Глава 6 

НАШЕСТВИЕ

Эпизод 1 

    Прошло два месяца. Напуганные индейцы на время ути­хомирились, перестали появляться вблизи острова и люди смогли заняться своими повседневными делами. К тому вре­мени Валентин и Рустам перекатали по земле и по воздуху всех деревенских мальчишек и девчонок, и многих взрослых, не говоря уж о своих хозяйках и дочерях Тауни. «Пришельцы» вполне сносно овладели языком ацлан. Особенно преуспел Кононенко. Сказывалась тренировка в изучении языков. Ва­лентин всех расспрашивал о прошлом. Практически никто ничего не помнил из своей истории, но все твердили, что астона гирато лагу знает прошлое. Тауни говорила, что у жреца хранятся какие-то таинственные книги, очень древние, кото­рые он никому не показывает. Даже его ученики, один из кото­рых должен стать жрецом после смерти Танэ Хару, не читали этих книг. Он учит их грамоте и древнему языку, на котором написаны книги, по учебнику написанному им самим. Гово­рил Валентин и с учениками жреца. Они подтверждали ска­занное Тауни и говорили, что язык, которому их учит жрец непонятный, совсем чужой, а он утверждает, что это язык их народа. Сам Танэ Хару хорошо относился к Валентину, но о древних книгах говорить не хотел. Он уклонялся от разговора на эту тему, и Кононенко ничего не мог поделать. Друзья не раз были внутри пирамиды, над входом в которую, дейст­вительно было высечено изображение солнца с изогнутыми лучами. Нижняя часть пирамиды, примерно на два человечес­ких роста, была сложена из огромных каменных блоков, до­вольно хорошо пригнанных друг к другу, похоже, без всякого соединительного раствора. Они как бы служили основанием для кирпичной кладки. Вход снаружи закрывался деревянной дверью, сделанной из досок, толщиной сантиметров пять. Но эта прочная дверь была лишь бутафорией, потому что изнут­ри пирамиды над входом висела на нескольких толстых кана­тах каменная плита толщиной сантиметров восемьдесят, ко­торую можно было опустить по каменным же направляющим и плотно закрыть доступ внутрь. Для ее подъема был предус­мотрен огромный ворот, который одновременно могли вращать человек десять. Так что в случае необходимости пирамида могла превратиться в надежную крепость. Танэ Хару показал им несколько помещений, но далеко не все.

    В одной комнате каменные стены были испещрены непо­нятными знаками. Только гораздо позже они узнали, что это календарь и своеобразная «записная книжка», куда записыва­ется все важное, что следует знать следующему жрецу и толь­ко через него народу. Одна комната была отведена под целеб­ные травы. Это была своеобразная аптека, где на горизонталь­ных шестах висели сотни и сотни холщовых мешочков с травами, цветами, кореньями и т. п. Как их различал жрец, не­известно. Они все казались одинаковыми. Был в пирамиде и зал, где могли поместиться сразу человек сто. Танэ Хару ска­зал, что сюда собираются для молитвы только в особых случа­ях. На вопрос, о каких случаях идет речь, ответил коротко: – «опасность», – и перевел разговор на другую тему. Он сам сказал, что в пирамиде есть помещение, где хоронят умерших жрецов, но его показывать нельзя. Бог Ра разгневается.

    Что касается веры, то по наблюдениям Валентина, ацлан не отличались особой религиозностью. Похоже, свои сноше­ния со Всевышним они полностью доверили жрецу. Каждый день, когда всходило солнце, он встречал его стоя на верхней площадке пирамиды и протягивая к нему руки. С высоты лилась протяжная торжественная мелодия. Она летела над джунглями, над болотами, долетала до деревни. Танэ Хару приветствовал и славил Солнце – Ра. Это мог видеть и слы­шать каждый желающий и, видимо, это успокаивало жите­лей деревни. Астона гирато лагу на посту, значит, все в по­рядке, и у бога Ра нет оснований сердиться на них.

    Всеми делами народа, кроме военных, правил жрец вме­сте со старейшинами. Ихориан же был фактически главноко­мандующим. На его плечах лежала подготовка воинов и за­щита рубежей отечества.            

    В селении крайне плохо обстояло дело с металлом. Как говорил Танэ Хару, их народ всегда умел плавить и ковать же­лезо, делать острое оружие и сельскохозяйственные инстру­менты. Но на острове не было залежей железной руды, и по­степенно, после переселения сюда, умерли все умельцы. В домах берегли как зеницу ока оставшиеся железные орудия, но они были не у многих. В частности у вдовы Тауни ничего железного не было. Нож для хозяйственных нужд был из очень твердого черного дерева. Из этого же дерева делались наконеч­ники стрел и копий. Обрабатывали дерево с помощью камня.

