Привет!
Начался новый пчеловодный сезон. Ну и новые истории про пчеловодство с 0.
Со своим
другом Романом решили отреставрировать поместье в хуторе Пустовский, с которого
начинался путь пчеловода-любителя к пчеловоду-профессионалу.
Дом в поместье
оказался мало сказать разрушенным, фактически стены его держатся только на
наших воспоминаниях, двор, все 34 сотки, в зарослях лопухов, дикой моркови и папоротника.
Кухонька, в которой попито чаю и поедено блинков немеренно, практически вросла
в землю и скособочилась, пытаясь удержать съехавшую с нее крышу, но не помогло.
Судя по отсутствию крыши.
Но это как раз
то место, которое мы запланировали как дополнительный точок для своей пасеки. Ведь
именно здесь мы качали изумительный по своим вкусовым качествам чеборный мед. Больше
нигде. Планируем отремонтировать дом, существование которого почти фантомно. Привести
в порядок сад, двор, огород. Провести свет и восстановить колодец во дворе. Обязательно
освещу все перепитии по восстановлению пчеловодного уголка.
А сейчас хочу
предложить продолжение своего романа «Шокин блю», действие которого проходит
как раз и в этих благословенных кущерях.
«Что делает, подлец!» - обратился долговязый парень с
кинокамерой через плечо к хуторскому старожилу Афанасию Никитичу.
Афанасий Никитич работал то ли счетоводом, то ли
бухгалтером на имевшем место когда-то быть хуторском свинарнике. Свинарник, как
и полагается, давно канул в Лету вместе со своими тощими свиньями и
откормленными свинарками, а пастухи разбрелись по полям окоченелой от холодов
озимой пшеницы. Кои успели заблудиться, а кои и пропасть без всякого толку.
Может в силу данного обстоятельства, а может и по какой-то другой неведомой нам
причине, побуревшее от жары и бесконечной мошки лицо Афанасия Никитича выражало
сплошное умиление.… На нём царствовала какая-то странная самодовольная улыбка,
понятная далеко не каждому. По ней можно было догадаться, например, что
Афанасий Никитич просто несказанно доволен судьбой: и жена тихая, и свиньи
рядом, и начальство не бранит, а лишь себе хапает. Можно также предположить,
что в конце трудового пути Афанасий Никитич обрёл нечто такое, чего и другим
желает, а именно: семьдесят три годочка и аденома предстательной железы. А
можно понять и так, что, превратив в пепел свои мечты, Афанасий Никитич испытал
на своей шкуре катарсис, и вдруг неожиданно для себя открыл сакральный смысл
бытийности, и поместил это открытие глубоко внутрь своего нагрудного кармана
так, чтобы оно и горело нетленной лучиной, согревая сердечную мышцу, и не было
видно постороннему глазу во избежание порчи. Оно ведь как бывает, стоит только
кому-нибудь приметить, что Афанасий Никитич тихо так светится изнутри, тут же
начнут ковырять: «Чегой-то ты нонче не такой, Афанасий Никитич, какой-то
этакий…» В общем, с живого не слезут, пока все жилы не вытянут и не
спровоцируют Афанасия достать из рассохшегося кухонного шкафчика темно-зеленую
бутылочку и плеснуть в маленький такой гранёный стаканчик.… А потом.… А потом
начнут гоготать окрест: «Видал, Афанасий Никитич опять дубики не стоит». «Да
ить он и энтот день на ракушках приполз. Бяда!». Эх, люди, люди… Многое повидал
Афанасий Никитич на своём веку, да мало видел хороших людей. Люди в большинстве
своём были ему не рады. Сами тащили живым и мёртвым, а его, Афанасия Никитича,
забижали. На каждом партсобрании в глаза тыкали, дескать, не гоже такому
ответственному лицу излишки в свой карман-то сдыхивать. Лицо Афанасия Никитича
от этакой вопиющей несправедливости становилось ещё круглее, чем было. Глаза
превращались в оловянные пуговки, а голос, напротив, приобретал сладковатый
такой, елейный оттенок. Речь становилась замедленной и тягучей, а взгляд,
почему-то убегал куда-то в сторону, будто боялся быть пойманным с поличным.
Невольными слушателями Афанасия Никитича по обыкновению оказывались незнакомые,
пришлые люди, или и вовсе случайные встречные-поперечные. Стоило кому-то
оказаться в автобусе на одном сиденье с Афанасием Никитичем, или, не дай бог, упереться
взглядом в его круглую физиономию у кабинета уролога в районной поликлинике,
как он, ни с того, ни с сего, начинал мурчать свои бесконечные былины, как кот
Баюн. « У председателя сельсовета Антипкина Валентина Васильича справные
пчёлы». Умиротворяющая улыбка и взгляд в сторону. «Бородой вися-я-ть».
Последний слог тянет как кисель. «Он их сахарным сиропом всю вёсну прокормил, а
теперича майский мёд скачиваить». Многозначительная пауза, лицо светится
любовью к ближнему своему. «К нему за мёдом из города приезжають. Он ажник по
сто целковых им его ссуливаить». Глаза прищуриваются от удовольствия, на лице
всё та же блаженная улыбка. «Летось пять фляг москвичам ссулил и дочке свадьбу
сыграл. Подарил ей поместье недалеко от пруда, а зятю новую «нивёнку» справил.
У них пятьдесят гектаров голимого чернозёма. Сдають в аренду Ваське фермеру».
Многозначительная пауза. «Часть урожая отвозють главе администрации Своякину
Владимиру Васильевичу во избежание обострения…» Ну и так далее. Впрочем, в
подобном ключе Афанасий Никитич может распространяться о чём угодно и
бесконечно долго.