Х Р О Н О Г Р А Ф Ъ

Историческая рассылка    Выпуск № 20 (211), апрель 2006 г.

Информационная поддержка сайта 

Хронографъ. Неизвестные страницы истории.

Крот на связь не вышел

КГБ и ЦРУ годами водили друг друга за нос

...В июне 1966 года в Вашингтоне объявился майор КГБ, изъявивший желание работать на американскую разведку. Свои услуги он предложил чрезвычайно простым, незамысловатым способом. Он позвонил домой директору ЦРУ Ричарду Хелмсу. Трубку сняла дама, ответившая, что такой здесь больше не живет. Это была бывшая жена Хелмса. Майор проявил настойчивость и нужного абонента все-таки нашел.

Миссия майора Козлова

Хелмс не рассердился на неурочный звонок и звонившего за сумасшедшего не принял. А майор не только сообщил свое имя – Игорь Козлов, – но и рассказал, что несколько лет назад в Пакистане познакомился с двумя сотрудниками ЦРУ. Назвал их кодовые имена. Прекрасно понимая, что Хелмсу требуется некоторое время для проверки этих сведений, сказал, что перезвонит через два часа, а если второй разговор не состоится, это будет означать, что предложение отвергнуто.

Хелмс тут же связался с директором отдела внутренней безопасности ЦРУ Джеймсом Джизусом Энглтоном. Тот оживился, но предупредил, чтобы к этому делу ни при каких обстоятельствах не подпускали никого из советского отдела. Энглтон был убежден, что там работает «крот» КГБ – и, возможно, не один. Он рекомендовал поручить встречу своему подчиненному Брюсу Соли. Действующее законодательство и устав ЦРУ возбраняют американской разведке операции на территории США. Если бы русский майор обратился со своим предложением на территории СССР или третьей страны, им занималось бы исключительно ЦРУ. На американской же территории эти вопросы исключительно в компетенции ФБР. Поэтому Соли связался с главой советского отдела ФБР Биллом Брейниганом.

Отдел Брейнигана в то время переживал не лучшие времена. Директор Бюро Эдгар Гувер бросил все наличные силы на антивоенное движение, студенческих лидеров и чернокожих активистов, оставив на долю советского отдела не более двадцати агентов. Руководить операцией от ФБР назначили самого опытного контрразведчика – Берта Тернера. Майор КГБ получил кодовое имя Китти-Хок – один из сотрудников Брейнигана в тот момент собирался в отпуск в Северную Каролину на курорт с таким названием.

При первом знакомстве Козлов произвел на Брюса Соли благоприятное впечатление – прекрасный английский, манеры, общая рафинированность, выгодно отличавшие его от типичного сотрудника лубянской конторы. Так Соли и доложил начальству.

Козлов сказал, что работает в управлении контрразведки и прибыл в Вашингтон с инспекционной миссией, которая продлится два – два с половиной месяца. К своим визави он обратился с несколько необычным предложением. Он, мол, готов сотрудничать с ЦРУ, но в обмен просит оказать ему посильную протекцию – поспособствовать его служебной карьере, что в конечном счете обернется на пользу американской разведке.

В этом месте, пожалуй, стоит прерваться и задать вопрос общего характера. Вот, к примеру, Штирлиц. Он, конечно, в «плохих» отделах не работает, но ведь что-то же он должен делать ради более глубокого проникновения в тайны рейха! Нельзя же все задания СС проваливать, некоторые надо и выполнять. Стало быть, некоторое количество мерзостей ему дозволено московским начальством?

Видимо, шпионский интернационал знает отгадку этой замысловатой загадки. Поэтому собеседники майора ничуть не удивились и лишь спросили: а что же, собственно, требуется от ЦРУ? И Козлов попросил свести его с Николаем Артамоновым, перебежчиком, к тому времени уже семь лет жившим в США под псевдонимом Николас Шадрин.

Как пояснил Козлов, его главное задание – вербовка Артамонова. И если ЦРУ поможет ему в этом, он поможет ЦРУ в поисках «кротов».

Соли, убивший несколько лет на тщетные попытки найти в недрах ЦРУ хоть одного «зловредного грызуна», попробовал завести более детальный разговор. Однако майор вежливо отказался продолжать беседу до тех пор, пока они не придут к необходимому соглашению. Кроме того, ему гораздо удобнее иметь дело с его знакомыми по Пакистану. Расчет был на то, что ФБР имеет право арестовывать на территории США, а ЦРУ – нет.

