рассылка Программы "Российские династии"
"ГЕНЕАЛОГИЯ ДЛЯ ВСЕХ"

Вологжанин Евгений Вельс выпустил альбом произведений своего деда «Наследие Юрия Александрова»

Стараниями внука, на средства правнуков выпущен альбом, посвященный творчеству неизвестного профессионального череповецкого художника Юрия Александрова.

В списках не значится

Вологжанин Евгений Вельс уже давно занимается изучением своей генеалогии. Среди его предков - князья Уэльские, сподвижники Петра Великого, друзья Великих князей, близкие Василия Жуковского, участники героической обороны Севастополя, педагоги и лесничие... С детства он с любопытством рассматривал картины своего деда - выпускника Санкт-Петербургской академии художеств Ю.И.Александрова. На них были запечатлены родственники, друзья, суровая северная природа, виды Череповца, картины городского быта 1920-х годов...

Часть произведений, в основном написанных маслом, к нашему времени потеряла свой первоначальный вид. Одержимый идеей их как-то отреставрировать, два года назад Евгений Вельс принес работы деда в Вологодскую картинную галерею. Посмотрев их, искусствоведы просто ахнули от изумления! О существовании художника Ю.И.Александрова, чьи картины высокого профессионального уровня могут украсить любой художественный музей страны, вообще никто не знал в Вологодской области. Имя Юрия Ивановича известно лишь в Пензе, где Александров учился в художественном училище до переезда в столицу. Сегодня в музее этого учебного заведения хранятся пять работ нашего земляка. Вологодская коллекция Е.А.Вельса насчитывает 45 карандашных набросков, акварельных зарисовок, графических работ и картин маслом. Еще 25 работ находятся в Ленинградской области и семье других родственников Ю.И. Александрова.

Жизнь, полная невзгод

З0 декабря 1887 года в семье преподавателя Александровского технического училища города Череповца - будущего директора этого учебного заведения Ивана Павловича Александрова и потомственной дворянки Софьи Александровны Желоминской-Александровой родился сын Юрий. Рос он слабым и болезненным, отчего пользовался особой любовью и заботой у родителей, четырех сестер, брата и взятой в семью в работницы сиротки Агапки...

Слабое здоровье Юрия, постоянные желудочные боли подвигли отца, благо зарплата педагога это позволяла, возвести в 40 верстах от Череповца на реке Ворон, в нынешнем Кадуйском районе, большой дом. Семья Александровых подолгу и зимой и летом жила в этом живописном местечке, названном в честь сына Юрьевкой. Именно здесь впервые Юрий взялся за карандаш, зарисовывая на бумагу окрестные виды, деревенскую природу, местных крестьян.

В 1905 году после окончания Череповецкой гимназии засобирался любимый сын в Пензу - поступать в художественное училище для одаренных детей, находящееся в ведении Императорской академии художеств и Министерства Императорского двора. С грустью снарядили родители больного сына в дальнюю дорогу. Приезжал он в Череповец только на каникулы. В один из таких приездов, сославшись на ухудшение здоровья, попросил отпустить с ним в Пензу Агапку, к тому времени получившую на семейном совете более благородное имя - Галина. Мать с радостью пошла на это - будет кому за сыном приглядеть. Письма приходили в Юрьевку регулярно, а вот приезды в отчий дом прекратились вовсе. Обеспокоенные родители нагрянули в Пензу нежданно-негаданно... Увиденное вызвало у них и шок, и радость одновременно. В небольшой комнатке проживали больной Юрий, Галина и… две их дочки-погодки. Иван Павлович принял решение забрать всех в Череповец. Здесь молодые были повенчаны. Кстати, потомственная дворянка Софья Александровна и бывшая крепостная Агафия-Галина Венедиктовна до конца дней своих оставались лучшими подругами.

В 1912 году Юрий был отправлен отцом учиться в Петербург. После окончания Академии художеств он вернулся домой.

В 1917 году настали трудные времена. Пенсия Ивана Павловича, к тому времени носившего чин статского советника, была отменена новыми властями. Семья была вынуждена перебраться на постоянное место жительства в Кадуй. Болезнь Юрия то отступала, то вновь прогрессировала. Он подолгу лежал в череповецкой больнице, рисуя соседей по палате. Иногда зарабатывал написанием портретов на заказ, кое-какие средства приносило изготовление декораций для постановок местного Камерного театра. Выручала Галина. Она не только успевала все делать по дому, ухаживать за мужем, но и стала, говоря современным языком, профессиональным фотографом. Заказов от клиентов хватало на то, чтобы сводить концы с концами.

В один из майских дней 1926 года у 38-летнего Юрия Ивановича случился приступ язвы. Он умер по дороге в череповецкую больницу. Похоронили художника на городском Коржавском кладбище. Через шесть лет рядом с сыном упокоился и Иван Павлович Александров.

