Из дневника Михаила Булгакова: «5 января 1925 года. Какая-то совершенно невероятная погода в Москве – оттепель, все распустилось, и такое же точно, как погода, настроение у москвичей. Погода напоминает февраль, и в душах февраль. В комнате через коридор пьянствуют коммунисты. Пахнет какой-то острой гадостью, а один из партийцев спит, пьяный, как свинья. Да, чем-нибудь все это да кончится. Верую!
Сегодня специально ходил в редакцию «Безбожника». Был с приятелем, и он очаровал меня с первых же шагов.
– Что вам стекла не бьют? – спросил он у первой же барышни, сидящей за столом.
– То есть как это? Нет, не бьют.
– Жаль.
Хотел поцеловать его за это в еврейский нос. Тираж, оказывается, 70000, и весь расходится. В редакции сидит неимоверная сволочь, выходит, приходит; маленькая сцена, какие-то занавесы, декорации… На столе, на сцене, лежит какая-то священная книга, возможно Библия, над ней склонились какие-то две головы.
– Как в синагоге, - сказал приятель, выходя со мной.
Когда я бегло проглядел у себя дома вечером номера «Безбожника», был потрясен. Соль не в кощунстве, хотя оно, конечно, безмерно, если говорить о внешней стороне. Соль в идее, ее можно доказать документально: Иисуса Христа изображают в виде негодяя и мошенника, именно Его. Нетрудно понять, чья это работа. Этому преступлению нет цены. «А сову эту я разъясню».
Для Михаила Афанасьевича, сына профессора сравнительного богословия, смысл изображенной в «Безбожнике» совы был очевиден: эта нечистая, с библейской точки зрения, птица – один из древнейших символов дьявола.
"- Ты кто?
- Часть силы той, что без числа Творит добро, всему желая зла.
- Нельзя ли это проще передать?
- Я дух, всегда привыкший отрицать. И с основаньем: ничего не надо. Нет в мире вещи, стоящей пощады. Творенье не годится никуда. Итак, я то, что ваша мысль связала С понятьем разрушенья, зла, вреда. Вот прирожденное мое начало, Моя среда".
Так Гёте описывает встречу Фауста с Мефистофелем. Их диалог становится эпиграфом и ключом к роману Булгакова, призванному развенчать дьявола. Воландом называет себя Мефистофель. Правда, всего однажды, в Вальпургиеву ночь, требуя от нечисти дорогу: «Дворянин Воланд идет!» В русском же переводе «Фауста» это имя вообще встречается только в опере.
Конспирация потребовалась не сразу. Михаил Афанасьевич начинает с «Послания «евангелисту» Демьяну Бедному». Это ответ на возмутившую даже Есенина, беспрецедентную, по наглости антихристианскую агитку Бедного (в романе он станет Бездомным), опубликованную в «Правде» в апреле того же 25 года под названием "Новый завет без изъяна евангелиста Демьяна". Эту Булгаковскую статью вместе с «Собачьим сердцем» и дневниками отнимут при обыске, и только через два года вернут. В 28-м он напишет первый вариант романа и почти сразу по завершении отправит его в печку: ему кажется, что это все еще разросшаяся статья, которую, к тому же, все равно нельзя издать. То, что мы читаем сегодня, станет появляться на свет лишь три года спустя.
«Однажды весною, в час небывало жаркого заката, в Москве на Патриарших прудах, появились два гражданина». Это был председатель МАССОЛИТА и редактор толстого журнала Михаил Александрович Берлиоз и молодой поэт Иван Николаевич Понырев, пишущий под псевдонимом Бездомный, которому Берлиоз заказал большую антирелигиозную поэму. Работу Иван Николаевич выполнил в очень короткий срок и очертил личность Иисуса очень черными красками, как просили, но, в виду того, что поэт был совершенно, что называется, не в материале, он совершил большую ошибку: Христос у него получился живым, а надо было написать так, как будто Его никогда не существовало. Берлиоз как человек сведущий как раз и начал читать Ивану лекцию, когда в их разговор вмешался профессор черной магии Воланд:
"– Если я не ослышался, вы изволили говорить, что Иисуса не было на свете?