    Валентин спросил жреца, не будет ли он возражать, если они с Рустамом купят для жителей металлические инстру­менты. Танэ Хару ответил, что это было бы большое счастье для народа, и они этого никогда не забудут.

    Друзья завезли на двор жреца пятьсот лопат, пятьсот ку­хонных ножей, столько же мотыг и топоров. Все это было распределено советом старейшин и роздано по домам. Еще и остался запас. После этой «акции» вся деревня готова была на них молиться, как на богов. Каждый встречавшийся взрос­лый кланялся и говорил спасибо. Это и понятно. Ведь все работы: сельскохозяйственные, плотницкие, земляные, все домашние дела невероятно облегчились.

    На острове выращивали батат, маниок, кукурузу, пшени­цу и массу овощей, а фрукты давали джунгли. Вот где друзья наелись бананов, ананасов, кокосов и еще многих плодов тропического леса, названий которых даже не знали, отчего они не становились менее вкусными. Пшеница здесь была весьма странная. Она росла кустиками и была многолетней. Ее не нужно было каждый год сеять. Она росла сама по себе на открытых пространствах, которые не пахались, Танэ Хару пояснил, что эта пшеница всегда сопровождает ацлан при их странствиях по свету. Переселяясь на новое место, они берут с собой ее семена. А происходит она из той страны за океа­ном, где жили их далекие предки. На вопрос о том, что он еще знает об этой стране, жрец отвечал, что это было давно, и это была земля далеко на востоке. Боги разгневались на лю­дей, и погубили ее с помощью огня и воды. Это было уже кое-что. Это подтверждало предположение Данилы Ивановича, но этого было, конечно, слишком мало.

–    А как называлась та земля? — спросил Валентин.

–    Она называлась просто Ацлан-тэ, т. е. земля ацлан. Слово «тэ» на языке предков означало земля, – пояснил жрец.

–    «Черт возьми, но это же очень похоже по звучанию на «Атлантида», – подумал Валентин. – Скорее всего, греки про­сто изменили окончание на свой манер. Как же заставить ста­рика разговориться? Правда ли, что у него хранятся древние книги? Как уговорить его прочитать их? Форсировать собы­тия нельзя. Надо ждать подходящего случая, а пока старать­ся войти к нему в доверие».

–    А кукурузу тоже привезли из Ацлан-тэ? – спросил он.

–    Нет, кукуруза росла здесь всегда, – ответил Танэ Хару.  Кукурузу ацлан сеяли, взрыхляя землю мотыгами, в тех ме­стах, которые в сезон дождей затоплялись и удобрялись жир­ным илом. В качестве домашних животных держали овец, коз и кур. Овцы и козы давали шерсть, из которой пряли нит­ки и делали одежду и одеяла. По ночам здесь было прохлад­но. Удивляло, что ткацкие станки сильно напоминали те, что применялись крестьянами Украины и России в давние вре­мена. Их Валентин видел в музеях. Мясо, кроме овец, коз и кур, давали джунгли и болота. Ацлан охотились на обезьян и с удовольствием ели их мясо, добывали крокодилов – кайманов, мясо которых в толстой части хвоста, было нежным и вкусным. Били огромных ящериц – легуан, у которых съедобными были хвосты и окорока. Приходилось Валентину с Рустамом есть и мясо огромного удава – анаконды. В общем, с едой тут дело обстояло неплохо. Тауни говорила, что ни она, ни ее родите­ли не помнили, чтобы когда-нибудь голодали.  

    Джунгли еще давали множество ягод, орехов и каучук, из которого изготавливали что-то вроде галош. Сделав надрез на коре дерева-каучуконоса, собирали в глиняный сосуд или в выдолбленную тыкву белый сок, а затем окунали в него чисто обработанную деревянную колодку, покрытую соком какой-то травы и, высушив, снимали готовую галошу. Прочность обуви увеличивали путем нагревания.

    Выяснилась и тайна стекла. Оказывается, его делали, плавя белый песок, на специальном, плоском камне, который раскаляли каменным углем с применением дутья. Уголь залегал почти на поверхности, но кроме, как для получения стекла, его ни для чего не использовали. Готовить предпочитали на дровах. Огонь добывали с помощью кремня, фитиля и куска железа, у кого оно еще сохранилось. А у кого не было – с помощью двух кремней, что намного труднее. В общем, здесь было свое замкнутое натуральное хозяйство, обеспечивавшее все нужды населения. Валентин и Рустам, оказавшись единственными мужчинами в домах, где жили, принялись наводить порядок в хозяйстве. Слава Богу, руки у обоих были пришиты правильно, особенно у Рустама. Его Илис не могла, нарадоваться на своего постояльца, который все починил,  подлатал и наладил.

