Отправляет email-рассылки с помощью сервиса Sendsay

Алкоголь и человек: доступно о сложном

Подписаться Бесплатная «Золотая» новостная рассылка . Подписчиков 1.570 RSS
←   Январь 2001   →
 1
 2
 3
 4
 5
 6
 7
 8
 9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31


За последние 60 дней ни разу не выходила


Сайт рассылки: http://www.opohmel.ru
Открыта: Давно

Автор
Вадим Водкин

Статистика

1.570 подписчиков
0 за неделю
←   Все выпуски   →

Опохмел: как много в этом слове


Служба Рассылок Subscribe.Ru проекта Citycat.Ru
Опохмел: как много в этом слове
Незапланированная рассылка Opohmel.Ru

Привет! Хоть я и обещал, что рассылка будет выходить раз в неделю, но я не смог удержаться, когда, слушая радио около 23:00 24 января 2001г., я услышал песню Высоцкого, которая оборвалась посередине словами позвонившего в студию слушательницы: “Привет! Меня зовут Маша. Я хотела бы послушать песню Металлики “Nothing else matters”.
В общем, не cмог я «прошлёпать» день рождения такого человека. Ему и посвящается сегодняшняя небольшая рассылка. В ней всего лишь одна статья из “Общей газеты” от 29 января 1998 года - интервью с Юрием Петровичем Любимовым (театр На Таганке).