Вернувшись в контору, Соли подробно записал весь разговор, а затем отчитался по телефону перед Энглтоном и Брейниганом.

Энглтон отнесся к Козлову с осторожностью. Прежде всего потому, что майор искал контакта со своими знакомыми агентами, а в одном из них Энглтон подозревал советского шпиона. После тяжких раздумий неутомимый охотник на «кротов» решил позволить Козлову встретиться с одним из агентов, но не с тем, которого подозревал.

Дело Артамонова

Николай Артамонов оказался на Западе в июне 1959 года. Он приплыл на лодке в Швецию из Польши. С ним была его польская подруга Эва Гора. Шведским властям Артамонов заявил, что он лейтенант советского Военно-Морского Флота, направлен в Польшу для обучения индонезийских военных моряков, а теперь хочет иммигрировать. Шведы сообщили о перебежчике в американское посольство в Стокгольме, где резидентурой ЦРУ в то время руководил Пол Гарблер. Встретившись с Артамоновым, Гарблер направил в Вашингтон отчет, в котором присвоил перебежчику категорию NIP – National Intelligence Potential. Это означало, что штаб-квартира должна расценивать данное лицо как потенциально весьма ценный источник, способный сообщить информацию стратегического значения. Опасаясь, что шведское правительство может вернуть Артамонова Советскому Союзу, Энглтон обратился за содействием к тогдашнему директору ЦРУ Аллену Даллесу. Тот, в свою очередь, связался с помощником шведского премьера, которого звали Улоф Пальме и который впоследствии сам стал шведским премьером. Артамонов был отправлен в Вашингтон.

Конечно, младший офицер ВМФ не мог рассчитывать на внимание столь высокопоставленных персон. Но Артамонов был не простым лейтенантом. Он был женат на дочери командующего ВМФ адмирала Горшкова и потому знал много такого, чего офицеру его ранга знать не полагается.

По заведенному порядку до отправки в США Артамонову полагалось пройти проверку в специальном центре ЦРУ во Франкфурте. Но поскольку его въезд в США был уже санкционирован Даллесом и Энглтоном, моряка и его возлюбленную особо не мучили. По прибытии в США Артамонов, превратившийся в Шадрина, получил денежное содержание, равное жалованью офицера его ранга в ВМС США. Этих средств хватило, чтобы купить в рассрочку скромный дом в Арлингтоне и оплачивать все расходы, включая обучение Эвы на дантиста. После полутора лет работы в должности специального консультанта ЦРУ Николас Шадрин был переведен в управление разведки Военно-морских сил США.

Однако впереди у Артамонова были не только розы, но и тернии. В декабре 1961 года свои услуги американской разведке предложил майор КГБ Анатолий Голицын, явившийся в посольство США в Хельсинки. Это один из самых выдающихся перебежчиков. По эффекту, который он произвел на западное разведсообщество, ему нет равных. Голицын был, несомненно, очень хорошо информирован, но его главная ценность состояла в феноменальной памяти. Достаточно было дать ему зацепку, как из глубин его мозга всплывали фрагменты виденных когда-то краем глаза документов, слышанных когда-то краем уха разговоров. Нить, полученная таким образом, довольно часто выводила американскую контрразведку на агентов Москвы. Вместе с тем Голицын, по-видимому, обладал параноидальным складом ума. Он был одержим своей миссией спасения свободного мира от дьявольских козней коммунистического лагеря и рисовал леденящие кровь фантастические картины тотальной инфильтрации агентуры КГБ в государственные структуры Запада. В лице неутомимого охотника за «кротами» Джеймса Энглтона он нашел могущественного покровителя.

И однажды Энглтон решил познакомить Шадрина с Голицыным, дабы скрасить последнему одиночество. Закончилась эта дружба сообщением Голицына, что Артамонов-Шадрин – почти наверняка двойной агент.

Агент Саша

Обдумав предложение Козлова, Энглтон решил его принять. Он рассудил, что Шадрин более не представляет ценности для ЦРУ, а потому им можно и пожертвовать. Подготовка следующей встречи с майором заняла неделю. Помимо Брюса Соли и Берта Тернера, в ней участвовал Гас Хаттавей – один из двух пакистанских знакомых Козлова. На вопрос Козлова, согласен ли Шадрин вступить с ним в контакт, ему было сказано, что Шадрин не будет уклоняться от такого контакта.

Приободрившийся Козлов начал исполнять и свое обещание. Он полностью подтвердил информацию Голицына об агенте под кодовым именем Саша.

