Предлагаем вашему вниманию главу из книги «О Церкви без предубеждения. Беседы со светским журналистом», которая представляет собой ответы руководителя информационно-издательского отдела Саратовской епархии, настоятеля храма в честь иконы Божией Матери «Утоли моя печали» игумена Нектария (Морозова) на вопросы саратовского журналиста, сотрудника медиахолдинга «Взгляд» Елены Балаян.

Массолит церковного разлива

— Есть такое клише: православный писатель, православный бард, православный поэт. И, говоря откровенно, я каждый раз, когда слышу такое словосочетание, испытываю неловкость. Не хотелось бы никого обидеть, но очень часто православные люди, увлекающиеся художественным творчеством, почему-то считают, что их «православности» достаточно для того, чтобы писать хорошие стихи, рассказы или песни, а талант здесь вроде как и не обязателен. И когда через бездарные — позвольте уж называть вещи своими именами — произведения начинают проповедовать Православие, то становится мучительно больно и за Православие, и за этого несчастного сочинителя. Может, как-то объяснить уже людям, что не стоит браться за то, к чему они не призваны?

— «Православные поэты» действительно есть, но такой подход к области культуры, творчества, литературы мне кажется очень порочным, потому что здесь необходима совершенно иная постановка вопроса. Человек талантливый — в литературе, в живописи, в музыке, в чем угодно — может быть верующим и неверующим, православным и неправославным. И его вера, безусловно, будет накладывать отпечаток на весь характер его творчества, будет в этом творчестве проявляться. Когда же человек начинает заниматься творчеством просто потому, что является православным, и считает, что почему-то обязан проповедовать Православие посредством художественных форм, к созданию которых он не способен, то это ужасно. И в этом нет ничего собственно православного, хотя само явление и получило какое-то место в жизни Православной Церкви. Это действительно ужасно, потому что мы все помним партийную литературу, партийное искусство, основной составляющей которого была коммунистическая тематика. Ни читать произведения соцреализма было невозможно, ни смотреть, ни слушать. А сейчас то здесь, то там появляются люди, которые создают аналоги этого «хорошо забытого старого», но уже на церковную тематику.

Этих людей нельзя назвать ни проповедниками, ни миссионерами, они, по большому счету, скорее вредят Церкви, потому что дискредитируют ее. Бездарность, даже если и рядится под благочестие, все равно остается бездарностью. Истинное же благочестие удержит и от самоцена, и от тщеславия; дух благочестия избавит от неоправданных претензий на звание поэта, человека, от природы одаренного способностью чувствовать и создавать в слове духовно и нравственно прекрасное.

Возьмем такую сугубо церковную вещь, как икона. Это священное изображение, и его может писать только лишь человек, знающий каноны иконописания, обладающий достаточным талантом и мастерством, умеющий готовить доску, краски. Если же икону берется писать человек, к этому не подготовленный, то образ, который он создает, является кощунством, поруганием того первообраза, к которому он восходит, потому что икона, похожая на карикатуру,— это не икона: это преступление. Отчасти то же самое можно сказать и обо всем том, что мы именуем «православным искусством». Искусство не является православным или неправославным: оно либо искусство, либо не искусство; и третьего не дано.

— Мы говорим о том, что бесталанные люди пытаются проповедовать Православие, но бывает и наоборот, когда известные музыканты, певцы, чей пик популярности пришелся на годы безверия, неожиданно «ударяются» в религию и начинают петь гораздо скучнее и бесцветнее, чем пели, будучи атеистами. Не скажу этого про Вячеслава Бутусова, лично мне он нравился что до, что после его обращения к вере, а вот поклонники Кинчева негодуют: был музыкант, да весь вышел.

— Я позволю себе с приведенным мнением не согласиться. Естественно, в свое время, будучи достаточно молодым человеком, я слушал и того, и другого. В то яркое время перемен легко было писать, петь и вообще творить, потому что все вокруг давало массу пищи для творчества. Это было время вдохновения. Но с тех пор прошло уже два десятилетия. И ставить в вину Бутусову или Кинчеву то, что сегодня они не столь популярны, как тогда, когда группа «Наутилус Помпилиус» получила премию Ленинского комсомола и от нее отказалась, мне кажется, очень неразумно. У каждого певца, артиста есть свой срок, и «долгожителей» не так уж много: их можно пересчитать по пальцам.

Если посмотреть на людей, которые были двадцать лет тому назад известны в Европе и в Соединенных Штатах, мы увидим, что многих из них уже просто-напросто нет в живых: кто-то спился, кто-то «скололся», кто-то покончил с собой. А вот Кинчев, Бутусов и некоторые другие менее известные артисты, которых можно было бы поставить с ними в один ряд, вышли из своих творческих и человеческих кризисов как раз благодаря тому, что пришли к вере: благодаря этому они сохранились во всех отношениях и благодаря этому вообще еще существуют. А то, что они сегодня не так популярны… Да они и не обязаны быть сегодня популярными. Они не потому стали менее популярны, что стали православными. Просто время изменилось, и аудитория их изменилась. И то, о чем они пишут, тоже изменилось.

