Популярные группы

Приглашение на премьеру фильма «Высоцкий. Спасибо, что живой» я получила от Никиты, который написал для него сценарий. Картина столько всего подняла в душе, что после сеанса я даже не нашла в себе силы поговорить с племянником. А ночью не сомкнула глаз. До утра перебирала в памяти встречи, разговоры, рассказы родителей, связанные с Володей...

Наши отцы родные братья, но иногда мне кажется — более разных людей трудно найти. Семен Владимирович был нацелен на карьеру и остро переживал свое медленное продвижение по служебной лестнице. Алексей Владимирович, офицер-артиллерист, о карьере вообще не думал, судя по тому, что пошел на конфликт с вышестоящим офицером, решившим приударить за его женой. Дядя Сеня с легкостью переходил из одного романа в другой и считал свои любовные победы доблестью. Мой отец до конца жизни хранил верность одной-единственной женщине... Они были почти антиподами, но стоило мне или маме сказать что-нибудь нелицеприятное в адрес Семена Владимировича, тут же следовал окрик: «Шура! Лялька! Он мой брат — и другого не будет!»

Володя, или, как его звали в нашей большой семье, Вовка, всегда был ближе к дяде, чем к родному отцу. На семейных торжествах они уединялись на дальнем конце стола и часами разговаривали, не видя и не слыша никого вокруг. Пока Вовка был неизвестен, невнимание со стороны сына хозяина дома не особенно задевало приглашенных Семеном Владимировичем генералов и высокопоставленных чиновников, но потом... Явного неудовольствия никто не выказывал, однако косые взгляды бросали, и дядя Сеня сильно нервничал.

Я младше Володи на шестнадцать лет, к тому же огромная разница в возрасте усугублялась моей патологической стеснительностью. Было безумно интересно, о чем говорят папа с Вовкой, но чтобы сесть рядом и послушать — боже упаси! Настроив «локаторы» на нужную волну ловила обрывки разговоров издали. В основном они были о войне. Вовка никогда не скрывал, что большинство его «фронтовых» песен написаны под впечатлением от рассказов моего отца. Уже после смерти брата кто-то передал мне запись его концерта в узбекском городе Навои, состоявшегося двадцать седьмого июля 1979 года — то есть через два дня после воспроизведенных (о точности здесь говорить не будем) в фильме событий.

«Год назад умер мой дядька — единственный мой родственник... — на пленке голос Володи срывается. — И когда несли его тело, впереди шли семнадцать летчиков и на семнадцати красных сафьяновых подушечках несли семнадцать его орденов, а медали уже некуда было класть... Такой вот парень, такой человек».

Имя моего отца из уст Володи звучало на всех выступлениях, а исполнение одной из лучших песен о войне — «О погибшем летчике» — он всегда предварял словами:

«Этот случай произошел с большим другом моего дяди — дважды Героем Советского Союза Николаем Михайловичем Скомороховым. Алексей Высоцкий написал о его подвиге очерк в газету, а я песню...» Кстати, одним из организаторов похорон папы был именно Скоморохов, поэтому в последний путь фронтовика-артиллериста Алексея Высоцкого провожали военные летчики.

С огромной любовью и уважением Володя относился и к моей маме — Александре Ивановне Высоцкой. Звал «тетей Шурочкой». Его потрясла история любви моих родителей. Маму призвали на фронт восемнадцатилетней — она только-только окончила медучилище. Александру Таран направили в пушечный артполк, в подразделение, которым командовал двадцатидвухлетний старший лейтенант Алексей Высоцкий. Спустя два месяца после знакомства они зарегистрировались в сельсовете одной из станиц, а через год едва не потеряли друг друга навсегда.

Двадцать восьмого июля 1942 года мама сопровождала большую партию раненых в госпиталь. Когда прибыли на место, началась бомбежка. Она соскочила из кабины на землю, взялась рукой за приделанную к двери скобу. Левое запястье с подаренными Алешей на свадьбу часами — последнее, что мама помнила. Очнулась в палате. Вместо левой руки — окровавленная культя.

Ехать после выписки из госпиталя санинструктору Александре Таран-Высоцкой было некуда. Пожалев, ее взяла к себе чужая женщина. Писать мужу на номер военной почты гордая казачка не стала: а вдруг она ему такая не нужна? Но тревога за любимого терзала сердце... Мама отправила открытку на московский адрес свекра: «Владимир Семенович, пишет ли вам Алексей? Жив ли он? Не ранен?»

Послание в почтовом ящике обнаружил старший сын Семен. Он немедля отправил брату Алексею на фронт сообщение: «Твоя жена нашлась. Место проживания: Ростов-на-Дону, Станиславского, 188». Получив письмо, отец отпросился у начальства и рванул на «виллисе» в Ростов.

«Влетаю в дом и с порога: — Где Шура? - вспоминал отец.

— За военным пайком с утра ушла. Наверное, в очереди стоит. А вы кто?

— Муж.

Хозяйка смотрит на меня удивленно: — Она не говорила, что замужем...

В толпе возле продпункта сразу выхватываю в толпе глазами Шурочку. В длинной линялой юбке, старой кофте, с опущенными в землю глазами. Кричу: «Шура!!!» Она было бросается ко мне, но тут же останавливается и показывает глазами на пустой рукав: вот, мол, видишь, Леша? «И только?!» — говорю я и прижимаю ее к себе, а в голове одна мысль: жива! Жива! Ведь когда пришли списки погибших, в которых значилось имя Шуры, я чуть с ума не сошел. Теперь, увидев ее в очереди в обносках, поклялся себе: закончится война и моя Шурочка будет одеваться как королева — все для этого сделаю!»

Отец привез жену в часть, добился, чтобы ее не комиссовали и разрешили работать в медпункте. Они вместе дошли до Берлина.

...Икогда наши девушки сменят шинели на платьица — Не забыть бы тогда, не простить бы и не потерять!

Я знаю, эти строки написаны Володей под впечатлением от истории моих родителей и посвящены «тете Шурочке».

Моя мама познакомилась с племянником мужа в конце 1943 года: командование части отправило санинструктора Таран-Высоцкую в Москву на протезирование и Новый 1944 год она встречала на Первой Мещанской в компании невестки Нины Максимовны Высоцкой и ее сынишки.