Агент Саша – главное действующее лицо операции, по сей день остающейся секретной. Несмотря на срок давности, Служба внешней разведки России так и не внесла его в свои официальные святцы. В западной литературе имеются лишь обрывочные упоминания о Саше. Впервые подробно его историю воссоздал Джозеф Тренто в только что вышедшей в США книге «Тайная история ЦРУ». Но и его информация основана не на документах, а на интервью с отставными сотрудниками ЦРУ.

Настоящее имя Саши – Александр Григорьевич Копацкий (Тренто называет его Навратиловым, а фамилию Копацкий считает одним из псевдонимов). В декабре 1943 года он был ранен, попал в плен и, сознавшись в своей принадлежности к НКГБ, дал согласие работать на немецкую разведку. Последние два месяца войны служил в отделе контрразведки Русской освободительной армии генерала Власова. После войны Копацкому было предложено работать в создающемся под эгидой американской разведки ведомстве генерала Рейнхарда Гелена, бывшего шефа восточного отдела разведки вермахта.

В дальнейшем он работал в резидентуре ЦРУ в Западном Берлине, известной под аббревиатурой БОБ – Берлинская оперативная база. В 1954 году Копацкий был ненадолго задержан дорожной полицией за управление машиной в нетрезвом виде; дабы избежать осложнений при оформлении американского гражданства, ЦРУ поменяло ему имя на Игоря Орлова. Под этим именем он в январе 1961 года переселился в США, надеясь получить работу в ЦРУ. Однако случилось ровно наоборот: обещание работы было всего лишь приманкой, с тем чтобы не допустить его бегства в СССР. На самом деле ФБР подозревало, что Копацкий – «двойник». Подозрения усугубились после появления в Вашингтоне Анатолия Голицына, который дал достаточно точную наводку на Копацкого. Оставшись с семейством без средств к существованию, Саша стал работать водителем грузовика, а затем купил в рассрочку мастерскую по изготовлению картинных рам. Следствие между тем шло ни шатко ни валко, и Саша успокоился. Однако весной 1965 года к нему неожиданно нагрянули агенты ФБР, несколько дней кряду обыскивали дом, допрашивали жену и в конце концов потребовали, чтобы он прошел проверку на полиграфе. Саша запаниковал. Ему удалось обмануть «наружку» и войти в здание советского посольства в Вашингтоне. Резидентура КГБ разработала план эвакуации, который был утвержден Москвой. Однако жена Саши наотрез отказалась от побега.

Расследование ФБР, в свою очередь, зашло в тупик, и семью оставили в покое. В ведомстве Гувера дело Орлова всем осточертело, как, впрочем, и в ЦРУ, где лишь один Энглтон упорно продолжал искать доказательства против Саши. Он верил, что Копацкий не случайно оказался в немецком плену – по версии Энглтона, его задание состояло именно в том, чтобы проникнуть в штаб генерала Власова.

Подтвердив сведения Голицына, который не знал имени Саши, Козлов уверенно идентифицировал Сашу как Игоря Орлова. Майор сообщил также, что жена Орлова, Элеоноре, – его сообщница, а в качестве тайников они используют рамки для картин.

Соли и Тернер не поверили ни единому слову Козлова. Они прекрасно знали, что расследование ФБР не установило никаких признаков шпионской деятельности Орловых. Уловив скептицизм собеседников, майор заявил им: «Не верите, так проверьте: Орлов приходил в советское посольство 10 мая 1965 года через черный ход». С этими словами он протянул сотрудникам ФБР фотографию Орлова, сделанную в здании посольства сквозь зеркало, специально приспособленное для этой цели.

Соли и Тернер на это ответили, что у них тоже должна быть фотография, подтверждающая информацию Козлова, поскольку ФБР фотографирует всех, кто входит в посольство и выходит из него. Ничуть не смутившись, майор подтвердил: разумеется, у ФБР есть фото, ведь резидентура КГБ позаботилась о том, чтобы Орлов вышел из посольства через парадную дверь. После настойчивых поисков картинка и впрямь обнаружилась: ее в свое время ошибочно идентифицировали и засунули в чье-то чужое досье.

Информация Козлова подтвердилась, и Энглтон был в восторге. Его фаворит Голицын получал новый кредит доверия. Дело Орлова, которое Гувер жаждал закрыть, можно открывать снова. Однако в ходе следующей встречи Козлов сообщил нечто такое, что полностью спутало карты Энглтону. Информация майора имела прямое отношение к убийству Джона Кеннеди.