— Но почему-то некоторые с большим недоверием воспринимают «православность» своих бывших кумиров: дескать, раньше они были молодыми и буйными, и это было по-настоящему, а теперь на старости лет попали в сети конъюнктуры и то ли притворяются, то ли и вправду « с приветом».

— А если бы Кинчев умер от наркотиков, от которых его спасла вера, как об этом говорит он сам, тогда бы из него сделали «икону», носили бы его, как знамя, и «молились» бы на него… А что касается того, что «по-настоящему», а что нет, никто не может судить о человеке, кроме Бога, знающего сердце. И очень неразумны те люди, которые подобные суждения высказывают. Надо оставить свободу каждому жить по совести — и Кинчеву, и Шевчуку, и Бутусову, и кому бы то ни было вообще, известному или же неизвестному, и не пытаться вмешаться в его жизнь и говорить, что правда в ней, а что неправда. Мы в своей-то жизни об этом не всегда можем определенно сказать…

— Мы говорили о том, что люди, которые называют себя православными служителями муз, не всегда талантливы. Но бывает еще и так: люди, далекие от Церкви и веры, создают гениальные произведения. Лично мне не дает покоя этот парадокс: если талант от Бога, то каким образом люди, Бога не знающие и знать не желающие, могут создавать подлинные шедевры?

— То, что человек имеет, действительно дается от Бога. Но человек волен это данное ему использовать так, как он захочет. Просто за это благое или же неблагое употребление придется рано или поздно отвечать, как говорит Господь в известной притче о талантах[1].

Способность тонко чувствовать, выражать свои мысли так, что это становится особенно близко, понятно и доступно другим людям,— это та способность, которую Бог первоначально дает тому или иному человеку. Хотя гораздо больший талант, нежели умение делать что-то особенное,— это просто дар жизни, дар гораздо более богатый, чем дар музыканта, писателя, художника, гораздо более универсальный, но и его мы употребляем очень по-разному. Поэтому не надо здесь усматривать какого-то противоречия. А что касается вдохновения, то, как известно, есть две возможности ощутить полет: воспарить ввысь и провалиться, улететь в бездну. И там, и там — полет, но в одном случае это восхождение к Богу, а в другом случае это падение, окончанием которого станет смерть, только уже не временная, а вечная.

— Бывает, что гениальные произведения, чуждые по духу Православию, становятся для верующих людей искушением. Они не знают, как к ним относиться, и ударяются в крайности — от бурного восторга до не менее бурного отрицания. Избитый, наверное, но яркий пример — роман «Мастер и Маргарита». Сколько копий было сломано об этот роман, но многие так и остались в растерянности: «читать или не читать», «любить или не любить»?.. Может, стоит относиться к произведениям искусства не так категорично, не вешать на них ярлык «безбожных», не спешить бросать в топку, не отрицать художественных достоинств, особенно когда они налицо? Быть может, стоит попытаться трезво и спокойно разобраться и понять, что в этом романе является пользой, с точки зрения веры, а что является искушением?

— Искушение — это испытание. А вера человека должна испытываться, потому что вера неискушавшаяся, вера, не пережившая испытания — вера несовершенная. Так вот, то, о чем мы сейчас говорим, есть тоже одно из тех искушений, испытаний, которые необходимы верующему человеку. И здесь не может быть какого-то формального подхода: нельзя сказать, что что-то однозначно вредно, а что-то однозначно полезно. Апостол Павел говорит, что любящим Бога, призванным по Его произволению, все содействует ко благу[2].

Есть множество людей, которые в свое время читали «Мастера и Маргариту», а потом начинали читать Евангелие и приходили в Церковь. Но это не потому, что «Мастер и Маргарита» — роман, способный привлечь каждого к благочестию. Просто было время, когда найти Священное Писание было практически невозможно: надо было обойти невесть сколько домов, чтобы в одной квартире, в одном доме найти Евангелие или же, что еще реже, Библию — Ветхий и Новый Заветы. И в тех условиях Господь даже через эту булгаковскую книгу входил в сердца очень многих людей. Но эта книга не становилась для них Евангелием; более того, спустя какое-то время происходило переосмысление содержания, начиналась переоценка героев,— и большинство ее просто отвергало, именно на духовном уровне. И я в свое время эту книгу очень любил. Читал ее, перечитывал, находил для себя там много интересных и важных моментов. Но сегодня я не буду перечитывать ее — не потому, что этого боюсь, не потому что нельзя, а просто потому, что она стала для меня глубоко чуждой; потому что все то положительное, что, вопреки самому ее характеру, мне удалось из нее с Божией помощью извлечь, у меня уже есть, и есть не в искаженном, как в романе, виде, а как непреложная истина — в Священном Писании, у святых отцов. А вот то темное и враждебное Богу, что в этой книге явно присутствует, моей душе глубоко чуждо. Поэтому я ее в руки не возьму, даже дома держать не буду.

— И фильм не станете смотреть?