«Накануне отъезда в столицу мы с Лешей купили на краснодарской толкучке Вовке подарок — подшитые кожей белые валеночки, — вспоминала мама. — Как же он обрадовался подарку! Перед тем как уложить спать, Нина еле уговорила его разуться... Весь новогодний вечер Вовка ни минуты не сидел на месте: то изо всех сил раскачивался на деревянном коне с круглыми полозьями — вот-вот полетит вверх тормашками, то принимался носиться по комнате, то, спрятавшись за штору, выглядывал оттуда и смущенно-восторженно выкрикивал: «А тетя Шурочка — военная! А тетя Шурочка — военная!»

Нина Максимовна именно в ту ночь рассказала невестке историю своих непростых отношений с мужем. О том, что из роддома ее с Вовкой забирал не супруг, а восемнадцатилетний деверь Леша Высоцкий. Новоиспеченный папаша, видимо, был очень занят.

О том, что Семен Владимирович — «ходок», знали все. Более того, он своими победами на любовном фронте несказанно гордился. В студенческие годы я увлекалась хиромантией и как-то попросила его показать ладони. Посмотрев, ахнула:

— Вот это да! Сколько же у вас, дядь Сень, женщин было! Раз, два, три... Одиннадцать!

— Погоди, Ирэнка, сейчас прикину... — сосредоточенно сдвинув брови и беззвучно шевеля губами, он принялся загибать пальцы. — Примерно так оно и есть — больше десятка... Но это только те, — поспешно и деловито уточнил он, — с которыми были долгие, серьезные отношения. Всех нипочем не вспомнить.

Кем был увлечен Семен Владимирович в момент появления на свет единственного сына, с точностью сказать не берусь. По прикидкам моей бабушки Ирины Алексеевны, в январе 1938 года ее старший сын отчаянно ухаживал за парикмахершей — миловидной пухленькой блондинкой. И даже готов был жениться, пока не узнал, что среди родственников невесты есть репрессированные. Порвал раз и навсегда, испугавшись, что даже связь (не говоря уже о свадьбе!) с «неблагонадежной» может пагубно отразиться на его карьере.

Именно страх дяди Сени замараться родством с «врагами народа» заставил моих родителей всю жизнь скрывать от него трагический факт маминой биографии. Ее отец был объявлен кулаком и расстрелян на глазах у жены и четверых детей. На протяжении многих лет за санинструктором Таран-Высоцкой следил СМЕРШ. Дело дочери «врага народа» Алексею Высоцкому показали в 1953 году в Мукачево, где он тогда служил. Вызвал особист, дал прочесть, а потом бросил картонную папку в печку: «Алексей Владимирович, я очень уважаю вас, Александру Ивановну и знаю, как доблестно вы оба воевали. Считайте, никакого дела не было».

О том, что дед был репрессирован, Семену Владимировичу рассказала я. Произошло это в середине девяностых, когда уже были открыты архивы КГБ и в стране полным ходом шла кампания по реабилитации жертв сталинского режима.

— Как? Шура была дочерью репрессированного? — в глазах Семена Владимировича заметался страх. — Почему я ничего не знал?!

С языка чуть не сорвалось: «А если бы знали, стали общаться с братом и его женой?» Но сдержалась, проронила только: — Мы не хотели вас расстраивать...

Чтобы не создалось однобокого впечатления о Семене Владимировиче, скажу, что всегда восхищалась его интеллектом и начитанностью, отмечала умение дяди в критические моменты подняться над страхами и опасениями. А слабости — что ж, они есть у всех...

Замечу, что подсчет «любимых женщин» дядя Сеня вел в присутствии своей второй супруги Евгении Степановны, прожившей с Высоцким-старшим более сорока лет и все это время страдавшей от его любвеобильности. Семену Владимировичу было под шестьдесят, а тетя Женя все жаловалась моему папе: «Леша, когда он наконец утихомирится? Сколько это можно терпеть?» Отец пожимал плечами: дескать, ты же знала, за кого замуж шла. А моя мама Евгении Степановне сочувствовала: «Она же урожденная Мартиросова, в ней армянская кровь течет — гордой кавказской женщине очень трудно с изменами мужа мириться...»

Семен Владимирович и Евгения Степановна познакомились в Москве во время войны, в компании, где проводили досуг штабные офицеры. Нина Максимовна с Володей в это время были на Урале, в эвакуации. Вернувшись летом 1943 года домой, Высоцкая была поставлена перед фактом: муж встретил женщину, с которой намерен создать новую семью.

Я писала, какими разными были папа и дядя Сеня, сейчас то же самое повторю о Нине Максимовне и Евгении Степановне. Первая — интеллектуалка, прекрасно знавшая русскую и зарубежную литературу (любовь к поэзии у Вовки — от нее), блестящий переводчик с немецкого языка, заядлая театралка. Вторая — изумительная хозяйка, содержавшая дом и гардероб мужа в идеальном порядке, рукодельница, кулинар каких поискать. Для тети Нины внешние атрибуты успешной жизни не имели значения, а будь иначе, Нина Максимовна не отпустила бы сына на несколько лет в Германию, куда по окончании войны перевели бывшего мужа. В Москве было холодно и голодно, а в побежденной Неметчине — не в пример теплее и сытнее.

Тетя Женя погибла в 1988 году — ее убила упавшая на голову огромная сосулька. Для Семена Владимировича гибель жены стала страшным ударом. Несмотря ни на что, супругу он любил. Гордился ее эффектной красотой, умением одеваться, кулинарными шедеврами. Попробуй откажись в гостях от приготовленного хозяйкой блюда, тут же обида: «Как это не будешь, ...твою мать?! Женька же готовила!» Скорбь от потери усугубляло чувство вины за слезы, пролитые женой из-за его измен.

Видимо, желанием хоть как-то загладить эту вину можно объяснить нелепости, которые Семен Владимирович упорно повторял в интервью конца восьмидесятых — начала девяностых. По словам дяди Сени, его вторая супруга осознанно отказалась от материнства, перевязав трубы. Не хотела, чтобы муж и она делили родительскую любовь между Вовкой и рожденными ею детьми. И будто Володя звал Евгению Степановну «второй мамой» и «мамой Женей»... Ни я, ни мои родители подобного обращения не слышали ни разу. Зато все в нашей семье знали об обиде, которую Евгения Степановна — наверняка неосознанно, не со зла — нанесла пасынку в подростковом возрасте. Вместе с одним из писем Нина Максимовна отправила сыну в Германию свою фотографию. Вовка побежал хвастаться портретом взрослым. Евгения Степановна, взглянув на снимок, презрительно фыркнула: «Какая же страшная у тебя была жена, Сеня! Где ты такую нашел?»

