Письмо Надежды Толоконниковой из колонии в поселке Парца, а в особенности его обсуждение и отзывы ньюсмейкеров навели меня на весьма неожиданные мысли. Да, Андрей Кураев назвал поведение Толоконниковой героическим. Да, Мария Гайдар на «Эхе» подчеркнула, что речь на сей раз идет не только и не столько о Pussy Riot, но и о ситуации в целом, и эта ситуация позорна для России вне зависимости от того, законно или незаконно посажены российские заключенные, подвергаемые пыткам.

Но, увы, подобные отзывы в меньшинстве. Подавляющее большинство говорящих и пишущих замечает: зона не курорт. Знать надо было, на что идешь. Да и вранье все это, наверное.

О вранье: практически ничто из того, о чем пишет Толоконникова, не является новостью для тех, кто хоть поверхностно знаком с проблемой. Ольга Романова и активисты «Росузника» обо всем этом говорили многажды. Писатель и правозащитник Наум Ним практически в одиночку, на ничтожные средства издает альманах «Неволя» — приложение к «Досье на цензуру», но он практически недоступен даже в сети, а в рознице вовсе не появляется. Все, о чем пишет Толоконникова, в этом альманахе освещалось не раз, публиковались там и более жуткие истории.

О том, что в российских тюрьмах и на зонах построен полноценный ад, до которого не додумалась бы никакая инквизиция, российское общество знает, хотя знает явно недостаточно. Оно вообще теперь слышит только то, что хочет слышать, и боится слезть с телевизионной иглы, не то пыточная повседневность российских колоний, интернатов и домов престарелых давно сделалась бы общеизвестна.

Но теперь у этого общества образовался мощный психологический барьер: все, кто страдает, страдают заслуженно. Так и надо. Лишения свободы недостаточно — нужно еще и лишение всех прав, включая права на огласку, лишение сна, еды, элементарное право на личную гигиену.

Защитить от всего этого — и то лишь в малой степени — способно либо международное внимание, привлекаемое к отдельным случаям вроде толоконниковского, либо все та же взятка. Толоконникову не спасает и международная известность, но она, что особенно ценно, поднимает голос не только в собственную защиту.

Из зоны

Надежда Толоконникова, отбывающая наказание в ИК-14 (Мордовия), 23 сентября начала голодовку в связи с массовым нарушением прав осужденных женщин. Ее заявление, опубликованное на портале lenta.ru и перепечатанное в российских и зарубежных СМИ, содержит подробное описание нарушений трудового законодательства («вся моя бригада в швейном цехе работает по 16–17 часов в день… сон — в лучшем случае часа четыре в день. Выходной случается раз в полтора месяца»); санитарно-бытовых условий колонии («хотя в отрядах есть комнаты гигиены, в воспитательно-карательных целях в колонии создана единая «общая гигиена», то есть комната вместимостью в пять человек, куда со всей колонии должны приходить, чтобы подмыться… »). Администрация колонии заявила о том, что данные в письме Надежды Толоконниковой не соответствуют действительности. Президентский совет по правам человека принял решение провести проверку ИК-14

Кстати, с вмешательством остального мира в наши дела скоро, видимо, будет покончено вовсе: не зря в Москве на Пушкинской площади проходит вполне официальный митинг за освобождение России (разумеется, от Штатов), а в перспективе нам обещают еще и марш провинции на Москву — с целью приструнить «пятую колонну», недостаточно уважающую национального лидера. И все призывы, звучащие на этом митинге, в частности предложение распространить русский мир до границ Евразии, не вызывают обвинения в экстремизме, тогда как ярославская речь Немцова уже проверяется на этот предмет.

Самое страшное сегодня не то, что в российских тюрьмах пытают, в полиции выбивают показания, а на зонах за попытку отстоять свои права прессуют с утроенной жесткостью (Толоконниковой, например, уже угрожают ответственностью за клевету, и тогда ее выход на свободу после «двушечки» может оказаться под сомнением). Самое страшное то, что сегодня все это считается нормой. Врагам Отечества так и надо. Преступники, конечно, не так провинились, как плясуньи в храме, но им тоже так и надо.