Сегодня от дома в Юрьевке остался только фундамент. На месте могил отца и сына Александровых сейчас располагаются площадь Металлургов и парк Ленинского комсомола... Бывая в Череповце, Евгений Вельс обязательно приходит сюда, чтобы поклониться деду и прадеду.

Чтобы помнили

Евгений к 125-летию со дня рождения деда задумал выпустить альбом произведений под названием «Наследие Юрия Александрова». Переписка с родственниками, Пензенским художественным училищем, государственными архивами заняла около двух лет. Евгений Александрович сам подбирал иллюстрации, писал к ним аннотации. Цветной каталог работ художника, выполненный на высоком профессиональном уровне, вышел из печати 5 августа 2012 года. На форзаце его начертано: «Юрию Ивановичу Александрову от благодарных потомков и чтобы помнили».

К сожалению, тираж издания - всего 13 экземпляров. По одному экземпляру альбома автор намерен безвозмездно передать на хранение в Вологодскую картинную галерею, Череповецкое музейное объединение, в Вологодский музей-заповедник, в Пензенское художественное училище, в Вологодскую областную библиотеку имени И.В. Бабушкина. Остальные каталоги будут подарены потомкам Юрия Ивановича.

Еще раньше при содействии Евгения Вельса и сотрудника Вологодской картинной галереи, искусствоведа Елизаветы Коноваловой появилась небольшая статья о Ю.И. Александрове в библиографическом словаре «Художники Вологодской области ХХ - начала ХХI века», который был издан при содействии Правительства Вологодской области.

При жизни у художника Александрова была всего одна персональная выставка - в начале 1920-х годов. Картины, представленные на ней, пропали. Евгений Вельс очень надеется, что часть из них обязательно найдется на бескрайних просторах России. О своем желании провести в будущем персональные выставки работ неизвестного широкому кругу любителей живописи художника Александрова уже заявили Вологодская картинная галерея и Череповецкое музейное объединение.

Источник: http://krassever.ru/articles/culture/event/37173/

Древнерусские надгробия

Подписана сия надпись для впредь, чтобы память их незабвенна была

и место то значно было, где которая гробница, и ведомо было,

сия летопись для того написана.

Надгробие в церкви святителя Григория,  епископа Неокесарийского,

в Толмацкой слободе (Москва)

Последние два десятилетия, ознаменовавшиеся восстановительными работами в храмах и монастырях, переданных Русской Православной Церкви, а также широкомасштабными раскопками в древних русских городах, обернулись массовыми находками древнерусских подписных надгробий. Иные из них попали в музейные коллекции, другие выставлены на территории монастырей и приходских храмов, третьи, увы, утрачены безвозвратно в силу небрежения или невежества.

Первые белокаменные надгробия появились в Московской Руси в XIII веке, когда здесь окончательно утвердилось христианство. Как показали археологические раскопки, в московском крае в это время исчез распространенный у славян обычай захоронений в курганах. И в городе, и в селе умерших стали хоронить у церквей в вырытой в земле яме. Место захоронения отмечали валуном или гладким белокаменным надгробием, на которое иногда наносились узоры, имитирующие узоры на дорогих тканях. Однако, как это ни покажется странным, надписей на древнейших надгробиях не было. Они появились гораздо позднее: самое древнее подписное надгробие, найденное в Троице-Сергиевой лавре, датировано 1480 годом. В массовое употребление они вошли с 1492 года. Но почему — возникает закономерный вопрос — наши предки до этого времени никак не отмечали на могилах имена близких им людей? Может быть, потому, что перекочевавшая из первобытной древности традиция почитания предков была столь сильна, что потомки не нуждались в этом? Или же грамотных людей, способных составить хотя бы краткую эпитафию, было слишком мало? Или же общинный коллективизм мешал признать в отдельном человеке личность и он был частью целого? Но дело, как кажется, в другом.

В 1492 году, том самом году, когда Христофор Колумб открыл Новый Свет, на Руси ожидали конца света. В этом году истекала седьмая тысяча лет от Сотворения мира и многие ошибочно полагали, что в это время и произойдет светопреставление. Но именно в это время произошли, если так можно выразиться, "тектонические" сдвиги в поминальной культуре. И связано это не только со сменой богослужебного Устава в Русской Церкви. Изменения, происшедшие в нем на рубеже XIV–XV веков, привели к появлению особой книги для записи имен усопших для поминовения их во время богослужения — Синодика.

