Х Р О Н О Г Р А Ф Ъ

Историческая рассылка    Выпуск № 22 (213), май 2006 г.

Информационная поддержка сайта 

Хронографъ. Неизвестные страницы истории.

Обитель строгого режима

За инокиней Иоанной пришли среди бела дня. Здоровый как бык рабочий Витя и одна из монашек пытались схватить ее и затащить в грузовик. «Я не вам служу, а Богу!» – кричала инокиня, отбиваясь. Может, Бог и услышал ее – дал возможность вырваться и убежать к мирским. Их дом примыкал вплотную к ограде монастыря и всегда служил убежищем в подобных случаях. Иоанна не добежала всего несколько метров до подъезда, упала на колени, прижалась к земле и обхватила голову руками, словно желая спрятаться. Тут-то ее и настигла погоня. Витя пнул инокиню ногой раз, еще раз. «Если не пойдешь сама, мы тебя прямо здесь уделаем!» – грубо пригрозил. В этот миг к дому подлетел грузовой «ЗИЛ». Из кабины выскочил еще один монастырский рабочий. Вместе они подняли Иоанну с земли и защелкнули на ней наручники. А потом доволокли до машины, с диким матом раскачали за руки за ноги, намереваясь забросить в кузов. От криков местных жителей рабочие словно очнулись – свидетели им действительно были ни к чему. И быстренько запихнули еретичку в кабину. Чуть ли не с места на бешеной скорости «ЗИЛ» умчался в сторону знаменитой на всю Калугу психушки на Бушмановке...

В монастыре мать Иоанна работала пчельницей, заготовляла для сестер мед. Но однажды монастырский казначей мать Амвросия, облеченная настоятельницей Никоной безграничной властью, забрала с пасеки весь зимний запас меда. Якобы для московских благодетелей. Инокиня пожаловалась игуменье и получила от нее благословение привезти из Оптиной Пустыни новые две бочки. Но мать Амвросия вновь, на сей раз спилив замок хранилища, дочиста опустошила запасы. Тогда возмущенная пчельница бросилась в иконную лавку, где казначей приторговывала свечками и церковной литературой, и высказала все, что о ней думает. Бурное объяснение закончилось пощечиной. От сильного удара мать Амвросия отлетела в сторону. А поднявшись, прошипела: «Или ты уберешься из монастыря, или тебе будет плохо». С тех пор Иоанну объявили сумасшедшей, еретичкой, стали всячески выживать из обители. А она, бедняжка, только молилась и без конца повторяла: «Я пришла к Богу». Видя, что травля не помогает, инокиню решили вывезти из монастыря силой. Тогда-то за ней и прислали рабочего Витю...

В тот же день местные жители, на глазах которых происходил этот беспредел, заявили в милицию, послали запрос в районные прокуратуру и администрацию. И после проверки им сообщили, что мать Иоанна находится на принудительном лечении в психоневрологическом стационаре в поселке Бушмановка под Калугой... Через полтора года инокиня появилась в монастыре вновь. Никого не узнавала, ходила как зомби. И только сейчас, два года спустя, начала кое-что вспоминать: места, события, лица. Впрочем, виду не подает – боится расправы...

Инокиня Зиновея (в миру Инна Яковлева) все свои шесть монастырских лет выполняла одно и то же послушание – работала на скотном дворе, таскала навоз из-под коров в кастрюлях. Тихая, забитая с детства. Дома у нее жизнь не сложилась – отчаянно домогался отчим. И мать, приревновав дочь к новому мужу, спешно отправила ее в Казанскую Амвросиевскую ставропигиальную женскую пустынь, как именуется Шамординский монастырь в официальных бумагах. На всякий случай обвинив в психической неполноценности. Ну что взять от дурочки? Сестры и не упускали случая понасмехаться, поиздеваться, притеснить. Плохо жилось в монастыре Зиновее. И она нашла отдушину в общении с мирскими. Благо, и ходить-то далеко не надо – их дом стоит бок о бок с монастырскими постройками, и в нем тоже живут монашки. За эту вот связь Зиновею и объявили еретичкой. А следом распустили слух, будто бы у нее с головой совсем плохо, без лечения на Бушмановке не обойтись.