Фурцева и Ли Освальд

Через месяц после покушения в Далласе на президента США агент ЦРУ, работавший в составе советской делегации на переговорах по разоружению в Женеве, привел в действие аварийный код, означавший, что он просит о срочной встрече с куратором. Агентом этим был офицер КГБ Юрий Носенко, предложивший американской разведке свои услуги в июне 1962 года. К тому времени, когда из Женевы был получен сигнал тревоги, Носенко уже стал очередной жертвой Голицына – в ЦРУ питали сильнейшие сомнения на его счет.

На состоявшейся вскоре встрече Носенко попросил сотрудников ЦРУ срочно организовать ему побег – при этом его семья оставалась в СССР. На вопрос, что произошло, ответил, что его отзывают в Москву и он боится, что раскрыт. Кураторы стали успокаивать его. Тогда Носенко пришлось сообщить истинную причину своей паники: ему было поручено завербовать Ли Харви Освальда в период пребывания последнего в Советском Союзе, но американца признали эмоционально неуравновешенным и в конечном счете от этой идеи отказались. По словам Носенко, решение не вербовать Освальда было политическим – его якобы приняли по настоянию влиятельного министра культуры и члена Политбюро Екатерины Фурцевой. Руководству КГБ оставалось лишь согласиться.

О том, что было известно ЦРУ о зреющем в Москве антихрущевском заговоре и о роли, которую играла в нем Фурцева, можно только догадываться. Фурцева и по сей день остается загадочным персонажем истории борьбы за власть в СССР. Она сыграла ключевую роль (наряду с маршалом Жуковым) в политическом спасении Хрущева в 1957 году, обернувшемся разгромом «антипартийной группировки» Молотова, Маленкова, Кагановича и «примкнувшего к ним Шепилова» и единоличным воцарением Хрущева на политическом Олимпе. Однако вскоре после триумфа Хрущева Фурцеву задвинули в тень и отстранили от большой политики. Говорят, из КГБ Хрущеву донесли, что она часто кроет его в разговорах с друзьями. Так или иначе, у нее были мотивы, а также смелость и воля для того, чтобы стать участницей антихрущевского заговора. Ее смерть в 1974 году от «острой сердечной недостаточности» также до сих пор вызывает сомнения в правильности «диагноза».

Что касается Освальда, то факт его пребывания в СССР, демонстративный антиамериканизм и столь же демонстративная левизна политических взглядов были в тот момент самыми значительными аргументами основной версии убийства Кеннеди. Сведения Носенко представляли чрезвычайный интерес. Ричард Хелмс, в то время директор оперативного управления ЦРУ, принял решение о спешной эвакуации агента.

В США Носенко ждал драконовский прием. Джеймс Энглтон нисколько не сомневался, что он подослан Кремлем. Именно по настоянию Энглтона Носенко был полностью изолирован от внешнего мира. Более трех лет (по другим источникам – четыре года восемь месяцев) его содержали в условиях хуже тюремных: держали на голодном пайке, не давали одеяла и зубной щетки, не позволяли мыться и делать зарядку, не выводили на прогулку и постоянно допрашивали, причем часть вопросов готовил Голицын. Деморализованный перебежчик путался, не мог вспомнить, как в точности выглядит столовая на Лубянке, ответить на множество столь же каверзных вопросов.

Однако для Эдгара Гувера побег Носенко был яичком к Христову дню. Директор сыскного ведомства отбивался от яростных нападок критиков, обвинявших его в том, что ФБР прозевало Освальда и его связи с КГБ. Информация Носенко давала Гуверу отличный шанс закрыть тему «руки Москвы». Гувер добился в рамках расследования покушения доступа к Носенко. Одним из двух сотрудников ФБР, которых он направил его допрашивать, был Берт Тернер. Носенко повторил версию о несостоявшейся вербовке Освальда и об участии в этом Фурцевой. Гувер немедленно довел информацию до сведения президента Джонсона, а затем предъявил Носенко комиссии по расследованию покушения во главе с председателем Верховного суда США Эрлом Уорреном. Комиссия выслушала показания Носенко с величайшим облегчением.

