Такого количества телевизионных начальников и телевизионных звезд давно не видели вместе. Среди участников и гостей церемонии - руководители Первого канала, ВГТРК, НТВ, руководители профильного министерства и федерального агентства, члены Академии российского телевидения, ведущие Первого канала, "России", НТВ, коллеги Владислава Листьева, работавшие с ним еще в молодежной редакции советского Центрального телевидения, известные телевизионные критики.
Леонид Парфёнов заметно волновался. Порою сбивался, «читал без выражения», а когда закончил говорить, у него были ледяные руки, как сказал Эдуард Сагалаев, который подошел к Леониду, чтобы пожать ему руку и поблагодарить.
Да, правду говорить нелегко. И неправы те, кто возражают, что он не сказал ничего нового, что все это мы и так знали. Одно дело знать, а другое дело сказать перед всеми. Для этого нынче нужно мужество. Это волнительно даже для очень известного, очень уважаемого новоиспеченного лауреата.
Но Парфёнов не просто выступил. Он, будучи человеком талантливым, к тому же с энциклопедическим стилем, за пять минут дал полное определение современного телевидения, и определение это хоть сейчас помещай в Википедию: «Российское телевидение первого десятилетия третьего тысячелетия». Или «Намедни ТВ 2000-2010».
А по сути это было заявление о разгроме российской журналистики. Когда бьют врага, он еще может оказывать сопротивление в отдельных местах, партизанить, но в целом он разбит и капитулировал. А партизан и отдельные очаги добить при желании не трудно. Не будем обольщаться, не будем себе льстить. Да, есть «Эхо Москвы», есть «Новая газета», есть еще несколько изданий и интернет, но для широкой массы журналистика – это то, что по телевизору. Из телевизора люди узнают о мире, о жизни, и часто верят ему даже больше, чем собственным глазам. Им говорят, что все хорошо, а они глядят вокруг и видят, что все как раз плохо. Но думают: раз говорят, значит, действительно хорошо – просто лично мне почему-то не повезло жить в плохом месте.
Что будет с Парфёновым дальше? Наверное, ничего. Надеюсь, что ничего. Он продолжит снимать свои отличные фильмы, делать удачные или менее удачные, но все равно любопытные проекты. Работать так, как работают на телевидении многие вполне приличные люди. Как работало немало талантливых и достойных людей и на советском телевидении, когда было еще труднее, чем теперь. Куда труднее. Люди ищут свою нишу. И я ни за что не буду их осуждать. Многие мои знакомые работают там, в том числе и на информационном вещании.
Ну что им делать? Бунтовать? Уходить? Чтобы остаться без работы или пуще того получить по башке? У меня есть, тьфу-тьфу, счастливая возможность говорить и писать то, что я считаю нужным. Но я знаю, что если что-то, не дай бог, случится с моей работой, идти мне будет некуда. Точно также и товарищи мои с телевидения. Только у них немного иначе. Хочешь работать – подчиняйся правилам. Или иди, куда глаза глядят. А куда идти, если человек всю жизнь на телевидении проработал? Если ничему другому его не учили, ничего другого он не умеет? А у него семья. Да еще какая-нибудь ипотека. У кого при этом совсем совести нет, тот станет прославлять власть или чего-то в этом роде, с жаром, неподдельным восторгом, комсомольским задором. А кто-то будет просто выполнять поручение. Дали задание осветить визит Самого – осветил. Задницу особо не рвал, все пересказал и показал – и ладно. Если дал бог талант – иди снимай документальное кино, передачи о непознанном, о культуре или спорте. Ищи свою нишу, чтобы с дерьмом соприкасаться поменьше и пореже. В конце концов, на телевидении есть сериалы, шоу.
Сейчас вполне можно работать в средстве массовой информации и не быть журналистом! Когда мы учились на журфаке, «работник телевидения» и «журналист» - это были синонимы. А сейчас, допустим, ведущий передачи «Прожекторперисхилтон» - он разве журналист? Он просто работник телевидения. Сотрудник индустрии развлечений. Можно, можно найти себя и в говно не вляпаться.
А журналистики тем временем нет. Она отбивается в отдельных очагах, партизанит.
