металлическими пуговицами и нисколько синих жилетов.»
«Письмо мое начал укоризнами уныния и при конце развеселился. Тебе хочется знать причину? Вот она: и начал его в Нежине, а кончаю дома, в своем владении, где окружен почти с утра до вечера весельем...»
В чем же заключалось это веселье? Да в том, что оба молодые дяди Гоголя, Косяровские, гостили по прошлогоднему в Васильевке, оживляли все и вся, и так как племяннику-студенту минуло уже 18 лет, то даже дядя Петр Петрович обходился с ним почти запанибрата; а когда оба дяди, как люди военные, изрядные таки щеголи, собирались куда-нибудь в гости к соседям, то без отговорок заставляли племянника надевать свой лучший фрак или парадный мундир и ехать вместе с ними. Так то под
влиянием двух мотыльков, наша куколка начала раскукливаться из своего невзрачного мохнатого кокона, и, чтобы сделаться также нарядным мотыльком, ей недоставало только петербургского «синего фрака с металлическими пуговицами».
Но еще до этого ей суждено было самостоятельно дебютировать в качестве мотылька. В начале августа Марье Ивановне вспомнилось вдруг, что завтра — день ангела одного соседа-помещика, старинного приятеля ее покойного отца. Между тем оба двоюродные брата ее укатили на некоторое время в Полтаву, и отрядить с поздравлением к имениннику не оставалось никого другого, как Никошу.
— Да я не был в доме Ивана Федоровича с самого детства!— попытался тот отлынуть.
— Но Иван то Федорович, несмотря на свои 70 лет, был у меня здесь с визитом при тебе еще прошлым летом,— убеждала Марья Ивановна. — И надо же тебе, наконец, милый мой, выезжать одному, до Петербурга меж людьми потереться, набраться лоску! Я очень рада, что ты теперь хоть немножко начинаешь франтить. Новый фрак у тебя, правда, вышел мешковат, но он все-таки тебе, к лицу.
— Вы, маменька, только утешить меня хотите! В Нежине у нас, право, не портные платье шьют, а какие-то сапожники! Нет, коли уж ехать, так в казенной форме: все уютнее...
И на другое утро, прямо с постели, он облекся в свой студенческий мундир. Напоив сына чаем, Марья Ивановна проводила его на крыльцо, наказывая сделать в платке двойной узел, чтобы никак не забыть поздравить именинника.