– Нет, вы не ослышались.
– Ах, как интересно!
– Вы атеисты?
– Да.
– Ох, какая прелесть!
– В нашей стране атеизм никого не удивляет, - дипломатически вежливо сказал Берлиоз, - большинство нашего населения сознательно и давно перестали верить сказкам о Боге.
– Тут иностранец отколол такую штуку: встал и пожал изумленному редактору руку, произнеся при этом слова: позвольте вас поблагодарить от всей души!"
С этого и начинается разговор о том, что есть истина. Профессор поманил обоих к себе, и, когда они наклонились к нему, прошептал: Имейте в виду, что Иисус существовал. После этого он ознакомил собеседников со своей версией евангельских событий.
Из дневника Елены Сергеевной Булгаковой. «Миша читал «Мастера и Маргариту» - с начала. Впечатление громадное. После чтения он спросил – а кто такой Воланд? Виленкин сказал, что догадался, но ни за что не скажет. Я предложила ему написать, я тоже напишу, и мы обменяемся записками. Сделали. Он написал: сатана, я – дьявол».
"Дорогая Лю! Диктуется 21 глава. Я погребен под этим романом. Все уже передумал, все мне ясно. Замкнулся совсем. Открыть замок я мог бы только для одного человека, но его нету! Он выращивает подсолнухи"! Твой М.
Это Михаил Афанасьевич пишет Елене Сергеевне во время их первой разлуки, летом 38-го. Он ужасно рад, что те, кому он читает роман, правильно угадывают смысл, ведь он зашифрован. Булгаков всерьез раздумывает над тем, чтобы «представить произведение наверх». И уж во всяком случае, он прекрасно знает, что содержание «Мастера и Маргариты» хорошо известно «в одном из московских учреждений».
Не имея возможности прямо выражать мысли, автор все время, с помощью аллюзий, отсылает читателя к классике, к писателям – христианам: Гете, Гофману, Гоголю, Лескову, Соловьеву и, конечно, Достоевскому. К «Бесам», к разговору Ивана Карамазова с чертом, к иллюзионисту из «Подростка», отрывавшему головы на публике и приставлявшему их обратно.
«Я случайно напал на статью о фантастике Гофмана. – Снова пишет он жене. – Я берегу ее для тебя, зная, что она поразит тебя так же, как и меня. Я прав в «Мастере и Маргарите»! Ты понимаешь, чего стоит это сознание – я прав!»
Подобно Фаусту, призывающему беса: «Явись! Явись! Пусть это жизни стоит!», бывший музейный работник, переводчик и историк, а ныне пациент профессора Стравинского из 118 палаты, то есть мастер, тоже жаждет встречи с сатаной. «Ах, ах! Но до чего мне досадно, что встретились с ним вы, а не я! – говорит он Бездомному. – Клянусь, что за эту встречу я отдал бы связку ключей Прасковьи Федоровны, ибо мне больше нечего отдавать. Я нищий!» Иными словами, за эту встречу он отдал бы все, включая последнюю свободу и возможность общаться с соседями, поскольку именно этими свойствами обладают нянечкины ключи.
Он узнает Воланда как старого знакомого: «Ну вот... Ведь даже лицо, которое вы описывали… Разные глаза, брови! Простите, может быть, впрочем, вы даже оперы "Фауст" не слыхали? Впрочем, ведь, я не ошибаюсь, вы человек невежественный? А Берлиоз меня поражает!» И когда ошарашенный Иван пересказывает ему историю Воланда о Пилате, писатель молитвенно складывает руки и шепчет: «О, как я угадал! О, как я все угадал!» То есть, с романом мастера тоже все ясно – он совпадает с дьявольским повествованием, к большой радости обоих.