Общество, не сплоченное никакими принципами, не занятое никаким общим делом, имеет единственное развлечение — садомазохизм. И пусть Запад не смеет нам мешать развлекаться! У нас сегодня одна радость — сознание, что кого-то насилуют, пытают, не отпускают на похороны матери или доводят до слепоты. У неразвитого, пещерного сознания взаимное мучительство — любимое хобби, а по сути — единственное занятие. Именно этому занятию предаются в замкнутых сообществах, где собраны люди низкого развития. Сегодня в такое общество стремительно превращается вся Россия, стремящаяся закрыться от прочего мира по возможности наглухо. Уважать себя тут можно только за то, что ты еще не попал туда, куда попали другие, — ты лучше, чем они. И уж конечно они томятся там заслуженно.

И вот о чем я подумал. Нельзя жить тут после Сталина — и вообще после тотального террора — и не пытаться понять Сталина, как-то даже, прости Господи, оправдать его. Нельзя жить в стране, которая беспричинно, за здорово живешь гнобила себя, и не какой-то там цвет нации (цвета и мозга нации у нас нет, им Ленин уже поставил честный диагноз), а самых простых, обычных, ни в чем не повинных граждан. Токаря, слесаря, крестьянина, билетного контролера, пьянчугу, рассказавшего анекдот. Надо как-то себе это объяснить: ведь не с одной же ленинской гвардией рассчитывался вождь, не было в стране столько ленинской гвардии. Не только евреев сажали и не одних чеченцев высылали. Всех. Эпидемия разбирательств, счетов и взаимного доносительства началась наверху, а снизу была горячо подхвачена, и Сталин не препятствовал — еще и натравливал: посмотрите, вот аборты, вот опоздания, вот колоски, а есть ведь еще и безродные космополиты! Зачем ему была эта вакханалия — только ли для страха, ради того единственного стимула, который еще заставлял кого-то шевелиться? Но ведь страх не самый сильный и не самый долгоиграющий стимул, он хорош на коротких дистанциях. В чем дело? Как жить с мыслью, что все это просто так?

И вот я догадываюсь: не просто. В свое время в романе «Оправдание» я заставил героя — не самого симпатичного, кстати, — высказать версию о том, что таким образом формировалась элитная гвардия, спасшая страну. Из тех, кто выдержал пытки и ничего не подписал, сбивали железные отряды будущих защитников Москвы и победителей разрухи. Но поверить в эту версию мог только сумасшедший, что и происходило в романе.

Сегодня я думаю, что мотивировка у Сталина все же была: это злорадство. А, ты думаешь, что у нас неправильно не сажают? Что «там разберутся»? Хорошо, мой законопослушный, убедись, мой добропорядочный. И не говори потом, гадина, что всем им так и надо. Так и надо прежде всего тебе.

Очень может быть, что подобная мысль и не посещала его низколобую голову. Но кому-то из его прихвостней она наверняка приходила. Да и не могли же они равнодушно смотреть на то, как вчерашние митинговые ораторы — «Никакого прощения бешеным шакалам, лисицам, тарантулам!» — сами умоляют о пощаде на окровавленном полу. Как почувствовать себя живым богом без этого палаческого высокомерия? Ведь для живого бога людей нет — он правит «людишками». Уж он-то, конечно, вел бы себя иначе. Он никогда бы не сказал: «У нас просто так не сажают». У нас сажают именно просто так, ибо иррациональное страшнее объяснимого. «Я бы сумел защитить своего друга», — сказал он Пастернаку. А людишки — не умеют. Они искренне верят, что у нас абы кого не возьмут, не расстреляют, не запытают.

И вот какая штука, добился он все-таки того, что говорить вслух: «У нас кого попало не берут» — стало неприлично. Потому что у всех кого-нибудь взяли, а каждый пятый лично хоть ненадолго соприкоснулся. Не с НКВД, так со Смершем. Не с посадкой, так с доносом. Как тут не поверить Томасу Манну насчет нравственной благотворности абсолютного зла и пагубности половинчатого?

Эх, товарищ Чаплин, повторивший тут давеча, что «там не курорт». Сталина на вас нет. Никогда я прежде не оскоромился такой фразой, а вы заставили. Все вы, пишущие «так и надо», «по заслугам» и т. д.

Случись сегодня большой террор — а гарантий нет, и кризис подталкивает, — ох как это будет по заслугам. Всем. Каждому. Сегодня невиноватых нет.