Наша национальная трагедия в том, что русский человек всегда стремится к безупречности. Отчаянно стремится, но безнадежно.

Либо идеально — либо никак. Лучше никак, чем несовершенно, пусть лучше разруха, скука, уныние, чем не дотянуть до эталонной, стопроцентной идеальности.

Если, например, писатель, то Великий. Зачем писать, если ты не Лев Толстой? Если на каждую твою строку давит все величие и совершенство русской литературы, если тебе грозит призрак Достоевского, а бюст Набокова хмурится, глядя, как ты ковыряешься в словах, жалкое ничтожество?

Но что литература, если русский человек даже из дома выйти не может в спокойном и легкомысленном настроении, нацепив на домашние вязаные носки шлепанцы, чтобы купить себе кофе и булочку?

Нет. Русский человек умоется, причешется, старательно выберет галстук, который подходит к цвету нижнего белья, и лишь тогда решится выбраться в булочную.

Это берлинцы могут себе позволить сидеть по утрам и в носках, и в шлепанцах, и в пальто на пижаму, и читать свой Morgen Zeitung в криво напяленных очках за уличным столиком.

Знаете, в Москве вдруг посещает этот синдром — идеальности. В Берлине я два месяца жила вообще без зеркала и смотрела на свое отражение на улице, в витрине. Это была такая лотерея: могла себе понравиться, а могла и не очень. Даже если рубашка драматически не сочеталась с юбкой — ну и что? Да пусть так и будет, это же забавно.

Забавно — это как-то легкомысленно, шутовство какое-то. Как можно быть забавным? А вдруг осудят? А вдруг будут хихикать за спиной? Русский не может себе позволить быть забавным. Если ты вдруг заметил, что туфли не так уж хорошо сочетаются с джемпером, выйди из машины и покончи с собой.

Знаете, в Москве очень-очень много очень-очень хорошо одетых людей. И это даже как-то... стремно. Но самое страшное в том, что пропали городские сумасшедшие. Ну, в год одного, может, встретишь, да и тот всего-навсего пьян. А раньше на улицах часто встречались странно одетые чудики, которые жили, казалось, в каком-то своем мире, и ни до кого им не было дела. А сейчас так мало странного в городе.

Приходишь в клуб — там все такие симпатичные и модные, и такие скучные, все так хорошо себя ведут, что хочется немедленно вернуться домой, пить коктейль из портвейна с пивом и смотреть «Давай поженимся».

Очень хочется делать что-то странное, идиотское — ну, просто чтобы ощутить эту чудесную детскую свободу, когда ты можешь дурить сколько угодно лишь потому, что ты еще маленький и тебе можно.

Тебе прощают. Тебя еще не покалечили правила и упреки. Тебя еще не раскатали по асфальту за то, что ты закончил семестр с четверкой. С четверкой! Все пятерки, одна четверка — это ведь ужасно.

Я так благодарна отцу за то, что его кроме моего английского и моего русского вообще ничего не интересовало. Если я балансировала на грани неудов, он нанимал репетиторов, конечно, чтобы из школы не выгнали, но никого и никогда не волновало, что там у меня по физике, алгебре, биологии — если выше двойки. Мои идеальные оценки никому не были нужны.

В то лето, когда мне было уже почти 14, мы с отцом первый раз поехали в Западную Европу, в Германию. И больше всего меня, вполне себе советскую девушку, поразило не то, что в магазинах полно добра или что на улицах пахнет кофе, а не крысами, а то, что люди лежат на ступенях, на газонах, сидят на полу в аэропортах или в галереях.

С советских ступеней и газонов гоняли, это было практически неприлично — взять и сесть на ступеньки.

Я до сих пор знаю людей, которые не решаются лечь на газон — они в ужасе оглядываются и все ждут, когда их прогонят.

Это я к тому, что степень несвободы проверяется на самом деле вот такими мелочами.

В фильме Соловьева «Асса» самым главным эпизодом, ради которого все его и смотрели, была сцена с сережкой. Герой Африки носил серьгу — фотографию Друбич на крючке, и за это его избили милиционеры. Потому что он «не как все». Странный. Забавный. Советский человек не мог быть забавным. А уж тем более странным. Эта сережка была символом всей советской диктатуры.

Нелепость в том, что до сих пор странным быть неприлично. Совершенство как кодекс общественных установок, как отсутствие малейших признаков странностей, как стремление получать от общества только отличные оценки, как страх осуждения — это, честно, трагедия в масштабах страны.

В нашем современном обществе не может быть Хармсов, потому что мы осуждаем парадоксы, безумие, воображение без ограничений, ассоциативную фантазию. Только прямая и мрачная достоевщина — строгий идеальный реализм с доброй порцией безнадежности.

Но, черт, как же скучно жить. Все вокруг такие красивые, умные, добрые и здоровые, что тоска прямо висит в воздухе. Это идеальный мир без юмора и без творчества, без малейших намеков на свободу самовыражения. Мир, в котором радует даже дурной вкус: он хоть как-то разнообразит эти идеальные будни, вызывает смех.

Люди, будьте идиотами. Носите странные ботинки и говорите парадоксальные вещи. Будьте нелепыми и смешными. Ведите себя странно. Получайте неуды за поведение и стиль. Только так можно быть самим собой. Только так можно быть свободным. Ведь свобода намного лучше совершенства — она делает нас пусть не идеальными, но счастливыми.

Арина Холина