    Судя по ее счастливым глазам, причина ее радости была не  только в этом. Валентин, подшучивая над другом, говорил, что скоро тут появятся маленькие голубоглазые таджики и таджич­ки, и чистота расы атлантов будет испорчена. Рустам «просветил» его, сообщив, что здесь без всяких научных институтов и лабораторий, давно решен вопрос предохранения от нежелательной беременности. Если женщина не хочет иметь детей, она идет к жрецу, и он дает ей, то ли траву, то ли смесь трав, которая на сто процентов гарантирует безопасность, пока жен­щина ее принимает. А если она захочет забеременеть, то прекращает прием. Вот и все. Илис завидовали другие вдо­вы, и предпринимали безуспешные попытки увести «пришельца». Предпринимались подобные действия и по отношению к Кононенко, но он все больше влюблялся в юную Илу.  Вдоба­вок к ее необыкновенной красоте, он обнаруживал у девчонки все новые и новые положительные качества  или, как раньше говорили добродетели, что, впрочем, свойственно всем влюб­ленным.

     Однажды он привез для нее и старшей сестры совре­менную городскую одежду – платья, юбки, кофточки. Девчон­ки, естественно, сразу же нарядились в обновки. Нида была очень хороша, а от Илы просто невозможно было отвести взгляд. Когда Валентин увидел ее ножки в короткой юбке, у него потемнело в глазах. Они были невероятной красоты и совершенства, и вся ее фигурка в городской одежде была про­сто потрясающей. Тауни посмотрела на дочерей и сказала, что появляться на улице в этом нельзя. Таких коротких юбок здесь не носили. Валентин предложил купить девочкам более длинные платья, например, ниже колен, как носили все женщины ацлан, но у мамы были сомнения в целесообразности этого, и она сказала, что нужно поговорить с Танэ Хару.

     Они пошли к жрецу вдвоем с Валентином, взяв с собой одно из платьев. Астона гирато лагу с большим интересом рассматривал неви­данную тонкую ткань, яркие узоры, невероятной красоты пу­говицы, переливающиеся разными цветами и, налюбовавшись, сказал, что не советует дочерям Тауни и ей самой надевать это. Объяснил это просто и понятно. Здесь все одеваются при­мерно одинаково, так же как и живут. В отношениях между людьми существует согласие и определенная гармония. Если дочери Тауни начнут резко выделяться среди других девушек, это вызовет зависть, раздражение родителей, которые не мо­гут дать этого своим дочерям. Зависть и недовольство пустят корни, и начнут подтачивать и разрушать установившиеся ве­ками добрые отношения.

     Кононенко вынужден был признать, что мудрый Танэ Хару прав и дальновиден. В том, что он го­ворил, был резон. Новую одежду спрятали и никому не пока­зывали. Единственное, на что согласилась вдова, это хорошее белье для дочерей и для нее. Уж слишком красивы были тру­сики и лифчики, привезенные Валентином, а главное, их было не видно под одеждой. Но, кажется, девчонки все же втайне хвастались перед подругами.

    Как-то вечером Валентин привязал к горизонтальной ветке де­рева, возле дома, две веревки и укрепил на них доску. Он по­казал Ниде и Иле, как надо раскачивать качели. Через два часа под деревом толпились мальчишки и девчонки со всей деревни, а через два дня качели появились почти у каждого дома.

    Углубляться далеко в джунгли Валентин с Рустамом не решались, даже с ружьем и револьвером. Говорили, что там водятся ягуары, большие злые обезьяны и множество змей. Впрочем, змей хватало и поблизости. Но любоваться красо­той тропического леса можно было и в двух километрах от дома. По ближним джунглям они бродили с ружьем и фото­аппаратом, и часто их сопровождали Нида и Ила. У обеих девушек была легкая грациозная походка, но так как ходила Ила... Нечто подобное Валентин видел только один раз, будучи в Киеве. Тогда он долго шел по Крещатику за девушкой, которая несла в руке довольно тяжелую сумку. Как она шла! Может быть, она была балериной или занималась художественной гимнастикой, может быть, долго тренировалась. Но, Илу-то никто не тренировал! Эта удивительная летящая по­ходка была у нее от природы. Она шла так, будто была неве­сомой, будто скользила по воздуху, и лишь делала вид, что, касается ногами земли. Глядя на нее, Валентин думал, что профессиональным манекенщицам, не мешало бы у нее по­учиться. Он представлял ее идущей по асфальту, в туфельках на каблучках, в мини-юбке, в тонком трикотажном свитере, подчеркивающем форму потрясающей груди, и с развиваю­щимися по ветру, золотыми волосами. В нем все больше креп­ло желание увезти с собой это настоящее чудо природы.

