Почему свобода у Церкви есть, а нравственности больше не стало, как священнику не превратиться в завуча по воспитательной работе, могут ли прихожане отвечать за свой приход и что печалит настоятеля? Размышляет протоиерей Димитрий Климов.

С каким бандитом вам желательнее встретиться

– Отец Димитрий, если христианин должен думать, в первую очередь, о Царствии Божием, как ему заниматься обустройством здешнего мира, нужно ли решать политические, социальные вопросы?

– Христиане – это руки Божии здесь, в этом мире, и они должны его менять: менять людей вокруг себя и обстоятельства жизни.

Сейчас у многих людей как-то все разделилось, – это моя работа, это моя политическая деятельность, это семья, а это моя духовная, церковная жизнь – и они совсем не пересекаются. Но так не должно быть.

Люди для этого и ходят в церковь, чтобы научиться жить по-христиански и устранять этот разрыв между теорией и практикой евангельского учения.

– Христианство – это, прежде всего, про любовь. Именно по ней окружающие должны в нас узнавать учеников Христа. Почему мы как-то не очень даем им такую возможность?

– Да, пожалуй, это так. Христианство трудно приживается на нашей эмпирической почве. Некоторые даже считают христианство виновным во многих исторических трагедиях человечества. Я думаю по-другому. Если, даже имея такие великие заповеди о любви, милосердии, прощении, люди умудряются их истолковывать совершенно неверно, да и просто искажать или не замечать и совершать такие преступления и злодеяния, то что бы было с человечеством, если бы оно вовсе их не имело. Думаю, законы животного мира властвовали бы безраздельно, и никакая власть и никакая философия не удержала бы людей от фактического и условного поедания друг друга.

Теперь о пресловутом бандите в храме. Зашел в храм бандит свечку поставить, его прихожане узнали и говорят: «О, что это за церковь, туда бандиты ходят!» А я всем на это отвечаю: «Вам вообще с каким бандитом желательнее было бы встретиться в темном переулке? С тем бандитом, который все-таки хоть иногда в церковь заходит, хоть краем своего рваного уха слышит Евангельские слова и проповедь священника, или с тем, который совсем не заходит в церковь и совсем не имеет представления о христианстве?» Не все мы так легко меняемся, и зло имеет очень большую силу в этом мире и в душе человека, не творческую силу, а силу искажающую. Но благодать Божия сильнее и она действует.

– Но если речь не о бандите – о рядовом человеке? Ничего плохого не совершает в глобальном смысле, ходит в храм, и – не видит в себе изменений, исповедуясь в тех же грехах, что и десять лет назад.

– Из зерна вырастает росток, начинает расти, но это происходит постепенно и незаметно. Ему (ростку) кажется, что он тоже не меняется. А в конце концов он меняется, вырастает и сам приносит плод. То есть духовные перемены в человеке не всегда бывают видны, особенно ему самому. Если человек сам себя не видит меняющимся в лучшую сторону, это нормально.

Просто Господь не дает увидеть, чтобы он не возгордился. Человек, например, постоянно пьет воду, не делая из этого события – нужно поддерживать организм. Так и мы поддерживаем себя молитвой, богослужением, таинствами. А вот если жаждущий человек вышел из пустыни, и ему дали стакан воды – это впечатление всей жизни. Когда человек первый раз приходит в церковь, сталкивается с благодатью Божией, с церковными таинствами – это тоже очень яркие впечатления.

А потом все становится не таким ярким, радостным и даже приметным. Но это его поддерживает, это его животворит. Если бы этого не было, он бы духовно погиб.

Формализм и формалин – вещи одного порядка

– Что в устроении современной церковной жизни кажется вам неправильным?

– Формализм! Формализм и формалин – не только слова, похожие по звучанию, но и явления одного порядка. И то, и другое скрывает запах гниения, но само гниение не предотвращает… Формализм со стороны духовенства и священноначалия. Когда мы, священники, забываем, что самое главное делает в Церкви Бог. Мы думаем, что главное построить храмы, позолотить купола, написать правильные отчеты в епархию, где обязательно указать, как много мы провели полезных мероприятий, как много людей участвовало в них и какое огромное нравственное воздействие эти мероприятия оказали на людей.

Собираются священники и говорят о том, что нам сейчас не хватает государственной идеологии, пропаганды нравственных и моральных ценностей, агитации за православный образ жизни. Я от этих слов впадаю в ступор. Все это уже было. Все это закончилось крахом. Зачем это повторять?

Ребята, вы что, хотите превратиться в идеологический отдел при обкоме партии?! Некоторые бы, наверное, с удовольствием.