Поведать об этой истории моим родителям мог только сам Володя. Значит, его обида за мать была глубокой и он пронес ее через многие годы. Уже одно это опровергает утверждение Семена Владимировича, что сын звал его жену «второй мамой»...

Начало моих личных воспоминаний о старшем брате датируется 1958 годом. Папа в ту пору служил в Мукачево, и меня частенько отправляли на недельку-другую к бабушке Ирине в Киев. Однажды туда приехал и Вовка. Всего на пару дней — повидаться со своей тогда еще гражданской женой Изольдой Жуковой. Ее, выпускницу Школы-студии МХАТ, направили работать в Киевский драматический театр, а Вовке еще два года предстояло учиться. Наверное, в день прибытия Володи труппа Изы была где-то на гастролях, потому что первую ночь он провел в доме бабушки.

После ужина хозяйка начинает устраивать внуков на ночлег: Володе стелет на диване, где обычно сплю я, а мне достается раскладушка. Глаз в ту ночь я так и не сомкну — из-за Вовкиного храпа. А утром, усаживаясь за накрытый для завтрака стол, вдруг услышу: «Ну ты, Ирэнка, и здорова храпеть! Всю ночь спать не давала»

От стыда и неловкости не знаю, куда деться. А вдруг он и вправду считает, что это я храпела? Не понял сквозь сон? Глупо признаваться, но с этой «душевной травмой» я жила лет до двадцати, пока однажды в моем присутствии Вовка не «уличил» в храпе Марину Влади, а потом весело расхохотался. ..

Шестидесятые остались во мне воспоминаниями о сеансах звукозаписи, которые проходили в нашей квартире. Володя с гитарой садился у микрофона «Кометы», был когда-то такой магнитофон, и пел. Бобина с лентой, где было больше восьмидесяти ранних песен Высоцкого: «Страшно аж жуть», «Слухи», «Городской романс», «Большой Каретный»... — хранилась у нас до 1975 года. Потом я дала ее послушать дочери Николая Скоморохова, она — кому-то еще... Назад пленка не вернулась.

Сейчас вдруг подумалось: а ведь в доме отца Вовка пел гораздо реже. Впрочем, в этом нет ничего удивительного.

Долгие годы Семен Владимирович к песням и стихам сына относился, мягко говоря, без пиетета. В памяти отпечатался прозвучавший во время одного из праздничных застолий начала шестидесятых монолог, в котором дядя Сеня восторгается творчеством другого родственника — троюродного брата Павла Леонидова: «Ой, товарищи, вы слышали песню «Тополиный пух» на стихи нашего Пашки? Вся страна поет! Вот это успех! Ты, Лешка, строчишь заметки про всякие фронтовые случаи, Вовка вслед за тобой — стишки про войну, которые потом под гитару хрипит. Кому это нужно, кому интересно? Узкому кругу. А Пашка — талант, мы все перед ним шляпы снимать должны!»

Спустя четверть века к Семену Владимировичу обратится журналистка одного из московских изданий с просьбой рассказать об авторе стихов песни «Тополиный пух» из репертуара Вадима Мулермана. Дескать, мы знаем, что Павел Леонидов в начале восьмидесятых уехал в Америку, но нам интересен советский период его жизни и творчества. Дядя Сеня сделает вид, что впервые слышит это имя.

— Ну как же?! — изумится журналистка. — Ведь это ваш родственник!

— Нет у меня такого родственника-диссидента!

Считал ли дядя Сеня и Вовку диссидентом-антисоветчиком, как писали во многих изданиях после смерти Высоцкого, — вопрос. Ничего подобного из его уст я не слышала. Не верю и обвинениям в том, что Семен Владимирович ПОСТОЯННО стучал на сына в КГБ. Мне известно лишь об одном (и, думаю, единственном) случае, произошедшем вскоре после того как Володя и Марина оформили отношения.

Дядя Сеня ворвался в нашу квартиру и возбужденно заговорил, обращаясь к папе:— Лешка, я только что был на Лубянке, заявил, что мой сын женился на иностранке.

Отец потрясенно посмотрел на брата: — А они... что?

— Сказали: «Товарищ, спите спокойно: она — член французской компартии».

Замечу: в ФКП Влади вступила только для того, чтобы иметь возможность постоянно получать визы для въезда в СССР и чтобы Вовку беспрепятственно выпускали за границу.

Это огромное счастье, что он встретил женщину, которая стала его ангелом-хранителем. Желающих назвать себя «первой», «последней», «самой большой любовью» Высоцкого сегодня в избытке, но правда в том, что главной и, по сути, единственной Женщиной в жизни брата была именно Марина.

О том, что Высоцкий и Влади «расписались», страна узнала едва ли не в тот же день. В Советском Союзе «сарафанное радио» по скорости передачи информации не уступало современному Интернету. Этот диалог между Мариной и бортпроводницей состоялся спустя неделю после знаменательного события. Изложу его так, как слышала от самой Влади: «Девочка-стюардесса мне говорит: — Вы такая красавица, кинозвезда, вас знает весь мир! А он такой невысокий, неказистый. Как вы могли в него влюбиться?

Я ей: — Высоцкий же талант! Гений! Так при чем здесь рост и вообще оболочка?»

Разговор в салоне лайнера Марина пересказывала смеясь, но я уловила в ее голосе горечь: почему люди не понимают своего счастья, великой удачи — жить в одной стране и в одном времени с Высоцким?

Наверное, есть гении, которым не нужно признание их таланта современниками. Такие уверены, что творят для Вечности, все остальное считая суетой. Володя был другим. Проявление любви и признания для него было очень важно — и со стороны «простых смертных», и со стороны «других великих». Помню, однажды он забежал к нам на минуту — только чтобы рассказать о произошедшем в Доме актера случае:

— Дядь Леш, представляешь: я вхожу, а Окуджава, увидев меня, встал!

— Да? — изумился папа.

— Так и было! — восторженно сверкая глазами, подтвердил Вовка.

— Ну мерзавец, ну хвастун! — рассмеялся отец, едва за племянником закрылась дверь. — Окуджава, видишь ли, при его появлении встал! — Повисла пауза, во время которой папа о чем-то напряженно думал. Потом вдруг хлопнул себя ладонями по коленям и воскликнул: — А ведь Вовка наверняка не соврал! Его-то песни о войне посильнее, чем у Окуджавы, будут! А у Булата душа такая, что перед тем, кто его обставил, он и встать может...