Энглтон был в ярости. Он не прекращал попыток изобличить Носенко. Но их результат был таков, что сделать однозначный вывод не представлялось возможным. Некоторые весьма ценные сведения перебежчика полностью подтвердились – они, в частности, помогли раскрыть Джона Весселла, сотрудника британской военно-морской разведки, завербованного в период его работы в военно-морском атташате Соединенного Королевства в Москве. Носенко передал ЦРУ схему подслушивающих устройств в московском посольстве США – пользуясь ею, сотрудники внутренней безопасности посольства нашли более сорока «жучков», спрятанных за радиаторами водяного отопления, где их не могли обнаружить металлодетекторы. Однако Голицын стоял на своем: по его версии, Москва принесла в жертву и прослушку, и Весселла, дабы подорвать доверие к нему, Голицыну. Не помогло и подтверждение лояльности Носенко, полученное от агента под псевдонимом Федора, который предложил свои услуги ЦРУ незадолго до Носенко и пользовался доверием самого Гувера. По сведениям Федоры, КГБ настолько серьезно воспринял бегство Носенко, что вплоть до особого распоряжения прекратил все операции на территории США. Федорой был дипломат Виктор Мечиславович Лесовский, личный помощник генерального секретаря ООН У Тана.

Тем не менее подозрения в отношении Носенко отнюдь не рассеялись. Разведсообщество США разделилось на две партии – носенковцев и антиносенковцев. В конце концов, здравый смысл возобладал: один из руководителей ЦРУ пришел к выводу, что между голицынской и носенковской информацией нет серьезных противоречий. Носенко был не только освобожден, но и принят в 1975 году на службу в ЦРУ на должность консультанта – такого успеха не добивался почти никто из перебежчиков. Однако в период общения ЦРУ с Козловым Носенко еще оставался в узилище.

Майор подтвердил сведения о несостоявшейся вербовке Освальда. Замысловатый орнамент, который терпеливо складывал Энглтон, опять потерял свою эстетическую завершенность. Получив отчет об этой встрече, Энглтон изменил свое мнение о Козлове на обратное.

На руководство ФБР доклад о той же встрече произвел прямо противоположный эффект. Гувер решил, что теперь сможет без труда закрыть дело о покушении на Кеннеди и тем самым выиграть поединок с Энглтоном. Для раздумий времени не оставалось – срок командировки Козлова подходил к концу. Шеф ФБР приказал спешно готовить встречу Козлова и Шадрина.

Операция «Китти-Хок»

На первой же встрече Козлов сказал Шадрину, что он может заслужить прощение на родине, если будет передавать советской разведке секретные материалы ВМС США, а для начала составит полный доклад о перебежчиках и эмигрантах, с которыми ему приходилось работать.

Чтобы выполнить задания Козлова, Шадрину не нужно было делать ровным счетом ничего. По распоряжению Гувера его обеспечили всеми необходимыми сведениями для передачи советской разведке.

Во время второй встречи Козлов показал Шадрину фотографию Носенко, сделанную сотрудниками резидентуры КГБ на улице в Мэриленде, и поручил добыть адреса Носенко и Голицына. Шадрин кисло ответил, что постарается, но вообще-то доступа к таким данным у него нет. В дальнейшем Козлов рекомендовал Шадрину держаться подальше от Орлова, так как тот – советский агент.

Состоялось пять встреч Козлова и Шадрина. На последней майор сказал, что Москва рассчитывает и впредь получать сведения о перебежчиках и эмигрантах и что из военно-морской информации наивысшим приоритетом должны быть материалы об американском подводном флоте. Во время этой встречи, состоявшейся на автостоянке возле супермаркета, Козлов протянул Шадрину конверт. В нем оказались письма и фотографии жены и сына Шадрина, оставшихся в Ленинграде. По правилам конспирации, прочтя письма и внимательно рассмотрев фотографии, Шадрин вернул их Козлову.

Больше они не встречались. В конце лета майор Козлов отбыл в Москву, и ФБР утратило контроль над операцией. В Советском Союзе Козлов оставался в пределах видимости американской разведки, но контактов с ней не искал. Вместе с тем, как выяснила московская резидентура ЦРУ, вскоре после возвращения из США он получил звание подполковника и «крышу» в Международном агентстве по атомной энергии – в его обязанности входило сопровождение советских делегаций в заграничных поездках.

Энглтон все еще сомневался в Козлове. Его аргументом, помимо чутья, была неправдоподобно обширная осведомленность Козлова об операциях подразделений, к которым по службе он не имел никакого отношения. Прежде всего информация об Освальде. Энглтон оставил в силе свой запрет на контакты советского отдела с Козловым – по его словам, тем самым он хотел дать понять лубянскому начальству Козлова, что принял его откровения за чистую монету.

