В Петербурге собралось более десяти товарищей: Гоголь, Прокопович, Данилевский, Пащенко, Кукольник, Базили, Гребенка, Мокрицкий и еще некоторые. Определились по разным министерствам и начали служить. Мокрицкий хорошо рисовал и заявил себя замечательным художником по живописи. Товарищи часто сходились у кого-нибудь из своих, составляли тесный приятельский кружок и приятно проводили время. Гоголь был душою кружка. Вот приходит однажды в этот кружок товарищей Мокрицкий
и приносит с собою что-то, завязанное в узелке.- "А что это у тебя, брате Аполлоне?" - спрашивает Гоголь. Мокрицкий был заика и с трудом отвечает: "Это... это, Н. В., не по твоей части; это - священне".- "Как, что такое, покажи?" - "Пожалуйста, не трогай, Н. В.,- говорю тебе, нельзя, это священне". (В узелке были костюмчики детей кн. N; костюмчики нужны были Мокрицкому для картины, и он добыл их не без труда.) Гоголь схватил узелок, развязал, увидел, что там такое, плюнул
в него и швырнул в окно на улицу. Мокрицкий вскрикнул от ужаса, бросился к окну и хотел выскочить, но было высоко; бросается в дверь, бежит на улицу и схватывает свой узелок. Хохотали все до упаду. (Т. Г. Пащенкопо записи В. Пашкова)
* * *
Около 1832 года, когда я впервые познакомился с Гоголем, он дал всем своим товарищам по нежинскому лицею и их приятелям прозвища, украсив их именами знаменитых французских писателей, которыми тогда восхищался весь Петербург. Тут были Гюго. Александры Дюма, Бальзаки, и даже один скромный приятель именовался София Ге. Не знаю почему, я получил титул Жюль-Жанена, под которым и состоял до конца. (П. В. Анненков. Гоголь в Риме)
* * *
Гоголь не обладал тогда необходимою многосторонностью взгляда. Ему недоставало еще значительного количества материалов развитой образованности, а Пушкин признавал высокую образованность первым, существенным качеством всякого истинного писателя в России. Я сам слышал от Гоголя о том, как рассердился на него Пушкин за легкомысленный приговор Мольеру: "Пушкин,- говорил Гоголь,- дал мне порядочный выговор и крепко побранил за Мольера. Я сказал, что интрига у него
почти одинакова и пружины схожи между собой. Тут он меня поймал и объяснил, что писатель, как Мольер, надобности не имеет в пружинах и интригах; что в великих писателях нечего смотреть на форму, что, куда бы он ни положил добро свое, - бери его, а не ломайся". (П. В. Анненков. Материалы для биографии Пушкина)
Лекции профессора Билевича по русскому праву распадались на два отдела: практический и теоретический. До тонкости изучив сам так называемые «судейские крючки», Михайла Васильевич не без воодушевления наставлял воспитанников, как применять на практике те или другие законы, смотря по тому, кто должен был выиграть дело: истец или ответчик. Сперва такое «процессуальное словопрение» забавляло студентов. Но когда на Святой неделе спектакль их
был внезапно отменен, и из намеков самого Билевича можно было заключить, что он же главным образом настоял на том, — нелюбовь свою к человеку они перенесли и на его предмет или, точнее сказать, на его способ преподавания.
— А крючкотворство это, Михаила Васильевичу в самом деле, прехитрая штука,— обратился к нему как-то на лекции Гоголь: — законы, значит, больше пишутся для того, чтобы их обходить?
— Не обходить, а применять!— резко оборвал его Михайла Васильевича—Закон, по вашей же русской пословице, паутина: муха завязнет, а шмель проскочит.
— А вы готовите из нас шмелей, чтобы прорывать эту паутину?
Профессор-русин вспыхнул.
— Вы, Яновский, нарочно, кажется, искажаете мои слова! Старую пословицу я привел только как пример житейской мудрости вашего русского простолюдина. С нашей же европейской точки зрения закона,—фонарь, поставленный над ямой, чтобы проходящие в нее не падали; но этаких фонарей у вас на Руси со времен петровских, не один, не два, а сотни сотен; иные фонари давно разбились и погасли, другие еле мерцают в ночном мраке, подобно блудящим
огням, и сбивают только с пути добрых людей своими обманчивым светом. Так вот-с, опытный, благонамеренный юрист выбирает те именно законы, которые каждому данному казусу по совести и справедливости наиболее приличествуют. Казуистика — обоюдоострый нож, правда; но можно ли человеку в обыденной жизни обойтись без ножа?