Летом 1972 года мои родители возвращались из Ленинграда — со встречи ветеранов. Тем же поездом ехал в Москву после гастролей Театр на Таганке. Встретив дядю Лешу и тетю Шурочку на перроне, Володя очень обрадовался и вскоре после отправления перебрался к моим родителям в купе. Проговорили всю ночь.

Вспоминали, как год назад Володя познакомил их с Юрием Любимовым. Папа с мамой ехали через Киев навестить друзей в Мукачево и, зная, что в столице Украины гастролирует «Таганка», задержались там на один день. Сходили на спектакль, а вечером в гостинице были представлены племянником худруку знаменитого театра и провели в беседах с ним несколько часов. Папа был потрясен интеллектом и образованностью Юрия Петровича, мама — «бесконечным человеческим и мужским обаянием». Замечу, что сам Вовка тоже всегда говорил о Любимове с уважением и восхищением. Переживал, если случалось идти против воли главного режиссера. В роли Ивана Бездомного в спектакле «Мастер и Маргарита» Юрий Петрович видел Высоцкого, и никого другого. Но Володя отказался. Категорически. Какие аргументы он приводил Любимову, очень долго пытавшемуся заставить его изменить решение, я не знаю, но слышала объяснение, данное братом моему отцу: «Я не хочу, чтобы люди проводили параллель между мной и этим бездарным «певцом революции».

Впрочем, разговор о «Мастере и Маргарите» случится между дядей и племянником спустя несколько лет, пока же в мчащемся из Ленинграда в Москву поезде Вовка с горечью сетует на то, что его стихи не печатают, что добиться разрешения на концерт даже в захудалом ДК — огромная проблема. В этом контексте всплывает имя более удачливого «коллеги» — Евгения Евтушенко. И Володя жестко, рубанув рукой воздух, заявляет: «А я никогда не прогибался и прогибаться не буду!»

Дипломатии его пыталась научить Марина. Это по ее инициативе во Франции покупались подарки для министра культуры Фурцевой.

Володя и Екатерина Алексеевна были хорошо знакомы.

Она часто приезжала в театр на спектакли, бывала за кулисами, любила поговорить с ведущими актерами «за жизнь». Однажды спросила у Вовки, нужна ли какая-то помощь. Брат ответил: дескать, моя единственная проблема — воздвигнутая между мной и людьми, для которых пишу свои песни, стена. Фурцева пообещала «непременно что-нибудь придумать», дала «прямой» телефон. В течение нескольких недель Вовка набирал «заветный» номер и всякий раз слышал в трубке голос референта: «Ее вызвали в ЦК», «Минуту назад вышла, но когда вернется, неизвестно». Имей брат хоть какое-то представление об аппаратных игpax, уже после пары звонков понял бы: министр избегает встреч. А Володька все звонил и звонил...

Прочные контакты, переросшие в дружеские отношения, удалось наладить Марине. На одном из приемов она подошла к Фурцевой, сказала пару комплиментов — Влади это умела. А Екатерина Алексеевна была не прочь обзавестись знакомством с очередной западной знаменитостью...

Однажды папа и Володя столкнулись на Спиридоновке. Вовка выходил из машины, увешанный яркими пакетами и коробками. «Вот, — он мотнул головой в сторону «правительственной» многоэтажки, — презенты Фурцевой привез».

Кажется, был немного смущен тем, что дядя Леша его застукал.

Нашей семье после Вовкиных загранпоездок тоже кое-что перепадало. В основном деликатесы, которых в Москве было не достать. Впрочем, если бы они и появились в свободной продаже, купить их двум военным пенсионерам и студентке все равно было бы не на что. Мне Марина привозила красивую пряжу и модные журналы, из которых я брала фасоны платьев и блузок. Некоторые свои наряды я «слизывала» с тех, что были надеты на Влади. Жадно рассматривала крой, вытачки, вырезы, а потом пыталась соорудить с помощью старенькой швейной машинки что- то подобное. Получивший от КГБ разрешение «спать спокойно» дядя Сеня теперь снохой восхищался. И ролями в кино, и умением водить машину («Вы знаете, что Марине предлагали войти в сборную Франции по автогонкам?!»), и изысканным вкусом. Однажды он выскочил из-за накрытого по случаю семейного праздника стола, сбегал в прихожую и водрузил Маринины сапоги на рояль: «Смотрите, какие «черевички» моя невестка носит!»

За годы замужества — и это отмечали все — Марина Володю хорошо «пообтесала». У него изменилась речь, появились лоск и элегантность. Однажды мой папа отвесил племяннику комплимент: тебе впору для модных журналов сниматься. Володя рассмеялся и вспомнил про подаренный дядей в конце пятидесятых буклированный пиджак: «Долгие годы он был главной ценностью моего гардероба. Носил не снимая, пока окончательно не обветшал. Когда кто-то из приятелей подкалывал по этому поводу, отвечал: «Да, скудновато. Зато мой папа учится на полковника...»

Вовка опять рассмеялся. И не было в этом смехе ни горечи, ни обиды, ни даже снисходительности. Он прощал отцу «мелкие слабости», принимал его таким, какой есть, и очень любил. И дядя Сеня, несмотря ни на что, любил сына. Когда в середине семидесятых Высоцкого и Влади задержали в Шереметьево таможенники — супруги пытались вывезти из Союза что-то из запрещенного списка, Семен Владимирович, забыв про свою пресловутую осторожность и обыкновение «не ввязываться ни в какие темные дела», помчался к первому заместителю министра внутренних дел Виктору Папутину и добился освобождения сына и невестки. Дело замяли. Тогда же Семен Владимирович передал «детям» совет поучаствовавшего в их судьбе замминистра: «Пусть в страну везут все, что хотят, а из страны — ни-ни...»

А как дядя Сеня радовался, когда нашел достойный сына подарок к его сорокалетию: «У Вовки юбилей, и я всю голову сломал, что бы ему такое преподнести. Чтоб солидно, чтоб память на долгие годы. И придумал! Я ему ту огромную хрустальную вазу подарю, что у нас в гостиной стоит! Женька не против, хоть и сама эту красивую штукенцию обожает».

Я обомлела: «А Вовке-то она зачем?», но ничего не сказала, а потом, присутствуя при торжественном вручении полпуда хрусталя юбиляру, прыскала в кулак — такая растерянная физиономия была у именинника. Быстро справившись с эмоциями, Вовка отца горячо поблагодарил, но куда потом дел вазу, не знаю — в квартире на Малой Грузинской я ее не видела...