Впоследствии, однако, ему пришлось еще раз изменить свое мнение. От коллег в израильской разведке он узнал, что Игорь Фролович Козлов – не кто иной, как сын некогда всесильного секретаря ЦК КПСС Фрола Романовича Козлова, и что в 1964 году он вступил в брак с дочерью министра культуры СССР Светланой. Коллеги показали Энглтону и фотографию счастливого семейства. После этого открытия все стало на свои места: Энглтон признал, что у подполковника есть источник информации, какой и не снился иным генералам КГБ.

Для Гувера известие о родственных связях Козлова с Фурцевой означало прежде всего то, что дело о возможной причастности Москвы к покушению на Кеннеди закрыто.

Для обоих ведомств карьерный рост Козлова стал одним из приоритетов. Агенту Китти-Хок был присвоен статус самого высокопоставленного источника в Советском Союзе.

Козлов, однако, не проявлял ни малейшего интереса к продолжению контактов с ЦРУ. В 1972 году Екатерина Фурцева нанесла визит в США. В ЦРУ ожидали, что Козлов, ставший к тому времени полковником, возможно, приедет вместе с ней. Но он не приехал. Впоследствии Энглтон утверждал, что никогда полностью не доверял Козлову, однако был вынужден продолжать операцию исходя из его родства с одной из ключевых фигур в советском руководстве. Фурцева скончалась за два месяца до отставки Энглтона. Но операция «Китти-Хок» продолжалась.

Скунс в розовом саду

Роберт Гейтс в своей книге воспоминаний «Из тени» пишет, что когда в 1973 году директором ФБР стал Джеймс Шлесинджер, он задумался, что делать с Энглтоном, который со своими подозрениями сидел у всех в печенках. Энглтон был человеком прошлого, фигурой из другого мира. Политики нового поколения вели здоровый и светский образ жизни, решали важнейшие вопросы, встречаясь на теннисных кортах и полях для гольфа. Он один сидел анахоретом в своем кабинете в клубах табачного дыма, раскладывая бесконечный причудливый пасьянс. К концу своей карьеры Энглтон, по мнению Гейтса, «превратился в карикатуру на контрразведчика».

Для начала Шлесинджер направил к нему одного из своих помощников, дабы тот составил непредвзятое мнение. Помощник застал Энглтона в объятом мраком кабинете – горела лишь настольная лампа, – погруженным в размышления и курящим сигареты одну за другой. В течение сорока пяти минут, пишет Гейтс, Энглтон рисовал пришедшему картину всеобъемлющего заговора КГБ против ЦРУ, увенчав свое повествование заявлением о том, что Шлесинджер – «один из них». Помощник вынужден был сказать, что должен доложить об этом шефу. «В таком случае и вы один из них», – грустно ответил Энглтон.

Шлесинджер работал директором ЦРУ ровно пять месяцев, а затем стал министром обороны. Отправлять Энглтона в отставку пришлось уже следующему шефу, Уильяму Колби. Колби убил немало времени, выслушивая хитроумные теории Энглтона, однако сам обладал умом более прямолинейным. Свой вывод от общения с шефом контрразведки он сформулировал просто: «Пока вы тратите время на то, чтобы застраховаться от плохих агентов, вы рискуете тем, что у вас не останется ни одного хорошего». Разрушив не одну карьеру и фактически парализовав работу советского отдела, Энглтон наконец отправился на покой. Однако, избавившись от него, ЦРУ, по словам Гейтса, ударилось в другую крайность, за что в 80-е годы заплатило высокую цену.

Неизбывной мукой Энглтона был побег в марте 1963 года Кима Филби – его личного друга. Уже на пенсии он пришел к выводу, что, оказавшись в Советском Союзе, Филби стал консультантом группы антихрущевцев и что именно по его рекомендации сразу после убийства Кеннеди Москва направила на Запад ложных перебежчиков, дабы убедить американцев в непричастности КГБ. Козлов, впервые вступивший в контакт с разведкой США через месяц после покушения на президента США и одновременно с Носенко, был частью этого плана. Недаром тогда, в Пакистане, он критиковал Хрущева. Но почему спустя четыре года Москва вернулась к своему замыслу? Потому, считал Энглтон, что выводы комиссии Уоррена об убийце-одиночке никого в Америке не удовлетворили, потому что с тех пор версия о «руке Москвы» получила новые подтверждения и потому, что Брежневу, искавшему пути к разрядке, было необходимо поставить точку в этом сюжете.

Журналист Джозеф Тренто встретился с Джеймсом Энглтоном у него дома в конце 1985 года. Охотник за «кротами» был уже тяжело болен, но, невзирая на душераздирающий кашель, почти непрерывно курил. «Я всегда был скунсом на вечеринке в розовом саду», – с горечью сказал он визитеру.