На счастье, в это самое время к монастырю подошел экскурсионный автобус из родного Волгодонска. Такой шанс упускать было грех, и Зиновея договорилась с водителями о бегстве. От радости она словно голову потеряла – помчалась в келью собирать вещи. За этим занятием ее и застали сестры. Пришлось уносить ноги. Но у автобуса Зиновею уже ждала благочинная Сергия – помощник игуменьи. И при всем честном народе объявила инокиню полоумной. Сестры схватили ее за руки, притащили в келью. Зиновея вырвалась, но автобус к тому времени уже ушел. И обезумевшая от страха инокиня помчалась к своим мирским знакомым – Никулиным. Они и спрятали у себя беглянку.

Но чтобы уехать домой, нужен был паспорт. И Зиновея пишет игуменье записку с требованием его вернуть. Никона приглашает бунтовщицу к себе, сообщив, что указом Патриарха с нее снят рясофор и теперь она просто Инна Петровна Яковлева. Доверчивая Инна попадается на удочку матушки Никоны. Приходит в монастырь. Но там ее зачем-то просят убрать свою келью, хотя Инна не жила там уже больше месяца. Она идет и вдруг слышит за спиной разговор матери Амвросии с матерью Сергией: «Принеси-ка ключ, запрем ее...»

Когда Инна не помня себя примчалась к Никулиным, они еле привели ее в чувство. Посоветовали написать заявление участковому. «...Я боюлась быть закрытой в келье и того что меня будут избивать, что нераз уже случалось с другими сестра-ми, – пишет Инна (орфография и пунктуация автора сохранены). – Паспорт мне необходимо вернуть так как пришла телеграмма из дома моя мать находится в тяжелом состоянии». А повинны в этом, как оказалось, тоже были монастырские власти. Отчаявшись вернуть Зиновею, они принялись шантажировать ее родных. Забрасывали их телеграммами с сообщениями об обострении у Инны психического заболевания. Заболевания, которого нет. Что должна была думать мать? Как должна себя чувствовать?

Слава Богу, у этой истории хороший конец. Участковый паспорт в монастыре забрал, Никулины одолжили Инне денег на дорогу, и она уехала к себе в Волгодонск. Пишет: устроилась на работу и монастырь старается не вспоминать...

А там с годами ничего не изменилось. Стоит кому высказать недовольство чем бы то ни было, его тут же объявляют помешанным и отправляют в спецлечебницу. Инокиню Надежду (в миру Наталья Суворова) тоже считали «с приветом» – спорила она с матушкой Амвросией постоянно. Ни одну несправедливость ей не спускала. Вот и оказалась в опале. Сестры уже в глаза ей говорили: «По тебе, еретичка, плачет сумасшедший дом». Притесняли как только могли. На беду мать Надежда была очень болезненным человеком. Чуть сквозняк – сразу температура. Однажды она пропала – не видели ее больше десяти дней. Внучка бабки Никулиной, Юля Антонова, зашла в келью к Надежде. И остолбенела. Больная Надежда уже до того обессилела, что встать не могла, ходила под себя, от голода говорила шепотом. Никто ее не навещал, заходила разве что благочинная Сергия – требовала, чтобы немощная инокиня наравне со здоровыми посещала храм. Ползи, мол, хоть на четвереньках, но службу отстой. Юля вместе с матерью перенесла Надежду к себе в квартиру – напоила, накормила...

Антонова с родней – скандалисты известные. Насмотревшись за десять лет существования монастыря на произвол его руководства, они объявили ему непримиримую войну. Вот и воюют. К их квартире, в которой спасалась уже не одна монашка, близко подойти не смеет никто. Свои права Юлия знает – все-таки юрист. А надо – даст и физический отпор. «В тот день я как чувствовала – увела Надежду к себе, – рассказывает Антонова. – А вечером за ней пришла Сергия с двумя рабочими-казаками. Но отправлять в психушку было уже некого».