Бурно прошел по стране юбилей Владимира Высоцкого. Даже в "заграничном" Мариуполе, где он был один раз, открыли памятник певцу. Юбилеи устроены так, что зачастую публично высказываются о виновнике воспоминаний не самые близкие к нему люди. Про Юрия Петровича ЛЮБИМОВА, режиссера Театра на Таганке, так не скажешь. Сложные творческие взаимоотношения двух сильных и талантливых личностей отошли со временем в сторону. Остались факты.
- Наверное, многие задают себе вопрос: "А чем cтал бы Владимир Высоцкий в наши дни, если бы не умер так рано?" Вы могли бы ответить?
- Я думаю, чем он был тогда, тем бы остался и сейчас. Он сам на это ответил: "Пусть впереди большие перемены, я их, конечно, тоже не приму!" То есть как всякий порядочный человек, занимающийся искусством, он бы продолжал смотреть на то, что творится с людьми, а не восхвалять действия властей, какими бы те себя ни выставляли. Он иначе не жил. И недаром у него палитра была такая широкая, и аудитория - от ученых до любых работяг, подводников, золотоискателей. Видимо, главное его свойство было в том, что терпеть не мог какого-то лицемерия и надутия щек. Того, что сейчас на сленге называется: "гнать попсу, пургу". Человек был преследуемый, гонимый, несмотря на огромную популярность. А иногда мог сделать то, что никакому правителю не по силам. Потому что люди его любили. Когда-то мы выступали на границе с Китаем, где местное начальство строго-настрого запретило, чтобы Высоцкий пел свои песни. А командующий, наоборот, попросил: "Нельзя ли, чтобы ваш артист спел, солдаты очень просят..." Они загнали автобус повыше, на автобус водрузили Владимира, поставили рацию, микрофоны, и он прямо оттуда пел про хунвейбинов, про культурную революцию. И этот генерал, который рядом со мной стоял, искренне позавидовал: "Ах, мне бы такой авторитет у солдат! Этим должен обладать истинный полководец". Я понял его хорошую мужицкую зависть. Видно, как теперь выражаются, "крутой" был господин.
Или известный случай, на КамАЗе, еще при строительстве. Грязь непролазная, единственная улица блочных домов. Работяги были выходные и выставили вдоль улицы магнитофоны на полную железку, как полагается, и изо всех - Высоцкий. И сам он идет посреди улицы и кажется, что если он вдруг крикнет: "Громи, ребята!" - они не задумываясь все порушат. Весь КамАЗ со всеми этими домами.
- Может, власти этого и боялись?
- Была в нем вот эта зараза, тяга к свободе, к независимости. А тут еще путают героев его песен с ним самим. Его "блатной цикл" - это тонкая пародия, а власти воспринимали, что он сам блатной. "Шили" ему его собственные песни. Когда я хотел с ним Гамлета делать, власти запретили: "Какой это, мол, Гамлет, это - пьяница из подворотни с пропитым голосом! Вы что, с ума сошли?" В итоге он получался трагической фигурой, которую всячески оскорбляют. Он не мог этого не переживать, на концертах сам говорил: "Что же получается? Все меня знают, а я - никто. Не печатают. Записей моих не издают". Впервые его записали французы, потом канадцы, американцы. И за это еще больше попадало.
А то его ОБХСС начинало ловить. Получал он в театре 150 рублей. Приезжает к нему Марина, он должен был ей что-то показать, отвезти в ресторацию. Эта дама привыкла по-другому жить. Вот он и давал свои концерты. А его за это ловили. Даже следствие было какое-то, меня на допрос вызывали.
В первую очередь он был поэт и очень обижался, что все поэты свысока похлопывали по плечу, мол, давай, Володенька, выпьем, а ты спой. Отсюда и все привычные нам комплексы. Приходит в театр, расстроенный. Говорю: "Что с тобой?" Он: "В Союз писателей не приняли". - "Володя, да что ты, милый, из этого Союза бежать надо, а не скорбеть, что не приняли!" Поскольку все случилось прилюдно, тут же донесли, что Любимов соблазнял артиста покинуть Советский Союз!.. Куда ни кинь, все какой-то скверный анекдот получается.
- Когда вы впервые встретились в Высоцким?