Джеймс Джизус Энглтон умер в мае 1987 года в возрасте семидесяти лет от рака легких. В последние годы жизни он возглавлял фонд, задачей которого было разъяснение широкой публике необходимости сильной разведки, а также оказание финансовой поддержки бывшим сотрудникам разведки, которые выступали в суде ответчиками по делам, связанным с исполнением их служебных обязанностей.

Ким Филби пережил его на год.

В середине 70-х годов КГБ развернул масштабную охоту за перебежчиками. Когда Олег Калугин доложил Юрию Андропову, что его управлению (управление «К» – внешняя контрразведка) удалось найти двоих – одного в Австралии, другого в США, перебежавших еще в 50-е годы, председатель велел плюнуть на обоих. «Черт с ними, – цитирует Андропова в своей книге Spymaster Калугин. – Они теперь старики. Найдите мне Лялина (сотрудник лондонской резидентуры КГБ, перебежавший в 1971 году. – Авт.) или Носенко, и я санкционирую их ликвидацию».

Артамонов-Шадрин выполнил задание, которое дал ему Козлов, он нашел Носенко и сообщил его адрес КГБ. Однако операция ликвидации сорвалась: киллер, который в 1975 году подрядился обделать дельце за сто тысяч долларов, угодил в тюрьму по другому поводу. Примерно в то же время Москва перестала доверять Артамонову. Было принято решение доставить его в Советский Союз для интенсивных допросов. Артамонову назначили в Австрии встречу с новым куратором. В Вене сотрудники резидентуры КГБ то ли заманили, то ли силой затолкали его в машину, где сделали инъекцию седативного препарата, да, видно, не рассчитали дозу – Артамонов скончался на месте. Тем не менее, по словам Калугина, Владимир Крючков был в восторге. Он предложил Калугину на выбор два ордена – Октябрьской революции и Боевого Красного Знамени. Калугин выбрал последний.

Игорь Орлов, он же Александр Копацкий, он же Саша, умер в мае 1982 года. Перед кончиной он велел жене похоронить его в России. Эту последнюю волю Элеоноре исполнила. Нет необходимости объяснять, что это вряд ли бы ей удалось, если бы Саша не был двойным агентом. Их семейное предприятие, Gallery Orlov, по сей день существует в Александрии, Вирджиния, по адресу: Кинг-стрит, дом 1307.

«Двойником» оказался Федора – тот самый пользующийся особым доверием Гувера агент, подтвердивший лояльность Юрия Носенко. В 1981 году по истечении своего контракта с ООН Виктор Лесовский преспокойно вернулся в Советский Союз.

Записки архивариуса

Пока Джозеф Тренто корпел над своим манускриптом, в сентябре 1999 года вышла книга «Меч и щит: архив Митрохина и тайная история КГБ», написанная известным историком советской разведки профессором Кембриджского университета Кристофером Эндрю в соавторстве с очередным перебежчиком – бывшим сотрудником архива КГБ Василием Митрохиным.

Из этого опуса следует, что Юрий Носенко был перебежчиком настоящим, а не мнимым. Наконец, один из документов досье Митрохина, имеющих отношение к нашей теме, свидетельствует, что КГБ фальсифицировал письмо Ли Харви Освальда сотруднику ЦРУ Ховарду Ханту, в котором он запрашивает информацию, необходимую ему «до того, как мной или кем-либо еще будут предприняты какие-либо шаги». Письмо датировано двумя неделями до покушения 22 ноября 1963 года, но изготовлено в середине 70-х годов, когда имя Ханта всплыло в связи с уотергейтскими разоблачениями.

Все это очень любопытно. Но тень сомнения невольно закрадывается при чтении семисотстраничного труда Эндрю и Митрохина. Василий Никитич Митрохин – один из самых необычных перебежчиков за всю историю разведки.

...Он приехал в Ригу с сумкой на колесиках, какие обычно таскают с собой мелкие торговцы и пенсионеры. В сумке лежали, как водится, хлеб, колбаса, кое-что из одежды, а под одеждой – листки плотной машинописи. С таким багажом позвонил он в дверь британского посольства, ожидая встречи с высокомерным бюрократом. То был март 1991 года.

Документы, которые показал британским дипломатам Митрохин, представляли собой малую часть, чтобы не сказать крупицу, коллекции, которую он с риском для жизни собирал в течение двенадцати лет, вплоть до выхода на пенсию в 1984 году. Василий Никитич служил в архиве КГБ СССР и имел звание майора.