Дальше события развивались по накатанной схеме. Мать Надежды, сердечницу, стали забрасывать письмами с таким содержанием, что довели до сердечного приступа. Писали, будто бы ее дочь – буйная. Пляшет в рясе кадриль посреди поселка, ходит на дискотеки, курит, избивает монашек, и ее надо срочно отправить на принудительное лечение. Женщина в истерике примчалась спасать монашек от чокнутой дочери. А когда убедилась, что все наоборот, увезла Надежду домой – в Тульскую область.

Были в Шамординской пустыни и случаи, когда монашки сходили с ума по-настоящему. От нехватки белковой пищи, переутомления, ночных служб и тяжелой работы. За два последних года на Бушмановку определили четырех насельниц. Одна никого не узнавала, старалась ото всех спрятаться, убежать. Вторая на территории монастыря прыгала, скакала и громко хохотала... Никто из них в свои кельи пока не вернулся...

Но если буйнопомешанных сестер все-таки отправляют в стационар, для всех остальных недужных указ сверху только один – лечиться Божьими средствами. Одна молоденькая послушница, поднимая с плиты кастрюлю с кипятком, обварила себе ноги. У второй от таскания ведер с навозом началось внутреннее кровотечение. Первую спасали марганцовкой и простоквашей. Вторую, заливавшуюся кровью, оставили умирать вообще без помощи. Только когда ее состояние стало угрожающим для жизни, девочку разрешили увезти в больницу. Всего на один день. Потом для нее купили кое-что из лекарств и лечили в келье.

Таких случаев, когда насельницы получали благословение на лечение в больнице, можно сосчитать по пальцам одной руки. И в основном они касались тех, к кому игуменья благоволит, или приближенных к ней лиц. Например, монастырского бухгалтера мать Селафиилу. Чуть больше года назад у монашки вдруг заболела голова. Подозревали и аневризму, и рак мозга. Больная уже дышала на ладан, когда матушка наконец благословила ее на лечение в Обнинской клинике. Но время было упущено. Селафиила умерла, так и не приходя в сознание.

Остальным тяжелым не повезло. Болезнь монашки Евстолии – очень известной в церковном мире старушки – была просто проигнорирована монастырским руководством. На Рождество перед службой монашка поскользнулась на ступеньках храма и сильно ударилась грудью. С тех пор боль так ее одолела, что мать Евстолия не могла даже повернуться в постели. Так в своей келье, забытая всеми, тихо и скончалась.

А совсем недавно в монастыре умерла монашка Евфросинья (Тихонова Катя). Сорвала на руке родинку, долго не могла остановить кровотечение. Матушка Никона на лечение, как обычно, благословения не дала. Велела применять Божьи средства – делать компрессы с лампадным маслом. Умерла Евфросинья от рака. Весной ее схоронили...

Таких глупых смертей в Шамординской женской пустыни за последние полтора года случилось пять или шесть. И все от неоказания медицинской помощи. Слава Богу, во время эпидемий гриппа не было ни одного осложнения. Особенно сильно косил грипп насельниц в 97-м году. В монастыре тогда не нашлось даже парацетамола. Батюшка Поликарп – духовник монастыря (он же ведет и все службы в храме) – на лечение не благословил. Матушка Никона, отвечающая за жизнь и быт монашек, тоже. Хорошо, тогда монастырским медиком была послушница Нина (Девяткина). Переругалась со всеми, но деньги на лекарства выбила – чуть больше девятисот рублей. На сто с лишним человек, не считая паломников. И вольнонаемных рабочих с Украины...