Рассказываю про нелепый подарок дяди Сени, а у самой в голове, как заноза, сидит случай с задержанием Вовки и Марины на таможне. Ведь кто-то, прочтя о нем, может воскликнуть: «Еще говорят, что Высоцкий был бессребреником! А он, оказывается, не только на «левых» концертах нехило наваривал, но и контрабандой пытался заниматься!» Врагов, которые уцепятся за эту ниточку, и по сей день у Володьки немало. Да, брат любил красивую одежду, хорошие машины, но люди, знавшие истинную натуру Высоцкого, вряд ли осудят его за эту слабость. Деньги никогда не были для него фетишем: очень тяжело их зарабатывая, Вовка легко с ними расставался. Давал направо-налево в долг и тут же об этом забывал, мог купить совершенно не нужную ему вещь, чтобы только выручить попавшего в безвыходное положение — и порой совсем ему не знакомого! — человека. Однажды и я великодушием брата воспользовалась — правда, хотя сама выгоды не искала. Был у меня приятель — художник Сергей Кузин. Талант в живописи, в бизнесе он ничего не понимал: не мог продать ни одной своей картины.

— Давай пойдем к Вовке, — предложила я. — Ты напишешь портрет, брат повесит его у себя в гостиной, где собирается московский бомонд. От клиентов отбою не будет!

Выходившие из-под кисти Сереги портреты, надо сказать, были не совсем обычными. Он тщательно выписывал руки, волосы, одежду, а вместо лица оставлял белый овал.

— Ты думаешь, ему мой стиль понравится? — робко усомнился Кузин.

— Конечно! Вовка же очень продвинутый! В театре, в кино — вообще в искусстве!

— Ну, я не знаю...

— Хорошо, если хочешь, прихвати с собой пару классических пейзажей.

Увидев портрет без лица, Вовка страшно испугался и позировать отказался наотрез. Зато сразу, едва взглянув, купил два прихваченных нами «на всякий случай» пейзажа, отвалив Сереге огромные деньги. Бедолага и на третью часть такой суммы не рассчитывал. Куда брат потом дел приобретенные полотна — тайна, покрытая мраком. Думаю, кому-то подарил.

В 1975 году в наш дом пришла беда — у папы обнаружили рак. Операция, которую делали лучшие военные хирурги, оказалась бессмысленной: метастазы поразили все органы. «Готовьтесь. В лучшем случае ему остался месяц» — таков был приговор врачей. Но папа прожил еще два года. Во многом благодаря Володе, который давал деньги на бесконечные полеты в Абхазию, где народный целитель Владимир Николаевич Карамзия изготавливал настой из корней редких растений. Но мне кажется: больше, чем чудесное снадобье, держаться за жизнь папе помогали разговоры с племянником. Володя собирался ставить по его повести «Горный цветок» фильм, в котором намеревался сыграть главную роль, постоянно просил дядю Лешу что-то дописать, вспомнить детали, привозил блокноты, ручки.

Писать отец начал еще во время войны — его заметки о фронтовых друзьях-героях печатались в «Красной Звезде». Руководство газеты, отмечая несомненный талант Алексея Высоцкого, не раз предлагало ему «переквалифицироваться» в военные корреспонденты. Отец отказывался — считал, что как артиллерист на фронте принесет больше пользы. В 1958 году полковника Алексея Высоцкого несправедливо, оборвав блестящую карьеру, выдворяют из армии. Через год ему будет сорок, но отец поступает в Ужгородский университет на факультет филологии. В 1959-м, перебравшись с семьей в Москву, переводится в МГУ на факультет журналистики, который, блестяще сдав экстерном все экзамены, оканчивает в 1961 году. На счету Алексея Высоцкого сотни очерков, несколько десятков повестей и сценариев документальных фильмов. Большинство из них — о войне.

После каждого Вовкиного визита в папу будто вливались новые силы. А как он преображался, когда его навещала Марина! Забыв о мучительных болях, улыбался, говорил комплименты. Влади садилась рядом, сжимала его желтые иссохшие руки в ладонях, смотрела ласково и что-то своим глубоким грудным голосом рассказывала... Потом поднималась и начинала выгружать из сумки на стол балык, икру, ветчину...

— Дядя Леша, чтобы выздороветь, вам нужно много и хорошо есть.

— Мариночка, мне ж ничего этого нельзя.

— Тогда пусть тетя Шурочка с Ирэнкой попробуют, а вы будете смотреть на них и радоваться.

Несколько раз вместе с Володей приезжал в больницу и Сева Абдулов. Кое-кто пытается представить их дружбу как отношения покровителя и облагодетельствованного. Вот уж нет! Высоцкий и Абдулов всегда были на равных, Вовка очень ценил исключительные человеческие качества друга и его талант. Позже Всеволоду пеняли на то, что не удержал Володю от пристрастий, сокративших его дни. Попробовали бы они сами это сделать, попытались бы практически в одиночку противостоять алчной орде, которая в последние годы окружала Высоцкого, которая его задавила, подмяла под себя!

Совместному проекту Алексея и Владимира Высоцких осуществиться не удалось. В октябре 1977 года папы не стало. Сообщение о смерти любимого дяди застало Володю в Париже. Марина вспоминала, как он, сказав, что хочет побыть один, ушел из дома. Спустя несколько часов Влади бросилась на поиски. Обнаружила мужа в баре аэропорта. Пьяного. На сей раз за то, что сорвался, ругать не стала, а сев рядом, обняла и заплакала. Умение сострадать, тепло и широта души выдавали в ней исконно русскую натуру. Как большинство русских баб, она умела и жалеть, и прощать.

Здесь я хочу сделать отступление и сказать, что сама Вовку пьяным или хотя бы подшофе не видела ни разу. У нас в гостях и на семейных праздниках он к спиртному не прикасался: «Ребята, я за рулем». Однако разговоры о том, что Володя время от времени срывается, до меня, конечно, доходили. Один эпизод я помню отчетливо. Более того, могу даже с точностью назвать год — 19б7-й. Наша семья собиралась на премьеру фильма «Фантомас», когда позвонил дядя Сеня: «Мне только что сообщили — Вовка с какой-то девицей забрался в полуразрушенный дом и там пьет. Я уже выезжаю, но к вам это место ближе». По словам вернувшегося после «операции» отца, Вовка был сильно пьян, но вел себя спокойно, даже благодушно. Легко согласился поехать домой, помахал девице на прощание рукой.

