"Если б Володя не был таким поэтом, – написала Однажды Лиля Брик, – то на этом закончилось бы наше знакомство". Если бы... Ведь самой Лиле это не помешало, образно говоря, "насиловать" его всю оставшуюся жизнь...
Знакомство
"Лиля, рыжая "ведьма", у которой с детства был, простите, "колоссальный сексапил" и которая, по словам актрисы Азарх-Грановской, вечно испытывала "обостренное половое любопытство".
Десятки разведенных ею мужчин, сотни затянутых в постель и миллионы одураченных и поныне. Что хлопотать-доказывать, - самого Сталина дважды обвела вокруг пальца.
Огромные глаза ("наглые"), улыбка на лице ("истасканном"), огненная прическа ("волосы крашеные") – всё по словам Ахматовой, Лиля в год знакомства с поэтом уже чинно жила с мужем – будущим теоретиком и свободной любви, и порохового футуризма.
Однажды Лиля пьяной вернулась под утро. "Пошла гулять, ко мне привязался офицер, позвал в ресторан. Отдельный кабинет. Я ему отдалась. Что мне теперь делать" И Ося, он в диссертации рассматривал недавно юридический статус проституток (из-за чего девицы в "изученных" им борделях прозвали его "бл***м папашей"), невозмутимо ответил жене: "Принять ванну..."
Вот в этот дом Эльза Триоле, сестра Лили, и привела поэта Маяковского. В голубой рубашке, воротник расстегнут, он прочел "Облако в штанах". "Мы подняли головы, – пишет Лиля, – и до конца не спускали глаз с невиданного чуда". "Даже если вы больше ничего не напишете, вы уже гениальный поэт!" – сказал Брик и, как коммерсант, сразу дал деньги на издание поэмы.
Он будет выдавать поэту по 50 копеек за каждую будущую строку. Поэт вернет потом эти копейки с лихвой – не только гонорарами ("кормильцем семьи" назовет его друг дома Ромка Якобсон), но и громкими знакомствами. Пастернак, Кузмин, Хлебников, Мейерхольд, Татлин – разве они ходили бы к одиноким Брикам "на чай"? А для Лили враз сбудется мечта: поэт тут же посвятит ей "Облако".
Злые гении
Знаете, где умер Серебряный век? На Марсовом поле, в "Привале комедиантов", подвальном кафе. Ирония судьбы, но именно здесь Лиля как-то забыла сумочку. Маяковский вернулся за ней. Видевшая это Лариса Рейснер, вспоминал Шкловский, посмеется: "Теперь вы будете таскать эту сумочку всю жизнь". – "Я эту сумочку, – гаркнет он, – могу в зубах носить. В любви обиды нет". И ведь носил. Но штука не в этом.
Как тройка-Русь Гоголя везла бричку, а в бричке восседал Чичиков, так в сумочке, которую "носил в зубах" первый поэт, лежало удостоверение сотрудницы ГПУ, приставленной для слежки и к нему.
Сам он о слежке догадается позже, когда в Америке родится его дочь от переводчицы Элли Джонс и он в письме к ней, назвав Лилю "злым гением", скажет, что она, похоже, "о каждом шаге его сообщает в НКВД".
Что-то этот факт не поминают те, кто выпускает ныне восторженные книги о Лиле и снимает о ее "великой любви" фильмы! Поэта, конечно, "вели" до самой смерти, но чтобы этим занималась женщина, которую он звал своей Музой, – не укладывается в голове!
Секретный сотрудник (на советском жаргоне – "сексот"), у которой постель – "ответработа" по ведомству литературы.
Мало мы знаем и Маяковского. Говорят, например, что он был записной остряк. Но тот же Чуковский вспоминает его "шуточки": "За обедом он рассказал мне:
1. Что Лито в Москве называется Нето.
2. Что еврей, услыхав в вагоне, что меняют паровоз, выскочил и спросил: на что меняют?
3. Что другой еврей хвалил какую-то даму: у нее нос в 25 каратов!".
Такой вот "юморок" был у поэта – удавишься с тоски.
А знаете ли вы, что он не любил книг, не пил водку, был левшой, никогда не носил ничего шелкового, а в конце жизни имел слуг, шофера и даже личного повара?
