Ее жизнь, отмеченная равно грандиозными удачами и драмами, сильно изменилась, когда Николь Кидман исполнилось 40. И, в свою очередь, изменила ее саму. Новая встреча со всемирно известной актрисой, способной исчезать в своих героинях, и женщиной, которая исчезнуть уже не боится.

У нее теперь есть огород. И она возделывает свой сад буквально. В саду скоро – как только вообще начнет ходить – будет гулять маленькая Сандей. У которой полное имя даже еще более звучное – она Sunday Rose, Воскресная Роза. И фамилия у нее звучная – Кидман-Урбан. Она родилась в июле и похожа на отца. Родители наотрез отказались продавать ее фото прессе, что так принято у голливудских звезд – подзаработать миллион-другой на отпрыске. Но мать маленькой Сандей… «Да я становлюсь форменной львицей, когда дело доходит до моих детей! Царапаюсь и рычу!» – честно признается Николь Кидман. Которую, вообще-то, трудно представить царапающейся и рычащей. Особенно сейчас, когда она – само умиротворение.

У нее теперь новая семья, в которой нет места ревности и зависти. У нее еще одна маленькая дочка. У нее есть свой огород на ранчо в Теннесси, где она выращивает цукини величиной… «Величиной… величиной… да вот такие!» – распахивает она руки, как завзятый рыбак, описывающий добычу. «Мы даже проводим эксперимент: один не срываем, а наблюдаем. Интересно, до каких еще размеров он способен вымахать!»

Николь Кидман пожинает плоды. Это новая фаза ее жизни. Фаза благоденствия и спокойствия. Но уж такой Николь человек, что спокойствие для нее не означает отсутствия чувств, сильных и глубоких.

Psychologies: Выносить и родить ребенка – эти ощущения были для вас совершенно новыми. Что вы чувствовали?

Николь Кидман: Эти ощущения… первобытные, первозданные, базовые, что ли. Я имею в виду и в физическом, и в психическом плане. Ты словно вступаешь в диалог с собственным телом, в каком-то смысле раздваиваешься… Знаете, когда женщина переживает выкидыши, то после каждый раз ощущает ненужность своего тела – что-то вроде тюбика, в котором закончилась зубная паста: нет пасты, зачем он теперь… Эта беременность – совсем другой опыт: мое тело мне наконец понадобилось по настоящему делу, не для работы, не для глянцевых фото, не для других людей. Оно понадобилось мне.

Psychologies: То есть для вас ваше тело – это не вы сами?

Николь Кидман: Не совсем я. Не вся я. Беременность, по-моему, доказательство назависимости тела. Его способности… как это называется в политике? К автономии! И мне нравится это! Я не говорю о том, что вообще-то уже не надеялась пережить такой опыт: возраст… Когда я увидела Сандей, тогда еще просто комочек плоти, на экране во время ультразвукового исследования, я заплакала. В тебе вырастает другой человек, да, но главное – что в тебе, что это происходит с тобой! Я не из тех, кто скользит по поверхности жизни, я внедряюсь, переживаю, принимаю близко к сердцу. Я по жизни не наблюдатель и не созерцатель. Я участник. Поэтому для меня так важны «беременные» переживания.

Которые пришлись на чрезвычайно сложные съемки «Австралии» в самом диком регионе страны… Да, то, что я беременна, выяснилось в разгар съемок. А снимали мы по преимуществу в окрестностях крошечного пыльного городка Куннунура, палящее солнце и +38 оС – там это норма. У меня был жуткий токсикоз, все прибавляют в весе во время беременности, а я теряла. Странное было чувство. Странное и неповторимое: тошнота и счастье. Одновременно. И постоянно. А мы еще и снимали по 15 часов день. Но я сказала себе, что должна закончить этот фильм, и все. Должна. Себе – потому что это, наверное, главная моя роль за все эти годы. Базу и Хью (Баз Лурман, режиссер «Австралии»; Хью Джекман, старый друг и партнер по фильму. – Прим. ред.) – потому что подвести их невозможно. Коннору (13-летний приемный сын Кидман. – Прим. ред.) – потому что он работал на съемках с лошадьми, настоящим конюхом и объездчиком, и это была его первая в жизни работа, и нужно, чтобы я была рядом. Ну и потом, мне стены помогали. Быть дома – для меня это очень важно. Наша красная пыль и то мне не мешала! А она особенно мелкая, забивается в микронные отверстия... Мой патриотизм, наверное, химического свойства. Я называю его физиологическим патриотизмом – как у дерева, которое может расти только вот на этой почве, питаться только вот этой водой. Хотя, казалось бы, я должна была бы ненавидеть наш климат – все детство была белой вороной среди загорелых серфингистов, полжизни проводящих на гребне волны в окрестностях Большого рифа или, на худой конец, на сиднейских пляжах!