    Уже много лет он не писал стихов и не думал возвращать­ся к этому занятию, но чувства, вызванные красотой девушки, требовали выхода, и строчки сложились как бы сами собой:

 Ты одна – целый мир, мной открытый впервые.

                                     Мир загадок земных, и космических грез.

                                     Голубые глаза – две звезды голубые

Над водопадом твоих волос.

В очертанье созвездий ищу твое имя,

Слышу голос твой в звоне весеннего дня.

Голубые рассветы глазами твоими

Каждое утро зовут меня.

Так боюсь, что,  однажды, походкой парящей

Ты уйдешь, на песке не оставив следа.

Только в памяти сердца, кометой летящей,

След твой останется навсегда.

Дотянуться б на закате

До ярких звезд.

Искупаться в водопаде

Твоих волос.

Где сверкающие струи

Берут разбег.

Где  серебряные струны –

Твой тихий смех.

    Рустам сказал, то это лучшее из его стихотворений и, что его пером водила сама любовь. К сожалению, ни Ила, ни Нида не могли, пока, оценить его творчество.

   Девчонки показывали ему съедобные плоды и травы, ко­торых было великое множество. Валентин фотографировал красавиц среди тропического великолепия. Такого количе­ства цветов и такой красоты друзья не только никогда не видели, но даже не могли себе представить. Сотни различ­ных орхидей, величиной от трех почти до тридцати санти­метров, самой удивительной формы и самых невероятных цветов, от снежно-белого, через все цвета радуги, до почти черного. Орхидеи в виде лилий, звезд, спиралей, трубочек, цветы самых замысловатых конструкций и форм, цветы в виде ярких метелок и мохнатых шаров, цветы, растущие поодиночке и семьями, гирляндами и гроздьями. Цветы, рас­тущие на земле, на кустах, взбирающиеся высоко на дере­вья и свешивающие «бороды» воздушных корней с вездесу­щих лиан...

    А живые цветы – колибри! Сотни их окружали цветущие деревья и кусты. Держась в воздухе наподобие вертолета, ми­ниатюрные разноцветные птички высасывали нектар из цве­тов своими длинными, то прямыми, то изогнутыми клювами.    

    А бабочки! Однажды Валентин предложил Иле сфотог­рафировать ее у большого куста, усыпанного удивительно красивыми, переливающимися как атлас цветами.

–    Ничего не получится, – загадочно улыбаясь, сказала девчонка.

–    Почему не получится? Идем! – И Валентин потащил ее за собой, взяв за руку.

    Но, когда до цветущего куста осталось несколько шагов, над ним внезапно поднялось цветное облако. Как будто силь­ный порыв ветра сдул и поднял в воздух сразу все цветы. Перед ними оказался зеленый куст с мелкими желтыми цве­точками, а в воздухе сотни, а может быть, тысячи бабочек, секунду назад сидевших на листьях и ветках.

    А огромное количество птиц самых фантастических рас­цветок! Зеленые, синие, красные, многоцветные попугаи; зелено-красно-белые с длинными хвостами птицы кецаль, розовые ибисы, какие-то птички с синими воротниками на шее, концы которых торчат в стороны, длинноносые туканы, хищные гарпии, зеленые дятлы. Название всех их знали Нида и Ила на своем языке, и это невозможно было запомнить.

    Валентин запомнил только название яркой птички алого цвета. На языке ацлан она называлась юну ила, что означало яркий огонек. Видя удивление на лице Валентина, Ила сме­ясь, пояснила, что ее имя на древнем языке ацлан тоже озна­чает огонь или яркий свет. После этого Кононенко часто в шутку называл ее Юну Ила, а иногда Светланой.