Об этих людях стоит сказать особо. В Шамординском монастыре работу они выполняют самую разную. Потому что считаются доверенными людьми батюшки Поликарпа, тоже уроженца Украины. Первые два года существования восстановленного монастыря (1990 – 1992 гг.) его охраняли казаки из московского гарнизона. Носили шашки и нагайки, которыми «лечили» мирских от любых болезней. Охраняли монастырь они тогда круглосуточно. Видели и знали, конечно, немало. Но однажды сильно проштрафились. Во время одного праздника крепко выпили и устроили за поселком средь бела дня пальбу по березам из невесть откуда взявшихся автоматов Калашникова. Всполошили сельчан! Монастырские были в панике. Еле уволокли казаков с места «побоища». Дабы не оставить следов, подобрали стреляные гильзы. Да разве от местных жителей что-нибудь утаишь! Татьяна Ивановна Балабан побывала потом в том лесочке. Березы поранены, с отсеченными ветками, срезанными макушками... Но самая главная улика скрывалась в траве – четыре стреляные гильзы, не замеченные монашками. Татьяна Ивановна их подобрала и все эти годы хранила. Как доказательство монастырского беспредела.

А тогда, в 92-м, сообщила о случившемся в ОВД и районную прокуратуру. На следующий же день в монастырь приезжали из козельской ФСБ и с санкции прокуратуры вывезли оружие. А казакам запретили носить шашки и нагайки. Оставили лишь резиновые дубинки, применять которые разрешалось в исключительных случаях.

До этого, впрочем, дело не дошло. Сразу же после инцидента с пальбой служба московских казаков на территории Шамординской пустыни закончилась. Матушка Никона в одночасье всех рассчитала, вызвав на смену земляков отца Поликарпа – строителей. Причастны ли они сейчас к хранению оружия и есть ли оно на территории монастыря вообще, не знает, увы, никто. Однако подвалов в последние годы здесь понаделали даже под самим храмом Казанской Божьей матери. А к игуменскому складу приставили людоедку Бону – злого громадного пса, помесь кавказской овчарки с московской сторожевой. Что она там охраняет, одним монастырским властям известно. А ну как не только гуманитарную помощь?

Но местные – люди дотошные. Не пропускают мимо глаз и ушей практически ничего. Да и общаются с рабочими-украинцами и монастырской обслугой из местных, можно сказать, накоротке. Один из таких сотрудников в доверительном разговоре как-то и признался: «Понадобится мне оружие, поеду я здесь недалеко и привезу сколько нужно». Его же однажды монашки застали врасплох на крыльце склада, охраняемого Боной, за чисткой мелкокалиберной винтовки. Пришлось мужику сделать вид, будто это игрушка.

А в другой раз одна из монашек, собиравшая ранним утром в лесочке грибы, натолкнулась на группу вооруженных строителей-казаков, винтовки которым не полагались. После расчета московских игуменья обязала украинцев по совместительству со своей основной работой еще и нести службу по охране монастыря в ночное время. Обрядив их в казачью форму и выдав дубинки. И все это за сто пятьдесят долларов США в месяц.

Спрашивается, откуда в монастыре валюта? Да прежде всего от продажи работ златошвеек. Заказов на плащаницы, иконы и другую церковную утварь из заграничных церквей всегда поступало достаточно. Пустынь имеет право даже валютный счет открыть. А потом, в чем же еще хранить миллионные пожертвования, идущие на восстановление монастыря и его главной святыни – храма Казанской Божьей матери, как не в валюте? Годы идут, деньги накапливаются, а храм восстанавливается еле-еле. За десять лет, что монашки здесь живут, были отреставрированы лишь купола, поставлены кресты, заменены кое-какие из окон да покрыта железом крыша. Сейчас вот строители перекрывают яму в полу.