Это в стихах ему кроме "свежевымытой сорочки" не надо было ничего, а в жизни гардеробу его позавидовала бы самая взыскательная щеголиха. Жил богато, не то что воистину великие – Мандельштам и Цветаева. Наконец, был брезглив: таскал в кармане мыло, за перила держался через полу пальто. Это тоже все поминают, но не поминают, увы, что в главном своем деле, в литературе, мало чем брезговал.
В 1926-м скажет: "Мы случайно дали возможность Булгакову пискнуть – и пискнул". Речь вел о бессмертной пьесе "Дни Турбиных".
Тогда же назовет Ахматову и того же Мандельштама "внутренними эмигрантами". Чистый донос!
Потом по отмашке власти начнет травлю Пильняка и Замятина.
Бунин напишет: "Думаю, что Маяковский останется в истории литературы... как самый низкий, циничный и вредный слуга советского людоедства".
Цветаева в Париже скажет короче: "Маяковский животное, в чистом виде скот. Было – и отняли боги. И теперь жует травку (любую)"...
Сильные всегда "насилуют" слабых. А поэт был слабым, хоть и тужился выглядеть мачо. Впрочем, когда Репин засомневался как-то в психическом здоровье его, психиатр Бехтерев, послушав стихи, успокоил живописца. "Здоров, – сказал, – могуч". Но неожиданно добавил: "Главное – чувствилище у него большое..." Что понимал под этим – не ясно.
Но через тринадцать лет "тринадцатый апостол", изнасилованный в хвост и в гриву, признается в Париже художнику Анненкову, что давно уже не поэт – чиновник. И прямо в кафе, на людях, в голос разрыдается.
От "чувствилища" его останется разве что необычная для такого великана слезливость.
Треугольник
Когда-то друг "семьи" Бурлюк сказал: "Любовь и дружба – слова. Отношения крепки, если людям выгодно друг к другу хорошо относиться". Чем не афоризм?!
Но Лиля так и относилась к поэту. В письмах "милого волосика" (так звала его) целовала и тысячу, и миллион раз в зависимости от того, что просила (духи, пижамку или автомобиль из Парижа), а на деле презирала.
"Разве можно, – говорила, – сравнивать его с Осей? Осин ум оценят будущие поколения". А Володя? "Какая разница между ним и извозчиком? Один управляет лошадью, другой – рифмой".
Поэт нужен был ей ради сытого благополучия. Из-за денег.
Из-за денег она и Ося во времена нэпа, узнав на Лубянке, кого из толстосумов собираются арестовать, ходили к ним в дома и (как по секрету рассказывал Крученых) уговаривали сдать им на "хранение" ("пока не утрясется", на время) фамильные ценности. Ведь из ГПУ мало кого выпускали.
Даже Кольцов, близкий друг, и тот в камере, перед расстрелом, напишет: "Оговаривать никого не намерен, но Брики в течение 20 лет были настоящими паразитами, базируя на Маяковском свое материальное и социальное положение"...
Саму Лилю никогда не трогали. За знакомство с ней "брали", а саму не трогали.
Оказывается, Сталин, листая списки на арест, вычеркнул Лилю: "Не будем трогать жену Маяковского..." А ведь она не была женой поэта и даже любовницей не была "справной" – вечные измены. Она была "дрессировщицей" (по словам Вознесенского, "с хлыстом"). И, рискну сказать, главный дрессировщик – Иосиф Сталин! – именно за это и ценил ее.
Впрочем, мы узнаем правду, пусть только откроют архивы НКВД. Узнаем, как иезуитски обвела Лиля главного иезуита страны и за что получила баснословную награду – жизнь!..
А пока, пока опубликованы донесения лишь самых мелких из агентов, следивших за поэтом. В одном из них некто по кличке Арбузов докладывал: "В Маяковском произошел перелом, он не верит в то, что пишет, и ненавидит, что пишет". И дата: 14 апреля 1930 года...
В этот день поэт и выстрелил себе в сердце.
Источник - отрывки из статьи журнала Story "Тринадцатый апостол" Вячеслава Недошивина