Говорят, что выступление Леонида Парфёнова было не в конце вечера. Было и что-то вроде брифинга. Были вопросы. Но про его выступление, в которое он вложил столько сил, никто не вспомнил – словно его и не было. Как если бы в кино после кульминации, драматической, душераздирающей сцены пошла какая-нибудь рутина, чаепитие, проходы, потом еще что-то, и уже не понятно, к чему была та кульминация, зачем герой рубаху рвал?
Ну а чего другого вы ожидали? Что сейчас прямо на банкете начнется «гамбургский счет»? Парфенов, может быть, всю ночь накануне не спал. Он, может быть, думает, что поставил на кон что-то важное. А остальные-то спали и ничего ставить не собирались. Не волновались и не собирались с духом. Они к Поступкам не готовились. А еще говорят, что ни один канал про эту речь не упомянул и ни кусочка не показал. А под каким соусом они бы это показали? Комментировать же как-то надо, обсуждать. Если бы они показали и обсудили, так и речи Парфёнова бы никакой не было, потому что это было бы уже другое телевидение.
Но я соглашусь с Познером, который сказал, что если бы вдруг всем этим людям внезапно разрешили бы говорить все, что угодно, и не было бы ни внешней цензуры, ни внутренней – то тогда бы мы не узнали ни телевидения нашего, ни телевизионщиков. Вопрос только в том, кто это вдруг разрешит и зачем?
Я думаю, что выступление Парфёнова, конечно, ничего на телевидении не изменит. Но я также уверен и в том, что без таких выступлений ничего не изменится.
АНТОН ОРЕХЪ
Выступление Леонида Парфенова на церемонии вручения премии имени Владислава Листьева
Леонид Парфенов: Мне было предложено произнести минут на семь что-то на тему, которая мне представляется наиболее актуальной сегодня. Я волнуюсь и не буду пытаться произнести по памяти, я первый раз в студии почитаю вслух.
Сегодня утром я был в больнице у Олега Кашина. Ему сделали очередную операцию, хирургически восстановили в прямом и переносном смысле этого понятия лицо российской журналистики. Зверское избиение корреспондента газеты "Коммерсантъ" вызвало гораздо более широкий резонанс в обществе и профессиональной среде, чем все другие покушения на жизнь и здоровье российских журналистов. В реакции федеральных телеканалов, правда, могла подозреваться заданность, ведь и тон немедленного отклика главы государства на случившееся отличался от сказанного первым лицом после убийства Анны Политковской.
И еще. До нападения на него Олег Кашин для федерального эфира не существовал и не мог существовать. Он в последнее время писал про радикальную оппозицию, протестные движения и уличных молодежных вожаков, а эти темы и герои немыслимы на ТВ. Маргинальная вроде среда начинает что-то менять в общественной ситуации, формирует новый тренд, но среди тележурналистов у Кашина просто нет коллег. Был один, Андрей Лошак, да и тот весь вышел. В интернет.
После подлинных и мнимых грехов 90-х в двухтысячные в два приема - сначала ради искоренения медийных олигархов, а потом ради единства рядов в контртеррористической войне – произошло огосударствление федеральной телеинформации. Журналистские темы, а с ними вся жизнь окончательно поделились на проходимые по ТВ и непроходимые по ТВ. За всяким политически значимым эфиром угадываются цели и задачи власти, ее настроение, отношение, ее друзья и недруги. Институционально это и не информация вовсе, а властный пиар или антипиар - чего стоит эфирная артподготовка снятия Лужкова - и, конечно, самопиар власти.
Для корреспондента федерального телеканала высшие должностные лица не ньюсмейкеры, а начальники его начальника. Институционально корреспондент тогда и не журналист вовсе, а чиновник, следующий логике служения и подчинения. С начальником начальника невозможно, к примеру, интервью в его подлинном понимании: попытка раскрыть того, кто не хотел бы раскрываться. Разговор Андрея Колесникова с Владимиром Путиным в желтой "Ладе Калине" позволяет почувствовать самоуверенность премьера, его настроения на 2012 год и неосведомленность о неприятных темах. Но представим ли в устах отечественного тележурналиста, а затем в отечественном телеэфире вопрос, заданный Колесниковым Путину: "Зачем вы загнали в угол Михаила Ходорковского" Это снова пример из "Коммерсанта". Порой возникает впечатление, что ведущая общественно-политическая газета страны (вестник отнюдь не программно оппозиционный) и федеральные телеканалы рассказывают о разных Россиях. А ведущую деловую газету, "Ведомости", спикер Грызлов фактически приравнял к пособникам террористов, в том числе и по своей привычке к контексту российских СМИ, телевидения прежде всего.
