По дороге шел человек. Благословенна земля, и небо, и реки, и птицы небесные, и твари ползущие, и... Но вот это солнце! Благослови, Господь, небо, на котором ты сияешь! Но, Господи, под этим солнцем не тек даже пот! Он высыхал. Все раскалилось, и веяло маревом! Господи, пошли хоть немного ветра, чтобы
обдуть лицо! Но Господь был мудр! Он мудр всегда. Кожа на лице человека не просто загорела, а от постоянных походов давно уже превратилась в корку. Кожа на ногах трескалась и шелушилась, и обдув феном не был бы ей на пользу. Как слабы мы бываем в наших желаниях. Человек устал. Он шел давно. Сандалии сносились так, что местами нога просто касалась земли. И это было невыносимо. Еще хуже, когда на дороге попадался камень. Обойти его не было просто сил, но каждый шаг, когда человек на него наступал, отдавался невыносимой
болью. О, Господи! Мы привыкаем ко всему! И боль эта давно перестала ранить, она просто тупо пробегала по ноге, стремясь вонзиться в мозг, но человек давно думал совсем о другом, поэтому в голове для нее просто не было места. О, Господи! Благословен ты в благодати своей, но это солнце!!! "Здравствуй", - сказала она ему. Он встал и поднял глаза. Они плохо видели. Нет, пот не заливал их, но вся жизнь его казалась сновидением, и эта боль. "Как хорошо, что я тебя увидела! Мне сказали, что
идешь к нам, но не было сил ждать тебя. У меня умер брат". Он ничего не ответил. Просто не было сил. Она встала рядом, и они пошли. Они пришли в деревню, и брат встал и вышел. "О, чудо!" - сказал кто-то. Потом закричал ребенок, и все разбежались. От этого крика голова болела еще больше. "Почему они всего боятся?" - подумал он. Они пошли в деревню. Брат шел сзади. Он немного покачивался, и сестра вела его под руку. Она плакала. "Почему женщины все время плачут" - подумал
он. Пока они шли к дому, солнце начало садится. И это была его первая радость в этом дне, хотя бы не так палит. И можно дышать. Они вошли в дом, он сел. Сестра принесла лепешку и кувшин вина. Он отломил кусок и положил его в рот, жевать не было сил. Он потянулся за кувшином, и даже смог обнять пальцами его горло, но руки уже не слушались. Заметив это, сестра взяла кувшин и поднесла к его губам. Он выпил. Рот наполнился ароматом сада, жизни. "Какое блаженство! Благ ты, Господи, в милости твоей! "
- успел подумать он. Он не проснулся. Он видел сон. Мама кормила его. Она пела и качала его в такт песне, положив на колено. Нет, он не помнил вкус молока и тепло маминой груди. Он не помнил аромата ее тела и нежность кожи. Он даже не помнил, как приятно было сжимать рукой грудь, прося еще и еще. Это было другое. Что-то наполняло его изнутри и лилось рекой, неся счастье. Может, это была песня? Его коснулись руки, он не проснулся. Это был сон. Но эта песня? Лишь когда он услышал аромат губ, он вздрогнул.
Губы коснулись его - сначала лба, потом глаз. Он весь высох, как старая засохшая ветка оливы, но живительная влага стала наполнять сначала его сердце, а потом разливаться по всему телу. Оно ожило. Руки быстро заползли под хитон и прижались к его груди, потом... "Садись на осла, Царь мой", - сказала она ему утром. Он сел. На пороге стояли сестра с братом и смотрели на них. Он не повернулся. Она обернулась украдкой и взглянула на сестру. Слеза чуть было не скатилась с ресниц. Она испугалась и взглянула
на него, задернув плотнее платок. Радость наполнила ее сердце. Она дернула за уздечку. Осел мотнул своей лопоухой головой, как хронометром отмеряя время, и цокнул копытом. Они пошли. Она шла рядом. Впереди был вечный город. Город, в котором им нужно было умереть и воскреснуть... Ведь когда любят… Странно. Но у него на душе за много лет было спокойно и даже радостно. "Странно" - подумал он. А осел отмерял шаги... Даже у вечности есть хронометр...