Белый камень, которым богата была Северо-Восточная Русь, был идеальным материалом для резьбы. Мягкий и податливый, он и раньше использовался для резных украшений храмов Владимиро-Суздальской Руси. В белом камне привлекала его простота: Церковь учила, что могиле православного христианина приличествует скромный надгробный памятник. Вот почему в Древней Руси для изготовления надгробий не использовались дорогостоящие материалы и надгробные памятники не имели той вызывающей парадности и пышности, как современные им европейские надгробия, над созданием которых трудились именитые скульпторы, или гранитные и мраморные надгробия российских кладбищ XVIII–XX веков. Впрочем, белокаменное надгробие в Московской Руси, несмотря на свою простоту, также не было очень дешевым и делалось на заказ профессиональными мастерами-камнерезцами. Даже в богатом известняком московском крае в XVI веке за его изготовление нужно было заплатить два с половиной рубля. В те времена три овцы оценивались в полтину, за рубль можно было купить четверть пуда ржи, за ту же цену отдавали полпуда воска или пуд меда, за корову платили от полутора до двух рублей, а за мерина — пять рублей. Средний годовой доход от деревни равнялся рублю. Но тем не менее на надгробиях можно видеть имена всех слоев тогдашней Руси: бояр, служилых людей, купцов, горожан, крестьян. Белокаменное надгробие не являлось ни признаком богатства, ни показателем социального престижа, но знаком личного благочестия. Люди побережливее довольствовались более простыми памятниками — валунами, на которых своими силами выцарапывали надгробные надписи (в науке их называют эпитафиями, от греч. ἐπί — на, над и τάφος — могила).

Надпись занимала центральную часть надгробия, а по бокам вырезались узоры, видимо, появившиеся не без влияния резьбы на деревянных изделиях. Они были довольно однообразны и в основном следовали сложившейся моде. На самых ранних вырезались линии из двух рядов мелких треугольников (специалисты называют их "волчий зуб"), обращенных вершинами друг к другу. Позднее один ряд треугольников приобрел более крупные очертания, а второй — стал похож на змейку или веревку. С 60-х годов XVI века основным узором постепенно стала "плетенка" — орнамент в виде перевитых жгутов.

Однако с самого начала обязательным элементом украшения был солярный знак или Сегнерово колесо — круг в виде солнца, который помещался в верхней части надгробия и в его середине. Как доказал археолог Л.А. Беляев1, этот знак не имел ничего общего с языческой символикой, но восходил к украшениям на крышке Гроба Господня в Иерусалиме и отражал христианскую идею воскресения из мертвых.

А вот изображений креста на надгробиях не было: на Руси, видимо, считали, что изображать его лежащим не совсем этично. Деревянный же крест, судя по записям и рисункам иностранных путешественников, устанавливался в изголовье надгробия.

Положение изменилось с середины XVII века из-за страшной тесноты от скопившихся на монастырских и приходских кладбищах надгробий. С верхней части плиты надпись перешла на ее торцевую часть, и тут же надпись стала сопровождаться изображением либо голгофского креста с символами Страстей, либо Константинова. На стенах храмов появились белокаменные плиты-вставки, указывавшие на место захоронения. Ближе к концу XVII века узоры на надгробиях стали более пышными. Одним из излюбленных мотивов становится узор из цветов или листьев аканфа — эпоха московского барокко диктует новую моду.

Что же мы можем узнать из надписей на древнерусских надгробиях? Эпитафии, вырезавшиеся на них, были очень кратки. Их формулы мало менялись на протяжении XVI и даже XVII веков. Самой обычной была такая надпись: "В лето такого-то года, месяца и дня таких-то на память такого-то святого преставися раб Божий такой-то". Появились они не на пустом месте. В более раннее время подобные формулы обычны в летописях, встречаются они и в поминальных записях, процарапанных на стенах храмов.

И вновь необычность: ни год, ни месяц, ни день рождения в надгробии не отмечались. Но почему? В эпоху Средневековья и в Западной Европе, и на Руси на жизнь и смерть смотрели иначе, чем мы. Возраст человека не играл большой роли. Гораздо весомее были жизненный опыт и духовная мудрость. За эти качества даже сравнительно молодой человек мог быть назван старцем. Преподобного Иосифа Волоцкого, основателя Иосифо-Волоколамского монастыря, современники называли так в знак уважения, но тогда "старцу" едва минуло 20 лет.

Что же касается возраста, то земная жизнь в глазах человека Средневековья была лишь приготовлением к жизни вечной, а тело — лишь временной оболочкой бессмертной души. Да и сама смерть в глазах людей той эпохи была не просто прекращением земного существования. Это был переход от жизни тленной и временной в жизнь вечную. Так что день смерти оказывался важнее дня рождения (да такого понятия в Древней Руси и не существовало — люди обычно отмечали тезоименитство, то есть день памяти святого, в честь которого в крещении они получали имя). И по этой причине на надгробиях очень часто писали день памяти святого, на который пришлась смерть, ведь человек рождался для новой жизни. И подобно тому как новорожденному давали имя того святого, на день которого он родился, так и на надгробиях проставляли имя святого, в чей день памяти он переселился в жизнь вечную2.

