11
Вдруг, выходя из холла, я опять вспомнил про Джейн Галлахер.
Вспомнил - и уже не мог выкинуть ее из головы. Я уселся в какое-то поганое
кресло в холле и стал думать, как она сидела со Стрэдлейтером в машине
этого подлого Эда Бэнки, и, хотя я был совершенно уверен, что между ними
ничего не было, - я-то знаю Джейн насквозь, - все-таки я никак не мог
выбросить ее из головы. А я знал ее насквозь, честное слово! Понимаете,
она не только умела играть в шашки, она любила всякий спорт, и, когда мы с
ней познакомились, мы все лето каждое утро играли в теннис, а после обеда
- в гольф. Я с ней очень близко сошелся. Не в физическом смысле, конечно,
- ничего подобного, а просто мы все время были вместе. И вовсе не надо
ухаживать за девчонкой, для того чтобы с ней подружиться.
А познакомился я с ней, потому что их доберман-пинчер всегда бегал в
наш палисадник и там гадил, а мою мать это страшно раздражало. Она
позвонила матери Джейн и подняла страшный хай. Моя мама умеет поднимать
хай из-за таких вещей. А потом случилось так, что через несколько дней я
увидел Джейн около бассейна нашего клуба, она лежала на животе, и я с ней
поздоровался. Я знал, что она живет рядом с нами, но я никогда с ней не
разговаривал. Но сначала, когда я с ней поздоровался, она меня просто
обдала холодом. Я из кожи лез, доказывал ей, что мне-то в высшей степени
наплевать, где ее собака гадит. Пусть хоть в гостиную бегает, мне
все равно. В общем, после этого мы с Джейн очень подружились. Я в тот же
день играл с ней в гольф. Как сейчас помню, она потеряла восемь мячей. Да,
восемь! Я просто с ней замучился, пока научил ее хотя бы открывать глаза,
когда бьешь по мячу. Но я ее здорово натренировал. Я очень хорошо играю в
гольф. Если бы я сказал вам, во сколько кругов я кончаю игру, вы бы не
поверили. Меня раз чуть не сняли для короткометражки, только я в последнюю
минуту передумал. Я подумал, что если так ненавидеть кино, как я его
ненавижу, так нечего выставляться напоказ и давать себя снимать для
короткометражки.
Смешная она была девчонка, эта Джейн. Я бы не сказал, что она была
красавица. А мне она нравилась. Такая большеротая. Особенно когда она
из-за чего-нибудь волновалась и начинала говорить, у нее рот так и ходил
ходуном. Я просто балдел. И она никогда его не закрывала как
следует, всегда он был у нее приоткрыт, особенно когда она играла в гольф
или читала книжки. Вечно она читала, и все хорошие книжки. Особенно стихи.
Кроме моих родных, я ей одной показывал рукавицу Алли, всю исписанную
стихами. Она не знала Алли, потому что только первое лето проводила в
Мейне - до этого она ездила на мыс Код, но я ей много чего рассказывал про
него. Ей было интересно, она любила про него слушать.
Моей маме она не очень нравилась. Дело в том, что маме казалось,
будто Джейн и ее мать относятся к ней свысока, оттого что они не всегда с
ней здоровались. Мама их часто встречала в поселке, потому что Джейн
ездила со своей матерью на рынок в их машине. Моей маме Джейн даже не
казалась хорошенькой. А мне казалась. Мне нравилось, как она выглядит, и
все.
Особенно я помню один день. Это был единственный раз, когда мы с
Джейн поцеловались, да и то не по-настоящему. Была суббота, и дождь лил
как из ведра, а я сидел у них на веранде - у них была огромная
застекленная веранда. Мы играли в шашки. Иногда я ее поддразнивал за то,
что она не выводила дамки из последнего ряда. Но я ее не очень дразнил. Ее
как-то дразнить не хотелось. Я-то ужасно люблю дразнить девчонок до слез,
когда случай подвернется, но смешно вот что: когда мне девчонка всерьез
нравится, совершенно не хочется ее дразнить. Иногда я думаю, что ей
хочется, чтобы ее подразнили, я даже наверняка знаю, что хочется, но если
ты с ней давно знаком и никогда ее не дразнил, то как-то трудно начать ее
изводить. Так вот, я начал рассказывать про тот день, когда мы с Джейн
поцеловались. Дождь лил как оголтелый, мы сидели у них на веранде, и
вдруг этот пропойца, муж ее матери, вышел на веранду и спросил у Джейн,
есть ли сигареты в доме. Я его мало знал, но он из тех, кто будет с тобой
разговаривать, только если ему что-нибудь от тебя нужно. Отвратительный
тип. А Джейн даже не ответила ему, когда он спросил, если ли в доме
сигареты. Он опять спросил, а она опять не ответила. Она даже глаз не
подняла от доски. Потом он ушел в дом. А когда он ушел, я спросил Джейн, в
чем дело. Она и мне не стала отвечать. Сделала вид, что обдумывает ход. И
вдруг на доску капнула слеза. Прямо на красное поле, черт, я как сейчас
вижу. А Джейн только размазала слезу пальцем по красному полю, и все. Не
знаю почему, но я ужасно расстроился. Встал, подошел к ней и заставил ее
потесниться, чтобы сесть с ней рядом, я чуть ли не на колени к ней уселся.