Он переписывал документы слово в слово целиком, исписанные листки мял и бросал в корзину под своим столом, а в конце рабочего дня прятал их в ботинках. Впоследствии осмелел (на КПП проверяли лишь сумки и кейсы) и стал выносить добычу просто в карманах. Дома он складывал плоды своих бдений под матрас, а по выходным отправлялся на дачу и там аккуратно перепечатывал, но должен был отказаться и от этой затеи: слишком велик был объем информации. Под свое досье он приспособил бельевой бак. Когда бак наполнился до краев, закопал его под домом. И так шесть раз.

В ноябре 1992 года Митрохин с семьей и архивом прибыл в одну из балтийских столиц, откуда без особых хлопот всех переправили в Лондон. За заслуги перед секретной службой ее величества бывшего архивариуса наградили британским подданством.

Заслуги эти и впрямь велики. Книга наполнена множеством подробностей, освежающих притупившееся восприятие «органов». Чего стоит хотя бы идея сломать Рудольфу Нурееву одну, а лучше обе ноги! Перед такими замыслами меркнут подозрения самого танцовщика, который был уверен, что на премьере «Спящей красавицы» в 1961 году сцена парижской Оперы была обильно посыпана битым стеклом. Принято считать, что «рука Москвы» явно и тайно поддерживала борцов за гражданские права в буржуазных странах. Однако Мартина Лютера Кинга в Кремле невзлюбили: во-первых, «церковник», во-вторых, почему этот черный пастор не борется с империализмом, а, напротив, проповедует пресловутую «американскую мечту»? Для дискредитации Кинга в КГБ придумали такой план: напечатать в африканской прессе статьи о том, что на самом деле преподобный – продавшийся империалистам «дядя Том». Не успели. Есть любопытные детали о том, как известный академик (агентурная кличка Василий) вербовал Сайруса Вэнса, будущего госсекретаря в администрации Картера, – вербовал-вербовал, да так и не завербовал. Однако заявку на двести дополнительных долларов, которые академик предполагал потратить на угощение Вэнса, в Ясеневе бережно подшили в дело. Дело другого академика Митрохин в руках держал, но переписать не догадался – помнит только, что кличка у него была Максим.

Все это можно пробежать из праздного любопытства. Но вот информация, благодаря которой, наряду с разоблачением нескольких агентов, Митрохин заслужил доверие своих нынешних покровителей. Оказывается, на территории Северной Америки, Западной Европы, Израиля и Японии заложены многочисленные тайники с оружием, взрывчаткой и шпионским реквизитом, часть которых, а может и все, заминирована. Не он первый сообщает об этом. Однако майор абсолютно точно указал место одного такого тайника в Швейцарии, и в декабре 1998 года швейцарская полиция, пользуясь инструкциями Митрохина, благополучно извлекла его содержимое.

Наконец, разоблаченные агенты. Их в книге несколько, включая бывшего шифровальщика Агентства национальной безопасности США Роберта Липку, которого фэбээровцы в 1996 году успешно «расконсервировали», воспользовавшись паролем из файлов Митрохина. Самый колоритный персонаж – это, конечно, старушка восьмидесяти семи лет от роду по имени Мелита Норвуд. Эндрю аттестует ее как одного из самых ценных советских агентов, когда-либо работавших на Британских островах. Бабулька живет себе в графстве Кент и не думает отпираться, поскольку трудилась не за деньги, а за идею. К возможному тюремному заключению бывшая шпионка отнеслась философски: за решеткой она намеревается обращать в свою веру сокамерниц и прочесть, наконец, Карла Маркса. Член компартии с 65-летним стажем, она так и не сподобилась сделать это на воле. В конце концов, британское правосудие махнуло на нее рукой.

Ни разу нам не приходилось слышать от сотрудников внешней разведки России какую-либо брань в адрес Митрохина, щедро расточаемую по адресу других перебежчиков.

«Дикое зазеркалье». Так некогда определил действия своего противника Джеймс Энглтон. Но точно так же можно назвать весь мир разведки, живущий в искривленном пространстве, по собственным иррациональным законам. Там, где двойная и тройная игра – не исключение, а правило; лояльность агента всегда под сомнением, и чем более ценную информацию он добывает, тем сильнее подозрения. Обитатели «дикого зазеркалья» напряженно всматриваются друг в друга, но видят лишь многократные отражения химер собственного больного сознания.

Владимир АБАРИНОВ,

Леонид ВЕЛЕХОВ,

«Совершенно секретно»

14.03.2006г.

Обсудить материалы в Форуме >>>