На закате допетровской Руси, в эпоху московского барокко, когда усилились элементы светской культуры и, соответственно, возрос интерес к человеческой личности, надгробные надписи сделались более информативными. В человеке становится значимым всё: и сколько времени он прожил, и когда умер, какое общественное положение занимал, сколько времени состоял в браке и т.п.

В 1675 году в Чудовом монастыре на могиле Епифания Славинецкого, известного интеллектуала, выехавшего в Москву из Малороссии, появилась первая в истории России стихотворная эпитафия. Постепенно подобные произведения стали популярным жанром кладбищенской поэзии, которым не пренебрегали ни иерархи Русской Православной Церкви, ни бояре, ни служилые люди, ни посадские, ни крестьяне. Стихотворные эпитафии — случай доселе небывалый — воспринимались не только как надгробные надписи, но и как явления книжной культуры, переписывались и распространялись в списках.

Средневековое общество строилось на принципах сословности, иерархичности и корпоративности. Статус человека, то есть его принадлежность к сословию или профессии, играл огромную роль. Он указывал место человека в социальной нише. Вот почему на надгробиях часто указывали, кем был умерший при жизни — иноком, князем, ремесленником. Человек гордился своим статусом, будь то один из князей Трубецких или переславский кольчужник Семион Ильин сын. Главное, что уравнивало всех без исключения, — погребенные были рабами Божьими. Этой же идее служило и единообразие форм и украшений надгробных плит, вне зависимости от социальной принадлежности умершего.

Каждый человек на Руси являлся прихожанином определенного храма. Вся его жизнь от рождения до гробовой доски была связана с этой церковью. Приходский храм, где над младенцем совершали таинство крещения, был первой ступенью человека в жизнь, а после смерти — первой ступенью в жизнь вечную. На церковном погосте человек находил последнее пристанище. И надгробные надписи становились неотъемлемой частью заупокойного богослужения: они словно уподоблялись синодикам, которые по древней монастырской традиции раздавались всем присутствующим на службе мужчинам для поминовения умерших.

Представители боярских и дворянских родов нередко превращали храмы в родовые усыпальницы, где члены этих родов находили последнее упокоение на протяжении нескольких поколений. Но то же самое нередко совершали и посадские люди, чьи деды и прадеды находили упокоение на родовом участке на погосте приходского храма. И — удивительно — надписи на надгробиях свидетельствуют о прочной, в течение шести-семи поколений, связи нескольких поколений людей со своим приходом.

Нередко древнерусские надгробия используются в качестве источника по генеалогии боярских и дворянских родов, ведь по сохранившимся на камне биографическим данным можно узнать не только о времени жизни того или иного лица, но и о его семейных связях с другими родами. И всё же содержание надгробных надписей гораздо шире.

Надгробие в известном смысле было памятником парадным. Если разделить всю записанную на них информацию на необходимую, связанную с "анкетными" данными умершего, и избыточную, не имеющую прямого отношения к погребальному обряду, то мы можем вникнуть и в глубины социальной психологии заказчиков надгробий. Наиболее информативными в этом отношении оказываются надгробия представителей служилого сословия Древней Руси.

Прежде всего их отличает самоуважение к собственной родовитости: отчества умерших всегда даются с суффиксом "-вич", что на Руси было высшим знаком почета. Общеупотребительным было отчество с суффиксом "-ов": Иван Петров сын. Назвать человека Иваном Петровичем значило оказать ему уважение в высшей степени. И этим надгробия служилых людей разительно отличаются от челобитных, подаваемых на царское имя, где боярин, соблюдая известную субординацию, уничижительно именовал себя "царским холопом Ивашкой Петровым сыном". Так обычно — правда, без всякого отчества — сами бояре называли представителей "черных" (то есть плативших налоги) сословий — крестьян и посадских людей. Но и те не были лишены чувства уважения к себе: мы не найдем ни одного надгробия, поставленного над могилой какого-нибудь Ивашки. И крестьянин, и посадский человек, да и неродовитый дворянин на надгробиях гордо проставляли свои отчества с суффиксом "-ов".

Вторая черта — родовая память. Нередко вместо древних надгробий, обветшавших от времени, создавались новые, сохранявшие прежнюю информацию. Нередко подчеркивались и вековые родовые традиции. Так, на кладбище при церкви Рождества Христова в Измайлове на боковой грани надгробия Марии Ивановны Никитиной (скончалась в 1872 году) помещена надпись о том, что на этом месте якобы была могила ее "предка" — служителя приказа Большого дворца Василия Никитича Никитина, умершего в 1665 (!) году.