Из разговоров дяди Сени, тети Жени и тети Нины я знала, что Марина несколько раз вытаскивала Вовку из запоев, даже лечила в разных клиниках — и в Союзе, и за рубежом. Случалось, что Влади разыскивала брата по московским притонам или сидела ночи напролет у молчащего телефона, когда он, пообещав «После спектакля — сразу к тебе», пропадал на сутки- двое.

Однажды, приехав в строящийся загородный дом сына, дядя Сеня застал там полный разгром и мечущуюся в бешенстве Марину.

— Вовка утром отправился за стройматериалами и как сквозь землю провалился, — рассказывая о своем визите брату, Семен Владимирович сокрушенно качал головой. — А вечером Маринке сообщили, что он развлекается с какой-то девицей. Моя дорогая невестушка в гневе переколотила в доме все зеркала.

— Ну а сейчас-то Вовка где? Вернулся? — уточнил отец.

— Конечно. Куда ж он денется! Только бы Маринка его простила.

Она простила. Как делала не раз и до и после.

У кого-то язык поворачивается упрекнуть Влади в том, что в последний год жизни Высоцкого ее не было рядом. А она просто устала: ведь у каждого, даже очень сильного, человека есть предел. Приблизили его — как и смерть Володи — люди, которых в окружении брата с каждым годом становилось все больше.

Это они его спаивали, потому что Высоцким, связанным по рукам и ногам зависимостью, было легче манипулировать, проще набивать свои карманы, заставляя давать по два концерта в день. Влади этой шушере мешала. Появляясь в Москве, она немедленно их разгоняла. И они нашли способ Марину устранить. Подсовывали пьяному Вовке каких-то девиц, а потом звонили в Париж: «А твой муж сейчас в постели с Машей (Ниной, Раей, Катей)!»

Однажды вскоре после смерти папы мы с мамой зашли к Семену Владимировичу и Евгении Степановне. Они часто звали нас к себе, чтобы поддержать, отвлечь разговорами. Только на сей раз пришлось утешать дядю Сеню, который только что вернулся от сына.

Он сидел за столом, обхватив голову руками: «Что эти ироды с ним делают! Прихожу — Вовка пьяный, в обнимку с какой-то размалеванной куклой. А один из друзей уже в Париж звонит и радостно докладывает: «Марина! Ты ведь Вовкиного звонка ждешь? Он подойти не может — сильно занят. Сеанс связи у него, понимаешь, о чем я?» Маринка — единственное его спасение, а эти клин между ними вбивают!»

В фильме «Высоцкий» фигурирует Татьяна Ивлева, представленная как последняя и едва ли не самая сильная любовь Поэта. Имя прототипа этой сыгранной Оксаной Акиньшиной героини теперь . известно всей стране — Оксана Афанасьева-Ярмольник. Но вот в чем загвоздка: при жизни Володи никто из родственников о присутствии в его судьбе этой женщины не знал. Я ни разу не слышала ее имени ни от дяди Сени, ни от тети Жени, ни от тети Нины. А вот об отношениях Володи с коллегой по Театру на Таганке Татьяной Иваненко разговоры в семье велись. Исключительно уважительные: «Умница, красавица, при этом — еще и скромная...» и с ропотом — в адрес Вовки: дескать, женился на Марине, а Танюшку от себя не отпускает, мучает хорошую девку.

Дочку Иваненко родила от Володи, когда он уже почти два года был в браке с Влади. Отказываться от ребенка брат и не думал — помогал деньгами, привозил подарки. Видимо, дядя Сеня с тетей Женей встречались с внучкой, потому что в моей памяти остались их восторженные отзывы: «Необычайно красивая девочка и очень воспитанная!» Недавно я узнала, что после смерти Володи Татьяна обратилась к его родителям с просьбой разрешить дать Насте фамилию отца, но получила отказ. Сначала не поверила, но потом вдруг подумала: «Если это случилось в разгар спора вокруг наследства — что ж, вполне возможно». Ведь в ту пору Нина Максимовна и нам звонила с вопросом, не станем ли на что-то претендовать. Мама несказанно удивилась: «Бог с тобой, Нина! С какой стати? И в мыслях не было».

Знала ли Марина о существовании Тани и рожденной ею от Володи дочки? Конечно. Но мирилась. Может, не считала эту связь оскорбительной для себя? Она же видела актрису Театра на Таганке Иваненко в спектаклях и не могла не отметить ее таланта. А к увлечению мужа талантливыми женщинами Влади относилась если не благосклонно, то терпимо. Во время одного из семейных праздников зашла речь о поэтессе Белле Ахмадулиной, которой Высоцкий восхищался. И Марина без тени иронии сказала: «Если бы с такой женщиной мне Вова изменил, я бы поняла».

Но каково Влади было узнавать, что бесконечно любимый человек изменяет с девицами, которые ногтя ее не стоят?! Каково терпеть такое известной всему миру актрисе и женщине, чьей красотой восторгаются миллионы мужчин?!

Только любовь оказалась сильнее уязвленной гордости, и когда Володя за неделю до смерти позвонил в Париж и сказал, что хочет приехать, она ответила: «Я и дети всегда рады тебя видеть». И не кому-нибудь, а Влади брат посвятил написанное за день до смерти стихотворение:

Мне меньше полувека — сорок с лишним,
Я жив, двенадцать лет тобой и Господом храним.
Мне есть что спеть, представ перед Всевышним,
Мне есть чем оправдаться перед ним.

Думаю, в Володе до последнего жила надежда, что Марина сможет ему помочь, он ляжет в клинику, вылечится, что они еще будут счастливы вдвоем.

Можно до бесконечности спорить: был ли их союз «союзом равных» и кто по-актерски более талантлив — Володя или Марина? Спор бессмысленный, хотя бы потому, что сам Высоцкий считал себя в первую очередь поэтом и Влади называла его «поцелованным в темечко Богом» и «гением» прежде всего за стихи. И все-таки они были равны, поскольку поэтический талант мужа Марина уравновешивала своим даром Настоящей Женщины. Умением совмещать в себе все ипостаси: жены, любовницы, друга, сестры, матери, хозяйки дома. Однажды мы с мамой проходили по Малой Грузинской, увидели свет в окнах Вовкиной квартиры и решили заглянуть на огонек. Дверь отворила Марина. В таком виде, что мы обе рты открыли. В рабочей робе, с дрелью в руках. Оказалось, сбивала плитку в ванной, чтобы положить новую — «посимпатичнее».