Кто-то действительно считает, что Церковь – это министерство религиозно-обрядового и морально-нравственного образования народа, а священники порой думают, что они – учителя морали, нравственности, и забывают, что они пастыри, ведущие ко Христу.

Об общечеловеческих ценностях могут говорить все. Пионерские, комсомольские организации и парткомы хорошо с этим справлялись. Сейчас Церковь в каких только целях не используют: «Батюшка, расшаталась у нас дисциплина в школе, ученики плюются в коридорах, матерятся, расскажите им о том, что это делать нельзя». Батюшка приходит и рассказывает.

Или: «У нас среди военнослужащих много пьянства, бывают несчастные случаи из-за этого. Вы расскажите о том, что такое здоровый образ жизни». Священник приходит и рассказывает про здоровый образ жизни военнослужащим. Для чего все это?

Если посмотрим, то в простом человеческом смысле нравственности было больше в советское время, то есть до того, как Церковь получила свободу. В советские времена разводов, например, было гораздо меньше, чем сейчас, измен, блуда, воровства – тоже. Если муж жене изменял, то его на партсобрании так могли пропесочить, что у него желание изменять пропадало.

Вот открыли церкви, разрешили крестить, разрешили венчать. Венчали в девяностых по пять пар за день, крестили по 40 человек, а в больших храмах и больше. Но нравственность почему-то не расцвела пышным цветом, а наоборот.

– Почему?

– Потому, что нравственным воспитанием народа в нашем несовершенном мире гораздо эффективнее занимаются другие общественные институты. За соблюдением заповедей «не воруй» и «не убий» гораздо эффективней следит МВД. За воспитанием молодежи гораздо эффективнее следила пионерская и комсомольская организации. У Церкви, слава Богу, нет инструментов насилия и подавления, с помощью которых она могла бы влиять на жизнь народа на таком внешнем уровне. А у государства есть. Государственные методы влияния на жизнь людей и церковные в корне отличны. В Церковь человек приходит свободно и уйти может свободно. У Церкви есть единственная мера наказания – отлучение от причастия. Но она значима только для христиан и применима только к христианам.

Но иногда кажется, что государство в лице своих институтов (школы, общественных организаций) практически самоустранилось и думает, что Церковь будет эффективнее справляться с этой работой.

Но Церковь должна учить духовности, а не нравственности. Чем духовность отличается от нравственности? Нравственность – это «не убий», «не воруй», «не прелюбодействуй». А духовность – это уже евангельские заповеди.

Нравственные заповеди человек может соблюдать безо всякой веры. Такой человек чтит своих родителей не потому, что он в Бога верует, а потому, что родителей своих любит. Он не изменяет своей жене, потому что он ее любит, а не потому, что в Бога верит. А вот евангельские заповеди уже без веры соблюдать невозможно. Любить врага своего, не отвечать злом за зло нельзя без духовности. Вот как раз этой духовности и должна учить Церковь. То есть строить здание христианской нравственности на фундаменте общечеловеческих нравственных ценностей. А всю жизнь христианина – на твердом камне. Камень же есть Христос! А мы сейчас хотим гвоздь забить микроскопом. Хотя забивать его молотком гораздо проще и надежнее.

– Так что же, не идти священнику, когда его в школу, в воинскую часть зовут?

– Идти надо, если зовут. Но если говорить то, что от тебя ждут, то ты будешь в армии – политруком, в школе – завучем по воспитательной работе. Священнику лучше бы оставаться священником и говорить о Христе, о Евангелии, о Благой вести, о преображении человека…

– Вот приходит священник в среднее профессиональное учебное заведение и – о фаворском свете…

– Когда фундамента нет, приходится начинать рассказывать о почитании родителей, о честности, о чистоте отношений, о том, чем гражданский брак отличается от настоящего, основанного на обетах, о вреде пьянства, наркомании, курения. Говорю же, гвозди микроскопом забиваем, а что делать?

Но почему нельзя говорить и о фаворском свете? Почему мы считаем, что наши слова должны обязательно всем подойти? С чего мы взяли, что должны добиться какого-то статистически просчитываемого результата? Нам, что ли, планы из Небесной канцелярии спускаются, сколько людей мы должны за этот год привлечь в Церковь, как посчитать эффективность работы проповедника? Разве за Самим Христом шли все люди, которым Он проповедовал? Все становились Его учениками? Вот сказал Он юноше: «Пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи и следуй за Мною» (Мф. 19:21). А тот что? Развернулся и ушел в другую сторону.