    Действительно, когда эти птицы перелетали с ветки на ветку, казалось, ветер разносит искры огня. Все это птичье пле­мя свистело, пищало, ухало, издавало пулеметные очереди и милицейские трели. В лесах России и Украины летом тоже не бывает тихо, но звуки джунглей – это что-то необыкновенное, это просто невозможно точно описать. Кроме фотокамеры, Ко­ноненко всегда брал с собой портативный магнитофон с вы­носным микрофоном, чтобы к звукам леса не примешивался шум мотора. Кто-то охал, кто-то мяукал, кто-то жалобно пла­кал в густых кронах и зарослях, кто-то тонко попискивал, а кто-то ревел как ошалелый. Ила говорила, что это ревет бурая мохнатая обезьяна. Один раз удалось увидеть ее вблизи и, даже,    сфотографировать. Она висела на ветке вниз головой, заце­пившись длинным хвостом. Потом раскачалась, перехватила ветку руками, перемахнула на другую ветку, прыгнула на ли­ану и скрылась в листве. Валентин успел заметить, что кон­чик хвоста у нее голый, наверное, потому, что шерсть стирает­ся при хватании за ветки. Другой раз он наблюдал поразитель­ную картину. На высоте метров пятнадцать-двадцать длиннорукая обезьяна бежевого цвета бесстрашно перелетала с ветки на ветку, хватаясь попеременно, то левой, то правой рукой. Она двигалась стремительно и грациозно. Казалось, ее совершенно не пугает огромная высота и возможность про­махнуться. Ее движения были точно выверены и безошибоч­ны, и Валентин зачарованно следил за этим полетом, пока мог видеть удивительного акробата. Видели они и белых обезьян с такой длинной шерстью, что они напоминали собак породы колли. Чего только они не видели и не фотографировали или пытались сфотографировать. Снимать в джунглях, можно было только на опушках и полянах, потому что при попытке углу­биться в непроходимую чащу, очень скоро попадаешь практи­чески в полную темноту. Верхние ярусы листвы почти не про­пускают сюда свет и, тем не менее, здесь все зеленеет и цве­тет. Как? Один Бог знает! Кроме того, здесь ползает, летает, прыгает невероятное множество жуков, червяков, пауков, ог­ромных муравьев, гусениц и т. п. Вся эта армия насекомых мельтешит разными цветами, иногда настолько яркими и бле­стящими, что напоминает драгоценные камни.

Кстати о камнях. На острове действительно было место­рождение алмазов.

     Их выкапывали, когда добывали глину для строительства пирамиды. Выкапывают и теперь те, кому нужна глина из того наплолвину срытого холма, что невдалеке от ступенчатого храма. Ник­то не придает им особого значения. Единственная их ценность на острове состоит в том, что с их помощью можно резать стек­ло, да еще в том, что женщины часто используют их в каче­стве украшения. Правда, девчонки предпочитают украшать волосы и грудь живыми цветами, которые гораздо красивее этих бесцветных прозрачных камешков. О том, как мало це­нятся здесь алмазы, говорило и то, что Валентин и Рустам набрали у мальчишек, в обмен на ножики и зажигалки, по полсотни камней, величиной от горошины до грецкого ореха. Большинство были бесцветными, но попадались чуть желтоватые и с голубизной. Чтобы не «засветиться» в Корумбе, Кононенко съездил в город Кампу-Гранди и показал самый  маленький из камней ювелиру.  

    Тот подтвердил, что это алмаз притом хоро­шего качества. Теперь друзья знали, что в их руках огромное богатство, которое еще, правда, надо суметь вывезти.

    К радости своих хозяек, Валентин и Рустам сделались зап­равскими рыболовами. Рыбная ловля считалась здесь делом мужским, и ловили с помощью специальных ловушек, плете­ных из прутьев. Друзья купили удочки, и стали дергать рыб­ку большую и маленькую. Ловили в тех местах, где остров граничил не с болотом, а с озером, которое, правда, на рассто­янии 50-100 метров от берега все равно переходило в болото. Одно из таких мест было в десяти минутах ходьбы от дома. Рыба здесь была разная, в том числе и такая, с которой они познакомились при путешествии на плоту. Нанту называл ее пираруку. Выглядела эта рыба непривычно. Физиономия как у бульдога, хвост – не хвост, а огрызок, будто его обкусали в драке, но на вкус была неплохая. Однажды большая рыба сорвалась с крючка и упала в высокую траву на берегу. Жал­ко было упускать такую добычу. Валентин бросился к тому месту, куда она шлепнулась, развел обеими руками траву и вскрикнул от боли. Руки до локтей покрылись кровью теку­щей из десятков глубоких порезов. Эта чертова трава, рядом с которой он столько раз сидел на рыбалке, оказалась острой как бритва. Мало того, ее острые края были еще и оснащены мелкими зубьями. Прямо не трава, а живой лобзик.

–    Еще одно чудо тропиков, – пробормотал Кононенко со злостью.