Но если Фауст идет на сделку с Мефистофелем ради счастья людей, и в конце душа его попадает в рай, то мастер думает только о себе, и, убитый Азазелло, оказывается в аду. В довольно гнусной баньке, взятой из «Преступления и наказания», с Иудиной осиной у мостика, на которой так и тянет повеситься. В качестве вечного наказания, вечного напоминания о своем грехе, он получает реторту, а в ней мечту средневековых чернокнижников – гомункула, то есть в буквальном переводе с латыни – «человечка». Поскольку Богочеловека Господа Иисуса Христа он вслед за бесом пытался изобразить обычным человеком.
Вставной роман, излагаемый Воландом и написанный под его диктовку мастером, а затем его «учеником» Бездомным, тоже состоит из одних аллюзий, но другого рода. Безымянный сумасшедший под номером 118 соединяет в себе всю безбожную литературу конца девятнадцатого века. Ренана, Андреева, Толстого, в голове которого, - говорит Булгаков, - все смешалось, как в доме Облонских. Когда Фауст начинает переписывать Евангелие и вместо первой же строки «В начале было Слово», пишет «В начале было дело», то есть «бытие», его черный пудель превращается в беса.
Атеизм Воланду неинтересен: кто ж тогда станет поклоняться дьяволу? «Вы всегда были горячим проповедником той теории, - обращается он к голове Берлиоза, - что по отрезание головы жизнь в человеке прекращается, он превращается в золу и уходит в небытие. Все теории стоят одна другой. Есть среди них и такая, согласно которой каждому будет дано по его вере. Да сбудется же это! Вы уходите в небытие, а мне радостно будет из чаши, в которую вы превращаетесь, выпить за бытие». Сатане важно убедить людей в том, что миром правит только он, а Иисус Христос не Существует – когда-то там существовал, но никого не спас, хотя и был хорошим человеком.
Пожалуй, ни над одним из своих персонажей Михаил Афанасьевич не издевается больше, чем над Маргаритой Николаевной. «Боги, боги мои! Что же нужно было этой женщине?! Что нужно было этой женщине, в глазах которой всегда горел какой-то непонятный огонечек, что нужно было этой чуть косящей на один глаз ведьме?», украсившей себя тогда весною мимозами?» Живущая в особняке бездетная, тридцатилетняя супруга молодого, красивого, доброго и обожающего ее крупного специалиста, сделавшего к тому же важнейшее открытие государственного значения, со скуки выходит на поиски приключений, встречает своего мастера и становится его «тайной женой».
Мефистофель предлагает Фаусту Маргариту в качестве первого искушения, предварительно опоив его зельем. Мастеру, женатому «то ли на Вареньке, то ли на Манечке, нет, все-таки на Вареньке», никакого зелья не надо – у Марго родственные взгляды: «Ах, право, дьяволу бы заложила душу», говорит она. И тут же встречает Азазелло. Натеревшись данной им мазью, она предстает уже во всей красе. Когда перед «вальпургиевой ночью» какой-то водяной принял ее за озерную нимфу, «Маргарита отступила и с достоинством ответила своим охрипшим голосом: «Пошел ты к чертовой матери. Какая я тебе Клодина? Ты смотри, с кем разговариваешь, - и, подумав мгновенье, она прибавила к своей речи длинное непечатное ругательство».
«Вы женщина весьма умная и, конечно, уже догадались о том, кто наш хозяин. – говорит Коровьев. – Сердце Маргариты стукнуло, и она кивнула головой. – Ну, вот-с, вот-с, мы враги всяких недомолвок и таинственностей». Она с благодарностью принимает на себя роль королевы бала, купается в крови, потом из черепа Берлиоза пьет кровь застреленного при ней же барона Майгеля и в заключении молитвенно простирает к Воланду обе руки, не смея к нему приблизиться. То есть становится сатанисткой.