У меня даже прозвище было – Цапля. Естественно, из-за роста, длины конечностей и упрямства моей белесой кожи, которая не желала загорать, а сразу сгорала до волдырей. Я и актрисой-то стать хотела и играть начала – кажется, в пять лет, какие-то пантомимы в детском уличном театре – потому, что не хотела быть собой. Особенно подростком: быть мной было мучительно – худющей и длиннющей, со страшно длинными руками и ногами... Я даже удивлялась, когда кто-то бросал на меня взгляд дважды…

Psychologies: Вы обратили внимание на то, что в вашей нынешней жизни много совпадений? Вы приезжаете в Австралию, чтобы сыграть богатую бездетную женщину, которая, попав в Австралию, переживает нечто вроде духовного возрождения. И здесь вы узнаете, что беременны, что начинается новый этап жизни, для вас открывается новый опыт…

Николь Кидман: Вот и Баз, мой старый и самый, может быть, близкий друг, сказал: обрати внимание, твою героиню зовут Сэйра, Сара. А Сара – знаковый библейский персонаж: бесплодная женщина, утратившая все надежды иметь детей, которая внезапно чудесным, необъяснимым образом оказывается беременной… Я думала об этом… Но мистика… Нет, это какая-то кухонная мистика – попытки объяснить неведомым, волшебным то, что с нами происходит. Мне больше нравится версия моей сестры. У нее четверо детей, и она говорит, что проверила на себе: в беременном состоянии ты привлекаешь к себе счастливых людей. Причем счастливых не по обстоятельствам жизни, а по свойствам характера, естественным образом умеющих ценить то, что есть, каждый момент жизни, благодарных ей. То есть, видимо, существует в природе круговорот энергии счастья.

Psychologies: Очевидно и другое совпадение: многое в вашей жизни пошло на лад, когда вы расстались с Томом Крузом. Именно после этого вы доказали, что являетесь едва ли не самой яркой трагической актрисой Голливуда, нашли новую любовь, родилась Сандей...

Николь Кидман: Том играл в моей жизни огромную роль. Это правда. Может, сам масштаб этой роли и был для нашей пары фатален? Знаете, я думала об этом, когда мы с Китом решили пожениться. Мы познакомились на Днях Австралии в Лос-Анджелесе. Это такой смешной праздник, когда кенгуру жарят, продают прекрасные вещи, сделанные аборигенами, и поют наши песни. Называется G’Day LA – от нашего традиционного австралийского приветствия: мы вместо «Привет!» или «Добрый день!» говорим «Джи-дэй!», сокращенное от Good day. Так вот, мы встретились на Джи-дэе, и я сразу почувствовала, что Кит – мой человек, у нас много общего, мы оба «с того конца света», оба состоялись в Америке, оба стесняемся и все мешкаем… Кит страдал и алкогольной, и кокаиновой зависимостью, в чем честно мне признался. Потом он лечился, и теперь все, дай бог, в прошлом. Но и тогда это известие меня вовсе не смутило. Потому что уж кому, как не мне, знать, что такое болезненная зависимость. У меня была такая – от любви. Вообще любовь – и любовь к Тому в частности – была очень мощной силой в моей жизни. Это, наверное, мой фатальный порок и главная моя добродетель – способность так любить. До растворения в другом. До исчезновения.

Psychologies: Вы не чувствуете подобной зависимости от Сандей? Не исчезнете в дочери?

Николь Кидман: Опасность есть. Стать матерью в 25 или в 41 – большая разница. В 41 уже как-то знаешь жизнь. И материнские чувства острее. В любви к ребенку больше боли, больше страха, тревог. Я смотрю на Сандей, и сердце иногда просто обливается кровью. Не знаю почему. Никаких оснований, а бывает безысходно страшно. Страх становится неизбежной оборотной стороной любви. И распространяется на все, что тебе дорого, – раньше за Беллу и Коннора я так не боялась. Нет, любовь к ребенку, когда ты уже многое повидал, совсем иная. Всегда будешь чувствовать дистанцию между ним и собой. Всегда помнишь, что не всесилен. Это и есть самая большая горечь. Ну и радость. Дети – единственная гарантированная форма вечности, которая нам доступна… Кто это сказал, не помните?