Апостол Павел в ареопаге проповедует, и один человек только на эту проповедь откликается и становится христианином. А мы сейчас чего хотим? Нам важно отчеты написать о проведенных мероприятиях с фотографиями. Если мероприятие не сфотографировано, значит, его и не было.

Сейчас такая заповедь: «Пусть твоя левая рука фотографирует то, что делает правая». Вот такая у нас установка. А главное – сколько человек принимало участие.

– Церковь не может не касаться и нравственных вопросов.

– Конечно, не может. Апостол Павел, например, говорил о нравственности, жестко обличал нравы представителей коринфской Церкви. Но к кому он обращался? Ко всем жителям города Коринфа, призывал их жить праведно? Нет, он обращался к христианам, к тем людям, которые уже приняли Христа. А мы перешагиваем через эту ступень, считая, что мы сначала людей научим жить правильно, а потом уже они автоматически придут ко Христу.

Но они сначала должны принять Христа, уверовать, только потом уже мы должны говорить о том, какие нравственные преступления их отвратят от веры и отлучат от Церкви. А мы выходим к людям, далеким от Церкви, и начинаем менторски морализаторствовать, учить, требовать, чтобы они нас слушали, да еще с благоговением, открыв рты (привыкнув к тому, что именно так слушают нас в храме наши бабушки-прихожанки), а потом удивляемся, что этого не происходит.

«А храм когда начнут восстанавливать?»

– Вот бывает, отправляют священника в какое-нибудь село, он восстанавливает храм, вокруг начинается жизнь. С другой стороны – бывают ситуации, когда храм восстановили, а людям особо как-то не нужно, они не желают брать ответственность за приход. Идея восстановления приходов должна идти снизу, от прихожан, или от священноначалия?

– Все-таки людей, наверное, привлекает не только красота храма и благолепие храмовой службы, но и сам священник, сам пастырь, его служение, его любовь. Вот у нас сейчас в одной станице, где из 800 жителей – 40 процентов мусульмане, стоял заброшенный храм, закрытый еще в 50-х годах. Ко мне периодически кто-то подходил и спрашивал: «А храм когда начнут восстанавливать?» – «Как соберетесь, так начинайте восстанавливать», – отвечал я.

Около храма – молитвенный домик, где раз в неделю служит священник. Как-то вижу, мимо храма старый дед коров гонит и говорит мне: «В станице живет не дюже мало людей, а в церкву ходит не дюже много». «Не дюже много» – это пять старушек…

И вот нашелся хороший человек из Волгограда, бизнесмен, который решил храм восстановить. Может быть, у него тоже были мысли, что когда он этот храм восстановит, там жизнь забурлит, станица восстановится. Храм восстанавливается, огромный, но кто будет его содержать, хотя бы отапливать, те несколько бабушек точно не потянут. Только если сам меценат. Может, забурлит, а может, и не забурлит.

Сейчас второй храм в Калаче строится. У нас нет конкретного жертвователя, собираем всем миром, поэтому у нас все это движется очень медленно, аж с 2013 года. Пока мы на проект собрали деньги, пока мы на фундамент собрали деньги и так далее. Надеюсь, что храм будет востребован – он находится в другом конце города. А люди, возможно, будут им дорожить – ведь это они построили…

– А если идея образования прихода идет от прихожан, люди ратуют за его создание, а потом жалуются, что надо за то же отопление платить, да еще священника поддерживать – так ведь тоже бывает?

– Да, бывает так, что десять бабушек соберутся и говорят: «Мы хотим приход, давайте нам священника». Им присылают священника. А священник – это семейный человек, у которого сейчас один ребенок, а потом может быть два, три или больше. И он начинает просто нищенствовать, не понимая, как ему жить, как храм содержать, как семью.

Жена нередко не собирается с такой жизнью мириться, она уезжает с детьми в центр, туда, где она жила раньше. Семья разваливается. Приход оказался никому и не нужен.

Бывают и другие случаи, когда сначала священник бедствует, а потом люди вокруг него собираются, фермеры помогают домик построить, церковь привести в порядок. По-разному очень бывает. Но нельзя, мне кажется, бросать священника в далекие приходы без церковной поддержки, это важнее, чем купола золотить. Вот апостол Павел чуть ли не в каждом послании богатым церквам (например, Коринфской) говорит о том, что надо помогать церквам бедным (например, Иерусалимской).

– Изменилось ли чувство ответственности ваших прихожан за свой приход? Чтобы сами приходили: «Отец Димитрий, надо за отопление платить. Давайте скинемся».