Эпитафии бояр и дворян, умерших дома от старости и болезней, избыточную информацию несут редко и действительно кажутся безликими и однообразными. Хвалиться здесь было нечем: долголетием Бог не обидел, да ратной славы не снискали. Зато гибель "на государевой службе" — на поле брани — уже была достойна увековечивания. Сначала этот достойный увековечивания факт отмечался скромно: Лета 7072 (1564) июля 2 дня преставися раб Божий Алексей Тимофеевич Борисов, убиен бысть на государевой службе (с. Борисоглебское Муромского уезда).

Но постепенно описание подвигов становилось всё пространнее и пространнее, а избыточная информация — всё полнее: 7179 (1671) году маия 11 день замучен бысть в Астрахане стольник и воевода князь Семен Иванович Львов от богопротивнаго и злочестиваго богоотпадца православныя веры, от вора и разбойника, душегубца Стеньки Разина с товарищи (Ярославль, Спасо-Преображенский монастырь).

Вникая в ужасающие подробности этого надгробия, невольно ловишь себя на мысли, что истинным "героем" эпитафии всё же является "душегубец" Стенька Разин, а вовсе не павший от его рук воевода: механизм человеческой памяти такой, что информация, содержащаяся в конце эпитафии, запоминается лучше.

В конце концов эпитафии служилых людей превратились в развернутые повествования, где об обстоятельствах гибели на "государевой службе" сообщалось с мельчайшими подробностями.

Но иногда надгробные надписи создавались с таким расчетом, чтобы у читавшего их был повод поразмыслить. Так, в эпитафии боярина А.С. Матвеева, растерзанного стрельцами во время бунта 18 мая 1682 года, имелось указание, что гибель его пришлась "на память убиения св. благовернаго царевича Дмитрия". Упоминания дней памяти русских святых на надгробиях крайне редки. В основе отбора дней памяти святых, помещаемых на надгробиях, лежала византийская традиция. Дни памяти святых, указываемых на надгробиях, восходят либо к Уставу Константинопольской великой Церкви, либо к Студийскому или Иерусалимскому уставам, окончательно сложившимся к XI–XII векам. Но в данном случае упоминание о гибели царевича Дмитрия служило знаком внутренней связи двух событий, уподобляя невинную гибель святого младенца невинной гибели боярина.

Случалось и так, что надгробная эпитафия была совсем нелишним поводом напомнить о своих заслугах, вовсе не имевших отношения к имени умершего. Как, например, в надписи из Московского Златоустовского монастыря: Лета 7152-го (1641/42) преставися раба Божия Васильева жена Петровича Опраксина Феврония, зовомая Марфа Игнатьевна в городе Короче, как муж ея Василей Петрович был воеводою и погребена на сем меcте.

Когда читаешь эту эпитафию, волей-неволей возникает вопрос: что же было важнее для овдовевшего В.П. Апраксина, представителя захудалого к тому времени рода, — отметить надгробием кончину жены или же тот факт, что он вступил-таки в состав служилой элиты и был назначен корочевским воеводой?

Нередко за, казалось бы, однообразными строками надгробий звучат и отголоски политической борьбы. В первую очередь это касается эпитафий, появившихся над могилами жертв Смутного времени. Имя Бориса Годунова, столь ненавидимого московским боярством, стало в них, что называется, притчей во языцех. Немало усилий было положено на его, хотя бы и посмертную, дискредитацию.

Борющиеся за власть боярские группировки по-своему использовали подлинные и мнимые преступления царя Бориса. Бояре Романовы, в которых Борис Годунов, и не без оснований, видел серьезных конкурентов в борьбе за трон и обошелся с ними особенно жестоко, отправив в ссылку в удаленные монастыри и города, вообще превратили родовое кладбище в Московском Новоспасском монастыре в своеобразный мемориал жертв произвола царя Бориса. Сюда были перенесены останки тех Романовых, кто не пережил ссылки.

О чем же поведали надписи на этих могилах?

Лета 7114 (1606) марта в 12 день на память преподобного Феофана Исповедника погребен раб Божий Александр Никитич Романов, а преставися в заточении от царя Бориса Кириллова монастыря в вотчине на Луде.

Лета 7114 (1606) марта в 18 день на память святителя Кирилла Иерусалимскаго погребен раб Божий Михаил Никитич Романов, а преставися в заточении от царя Бориса в Пермии у Николая Чудотворца.

Лета 7119 (1618) февруария в 15 день на память святаго апостола Онисима преставися раб Божии Василий Никитичь Романов, молитвенное имя Никифор, в заточении от царя Бориса в Сибирском граде на Пелыме в Нырпу на погосте.