Поговаривают, что спешить с реконструкцией храма, да и других старинных построек монастырским властям очень невыгодно. Мощная река пожертвований сразу может превратиться в тощенький ручеек. Ну кто станет раскошеливаться и на что, видя богатство и блеск? А тут рука сама тянется к кошельку. Такая нищета! Сколько ведь за десять лет существования Шамординской пустыни сюда поступило гуманитарной помощи! Со всего мира. И не только продукты, одежда и медикаменты, но и строительные материалы, сельскохозяйственная техника... Однажды в монастырь пришло даже импортное оборудование для зубоврачебного кабинета. Нет, насельницы монастыря в том кабинете, естественно, не лечились. Все его оснащение вместе с цементом, кирпичом и многим другим, как обычно, ушло куда-то налево. Из Божьего дома монастырь превратился в банальную перевалочную базу. Хотя сам остро нуждается во всем перепроданном.

Насельницы ходят в латаном-перелатанном. Благословения на пошив новых подрясников или юбок им не дают. Зачем, если они тоже призваны своим видом вызывать у паломников жалость? А дабы сестры выглядели поизможденнее, в Шамордине их держат буквально в черном теле. Кормят хуже, чем в пост. Овощей дают мало. Капуста, и та только в щах. Однажды послушница Нина попросила немного солянки, оставшейся после рабочих. «Благословения надо спросить», – ответили ей на кухне. За годы однообразного постного питания организм женщин настолько истощился, что чувство голода преследует неотвязно. Каково им сравнивать свой скудный рацион с разносолами настоятельницы? Мало того, что у нее свой огород и курятник, каких только деликатесов не доставляют рабочие по ее заказам из магазинов! Фрукты и шоколад в келье не переводятся.

Да келью-то эту и кельей трудно назвать. Обычная трехкомнатная квартира. С ванной, душем и туалетом. По словам самой игуменьи, моется она не чаще одного раза в три недели. Но и эти банные дни для многих насельниц монастыря – большой праздник. Потому как тогда топят котельную, и теплая вода поступает во второй монастырский душ – в сестринском корпусе. А значит, может помыться и кто-то из монашек и послушниц. Кто, конечно, успеет и кому повезет. Остальные сестры, проживающие в маленьких деревянных домиках или аварийном доме у местных, и этого лишены. Послушница Нина не могла помыть голову почти восемь месяцев. И это после ежедневного многочасового труда. Порой в тридцатиградусную жару.

Работать в монастыре приходится много, до изнурения. Девиз – «послушание до смерти» – подразумевает мученическую кончину насельниц прямо на рабочих местах. Наверное, для того, чтобы это осуществилось как можно быстрей, в монастыре применяется только ручная работа. Сестры и землю с навозом носят, сорняки полют, колорадских жуков с громадных полей обирают, ворочают на кухне пятидесятилитровые чаны... Использовать технику здесь считается большим грехом. От тяжестей сестры надрываются, порой у них так ломит спину, хоть криком кричи. А еще ведь надо утреннюю и вечернюю службу отстоять. Последняя заканчивается в начале четвертого утра, а в пять всех уже поднимают на работу или утреннюю молитву. Как тут не обессилеть? Не случайно в церкви преподобного Амвросия, основателя Шамординского монастыря, сделали настил для монашек – что-то вроде второго этажа. Чтобы никто не видел, как они вповалку спят на полу после каторжной работы в поле, на огороде или скотном дворе.

На этот грех игуменья Никона давно смотрит сквозь пальцы. А вот остальные не спускает. То, что матушка в курсе всех провинностей и мыслей своих подопечных, она ни от кого не скрывает. Но преподносит свои знания, как наиболее выгодно: мол, господь Бог передал – ей, прозорливой. Кого хочет обмануть? Сестры-то всегда знали: в монастыре не соблюдается тайна исповеди, и батюшка Поликарп бегает к матушке Никоне докладывать, кто из насельниц в чем виноват. Игуменья же потом принимает меры. Помогают ей быть «прозорливой» и сами сестры. «Стучат» друг на друга безбожно. В монастыре такое поведение поощряется – лишней тарелкой супа или легким послушанием. К тому же монашкам постоянно внушают, что все их доносы служат спасению душ заблудших.