Когда Воланд спрашивает Маргариту, какую ей дать награду, та просит, чтобы Фриде больше не подавали платок с синей каемочкой, который она засунула в рот своему незаконнорожденному младенцу и живьем зарыла его в землю, ссылаясь на то, что ей нечем его кормить. Мессир бросает на королеву бала огненный взгляд: «Остается, пожалуй, одно – обзавестись тряпками и заткнуть ими все щели моей спальни! Чтоб не проникало милосердие. Не могла же эта дура Фрида дать вам взятку». – «Да нет, - отвечает Маргарита, - это не милосердие, а легкомыслие. Я попросила вас за Фриду только по тому, что имела неосторожность подать ей твердую надежду. Она ждет, она верит в мою мощь. И если она останется обманутой, я попаду в ужасное положение. Я не буду иметь покоя всю жизнь. Так уж вышло». - «А, - сказал Воланд, - это понятно». Гордыня, всерьез поверившей в свою исключительную власть женщины, дьяволу понятна.
Гётевская Маргарита – безумная Гретхен средневековых сказок – тоже убивает прижитого от Фауста ребенка. Но она раскаивается в этом с такой силой, что получает прощение. Фрида настолько глупа, что даже в аду не слышит последнего призыва к покаянию. Как не слышат его ни мастер, ни его Маргарита, ни Иван Бездомный, которому каждое полнолуние является в ночных кошмарах пугливо озирающийся, обросший, номер 118 и на вопрос: «Так, стало быть, этим и кончилось?» отвечает: «Этим и кончилось, мой ученик».
В одной из ранних редакций романа Воланд, покидая Москву с нескрываемым удовлетворением, говорит, «здесь господствует человек с мужественным лицом, который правильно делает свое дело». Все, кто слушал это место, были в ужасе, и, в конце концов, Михаил Афанасьевич его убрал. Но не из страха. А просто, причем тут Сталин – вопросы-то вечные. Дьявол приходит в варьете с одной единственной целью: посмотреть, изменились ли эти горожане внутренне. «Ну что же, - медленно говорил маг тяжелым басом, – люди как люди. Любят деньги, но ведь это всегда было. Ну, легкомысленны. Ну, что ж. И милосердие иногда стучится в их сердца. Обыкновенные люди. В общем, напоминают прежних. Квартирный вопрос только испортил их». В последних главах вставной и основной роман смыкаются и заканчиваются одними и теми же словами.
Становится ясно, что это всё та же дьявольская ложь. Дьявольская ложь, опутавшая Россию своими щупальцами, как спрут, вползающий в окно мастера. И на естественный вопрос, где же все-таки истина, Булгаков прямо отвечает: «в Мастере и Маргарите» ее нет, но найти ее все-таки можно». Раз есть подделка, так есть и подлинник. «Всесильный» и «всемогущий» мессир не имеет ни малейшей власти над добрыми и верующими людьми – над нянечкой Ксенией Никитичной, над профессором Стравинским и всеми его сотрудниками. Когда буфетчик Соков перекрестился, берет на его голове тут же превратился в кота и, расцарапав, Андрею Фокичу голову, убежал. Когда кухарка, застонав, хотела поднять руку для крестного знаменья, Азазелло грозно закричал: отрежу руку! Бесы боятся Креста.
Елена Сергеевна поклялась Булгакову, что роман будет опубликован при ее жизни. И действительно, в 66 году, хоть и с купюрами, но он все же был напечатан в журнале «Москва». Конечно, Михаил Афанасьевич писал для читателей с одним уровнем христианской просвещенности, а прочитали его уже совсем другие люди. Но, даже ничего правильно не поняв, многие интуитивно потянулись к первоисточнику, и, открыв для себя Евангелие, так обрели веру.
Источник - Программа "БИБЛЕЙСКИЙ СЮЖЕТ"