Как говорится, имеющий уши да слышит.

Но не только о людях повествуют эпитафии. Надгробия — неотъемлемая часть истории церкви или монастыря. Нередко даты, высеченные на них, оказываются древнее, чем первые упоминания об этих объектах в иных письменных источниках — летописях, жалованных грамотах, писцовых книгах и т.п. И находка подобных памятников позволяет существенно скорректировать наши представления о времени возникновения того или иного храма или обители.

Но ведь церкви и монастыри являются частью истории города или села. И в этом случае надгробия свидетельствуют также о ранних этапах существования этих населенных пунктов. Более того, при крайней скудости письменных источников по истории "малых" городов (что, увы, нередко для России) именно надгробия позволяют маркировать те или иные объекты (слободы, улицы и т.п.) во времени и пространстве.

Бывает и так, что эпитафии сохраняют память об исторических событиях, неизвестных из других источников. Сравнительно недавно в Галиче (Костромская область) было найдено валунное надгробие над могилой родственников известного иконописца Никифора Богданова сына Копосова — матери, сына и родного брата, умерших в 1654 году. Факт сам по себе примечательный, поскольку, как правило, от биографий иконописцев Древней Руси сохранились буквально крупицы. Однако ценность сведений, сохранившихся в эпитафии, возрастала еще и потому, что в ней содержалась летописная приписка о чуме в русских городах, в том числе и Галиче, а о том, что этот город затронула эпидемия, иные источники не сообщали3.

Конечно, в столь кратком обзоре невозможно дать подробный рассказ о древнерусских надгробиях. Материал, содержащийся в них, неисчерпаем. Но то, что сохранилось до наших дней, лишь небольшая часть, которую пощадило время. Необозримое число надгробий погибло. Гибли они и по людскому небрежению, и во время бунтов и войн, и при прямом содействии государства. В 1722 году Петр I запретил хоронить умерших в черте города и предписал "надгробные камни при церквах и в монастырях опускать вровень с землею... которые же камни неудобно так разместить, употреблять их в строение церковное". Так канула в вечность значительная часть "каменного архива" допетровской Руси. Не менее ощутимый урон ему был нанесен в годы советской власти при закрытии кладбищ и разрушении монастырей и церквей, так и не попав в руки ученых. Однако немалое число надгробий еще сохранилось в городах и весях России, но и они или оказываются под угрозой уничтожения, или — чаще всего из-за незнания — погибают. По этой причине особую актуальность сегодня приобретает создание свода древнерусских надписей, в котором были бы опубликованы надгробные и иные надписи конца XV–XVIII веков из храмов и монастырей России. Такое издание позволило бы сохранить эти источники под "одной крышей" и стать основой для их дальнейшего изучения.

Кладбища традиционно располагались рядом с храмами. Поколения прихожан рождались и умирали, оставляя память о себе на церковном погосте и приходских синодиках. При этом если страницы поминальных книг затирались и очень скоро приходили в негодность, то надгробные кресты и памятники донесли запечатленную на них информацию до сегодняшнего дня. Опись и последующее изучение надгробных надписей — гарантия сохранения прошлого и способ восстановления истории прихода. О том, как правильно подойти к составлению такой описи, читайте в предложенной ниже инструкции.

Corpus Inscriptionum Regni Moscovitarum

Университет Дмитрия Пожарского при участии Центра археологических исследований Главного управления охраны памятников Москвы и исторического факультета Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета начинает научный проект по сбору и изданию Корпуса древнерусских надписей. На начальном этапе планируются сбор и издание свода надписей конца XV — начала XVIII века, вырезанных на белокаменных плитах, крестах, а также валунах (рабочее название — Corpus Inscriptionum Regni Moscovitarum). Именно на этом направлении древнерусской эпиграфики в последнее время благодаря многочисленным исследованиям и публикациям памятников созданы наиболее благоприятные условия для научного прорыва в составлении корпуса надписей, отвечающего мировым научным стандартам. В этом длительном проекте мы рассчитываем на помощь всех, кто интересуется памятниками родной старины. Каждый, приславший фотографии и описания памятников эпиграфики, соответствующие данной инструкции, будет включен в состав авторов — составителей свода.

Источник: http://e-vestnik.ru/analytics/drevnerusskie_nadgrobiya_5455/

Бутер — говорит быстро

«Каково происхождение моей фамилии?

Владимир Верещагин, Осиповичский р–н».

Отвечает ведущая рубрики, доктор филологических наук, профессор Валентина ЛЕМТЮГОВА:

— В основе фамилии Верещагин прозвание Верещага по действию глагола «верещать» («громко кричать визгливым голосом»). Слово это есть в русском, белорусском, украинском языках. В русском «верещать» — это еще и «тараторить без умолку резким голосом» (Словарь В.Даля), в украинском «верескун» — «крикун» (Словарь Б.Д.Гринченки).