И молоденькие девочки, которых в монастыре половина, верят своей матушке. С ее слов они знают, что мир – грех, там спиваются или уходят на панель. Поэтому больше смерти боятся быть выброшенными из монастыря. И ради матушки идут на все. Никона и пользуется этим – лепит из сестер что пожелает. Ей беспрекословно подчиняются все, кто проживает на территории Шамординской пустыни. В том числе и рабочие с Украины. Мало того, что их без конца меняют, чтобы поменьше знали, еще и чуть что – сразу штрафуют. Правая рука Никоны мать Амвросия следит за этим неусыпно. Выпьет, например, кто из строителей за территорией монастыря или заку- рит – лишается десяти долларов. Посмотрит на монашку или послушницу как-то не так – теряет еще столько же.

Не иначе как от этих взглядов в свое время несколько девочек-послушниц забеременели. Одну, поговаривают, сама игуменья тайком возила в Москву, другую освободили от бремени прямо в Козельске.

Заглушать постоянное чувство голода насельницы научились. Если совсем невмоготу, ходят к местным подкармливаться. Но что вот, скажите, делать с другими желаниями? Чуть ли не половине послушниц монастыря от четырнадцати до двадцати пяти лет. Бабушка Дуся Никулина пасла как-то рядом с монастырской свою корову и видела, как монашка-пастух отошла ненадолго в лесок, а когда вернулась, от нее несло перегаром и табаком. Окурки сигарет часто можно увидеть и в подвале мирского дома, где тоже живут монашки.

С голосом плоти – еще больше проблем. Молодые, здоровые девушки, отлученные от парней, выходят из этой ситуации по-разному. Юлька Антонова, внучка бабушки Дуси, неоднократно находила в орешнике, что за монастырем, набитые тряпками и травой презервативы. А послушница Наташа, подселенная в дом к местным, однажды вошла без стука к своей соседке бабушке Оле, которая отдыхала в кровати, улеглась на нее сверху и стала срывать с бабки и себя одежду. Старушка еле от нее отбилась. Одна лишь сестра Серафима пыталась унять жар своего тела молитвами.

Когда-то она и пришла в монастырь именно для обуздания страсти. Ничего в миру с собой поделать не могла. Мужчин меняла словно перчатки. Думала, только Бог спасет ее душу. Но не тут-то было. Греховные мысли одолевали послушницу и в стенах монастыря. А какие эротические сны там снились! Не выдержала однажды Серафима – пришла покаяться оптинскому батюшке Зосиме. Одолел, мол, блудный бес, не могу больше с ним бороться. И в ответ услышала крамольные слова: «А ты скрути простыню, засунь промеж ног и принимай как должное». Что тут стало с послушницей! Всю службу не могла оправиться от шока. Смотрела на служившего батюшку, молодого еще мужика, недавно работавшего таксистом, и глазам своим не верила, что Божий человек может ей посоветовать такое. Всю веру в Бога тогда у нее разом отшибло. Собралась она в одночасье и ночью – задворками и огородами – покинула монастырь. Десять километров шла без передышки полями. Проваливаясь в сугробы и отпугивая волков...

Помимо всех этих тягот монастырской жизни, в Шамордине еще и вразумлять кулаками любят. Если уж этим грешит даже матушка игуменья (однажды она до крови исцарапала все лицо своей келейнице), что ж говорить про сестер с их фанатичной верой? Сколько раз они вытрясали душу из восьмидесятилетней матушки Евстолии, прежде чем она решилась передать пустыни свою пенсию? А как у нее оплеухами отбирали подаренные заграничным батюшкой двести долларов! Но чаще насельницы бьют «еретиков» по голове и лицу. Для смирения. Конечно, рассказывать о подобных экзекуциях жертвы друг другу опасаются. Себе дороже выйдет. Но случаев, когда из игуменской сестры вылетают пулей и мчатся куда глаза глядят, в монастыре масса. Одну послушницу забили до смерти. В страшной агонии она умирала много часов.