Рейтинг действующих президента и премьера оценивают примерно в 75 процентов. В федеральном телеэфире о них не слышно критических, скептических или иронических суждений, замалчивается до четверти спектра общественного мнения. Высшая власть предстает дорогим покойником – о ней только хорошо или ничего. При том что у аудитории явно востребованы и другие мнения. Какой фурор вызвало почти единственное исключение – показ по телевидению диалога Юрия Шевчука с Владимиром Путиным.
Вечнозеленые приемы, знакомые каждому, кто застал Центральное телевидение СССР, когда репортажи подменяет протокольная съемка встречи в Кремле, текст содержит интонационную поддержку, когда существуют каноны показа: первое лицо принимает министра или главу региона, идет в народ, проводит саммит с зарубежным коллегой. Это не новости, а старости, повторение того, как принято в таких случаях вещать. Возможны показы и вовсе без инфоповодов – на прореженной эфирной грядке любой овощ будет выглядеть фигурой просто в силу регулярного появления на экране.
Проработав только в "Останкино" и для "Останкино" двадцать четыре года, я говорю об этом с горечью. Я не вправе винить никого из коллег, я сам никакой не борец и от других подвигов не жду. Но надо хотя бы назвать вещи своими именами.
За тележурналистику вдвойне обидно при очевидных достижениях масштабных телешоу и отечественной школы сериалов. Наше телевидение все изощреннее будоражит, увлекает, развлекает и смешит, но вряд ли назовешь его гражданским общественно-политическим институтом. Убежден: это одна из главных причин драматичного спада телесмотрения у самой активной части населения, когда люди нашего с вами круга говорят: "Чего ящик включать, его не для меня делают".
Куда страшнее, что большая часть населения уже и не нуждается в журналистике. Когда недоумевают: "Ну побили – подумаешь, мало ли кого у нас бьют, а чего из-за репортера-то такой сыр-бор", миллионы людей не понимают, что на профессиональный риск журналист идет ради своей аудитории. Журналиста бьют не за то, что он написал, сказал или снял, а за то, что это прочитали, услышали или увидели. Благодарю вас".
(опубликовано на сайте GQ.com):
Николай Усков, главный редактор GQ: "Леонид Парфенов – мужественный человек. Люди, которые сидят перед ним, безусловно, ответственны за происходящее с российским телевидением. Впрочем, уверен, что большинство из них внутренне абсолютно согласны с Леонидом Геннадьевичем. «Сам никакой не борец и от других подвигов не жду», – признается Парфенов, которому отлично известно, что за право заниматься любимым делом – телевидением – многие из присутствующих пошли на изрядные компромиссы с совестью.
Сам он, кстати, не пошел. Не исключено, что тогда Парфенов еще не осознавал серьезность намерений власти. Но я хочу верить, что он иначе не мог. Не мог смириться с политической цензурой, препятствовавшей выполнению его профессионального долга. Как не мог и теперь ограничиться дипломатичным «спасибо маме и папе». Я полагаю, что вручение этой награды Парфенову – довольно важная веха на пути возвращения к нормальному телевидению. Ведь учредителями премии являются Академия Российского телевидения и Первый канал, а не какая-нибудь «экстремистская» организация. Больной скорее жив, чем мертв".
Антон Красовский, журналист : "У классики такое свойство – комментариев к ней гораздо больше, чем собственно ее самой. Поскольку Парфенов – давно уже классик, так будет и на этот раз. Мне ужасно не хотелось бы примазываться ни к его славе, ни к его слову. Скажу только, что и на этот раз Леонид Геннадьевич оказался к месту, вовремя, долгожданным и обретенным. Так когда-то при Горбачеве на трибуне появился Сахаров. Это случилось в то время, когда уже было не только нужно, но и можно. Но то, что можно еще никто не понял, только он. Это бесспорно манифест. Манифест перестройки. Но если тогда такие тексты читались в зале, заполненном доярками и швеями, то сейчас, в этой первой студии Останкино сидели те, на ком держится весь нынешний застой – боги телевидения. Тогда на лицах был испуг и негодование, теперь – понимающие улыбки, иногда согласие, чаще – равнодушие. Им всем, сидящим в зале, понятно, что в эфир это не пройдет. А ему, Парфенову, ясно, что это пройдет в эфир всего, чего угодно, но не федеральных каналов.