И тут она расплакалась по-настоящему - и, прежде чем я мог сообразить, я
уже целовал ее куда попало: в глаза, лоб, в нос, в брови, даже в уши.
Только в губы не поцеловал, она как-то все время отводила губы. Во всяком
случае, больше, чем в тот раз, мы никогда не целовались. Потом она встала,
пошла в комнату и надела свой свитер, красный с белым, от которого я
просто обалдел, и мы пошли в какое-то дрянное кино.
По дороге я ее спросил, не пристает ли к ней этот мистер Кюдехи -
этот самый пьяница. Хотя она была еще маленькая, но фигура у нее была
чудесная, и вообще я бы за эту сволочь, этого Кюдехи, не поручился. Она
сказала - нет. Так я и не узнал, из-за чего она ревела.
Вы только не подумайте, что она была какая-нибудь ледышка, оттого что
мы никогда не целовались и не обнимались. Вовсе нет. Например, мы с ней
всегда держались за руки. Я понимаю, это не в счет, но с ней замечательно
было держаться за руки. Когда с другими девчонками держишься за руки, у
них рука как м е р т в а я, или они все время вертят рукой, будто
боятся, что иначе тебе надоест. А Джейн была совсем другая. Придем с ней в
какое-нибудь кино и сразу возьмемся за руки и не разнимаем рук, пока
картина не кончится. И даже не думаем ни о чем, не шелохнемся. С Джейн я
никогда не беспокоился, потеет у меня ладонь или нет. Просто с ней было
хорошо. Удивительно хорошо.
И еще я вспомнил одну штуку. Один раз в кино Джейн сделала такую
вещь, что я просто обалдел. Шла кинохроника или еще что-то, и вдруг я
почувствовал, что меня кто-то гладит по голове, оказалось - Джейн.
Удивительно странно все-таки. Ведь она была еще маленькая, а обычно
женщины гладят кого-нибудь по голове, когда им уже лет тридцать, и гладят
они своего мужа или ребенка. Я иногда глажу свою сестренку по голове -
редко, конечно. А тут она, сама еще маленькая, и вдруг гладит тебя по
голове. И это у нее до того мило вышло, что я просто очумел.
Словом, про все это я и думал - сидел в этом поганом кресле в холле и
думал. Да, Джейн. Как вспомню, что она сидела с этим подлым Стрэдлейтером
в этой чертовой машине, так схожу с ума. Знаю, она ему ничего такого не
позволила, но все равно я с ума сходил. По правде говоря, мне даже
вспоминать об этом не хочется.
В холле уже почти никого не было. Даже все шлюховатые блондинки
куда-то исчезли. Мне страшно хотелось убраться отсюда к чертям. Тоска
ужасная. И я совсем не устал. Я пошел к себе в номер, надел пальто.
Выглянул в окно посмотреть, что делают все эти психи, но света нигде не
было. Я опять спустился в лифте, взял такси и велел везти себя к Эрни. Это
такой ночной кабак в Гринич-Вилледж. Мой брат, Д.Б., ходил туда очень
часто, пока не запродался в Голливуд. Он и меня несколько раз брал с
собой. Сам Эрни - громадный негр, играет на рояле. Он ужасный сноб и не
станет с тобой разговаривать, если ты не знаменитость и не важная шишка,
но играет он здорово. Он так здорово играет, что иногда даже противно. Я
не умею как следует объяснить, но это так. Я очень люблю слушать, как он
играет, но иногда мне хочется перевернуть его проклятый рояль вверх
тормашками. Наверно, это оттого, что иногда по его игре слышно, что он
задается и не станет с тобой разговаривать, если ты не какая-нибудь шишка.