«Хочу узнать о корнях фамилий Бутер и Чекмарева (фамилия жены, ее родственники живут в России).

Л.И.Бутер, Минск».

— Фамилию Бутер русский ономаст Ю.Федосюк возводит к прозванию Бутер по действию русского глагола «буторить» («говорить быстро, невнятно»). Глагол «буторить» в таком значении ему доводилось слышать на Урале и в наше время.

Основой для фамилии Чекмарев послужило слово «чекмарь» («долбня, деревянная колотушка; род кистеня»). Это приспособление для уколачивания земли, а также для убийства волков с коня (Словарь В.Даля). Наиболее вероятно, что Чекмарем звали конного охотника на волков. Суффикс —ев в фамилии обозначает родственные связи: Чекмарев — сын или иной потомок Чекмаря.

«Всегда с интересом читаю рубрику. У меня вопрос по поводу возникновения фамилии Поплавский. Какой смысл в ней заложен?

Евгения Поплавская, Мосты».

— Фамилия Поплавский образована от названия населенного пункта Поплавы (ударение на втором или на последнем слоге) — «поселение возле заливного луга». На территории Беларуси их два: в Березинском районе Минской области и в Кличевском районе Могилевской области.

«Хочу узнать о происхождении фамилий Каплуненко и Гурбанов.

Б.А.Гурбанов, г. Иваново».

— В основе фамилии Каплуненко прозвание Каплун («холощеный петух, посаженный на откорм»). В этом значении слово «каплун» фиксируется словарями белорусского, русского и украинского языков (И.Носовича, В.Даля, Б.Гринченко). В переносном значении Каплун — это человек полный, упитанный. В некоторых белорусских говорах каплун — «жидкая похлебка из воды и кусочков хлеба». Любитель такой похлебки также мог получить соответствующее прозвание. Суффикс —енко обозначает родственные связи: Каплуненко — сын или иной потомок Каплуна. От этого же прозвания образованы белорусские фамилии Каплунов и Каплунович.

Гурбан в буквальном смысле слова — «сугроб снега, большая куча чего–нибудь», в переносном — «человек массивный, грузный».

«Хочу узнать истории происхождения фамилий моих родственников — Сапежинский, Шаруха, Миронова, Никифоров, Березкин, показать ответ внукам, чтобы они больше знали о предках.

Л.Л.Березкина. Волковыск».

— Фамилия Сапежинский образована от названия населенного пункта Сапежин (Ивьевский р–н Гродненской обл.) или Сапежинка (Быховский р–н Могилевской обл.). В основе этих названий прозвание Сапега — «тот, кто сопит».

Шаруха — прозвание по действию белорусского глагола «шараваць» — «чистить, мыть» (Слоўнiк паўночна–заходняй Беларусi i яе пагранiчча). Следовательно, Шаруха — это человек чистоплотный, аккуратный. Но в белорусских народных говорах «шараваць» обозначает еще «быстро идти». В этом случае Шаруха — это скороход.

Миронов — сын или иной потомок Мирона. Мирон в переводе с греческого — «благовонное масло, миро».

Никифоров — сын или иной потомок Никифора. Никифор в переводе с греческого — «победитель, победоносец».

Березкин — сын или иной потомок человека по прозванию Березка. В свою очередь, Березка восходит к нецерковному имени Береза. В древности это имя присваивалось детям, родившимся в период, когда береза оживала от зимнего сна и покрывалась молодой зеленью. В белорусской культурной традиции береза — это дерево–оберег и посредник между миром живых и мертвых, символ женского начала (Беларуская мiфалогiя. Энцыклапедычны слоўнiк).

Источник: http://www.sb.by/post/135583/

Чем занимаются потомки Екатерины II, живущие в эмиграции

На прошлой неделе в Петербурге на съезд собрались потомки незаконнорожденного сына Екатерины II графа Алексея Бобринского. Впервые после революции 1917 года Бобринские встретились вместе в таком количестве – 21 человек. Встреча прошла во дворце Бобринских (Галерная, 58, где сейчас располагается факультет свободных искусств и наук СПбГУ).

В этом году роду Бобринских исполнилось 250 лет. К этому юбилею только-только успели закончить реставрацию центрального корпуса дворца, который выходит в сад. «В этом саду Алексей Алексеевич Бобринский, сын родоначальника, испытывал железную дорогу: здесь был рельсовый путь, где вместо поездов ездили груженые телеги», - рассказывает директор программы «Искусства и гуманитарные науки» факультета Валерий Монахов. В саду и сейчас идет реставрация: все перекопано.