Приезжая в Москву, она тут же бросалась по магазинам и рынкам, накупала продуктов и вставала к плите. Вовка смеялся: «За все годы жизни с Люсей я ни разу горячего не поел, а Маринка кормит меня как на убой».

Со второй супругой брата, матерью его сыновей Людмилой Абрамовой мы виделись нечасто — будучи с ней в браке, в дом дяди Вовка приходил один. Голодный, неухоженный... Не думайте, что ставлю это Людмиле в упрек, — какое у меня на это право? Она неплохой человек, умная, образованная, красивая женщина, но тылом, опорой для Высоцкого стать не смогла. Все время витала в каких-то эмпиреях, переживала, что не имеет возможности полностью реализоваться как актриса. Не было в Люсе Абрамовой жертвенности и самоотверженности, которые нашлись у Влади...

Сейчас Людмила водит по музею Высоцкого экскурсии, раздает интервью, где называет Володю «единственным мужчиной, которого любила»... Про свой второй длившийся двадцать лет брак, про то, что не давала Высоцкому видеться с сыновьями Аркашей и Никитой, Абрамова умалчивает. Но я-то помню, как Вовка со слезами на глазах рассказывал: «Стою как дурак перед дверью, а она не открывает. Слышу голоса мальчишек, а обнять их не могу...»

До глубины души Володю обижало и то, что мальчишки стали Абрамовыми. Сейчас Людмила объясняет факт смены фамилии сыновьям своим стремлением оградить их от слухов и сплетен об отце. Но все Высоцкие были уверены: она сделала это, чтобы отомстить Вовке, чтобы причинить ему боль.

Правду Людмила предпочитает обходить молчанием, зато рассказывает истории, в которых предстает женщиной с широкой душой. Взять хотя бы тиражируемый ею во всех последних интервью случай с фамильным перстнем.

Вышедший из ресторана — полупьяный, в разорванной рубашке — Высоцкий якобы попросил у нее, незнакомой девушки, денег, чтобы расплатиться с официантом. Наличных у Люси не оказалось, и она сняла с руки дорогущий фамильный перстень. Володю отпустили с миром, наутро он реликвию выкупил и вернул хозяйке. Дескать, с этого и началось их знакомство и огромная любовь. Не удивительно ли, что эту историю знает только Люся и больше никто? Что Вовка, имевший слабость хвастаться подвигами, которые во имя него совершали женщины, никогда ни о чем подобном нам не рассказывал?

В фильме «Высоцкий» есть эпизод, который меня потряс. Тот, где Володя выталкивает из грязи машину. Вот «Волга» поехала, а мальчишки через заднее стекло смотрят на оставшегося посреди разбитой дороги отца. Сколько в этих глазах любви и страха его потерять! Возможно, я не права, но мне кажется, сегодня Никита корит себя за то, что не смог простить отцу развод и проведенные с отчимом детство и юность, чувствует вину за то, что не сумел преодолеть заложенную матерью обиду...

Говорят, история не знает сослагательного наклонения. Человеческая биография, замечу, тоже. Поэтому все разговоры: что было бы, если бы Влади и Высоцкий жили вместе, насколько это продлило бы его жизнь — считаю никчемными. Да, и Вовка, и Марина очень хотели, чтобы у них была настоящая семья. Мечтали быть друг с другом каждую минуту, жить в обустроенном с учетом вкусов обоих доме, растить общего ребенка. Но в то же время они понимали: эти мечты несбыточны. Переехать навсегда в Россию Влади не могла: в Париже ее ждала работа — игра в театре, съемки в фильмах — и трое сыновей, младшему из которых на момент встречи Марины с Высоцким было всего лет пять-шесть. Столь же невозможным был и Володин переезд во Францию.

В начале семидесятых, после одной из первых поездок брата по Европе, мы собрались у дяди Сени — послушать «рассказы путешественника». Вовка взахлеб восторгался тем, как живут люди на «проклятом Западе», какие там магазины, рестораны:

— Но главное — они свободны, понимаете?! Могут говорить что думают, читать и слушать что хотят.

— Ну, Володя, — Марина предостерегающе положила ладонь на руку мужа. — У вас тоже есть свои преимущества: стабильность, бесплатное образование, медицина...

Меня, ярую комсомолку, чуть не разорвало от гордости за свою страну и от признательности Марине: «Француженка, а больше Вовки понимает, какое это счастье — жить в Советском Союзе!»

Истинную цель реплики о «преимуществах» я поняла намного позже. Влади опасалась, что муж поделится своими восторгами где-нибудь на стороне, на него настучат в органы — и клеймо диссидента-антисоветчика ему обеспечено! Как дальше станут' развиваться события, было понятно заранее: «отщепенцу» запретят выходить на сцену. А без выступлений, без идущей из зала любви он жить не сможет. Существовать — да, но не жить. Эмиграция за границу — и это Влади тоже знала — доя Володи невозможна. Когда речь заходила о его ближайшем друге Михаиле Шемякине или хорошем знакомом Михаиле Барышникове, брат говорил: «Они смогли прижиться за границей, а я бы ни за что не смог».

Вдруг вспомнился разговор, который состоялся между мной и Володей во время одного из его визитов к нам.

— Ну что, Ирэнка, замуж еще не собираешься? — осведомился брат. — Двадцать три года уже — пора...

— Собираюсь, — на голубом глазу соврала я. — По твоему примеру выбрала себе в мужья иностранца.

— Француза?! — обрадовался Вовка.

— Нет, китайца.

— Да? Здорово! У меня из окон китайское общежитие видно, так тамошние мужички и ковры во дворе выбивают, и авоськи из магазинов домой тащат, и с детьми гуляют. У них это в крови — женам помогать! Выходи — будешь как за каменной стеной.

И столько в его голосе было зависти к обустроенности китайской семейной жизни, столько радости за меня, готовую вот-вот обрести «тихое счастье», что мне стало неловко за свое вранье.

— Вовк, я пошутила. Что ты, на самом деле? Представь: я со своими ста семьюдесятью пятью сантиметрами и полутораметровый китаец.

— Ну и что? — Володя был искренне расстроен. — Это же не главное...