- Сразу же после возникновения театра на Таганке. Его кто-то привел, думаю, что наши дамы. Он же окончил школу-студию МХАТ, а его отовсюду выгоняли. Вошел. Кепарь, серенький пиджачишко из букле. Сигареточку, конечно, погасил. Прочитал что-то маловразумительное, бравадное, раннего Маяковского, кажется. Я говорю: "А гитарка чего так скромно стоит? Кореша, значит, вам уже сообщили, что шеф любит, когда играют на гитаре?" - "Нет, я хотел бы спеть, если вы не возражаете".
И вот он пел мне сорок пять минут. Через двадцать минут я спросил: "А что за тексты, скажите, пожалуйста?" Он так скромно говорит: "Тексты мои".
"Баньки" еще не было, "Волков" не было, "Куполов" не было. Но уже, кажется, была "На нейтральной полосе". Спрашиваю: "А где же вы выступаете?" - "Я больше так, для друзей, в компаниях пою". Я ему сразу сказал: "Приходите работать". Мне тут же: "Зачем берете? Он - сильно пьющий. Намучаетесь". А я говорю: "Какая мне разница: одним алкашом больше, одним меньше. Этот хоть проспится - так умный. С ним интересно дело иметь".
Конечно, с ним намучаешься. Но все равно у меня никакого зла нет. Он и умница был, и интересовался всем чрезвычайно. И потом, что немаловажно, жизнь очень любил. Любил шататься везде. Был сильный, крепкий. И всегда истории придумывал. Убежит куда-то - скандал. Зато потом прибежит, начнет рассказывать, и все ему прощаешь.
Я думаю, что он, если бы жил, писал прозу. Он ведь под конец больше бумагу и перо брал, чем подбирал свои незатейливые мелодии. Признавался, что заводится от ритма, от темпа, стих легче ложится. Мне кажется, он для этого и бренчал.
Хотя Альфред Шнитке считал иначе. Когда мы делали спектакль памяти Высоцкого, я его попросил: "Поддержи Володю музыкально, аранжируй его". Он сперва сделал, но потом все снял и сказал: "Не надо, это его мир". Только мы с ребятами уговорили, чтобы оставил свою музыку к Володиной "Балладе". Чудесная, озорная баллада, и очень красива музыкально.
- У вас был спектакль "Берегите ваши лица" по стихам Вознесенского, который воспринимался как бенефис Высоцкого. Расскажите.
- Он там спел всего одну песню - "Охота на волков". Зрители начали топать, свистеть, орать: "По-вто-рить!" Зал просто неистовствовал, не давали продолжать. Успокоились все с трудом, только после моих молений: "Хватит, мы поняли ваше отношение, прекратите. Вы не понимаете, что не надо этого делать, ведь они припишут демонстрацию?" В зале сидел Мелентьев, министр культуры РСФСР... Спектакль был сделан в форме репетиции, которую я могу останавливать, что-то подсказывать артистам, что-то менять. Рядом сидела кассирша: кому "репетиция" не нравится, можете встать, получить свои деньги и уйти. За четыре раза, что мы сыграли, кажется, был один такой случай. А потом спектакль прикрыли. Причем не из-за Высоцкого, а потому, что у Вознесенского была фраза-перевертыш: "А луна канула" - читалась и так, и наоборот. Они написали докладную в Политбюро, что издеваюсь над нашими неудачами в космосе. Американцы как раз в это время вышли первыми на Луну!..
- Как возник "Гамлет?"
- Володя все время твердил: "Я так бы хотел играть Гамлета!" А я в это время выклянчивал у начальства разрешение поставить "Исторические хроники" Шекспира. И хотел, чтобы Володя там играл. Тяжба длилась бесконечно: "Нам надоели ваши самодельные композиции, ставьте каноническую пьесу!" Ну, я и написал заявление: "Прошу разрешить каноническую пьесу "Гамлет"!" Тогда они прицепились, что нельзя давать роль Высоцкому, нужен другой Гамлет. Я говорю: "Другим может быть только настоящий принц. Вы с ними, принцами, встречаетесь, в отличие от меня, вот и договаривайтесь. Если какой-нибудь принц придет, то я подумаю. Пусть играет во втором составе". Так валяли дурака, а Высоцкий тем временем репетировал. Репетировал, надо сказать, очень сложно.
- По поводу репетиций даже сейчас разные слухи ходят...
- Это набрехали по "ящику", что он кидал в меня штыки. Они придумали эту легенду на основе реальной, хотя и не связанной с Высоцким истории.