Эта трагедия разыгралась из-за жилья. Пятидесятилетняя Маргарита и послушницей-то тогда не была. Жила одна-одинешенька в большом доме в Суворове и охраняла доставшийся по наследству антиквариат. Как на нее вышли игуменья с казначеем, не ведомо никому. Но только так они возжелали добро мирянки, что твердо решили: монастырь должен вступить в права наследства. Стали Маргариту обхаживать, чего только ей не сулили. Та на обещания и поддалась. Пришла в монастырь послушницей. А там встретили ее как родную. Поселили в сухую келью, работой не нагружали. Но как только Маргарита уперлась: «Не хочу подписывать отказную от дома и ценностей!» – все мигом переменилось. Послушницу переселили в бывший курятник, а по ночам таскали по подвалам и избивали. Если еле живая женщина просила пить, ей подавали керосин или заставляли глотать собственную мочу. Довели чуть ли не до помешательства.

А когда Маргарита попыталась бежать, по полям за ней пустили собаку. После очередного избиения на месте несчастная готова была подписать любую бумагу. Сохранить удалось лишь одну старинную икону. Позднее монашки забрали и ее. А саму Маргариту так затравили и забили, что она отдала Богу душу. На руках своей близкой подруги, к которой ее привезли умирать. Когда покойницу раздели, чтобы обмыть, все ее тело было покрыто страшными синяками и кровоподтеками.

Мирское имущество насельниц монастыря в Шамордине всегда было главным камнем преткновения. Из-за него здесь разгораются такие страсти, что просто диву даешься – Божьи ведь люди! Монашку Варвару, например, теми же методами, что и Маргариту, заставили продать квартиру, в которой жил ее внук. Долго сопротивлялась матушка, пока, наконец, не поняла: цена этой квартиры – ее жизнь. Внука прописала к детям, нашла покупателя и заплатила монастырю за свою относительно спокойную жизнь.

Квартиру другой монастырской насельницы, послушницы Ольги, продали даже без ее ведома. Девушка стояла на учете в психоневрологическом диспансере. Монашки ее оттуда открепили. Каким-то образом оформили договор купли-продажи, а деньги присвоили. После известия о продаже квартиры у Ольги начались обострения – она грозилась всех убить. Ее, как и положено в Шамординской пустыни, отправили в сумасшедший дом.

У послушницы Нины (Девяткиной) – история особая. Может быть, потому, что она, единственная из всех, после ухода из монастыря вернула свое имущество. По суду. Но шла девушка к этому событию в своей жизни долгие два года. Через травлю, обман, болезни и угрозы...

Нина приползла в монастырь умирать. Так плоха была тогда, в 95-м году. Мир словно вытолкнул ее – ни родных, ни друзей, ни работы... И регулярные приступы болезни. В детстве Нина перенесла менингит, после чего старая инфекция время от времени начинала бродить в организме. В эти периоды у девушки не было сил даже подняться. Не говоря уж о том, чтобы поесть или сходить за лекарствами в аптеку. Куда податься в такой ситуации инвалиду детства и просто верующему человеку, если не в монастырь? Нина и подалась. Сначала жила паломницей, потом – послушницей. Бог не дал ей тогда умереть, и Нина стала решать, что ей делать со своей трехкомнатной квартирой. Стоит там заброшенная, без присмотра – беспокойство одно.

Покупатели нашлись быстро. Когда Нина рассказала о сделке матушке Амвросии, та попросила взять сорок миллионов неденоминированных рублей в валюте, причем новыми купюрами. Набегался тогда покупатель по обменным пунктам – доллары нового образца были еще в очень большом дефиците. Но не станешь же их хранить под матрасом! И Нина доверила восемь тысяч долларов США на хранение игуменье Никоне. Без всякой расписки. Она точно знала: по Каноническому и Гражданскому уставам Русской Православной Церкви только монашеское отходит монастырю. Имущество же послушниц до пострига остается в их личной собственности. К тому же настоятельница и сестры стали для Нины семьей, а разве семья обманет?