Psychologies: Вы ощущаете какую-то разницу между чувствами к своему родному ребенку и к приемным, которых сами на свет не произвели, а лишь растите?

Николь Кидман: Не знаю… Не знаю… Наверное, если бы дочка родилась у меня тогда, когда в семье появились Белла и Коннор, я могла бы ответить на этот вопрос. А сейчас не знаю. По-моему, возраст, в котором становишься матерью, важнее. Я списываю болезненность моего отношения к Сандей именно на счет возраста. Может ли физиология влиять на качество любви? Но это было бы просто ужасно!

Psychologies: Ваш личный опыт не изменил вашего отношения к любви вообще, к привязанностям?

Николь Кидман: Когда я выходила замуж в первый раз, все разворачивалось быстро. Мы познакомились с Томом, и я уже через неделю знала, что выйду за него. С Китом было иначе. Почему-то мне хотелось, чтобы у каждого из нас было время осознать, что другой тоже одинок… И принять его в свою жизнь. Но я – прежняя я. Если я хочу быть с кем-то, то хочу быть с ним. Если люблю, то у меня есть обязательства. Если люблю, то люблю. И все.

Psychologies: Получается, вы живете буквально по словам брачной клятвы: «в богатстве и в бедности, в здравии и в болезни»…

Николь Кидман: Ну что ж, значит, получается! Счастье для меня – вовсе не совершенство и даже не попытка его достичь. Счастье – в узнавании человека, который заворожил, и заинтриговал, и привлек тебя. В узнавании его смешных черт, недостатков, слабостей. Узнавании того, что так привязывает тебя, что делает его неповторимым.

Psychologies: Ваши старшие дети – тинейджеры. Не было болезненной реакции на появление Сандей?

Николь Кидман: Я вообще-то ждала худшего. Но их реакция демонстрирует, что я их, видимо, не так уж и затерроризировала. Хотя иногда мне казалось… Знаете, между нами с сестрой и мамой были совсем другие отношения. Родители у нас очень «левые», мама была и остается ну просто боевым отрядом феминизма! Она старалась и во мне воспитывать боевые качества. А я пыталась «слиться с пейзажем», отвлечь от себя внимание. Она же вновь и вновь требовала решительных действий, независимости… Мы с сестрой постоянно отстаивали себя, то, что нам свойственно. Мне кажется, Белле и Коннору не приходилось отстаивать в себе то, что естественно. И они всегда держатся вместе, между ними нет соперничества, в их отношениях нет самоутверждения. И им даже в голову не пришло видеть в Сандей конкурента. И потом – возраст. Да разве в 13 или в 16 лет есть что-то важнее твоей собственной жизни? Увы, мы, родители, с этого момента начинаем уходить в прошлое. Я-то переживу это легче других – еще раз спасибо Сандей.

Psychologies: А изменилось ли с ее рождением ваше отношение к тому, что происходит в мире? Экономический кризис, например, – что вы думаете по этому поводу? Конечно, понятно, что вы богаты…

Николь Кидман: Я недавно прочла где-то в интернете… На Филиппинах есть племя в горах. Там люди не могут послать детей в школу. Отдать детей в школу – это стоит десять долларов в год, что для них очень, очень дорого. Мне кажется, я ответила на ваш вопрос.

Psychologies: То есть?

Николь Кидман: То есть я считаю, что нам, в Европе, в Америке, в Австралии, даже раздумывать об этом нечего! И дело не в том, что я сужу с позиций состоятельного человека. Нам вообще не стоит судить о том, что такое благосостояние. Мы на самом деле не знаем настоящей бедности: нам повезло родиться там, где мы родились, можно сказать, что мы просто выиграли в генетическую лотерею и ничем такого выигрыша не заслужили. А при этом склонны еще и поныть при любом удобном случае!

Psychologies: Было в вашей жизни что-то, о чем вы сожалеете?

Николь Кидман: (Она задумывается.) ...Можно бороться с жизнью. Можно извиваться и егозить, уходить от вопросов и давать слишком простые ответы, утверждать, что происходящее неверно и несправедливо. Но жизнь научила меня: лучше дать ей течь свободно, что называется, отпустить вожжи. С тех пор как я этому научилась, мне легче стало принимать любовь и отдавать ее. И Сандей… Ребенок, я считаю, – это такое благословение, которое мы получаем от жизни. И я спокойно скажу это в глаза даже тем, кто не хочет иметь детей, кто сейчас решает, иметь ли: не стоит сторониться благословения.