27 апреля в Москве завершилась неделя Камерных спектаклей Санкт-Петербурга.
Интересным, запоминающимся, и в тоже время, эпатажным спектаклем была признана работа Юлии Паниной "Кроткая" по повести Ф. М. Достоевского.
Иллюзия важнее реальности
Главный и единственный герой на сцене,
которого исполняет Дмитрий Поднозов, выбегает на сцену, почти нагишом, и
начинает растерянно, даже судорожно выкрикивать текст, из которого мало что
понятно, будто в своё оправдание. Именно то, в чём боялся быть замеченным герой
Достоевского перед своей «кроткой» женой – Кристина Скварек. Он произносит
текст в пустоту, даже неважно значение слов, он остался один со своим прошлым,
со своими страхами, которые побеждают в нём человека. Самоубийство уже произошло
и всё действие в отличие от написанного писателем, происходит с учётом этого
события. Чуть позже герой Поднозова появится в элегантном чёрном костюме, с
самодовольно-циничной улыбкой и сидя в кресле, будто режиссёр происходящего на
экране, спокойно, с высока, поведает нам свою историю. И лишь при слове
«богородица» выйдет из себя, зло его выкрикнет. То ли сам Сатана перед нами, сошедший
с экрана фильмов Дэвида Линча, то ли сам герой – непонятно. Актёр как бы
сосуществует в двух мирах – реальности и фантазии, и что из них является
действительностью ещё большой вопрос. Юлия Панина запутывает зрителя, вводя его
то в реальность происходящего, то в иллюзорность сновидения. Сам Достоевский
посвятил свою жизнь поискам ответа на вопрос, какое же начало преобладает в
человеке: добро или зло? В спектакле грани размыты. Предпочтение отдаётся
зрителю в выборе нравственного пути героев и их осуждения.
Само действие на экране происходит в комнате,
где главными атрибутами являются часы с большим маятником, чёрная пепельница,
револьвер. Чёрно-белый пол – продолжение иллюзии в реальности или наоборот, кто
как для себя решит: рядом с экраном точно такая же чёрно-белая комната. Сущность
человеческая не меняется, где бы она ни находилась, в данном случае на экране
или на сцене. Грех, мрак, порок царят, как по эту, так и по ту сторону жизни, а
в результате со времён Федора Михайловича ничего не изменилось, разве что
игрушки людей стали ещё более изощрёнными.
Такой своеобразный, эпатирующий сценический
язык спектакля выворачивает наизнанку сознание зрителя настолько, что даже
размазанный яичный желток на экране выглядит натурально гадко. Не принять эту
реальность невозможно – мы, так или иначе, сталкиваемся с ней, а принять –
значит потерять веру в прекрасное.
Спектакль "Кроткая" по повести Ф. М. Достоевского превращён режиссёром Юлией Паниной в некий психологический тренинг, а сам стиль работы больше напоминает фильмы Дэвида Линча. А что есть настоящее - реальность или иллюзия, зрителю придётся решать самому, несмотря на то, что жанр спектакля определён как dreamweaver.
Который час?
Мир зазеркалья реальнее
мира реального.
Полуголый Поднозов сначала, задыхаясь, выкрикивает текст, как оправданья, но глас вопиющего в пустыне не слышен никому, да это никому и не нужно; в следующей сцене перед нами высокомерный гордец вразвалку в кресле, упакованный в тройку, в третьем лице излагающий свою – и заодно уж её, кроткую – биографию металлически-ровным голосом говорящего банкомата; а потом - чем безнадёжнее и отчаяннее становится творящаяся фёдормихайловщина, тем ровнее, едва ль
не равнодушнее становится бубнящий звук его речи… почти непередаваемое ощущенье «момента истины» завладевает тобой вполне осязаемо – и здесь вот оно, то, зачем ты пришёл, тот смысл, который только через раз, а может, и через два. В конце концов эта душераздирающая история рассказывается едва ли не бытовым голоском бабки на лавке, голоском пьяненького свежеиспечённого вдовца за столиком забегаловки; сначала он долго что-то кушает, а потом долго что-то пьёт; и его боль, такая прибитая уже
и притуплённая, напоминает тупую хирургическую пилу, которая где-то далеко, за горизонтом анестезии, пилит твою же собственную ногу.
Фактически, Поднозов почти самоустраняется, он находит тот трансцендентно-зыбкий уровень, где текст и видео размыты и растворены; где перестаёшь понимать: а где он – настоящий? А где я – настоящий? – приходит в голову искушённому зрителю. И это хорошо. Хорошо, когда в голову приходит что-то
дельное, и хорошо, если б каждый Линч находил своего Бадаламенти, потому что музыка поистине красной нитью пронизывает весь спектакль и не отпускает ни на секунду, и длится, и стынет вместе с кровью, и льётся вместе неизвестно с чем, и пучит цыганские глаза после риторического «А может, ничего этого не было?» в конце спектакля.
И тут-то искушённый зритель имеет возможность задуматься снова.
Уже надолго.
Рецензии на спектакли, информация о театрах, актёрах, режиссёрах, новости театра на www.theatre.gogol.ru