Род Бобринских возник в XVIII веке несколько неожиданно – как результат романа императрицы Екатерины II и графа Григория Орлова. 22 апреля 1762 года у императрицы родился мальчик, впоследствии Алексей, которого из дворца тут же отправили на воспитание к гардеробмейстеру Василию Шкурину. «По легенде, чтобы отвлечь от родов законного мужа Екатерины, Петра III, на окраине Петербурга инициировали пожар. Ведь это была страсть императора - смотреть на пожары», - рассказывает живущий во Франции Николай Бобринский.

Почему незаконный младенец был назван Бобринским, до сих пор спорят. «Говорят, его вынесли из дворца на бобровых шкурах», - говорит Алексей Николаевич, представитель Бобринских из Москвы. Есть другая версия – мальчик воспитывался в имении Бобрики, и это название легло в основу фамилии. В 1796 году Алексей Григорьевич Бобринский был возведен в графское достоинство Павлом I, а спустя два года в его владениях оказался дворец в Петербурге на Галерной улице.

Нынешние Бобринские представляют три ветки от трех сыновей Алексея Григорьевича. Так, Николай Бобринский, – потомок в 7-м колене Алексея Алексеевича, который был одним из основателей российских железных дорог (он и строил дорогу в саду. – А. Д.), а еще построил первый сахарный завод, за что был удостоен золотой медали «За сахар-рафинад».

Николай живет во Франции, а работает в Германии, в Европейском космическом агентстве. «Я по профессии инженер, закончил высшую школу по космическим и аэронавтическим наукам. Леша, мой брат, коммерсант, сестра Ольга – историк. Отец - православный священник, закончил Богословский институт, ему 87 лет, он очень хотел приехать, но не смог».

После революции 1917 года род Бобринских постепенно исчезал из России: спасаясь от советской власти, многие эмигрировали, и лишь малая часть осталась. Потомки рода Бобринских живут по всему миру – во Франции, Германии, Великобритании, Италии, США. В Петербурге после революции Бобринских не осталось вовсе, в России их можно найти в Москве. Но в большинстве своем Бобринские – это граждане иностранных государств. «Моей маме было 12 лет, когда случилась революция, - рассказывает Николай Уиттер (по матери Бобринский). - На тот момент все жили в Богородицке, потом приходилось постоянно переезжать. В конце концов моя мать стала жить в Москве. Потом моя тетя нашла себе богатого американца, вышла замуж и уехала. А моя мать нашла себе англичанина и тоже уехала. Старшая сестра моя родилась еще в Москве, средняя – в Париже, а я – в Лондоне».

Сегодняшние Бобринские не очень похожи на графов – скорее, на интуристов. «Я Бобринский по матери, - говорит Николай Уиттер, - мой папа англичанин, поэтому фамилия у меня другая». Он из тех немногих Бобринских, что говорят по-русски: «Когда мне было 18, я стыдился, что не говорил по-русски, и начал учить». Николай Борисович, живущий во Франции, говорит практически без акцента и учит русскому языку младшего 9-летнего сына Павла: «У нас все говорят по-русски, кроме моих старших детей. Но младшего мы уже учим. Я рассказываю сыну, что его предки жили в России, что строили поезда, что прапрабабушка была астрономом. Ему интересны такие конкретные факты».

Дожившее до ХХI века графское наследство семьи Бобринских весьма скудно –сохранились картины, фотографии, некоторые предметы интерьера (у Николая Уиттера есть старое зеркало, принадлежавшее прадедам). «Русская эмиграция после революции была очень бедная – какие-то реликвии удалось вывезти, но после 5 - 6 лет жизни за границей все ушло», - рассказывает Николай Борисович: «Зато у нас есть наперстки с родовым гербом – некоторые из них передавались по наследству, некоторые были сделаны недавно. Там выдавлен девиз Бобринских – «Богу слава, жизнь тебе». Я ношу это кольцо каждый день, когда мой сын вырастет – ему сделают такое же».

Энтони Мациевский живет в Лос-Анджелесе, работает программистом. Его бабушка Софья еще носила фамилию Бобринская. У Энтони свои представление о русских традициях: «На рождество у нас всегда русско-польская кухня, традиционные сладости».

Быть верными семейным традициям за границей, рассказывает Николай Борисович, не так просто – там история рода Бобринских никому не интересна: «Французское и немецкое общество к этой нашей истории относится равнодушно. Если родился во Франции – ты француз, и никто не хочет знать об истории твоей семьи». Именно поэтому, видимо, Бобринские собираются все вместе именно в России.

Источник: http://www.online812.ru/2012/08/24/010/

О чем бы Вы хотели прочитать в следующих номерах нашей рассылки?
Ведущий рассылки: Андрей Конопелько