...Когда сегодня пытаются представить брата «законченным наркоманом», в моей душе возникает протест. Постсоветское телевидение с избытком накормило нас документальными лентами о «рабах дури», так что у меня есть четкое представление, как они выглядят. Безвольные, утратившие всякие желания и стремления, кроме как «уколоться и забыться», существа. Какие роли, какие стихи (а их даже за последний год братом было сыграно и написано немало - замечательных, глубоких!), когда мозг то расплывается в тумане, то истошно требует добавки?! Отрицать, что у Володи была зависимость, глупо, но не такая же страшная и безнадежная!

И если бы целью шайки, которая крутилась возле брата в последний год, было не выжимание из Высоцкого денег, если бы «друзья» не доставали и не кололи ему всякую дрянь...

Я уверена: Вовку можно было бы вылечить.

В Интернете гуляет с десяток версий о том, как Высоцкий «подсел на наркотики». Вряд ли хоть одна из них близка к истине. Правда в том, что еще в 1974 году во время поездки в Америку, пройдя по требованию Марины полное обследование, он получил от штатовских врачей предупреждение: «У вас проблемы с почками. Если не станете лечиться, очень скоро болезнь даст знать о себе сильнейшими болями».

Когда Володя рассказал о диагнозе моим родителям, мама и отец страшно всполошились:

— Срочно ложись в клинику! С этим не шутят!

— Да ладно вам! Какая клиника? Маринка тоже постоянно пристает... У меня столько дел, столько работы, а вы хотите, чтобы я лежал на больничной койке, опутанный капельницами! Ничего, прорвемся — да, дядь Леш? На фронте народ про почки и печенки не думал, так ведь? Начнут беспокоить — проглочу таблетку- другую и опять в порядке.

Таблетками, видимо, не обошлось.

Мы виделись с братом и осенью 1979-го, и весной 1980 года. Выглядел он как обычно: подтянутый, со вкусом, даже с лоском одетый. Разве что бледный.

Упреждая расспросы, небрежно махал рукой: «Устал немного, высплюсь — и буду как огурец».

О том, что в последние годы Вовка страдал наркоманией, мы прочли в книге Влади «Владимир, или Прерванный полет». Сказать, что были шокированы, — ничего не сказать. Растерянный и вконец подавленный дядя Сеня все время повторял: «Вовка — наркоман! Этого не может быть!»

А вот для Нины Максимовны зависимость сына от сильнодействующих препаратов открытием, видимо, не стала. В конце восьмидесятых я собирала материал для своей книги о Володе. Работала в архивах газет, журналов, посылала запросы в разные издания. И в декабре 1987-го (за два года до выхода книги Марины на русском языке) из «Советской молодежи» мне приходит копия письма учеников одной из рижских школ. Ребята возмущены словами учителя, заявившего, что Высоцкий умер от наркотиков. Редакция просит меня (а в идеале — родителей Владимира Семеновича) помочь дать детям «достойный и компетентный ответ».

Дядя Сеня к моей идее написать книгу о Вовке относился настороженно, поэтому с письмом я отправилась к тете Нине. Требовала от нее жесткой отповеди: дескать, все это гнусная клевета — никогда и ни при каких обстоятельствах мой сын не употреблял наркотики! И сердилась, не понимая, почему Нина Максимовна ищет мягкие, сглаженные формулировки...

На двадцатое июля 1980 года у нас с мамой были куплены билеты в Керчь, где жили две ее старшие сестры. Перед отъездом заглянули к дяде Сене и тете Жене. Хозяина долго не было — он уехал к Володе. Прождав несколько часов, отправились домой и уже во дворе столкнулись с Семеном Владимировичем.

— Сеня, на тебе лица нет! — бросилась к деверю мама. — Что случилось?

— Вовка совсем плохой, — еле слышно прошелестел он. — Но все равно хохмит: «Не боись, папа, не помру». А эти — с пустыми, словно у черепов, глазами — рядом, рядом... Вьются как коршуны над добычей...

Известие о смерти Володи застало меня и маму в Керчи. Выехать немедленно в Москву нечего было и пытаться: июль — разгар отпускного сезона. Смогли прийти только на Володины сороковины. Марина подошла к маме, взяла ее за руку: «Володя вас очень любил и уважал. Я тоже бесконечно вас люблю. Преклоняюсь перед вами...»

В течение нескольких лет после ухода Володи Марина, приезжая в Москву, непременно звонила маме: справлялась о здоровье, рассказывала о своих сыновьях. Потом звонки прекратились. Возможно, Влади посчитала, что в ее споре с родственниками покойного мужа из-за наследства, из-за надгробного памятника мы поддерживаем «противоборствующую» сторону.

Дяди Сени не стало в 1997 году, тети Нины — в 2003-м. Мы с мамой общались с обоими до их последнего дня.

Любимая Володей «тетя Шурочка» умерла три года назад. И проводить ее достойно в последний путь помогли поклонники Высоцкого. Восемь лет мама тяжело болела, ее пенсии фронтовика-инвалида не всегда хватало даже на еду и лекарства. Я не работала, потому что не могла оставить ее одну и на час. Когда становилось совсем голодно, брала в агентстве пачку объявлений и бегала по микрорайону. Расклею с десяток — несусь домой, потом обратно на улицу. Когда мама умерла, в доме не было ни копейки. Одной из первых я позвонила Люсе Абрамовой. Наверное потому, что в памяти остались наши короткие встречи на похоронах тети Жени в 1988 году и юбилее дяди Сени в 1991-м, где Людмила показалась мне такой мягкой, понимающей, родной...

Услышав о смерти мамы, Люся поохала и деловито осведомилась, когда похороны.

— Не знаю. Мне не на что даже гроб купить.

— Станет известно — позвони. Я приду попрощаться.

Уверена: обратись я к Никите — он бы не отказал. Ведь был уже случай, когда я, отчаявшись найти деньги на лекарство маме, позвонила ему и тут же получила сумасшедшую по тем временам сумму — сто долларов. И это при том, что в течение многих лет мы не общались. Я видела племянников малышами, незадолго до развода Люси и Володи, потом был провал на четверть века, а новые встречи — совсем уже взрослыми — случались при скорбных, не располагающих к беседам обстоятельствах: на похоронах тети Жени, Нины Максимовны, дяди Сени...

Видя мое отчаяние, подруга — такая же нищая, как и я, — предложила попросить помощи у поклонников Владимира Высоцкого. Мы вместе составили текст и поместили его на сайте памяти Володи. Через три дня у меня на руках было достаточно денег, чтобы похоронить маму. Укладывая на могильный холмик венок, я сказала: «Мамочка, это тебе от Вовки...»