И когда он говорит о смерти профессии, он, сам того наверное не осознавая, говорит о смерти телевидения в нынешнем его виде. Все сидящие в зале понимают, что этот ролик в сети посмотрят больше людей, чем в эфире 1-го канала. И тут Парфенов как всегда – первый. Своим выступлением он закрыл ту эпоху и открыл новую. В которую большинство тех, кто был в зале, скорее всего, не войдет. Возможно, в эту эпоху не войду и я. А может быть – даже он".
Николай Сванидзе, обозреватель «Пятого канала»: "Выступление сильное. Парфенов не сказал ничего нового и оригинального, не открыл Америку. Но в его задачу и не входило ничего открывать. В его задачу входило просто сказать. Он сказал то, что многим его коллегам, рефлексирующим по поводу происходящего в стране и в журналистском цехе было понятно. Но мало кто говорил это так связно, долго, с достаточно высокой трибуны, прочувствованно с четкими, жесткими, я бы даже сказал, резкими формулировками".
Андрей Лошак , журналист: "К Парфенову можно относиться по-разному, но он – один из немногих людей, кто реально живет не по лжи. Он никогда не соврал, он просто органически не способен фальшивить. Может, и рад бы был – ведь он действительно «не боец» по натуре, – но вот не может. И он сказал все то, о чем давно думают тысячи закадровых работников. Потому что реально достало уже. Я вот только вчера был в «Останкино», и там все те же истории – делали какой-то сюжет, обратились к министру Голиковой за комментариями, та, вместо того, чтобы прокомментровать, позвонила Путину, а Путин, в свою очередь – генеральному директору канала, и сюжет со скандалом сняли. Ну сколько это может продолжаться?
А то, что его речь выложили на сайте «Первого» канала – ну это такая элегантная попытка сохранить лицо. Главное, чтобы в телек не попало, потому что телек – для «быдла», которое ни при каких условиях не должно просыпаться"
Евгений Киселев, украинский, а в прошлом – российский тележурналист: "При всей отточенности речи Парфенова, при том, что в его тексте, как всегда, каждое слово выверено и каждая фраза отшлифована, все это настолько очевидно, что похоже на банальность. Но вопрос не в содержании, а в самом факте появления этой речи. В том, что она вывешена на сайте «Первого». В том, что руководители государственных каналов, которые ей внимали, не встали и не вышли из зала. Это, конечно, признак каких-то разрешенных перемен.
А вообще, давайте называть вещи своими именами – Парфенов выступает перед узким, элитным клубом руководителей российского телевидения. Перед ним сидят Добродеев, Эрнст, Миткова и вежливо слушают, как он рассказывает им, что они сделали с телевидением. Это лучшая иллюстрация пословицы «хоть плюй в глаза, все божья роса». Хотя именно эти люди создавали либеральное телевидение 90-х годов. И я абсолютно уверен, что на следующем витке истории они же, засучив рукава, начнут делать новую перестройку".
Кирилл Клейменов, глава дирекции информационных программ : "У меня крайне неоднозначное отношение к этой истории. Многое из того, что сказал Парфенов – правда, и я с чем-то согласен. С чем-то – нет, но тут не в этом дело. Леонид Геннадьевич прекрасно знал, что Константин Эрнст очень за него боролся, отстаивал его право быть в эфире и поддержал как раз в тот момент, когда многие от него отвернулись. При этом, он наверняка предполагал, что у Эрнста из-за этой речи могут быть проблемы – в конце концов, он прекрасно осведомлен о той системе координат, в которой мы все существуем.
Для меня в этой истории очень многое остается неясным. Парфенов всегда был достаточно отстранен от политики, это человек исключительно творчества. У него много раз была возможность в острых ситуациях заявить о своей позиции, но он этого не делал. И мне интересно – почему сейчас? Почему человек с феноменальной памятью, о которой знает весь цех, читал эту речь по бумаге? И почему у него дрожали при этом руки, – хотя эфирные люди умеют справляться с волнением? Как бы то ни было, на какое-то время, Парфенов займет пустовавшую до этого момента нишу совести профессионального сообщества. Вопрос – надолго ли"