- Молодым я играл Ромео на сцене вахтанговского театра. Пришел на спектакль Борис Леонидович Пастернак, автор перевода. Я имел честь быть знакомым с ним. Он сидел рядом с Вознесенским в партере, в первых рядах. И когда я фехтовал с Тибальдом, получилось, что шпага обломилась, и кончик ее вонзился как раз между Вознесенским и Пастернаком. Борис Леонидович пришел за кулисы и говорит: "Вы меня чуть не убили!" - и показывает обломок. Все это переврали на какие-то "штыки". Мы удивительные люди, все время со сладострастием выискиваем какие-то пакости друг про друга. Нельзя же так. Вот помню, как Володя меня спас. Я очень сильно заболел, дикая температура, сорок и пять десятых. Жена в это время у себя в Будапеште с сыном. Я один валялся. И вот слышу какие-то бесконечные звонки. Добрался по стенке до двери. Открыл. Стоит Владимир. "Что с вами?" Я говорю: заболел. Он довел меня до постели: "Надо же что-то предпринимать. Вы только дверь не захлопывайте..." И исчез. Оказывается, он на своем "Мерседесе" проехал через охрану в американское посольство, сказал, что у него шеф загибается. Они дали ему какой-то мощнейший антибиотик, и обратно он тоже вырвался на скорости сквозь кордон милиционеров. Потом, конечно, был жуткий скандал: еще бы! Но он привез мне эти таблетки, сказал, как надо принимать. Через два дня я встал, хотя мог бы загнуться. И такой он был во всем - азартный. Вот понравилась ему "колдунья" Марина Влади, он ее и добыл.
- А не трудно ли было двум таким сильным личностям, как вы и он, уживаться в одном театре?
- Да нет. Володя, несмотря на весь свой характер, прекрасно понимал, что "каждый сверчок знай свой шесток". У него всей этой советской сволочной галиматьи в голове не было. Он был поэт. Я потому и дал ему играть Гамлета. Да, он был хороший артист, но замечателен был не этим, а тем, что создал свой мир, свою совершенно удивительную поэзию. Только несколько человек поняли, что он такое, а артисты только одно твердили: "Почему ему можно, а нам нельзя? Вот вы ему разрешаете, а нам нет, почему?" Я говорю: "А потому что он Высоцкий".
- Сейчас вы называете его то Владимир, то Володя. А как называли в жизни?
- Самым зловещим было, не когда я на них орал. А когда негромко говорил: "Владимир Семенович, будьте добры, покиньте сцену. Вы не слышите, что я вам говорю? Уйдите, пожалуйста, со сцены". И он уходил. И никакими штыками не кидался. Бывали, конечно, всякие случаи. Один раз я сказал грубость. Вообще репетиции на "Гамлете" были тяжелые. Хотя Володя и ныл: "Гамлета... Гамлета...", но выяснилось, что реально у него не было ни концепции роли, ничего. Просто желание. Как полюбил свою Марину и - "добуду", так и Гамлета должен играть, и все. А чего играть, и сам не знает. Начинал он стихами Бориса Леонидовича Пастернака. Вышел и заявил громогласно: "Гул затих! Я вышел на подмостки!" Возникло какое-то недоумение. На этот раз я сорвался. "Вышел?" - "Да, а что?" - "Ну, и уходи отсюда". Он сперва не понял. "Нет-нет, уходи!" - "Почему? Что?" - "Потому что так нельзя! Что ты за фрукт? Ну, и что, что ты вышел?" Тут и началось...
- Но сложности были и потом...
- Вы имеете в виду случай, о котором рассказывала Демидова, когда Владимир пропал в Марселе во время гастролей? Я нашел его в четыре утра в каком-то портовом кабаке. Кагебешники, которые нас сопровождали, были довольны, ухмылялись: наконец-то мы прокололись... Видимо, даже Володя это понимал, потому что, увидев меня, даже протрезвел. Я говорю: "Садись в машину". Отвез его в гостиницу, вызвал врача. Что-то ему укололи, он заснул. Утром я стал звонить Марине. Довольно резко с ней говорил. Она сказала, что занята, я говорю: "Нет, мадам, вам придется бросить дела и приехать к мужу". Через некоторое время она явилась.
Врачи сказали, что не отвечают за его жизнь и без расписки не выпустят его из госпиталя. Он был в таком состоянии, что мог умереть на сцене. Тем не менее - "Я буду играть". За сценой дежурил врач, чтобы сделать укол, если ему станет плохо. А мы на всякий случай срепетировали такой этюд: выходит король: "Где Гамлет? Немедленно доставить!" А Розенкранц и Гильденстерн выбегали: "Сейчас найдем и вам его представим". Быстренько сочинили в размер, пока врач будет с ним что-то делать.
В этот раз он играл необыкновенно. С артистами так бывает. Когда сил нет и артист играет "по делу", он делает именно то, что необходимо. Особенно это важно в трагедии. И Высоцкий словно достиг совершенства. Зал это понял, догадался, что происходит что-то необыкновенное. Конечно, каждый раз так работать нельзя.