Через некоторое время выяснилось – да, и еще как! До передачи денег монастырю Нина работала златошвейкой, а после ее стали бросать то на огород, то на скотный двор, то на кухню. И это с межпозвоночной грыжей! Ночью, обессиленную и больную, поднимали на службу. Порой у послушницы так падало давление, что останавливалось сердце. Снилось, что она умирает. Батюшка Поликарп, которого Нина просила благословить на лечение, коротко ответил: «Ты лучше постись!» А жалобы на сильные боли в спине вызвали в нем такую реакцию: «Бог терпел и нам велел!»

Вскоре у Нины отнялась правая нога, за ней – руки. И никто из «семьи» за долгие недели болезни не пришел даже ее накормить. Она вдруг поняла: если не выберется из этого гиблого места, умрет. В декабре 97-го послушница Нина решила уйти из монастыря. Точнее – уползти. Всю дорогу до Окатова, а это десять километров, ее тащила на себе инокиня Серафима.

Когда болезнь немного отпустила, Девяткина приковыляла в монастырь и потребовала вернуть деньги. Что тут началось! «Ты отдала их Богу! Попробуй докажи, что ты вообще нам что-то давала!» – кричала мать Амвросия. Другая бы руки сложила, но Нина открыла счет в банке и попросила казначейшу, дабы не доводить дело до суда, перевести на него всю сумму. Об этом никто даже слушать не хотел. Правда, компромиссный вариант в результате все же возник – мать Амвросия согласилась переводить на книжку по пятьсот деноминированных рублей ежемесячно. «Видимо, они надеялись, что со своим слабым здоровьем я долго не проживу, – говорит Нина. – Или вернусь назад. Ну куда еще деться больной и бездомной женщине с такой мизерной суммой?» Но Нина нашла выход. Сняла домик в Окатове и стала лечить местных жителей – она дипломированная медсестра. С ней расплачивались продуктами, так концы с концами и сводила.

А потом у Нины возникли проблемы с хозяевами дома, и она переехала в Богом забытую деревеньку Красная Дубрава – подрядилась там сторожить дом. В это же время в монастыре решили привести в порядок бухгалтерские документы, и Девяткину обязали написать прошение на материальную помощь в размере тех самых пятисот рублей. Якобы это не долг, а благотворительность. В противном случае деньги выплачивать ей отказались. И тут Нину словно осенило. Пока никто не видел, она приписала в заявлении всего одну фразу, сыгравшую потом очень большую роль в ее тяжбе с монастырем: «в счет выплаты долга». На основании этого документа полтора года спустя Нина и подала иск в суд на руководство монастыря, практически обобравшего ее дочиста. Восемь месяцев ожидания, два заседания, в результате чего после признания Амвросии, что сорок миллионов рублей (!) Нины были истрачены на реконструкцию храма, в феврале этого года деньги пострадавшей постановили вернуть. За вычетом выплаченных. Но без всякой индексации. Нина решила идти до конца и подала кассационную жалобу.

После всей этой бури, поднятой бывшей послушницей, из Казанской Свято-Амвросиевской женской пустыни в Шамордине стали вывозить какие-то документы. В последний раз, перед самым моим приездом, сейф переправили в соседнюю Алоповскую церковь. Якобы пустой, для тамошнего священника отца Игоря, у которого постоянно пропадают бумаги. Но верные люди подтвердили: сейф был полный – с документами. Куда дальше ляжет его путь? Не в трехкомнатную ли квартиру в Москве, что некогда отписал монастырю один из его благодетелей? А может, в двухэтажный особняк в Подмосковье – подарок того же мецената? Украинцы сделали там евроремонт, после чего их экстренно отправили по домам. Не иначе чтоб держали язык за зубами...

Ирина МАСТЫКИНА,

обозреватель

«Совершенно секретно»

06.07.2000г.

Обсудить материалы в Форуме >>>