– Люди жертвуют на храм, жертвуют за требы, свечки покупают, приносят порой какую-то часть зарплаты. На текущие нужды я стараюсь не просить, а на строительство нового храма прошу регулярно. Но зарплаты в нашем городке маленькие, работы серьезной нет, ее нет и в Волгограде. Поэтому не все наши планы, связанные с благоукрашением храма, со строительством нового храма, со строительством отдельного здания воскресной школы, реализовываются быстро, а некоторым и вовсе не судьба реализоваться. На это пусть будет воля Божья.

Мы приходим и начинаем: «Это нельзя»

Моя книга называется «Огласительные беседы постсоветского пространства», но сейчас даже не постсоветское время, а время постцерковного возрождения. Прошла эпоха церковного возрождения. За эти 30 лет можно было бы уже что-то возродить. Что мы возродили – построили много храмов, но сейчас это оказалось для людей не самым важным, молодежи в том числе. А то, что нужно, мы дать не можем. Понятно, что это я и про себя говорю.

– А что нужно?

– Христос нужен, опыт жизни с Богом, свет нужен людям, счастье от Богообщения, радость от веры нужна. А мы приходим и начинаем: это нельзя, то нельзя, пост – это вот когда вообще ничего нельзя. На молодежь это сейчас не действует, и никогда не действовало. Когда молодежи ставятся какие-то запреты, она эти запреты хочет нарушить.

Главное же в нашей вере – не запреты, а то, о чем говорили апостолы – радость от того, что Бог принес в этот мир спасение.

Но об этом мы не говорим, не несем эту радость.

– Как людей можно удержать в Церкви?

– Вряд ли поможет упрощение: «Ты вот только ходи в церковь раз в месяц и посты соблюдай, если не целиком, то хотя бы вот рыбку ешь – и все, ты христианин, ты уже в Церкви». Этим, наверное, никого не удержишь. Надо открывать и читать Евангелие, четче прорисовывать образ евангельского Христа, понимая, что все равно не все останутся.

Вот апостол Павел говорит: «О, несмысленные галаты! кто прельстил вас не покоряться истине, вас, у которых перед глазами предначертан был Иисус Христос, как бы у вас распятый?» (Гал. 3:1). Кто из священников может так описать Христа, так начертать Его образ, как апостол Павел? Никто! А потому надо понимать, что если такое было даже после трудов апостола, что люди – отворачиваются от Церкви или искажают веру, то что ждать от нас, грешных.

– Какой сегодня должна быть проповедь?

– Такой же, как и 2000 лет назад. С одной стороны, доступной, связанной с действительностью, с реалиями жизни, с другой – с акцентом на то, что у нас Небесное отечество и что духовность строится на Христе, а не только на нравственных ценностях. А если мы выходим на амвон и начинаем говорить проповедь о том, как загнивает Запад, как там разрешают однополые браки, как мы находимся в кольце врагов, навязывающих нам чуждые ценности – то это не проповедь, это политинформация. Кого она привлечет к Церкви? Только сумасшедших.

– Что вас серьезно расстраивает?

– Иногда бывает очень тяжело после того, как мы – священники, собираемся на каких-то собраниях, говорим о чем угодно: об отчетах, о взносах, о мероприятиях, но не говорим о том, что могло бы помочь нам проповедовать, общаться с людьми, терпеть людей, переживать проблемы, с которыми они приходят к священнику, как все это выдержать, чтобы самому потом не воткнуться носом в землю. Почему мы об этом не говорим?! У нас очень слабые курсы пастырского богословия, мало пастырского духовного соучастия и научения, мало площадок, где можно было бы давать советы друг другу, обсуждать наболевшее.

– То есть, получается, священник со своими тяготами один на один?

– Как правило, да, если у него нет опытного духовника. Но опытные духовники есть далеко не у всех. И каждый в своей пастырской практике предоставлен сам себе, от этого иногда бывает очень тяжело. Выгорание священников – это отдельная тема, о которой много говорили, но она не становится от этого менее болезненной.

Обессмысливается труд, когда ты не видишь результатов своей деятельности, когда ты не знаешь, в чем эти результаты можно измерить. Когда для оценки этого труда применяются какие-то конторско-канцелярские критерии.

Но при всем этом Церковь делает то, что и делала 2000 лет. Свидетельствует о Христе, о Его пришествии в мир. И всякий человек, жаждущий истины, может обрести эту истину. Трудно подсчитать, сколько людей за эти 30 лет действительно нашли дорогу к Богу, покаялись и принесли достойные плоды покаяния. Но именно эти люди, число которых может быть невероятно мало, и есть то оправдание, в котором нуждается Церковь перед Богом.