Я с самого начала говорил о религиозной стороне этой странной пьесы. Но все мои желания пробиться к нему прошли мимо. Только под конец жизни он стал над этим задумываться, особенно над тем, что самоубийство - страшный грех.
- Прямо убить себя нельзя, но можно убивать себя постепенно...
- Тем, что он пил? Врачи мне говорили: "Вы на него сердитесь, а, может, это наследственное и он иначе не может". Его родители отказались мне помочь поместить Володю в больницу. Хотя я не родственник, все-таки сгреб его и отвез принудительно. И считаю, что правильно сделал. Потому что он после этого два года работал, сочинил прекрасные стихи, песни, хотел кино снять. Его киношники обманывали, Одесская студия морочила голову. Я говорю: "Да обманут они тебя. Репетируй лучше Бориса Годунова. Чего ты ждешь? Полгода уже прошло, а ты все маешься".
Он был зациклен на том, что только когда пьет, только тогда может творить. На самом-то деле - ничего подобного. Потом он начал себя обманывать, как все они: пить 10 капель, потом 15... А потом его еще кто-то научил колоться, мол, это выбьет алкоголизм и все будет хорошо. Не знаю кто, я бы ему и сейчас голову отвернул. Потому что кончилось это трагически. Время от укола до укола все сужалось и сужалось... Но он очень хотел выпутаться.
Перед его смертью я заболел. В пять утра пришел Давид Боровский и сказал: "Ну, вот и кончилось ваше двадцатилетнее сражение за Володю". Я говорю: "Умер?" - "Два часа назад".
Я оделся, и мы поехали. На Малой Грузинской уже было полно народу, но нас узнали, пустили. Потом я позвонил художнику Юре Васильеву, ныне покойному, и он снял посмертную маску. Володя писал в своем "Монументе": "Расторопные члены семьи торопятся..."
- Марина хотела, чтобы сняли маску.
- А как власти реагировали на похороны? - Ужасно. Я вернулся домой часа через три. Жена сказала, что меня разыскивают от Гришина. И тут же звонок. Изюмов: "Виктор Васильевич поручил вам сказать, как все должно быть". Что какой-то мелкий чиновник быстро проведет с 10 до 12 гражданскую панихиду в театре и - на кладбище.
"Нет, так хоронить мы не будем". - "Как?" - "Вот так. Вы его травили, а хоронить его будем мы, его друзья". - "Нет, вы будете делать, как вам прикажут!" - "Нет, не буду делать. Если вы хотите по-своему, вам придется нас физически устранить". - "Так и доложить?" - "Так и доложите".
И тогда я позвонил Андропову и сказал: "Ваши деятели не понимают, кого они хоронят. Может быть новая Ходынка". И Андропов ответил: "Хорошо, товарищ Любимов. Вы слышите, я пока еще называю вас "товарищ". Придет мой человек и будет вам помогать, чтобы никаких Ходынок не было".
Очередь шла от Кремля, мимо Яузской больницы наверх. Люди к Володе шли всю ночь. Утром была совершенно дикая жара. И все несли цветы, оберегая их зонтиками. Внизу у Москвы-реки перекрыли шествие грузовиками. Тогда толпа спокойно раздвинула грузовики, и люди опять пошли, а солдаты сделали вид, что они ничего не видят.
Пришел генерал кагебешный: "Надо продлить панихиду". И повторил слова Андропова: "У нас пока с вами общие интересы". Так мы и ходили с ним по тротуару мимо метро, а люди шли к гробу. Я попросил Володиных друзей - физкультурников, мастеров спорта, - и они держали линию. Если начинался какой-нибудь эксцесс, они сразу этого человека под белы рученьки уводили в сторону. Но люди вели себя изумительно.
Чего не скажешь о властях. Площадь была запружена народом, люди стояли на крышах домов. Володин портрет был на фасаде театра, на втором этаже. Как только мы вынесли гроб, они сразу повезли его в тоннель. Я: "Как? Почему?" Но кто же меня послушает.
Только помню, как они сразу пустили поливочные машины, чтобы смыть цветы, которыми была завалена площадь. И какие-то молодчики стали выламывать портрет Высоцкого с фасада. И тогда толпа начала скандировать: "Фа-шис-ты! Фа-шис-ты!"


Легкого похмелья!

анти-Copyright Вадим Водкин, 2000 (Никакие права не защищены. Предназначено для свободного распространения и производства любых действий, не противоречащих законодательству РФ)
http://subscribe.ru/
E-mail: ask@subscribe.ru
Поиск
В избранное