— Фильм мне просто неинтересен. Опять-таки не потому, что смотреть его кем-то запрещено, а потому что мне это неприятно. Я понимаю, что, говоря так, могу навлечь на себя критику, и критику очень недоброжелательную, целого ряда людей, которые скажут, что я не имею права так отзываться о величайшем произведении. Но я просто говорю о своем личном опыте, который, как я знаю, является опытом очень многих людей. В то же время я с большим удовольствием буду сегодня читать «Дни Турбиных» или «Собачье сердце»; и то, что Булгаков написал «Мастера и Маргариту», не помешает мне читать эти книги, ценить и любить их.

— Сегодня принято говорить о том, что мы живем в постхристианскую эпоху — эпоху постмодернизма. Искусство постмодернизма по сути своей является глубоко депрессивным и, на мой взгляд, совершенно тупиковым. Этот дух депрессии буквально витает в постмодернистских произведениях, даже самых талантливых и прогрессивных. Почитаешь, послушаешь — и жить не хочется даже для себя, не говоря уже о том, чтобы жить для кого-то. Может ли Церковь с ее многовековым опытом борьбы с духом уныния что-то дать современной культуре, как-то помочь людям творческим избавиться от гнета депрессивности и апатичности, снова почувствовать вкус жизни? Или пациент скорее мертв, чем жив, и лечить его уже поздно?

— Я бы еще раз хотел сказать о том, что не может быть, с точки зрения верующего человека, никакой «постхристианской» культуры и никакого постхристианского мира, потому что после христианства в мире уже ничего не будет, потому что, как бы ни восставали некоторые против подобной точки зрения, мир будет существовать ровно столько, сколько будет существовать христианство. Вернее, когда оно подойдет к последней грани своего существования, исчезнет и мир, поскольку, когда не станет больше людей, способных обращаться к Богу, не будет и смысла в его бытии. Что же касается того, что может дать Церковь современной культуре… Она может кому-то помочь сохранить правильные, здравые критерии в оценке того, что искусством является, а что не является таковым.

— Да, но ведь Церковь — это не собрание искусствоведов…

— А большинство людей, которые восхищаются искусством, тоже не искусствоведы. Не надо быть искусствоведом для того, чтобы любить хорошую музыку, живопись, литературу. Надо быть просто живым человеком с живой душой и с живым интересом к этой жизни.

— А Вас лично что-то привлекает в современной культуре, какие-то конкретные явления?

— Я, наверное, отношусь к тому типу людей, которые из всех видов искусства для себя выбирают литературу. Вернее, она для меня заполняет все то пространство, которое бы могло быть занято, вероятно, в большем объеме, музыкой, живописью. Мне трудно что-то сказать о сегодняшних авторах, поскольку с принятием монашества, священства я стал читать светскую литературу гораздо меньше. И в целом мне близка литература более раннего периода. Если говорить о западных писателях, это Джон Стейнбек[3], Грэм Грин[4], Торнтон Уайлдер[5], Джон Голсуорси[6], Ирвинг Стоун[7]. Отношение этих авторов к проблемам, которые их волновали, могло быть и не христианским, но это проблемы гораздо более глубокие, серьезные и знаковые, нежели те, которые интересуют, по преимуществу, писателей современных; то есть проблемы общечеловеческие. К примеру, Грэм Грин, который далеко не был образцом верующего, благочестивого человека, оставил целый ряд произведений, по сути своей глубоко христианских. И его роман «Сила и слава» совершенно потрясающий в этом отношении, в нем почти осязаемо ощущается прикосновение того, что именуют перстом Божиим. То же самое касается и его романа «Конец одной любовной связи»[8], одного из самых христианских произведений, которое я читал в своей жизни.

— Получается, что христианское произведение необязательно должно содержать в себе какие-то внешние атрибуты христианства?

— Вот есть, к примеру, такой писатель, как Джон Стейнбек. Я не помню у него каких-то явных христианских мотивов. Но во всех его произведениях есть огромный интерес к человеку,— интерес, который задевает душу, а это очень важно, потому что некоторые, в том числе и верующие люди, пребывая в Церкви, людей не замечают, и не потому не замечают, что это беда христиан, а потому, что сегодня вообще очень много людей, которые не замечают друг друга. И порой человек, войдя в церковную жизнь, так и не может научиться воспринимать человека как истинную ценность, как венец Божественного замысла, как то, что драгоценно для Самого Бога.

А вот у Стейнбека это отношение к человеку есть. И он все время ставит в своих произведениях настолько жизненно важные вопросы, что, читая его книги, над ними трудно самому не задуматься, то есть на самом деле очень много полезного и достойного можно почерпнуть из окружающего нас, и в том числе из литературы, даже в первую очередь из нее. Это опять-таки естественно, потому что в основе изобразительного искусства лежит зрительный образ, в основе музыки лежит звук, а в основе литературы — слово, а слово — первый признак сознательной, разумной жизни, воссоздание внутри себя мира, и потому оно заключает в себе намного больше, чем образ или звук.